Глава 3

    Дорэн очнулась на рассвете, от холода и сырости. Кругом никого, а она одна лежит в кустарнике. Видимо, все умчались по своим сторонам, забыв о ней в суматохе. Дорэн с трудом свистнула - из леса выбежал ее Боджер и подошел к ней, принюхиваясь и шепча ей что-то в ухо.
  - Умница, Боджер! Спрятался в лесу! А то бы проклятые дарнуэйские псы нашли бы меня.
    Дорэн, в отчаянии превозмогая боль, влезла в седло и направила коня в сторону дома, старательно обходя усадьбу Круэлов, что была невдалеке от ее дома. Каждый шаг причинял ей боль невыносимую, а солнце начало припекать ее нещадно. К полудню ей стало настолько плохо, что, сползши с коня, чтобы напиться из ручья, она не смогла сесть обратно в седло и осталась лежать без сил, ожидая своей смерти, как избавления от всех мук, и физических, и душевных. Стрела, которую Дорэн отломила еще в начале пути, чтобы не мешала, при каждом движении причиняла адскую боль и кровь не переставала сочиться из ранки. В конце концов она снова погрузилась в забытье.
    Ее привело в чувство ощущение чьих-то голосов и того, что кто-то пытался влить ей в рот немного рома. Она с трудом открыла глаза, думая про себя:
  - Оставьте меня, мне уже хорошо!
  - Эй, парень, и не думай об этом, лучше открывай глаза! — послышался голос и Дорэн поняла, что она говорила вслух. Она открыла глаза совсем. Над ней склонились трое молодых людей.
  - Вы можете говорить? — спросил один из них, молодой блондин, отводя ее волосы с лица.
  - Да, — просипела она, на всякий случай нащупывая дагу, висевшую на левом бедре.
  - Кто вы?
  - Я — Дориан Стренджер.
  - Вы — белая или алая роза?
  - Ни тот, ни другой.
  - Как это?
  - Я приехал из Шотландии.
  - Зачем?
  - Эй, Гвендолин, — прервал его другой, рыжий малый с веселым лицом, — перестаньте, ему не до этого! Давайте-ка перевезем его в лагерь. Если он не из наших — убить его мы успеем и там!
  - Да, вы правы, Гордон. Иначе он покинет этот мир раньше, чем мы думаем и избавит нас от работы! — добавил третий, русоволосый воин с жестким ртом и ямкой на подбородке, чего терпеть не могла в мужчинах Дорэн.
  - Вы бы не философствовали, Элиот, а помогли бы посадить его на лошадь! — сказал первый, Гвендолин, пытаясь взгромоздить Дорэн на коня.
    С трудом превозмогая стон, Дорэн села в седло и маленький отряд направился в лагерь.
    Как они доехали до лагеря, Дорэн не смогла бы сказать. Ее била лихорадка, лоб покрылся потом, а в глазах стоял туман.
    По очертаниям это был Уотфорд, недалеко от ее дома, милях в тридцати, но и от дома Круэлов тоже недалеко. До Лондона от Уотфорда было рукой подать. Черт ее дернул заснуть у ручья! Теперь неизвестно, как выпутываться из этой скверной ситуации. Тем более, что она попала к алым, ибо в Уотфорде стоял их лагерь, где часто, как на военном положении, собирались дворяне и их сыновья. Этим, так сказать, повстанческо-ополченческим отрядом командовал герцог Карнарвонский, перебравшийся сюда, ближе к Лондону и королю. Он был ярым сторонником Ланкастеров и следил за тем, что творится в Лондоне, в правительстве, во дворянстве, а самый главный его интерес был в доме короля, который был Йорком, и надежды на то, что она попала к своим сторонникам Йорков была мизерна, почти равна нулю.
    И все случилось именно так, как она и опасалась. Лагерь оказался самым что ни на есть “Карнарвонским”!
    Дорэн отвезли прямо к доктору, жившему на Олд-стрит.
    Увидев ее, доктор Кертис Стилтон произнес:
  - Боже, еще бы денек, и его бы не стало завтра на рассвете!
    Он скорее начал готовить все к операции. Трое молодых людей остались там же, понаблюдать, что станет с молодым мальчиком с нежным, почти девичьим лицом.
    Доктор и трое мужчин перенесли Дорэн на стол. Когда доктор снял с нее доспехи и попытался раздеть ее, Дорэн слабым движением остановила его, задрав до груди рубашку и, связав ее под грудью, оголила левый бок с воспаленно раной и обломком стрелы в ней.
  - Помогите мне вынуть стрелу! — скомандовал доктор, раздвинув края раны. Двое молодых людей прижали Дорэн к столу, а третий, Гордон, как в полевых условиях, привычно, как видно не впервой, ухватил тряпкой обломок стрелы, чтоб не выскользнул из ладони, и рванул что было сил. Глухой крик вырвался из уст дернувшейся Дорэн, но сильные руки опустили ее обратно. И теперь уже доктор занялся обработкой и излечением раны. Дорэн стискивала зубы, кусая губы в кровь, но не могла себе позволить кричать, ибо тонкий, полный муки, девичий голосок выдал бы ее с головой. К тому же мальчики уже с тринадцати лет становились мужчинами и доблестными воинами и кричать от боли для них было ужасным позором.
    Наконец с раной было покончено и доктор Стилтон приступил к перевязке.
  - Ну что вы стесняетесь и не хотите раздеться? Мне ужасно не с руки так работать! — вскричал наконец доктор, борясь с попадающей под повязку рубашкой Дорэн.
  - Я не стесняюсь, меня знобит, — соврала Дорэн, пытаясь по-мужски грубыми движениями прикрыть грудь, сложив руки на ней, будто надулась.
  - Ну, не хотите — как хотите, сэр! — ответил доктор, заканчивая перевязку. Молодые феодалы оставили их, перенеся Дорэн в комнату, где она, накормленная теплым молоком и кашей, тотчас уснула.
    Неделю она провела в доме добродушного и внимательного доктора Стилтона, где за ней заботливо ухаживала его миловидная дочь. И иногда Дорэн становилось забавно, когда Мириам поглядывала на нее с интересом и краснела. Но представляя себя на ее месте, Дорэн грустнела. У Мириам не было ни одного шанса на любовь с одиноким шотландским странником. Если бы Дорэн была мужчиной на самом деле, она, быть может, и влюбилась бы в эту заботливую тихую девочку с васильковыми глазами, как любой мужчина на ее месте, но судьба распорядилась так, что Дорэн была женщина, любящая человека из неприятельской семьи, который, к тому же, был далеко и вряд ли знал о ее любви.
    Через неделю доктор позволил ей выйти к заходившим к ней Гвендолину, Гордону и Элиоту. Они даже успели подружиться. Молодые феодалы, которым вряд ли было больше 22-25 лет, радовались скорому выздоровлению спасенного ими мальчишки. Они часто заходили к нему и уже знали, что он из Эдинбурга, приехал посмотреть Лондон, а попал в переделку — на него напали лутии — английские грабители — и он с ними сражался, но был ранен. И благодаря тем господам он остался жив. Они так же узнали, что ему четырнадцать лет, зовут его Дориан Стренджер, а голосок у него такой тихий и тонкий потому, что он, не смотря на свое умение владеть оружием, состоит на службе у шотландского дворянина в качестве менестреля и стихотворца. Обычно в Британии к певцам относятся с некоторым презрением к их изнеженности и слабости, а главное — к неумению обращаться с оружием, но к Дориану они таких чувств не воспитали, потому что наглядно узрели, что он умеет сражаться, раз был ранен и умеет терпеть боль.
    И теперь, когда доктор разрешил уйти, молодые люди предложили ей остаться на время с ними. Дорэн не особенно хотелось этого, но удрать было бы просто невежливо после такой услуги, поэтому ей пришлось воспользоваться их гостеприимством. Это были очаровательные молодые благородные юноши и беседовать, да и просто находиться в их обществе было приятно, и Дорэн с неприятным осадком думала о том, что может быть когда-нибудь ей придется выйти в бою против них, и о том, что эти энергичные мужчины должны тратить лучшие годы своей молодости в бесполезных сражениях.
    Итак, Дорэн Грэфолк под именем Дориана Стренджера попала в военный лагерь Уотфорда под командованием герцога Карнарвонского. Герцог принял ее любезно и приветливо, долго, патетично и с достоинством повествовал ей об алой розе Ланкастеров и подлости белой розы Йорков, несмотря на то, что на престоле восседал яркий представитель Йорков. Герцог Карнарвон никого и ничего не боялся и смело и гордо высказывал свои убеждения. Герцог Дорэн понравился и она поняла одну вещь — и алая и белая розы считали себя благородными спасителями Англии, и та и другая считали врагами противоположный цвет и приписывали ему все смертные грехи. И среди слуг Йорков, и среди слуг Ланкастеров было много как благородных, движимых прекрасными целями дворян, так и множество ушлых искателей власти. И каждый считал правым себя и глупцом неприятеля. Это Дорэн тоже поняла. Послушать их всех, даже ее отца, когда он убивает — это честная и доблестная победа, а когда убивают его друзей — это подлая расправа и нечестная игра. Но ведь и алые считали так же! И горю матерей, жен, сестер нет разницы, алый или белый плащ у смерти, отобравшей их счастье и жизнь любимых людей.
    А меж тем герцог все ораторствовал и если бы Дорэн и в самом деле была бы шотландским мальчиком, не посвященным в цвета роз, то она непременно, убежденная герцогом, примкнула бы к партии алых. Но теперь она только делала вид, что это ей чертовски по душе. В конце концов герцог велел молодым господам оказать достойный прием гостю и завершил аудиенцию.
    Трое молодых графов, недолго думая, предложили отправиться в таверну перекусить, а так же отметить счастливый исход болезни Дориана.
    В трактире было очень шумно, здесь в основном обедали дворяне. За одним из столиков сидели двое молодых господ, к которым и направились трое наших знакомых, ведя за собой Дорэн. Один из них, обернувшись на приветствие, встал и Дорэн содрогнулась, увидев до боли знакомое лицо высокого, стройного, плечистого господина, обрамленное густыми, шоколадного цвета волосами, ниспадавшими на спину.
  - Познакомьтесь, господа! Сэр Рэдфорн Круэл, граф — частый гость военного городка, — произнес Гордон, — а это сэр Дориан Стренджер, граф. Приехал к нам из Шотландии, был ранен в бою с грабителями и теперь гость нашего, с позволения сказать, бастиона!
    Рэдфорн и Дорэн поклонились друг другу.
  - А это мой старший брат, Джулиус! — познакомил ее Рэдфорн с сидящим с ним рядом таким же черноволосым дворянином.
    И так, за сытным ужином и приятными беседами они просидели до ночи. Было уже совсем поздно, когда Дорэн провожали к ее новому месту обитания, любезно предложенному Рэдфорном, поскольку он занимал комнату в дорогом трактире и советовал ей поселиться там же. Она узнала, что дворяне в лагере бывают не постоянно, а периодами, но когда герцог объявляет сбор, все считают себя обязанными быть в лагере в назначенный срок. В это время обычно герцог затевал поход или отражение нападения. В основном же лагерь служил приятным местом времяпрепровождения молодых феодалов, где можно развлечься, побывать в обществе, посмотреть на других и показать себя. И если господин шотландский граф изволят согласиться — они рады принять его у себя.
    Дорэн не могла не согласиться. Как и всякую женщину, политика и войны ее интересовали мало и она была заброшена в них волею судеб. Главное для нее было то, что она могла бы теперь чаще видеть своего возлюбленного, общаться с ним, быть с ним рядом, чего она не смогла бы себе позволить, будучи женщиной. И хотя это было до дикости безрассудно, как русалочка из легенды, которая согласилась получить ноги и ходить с дьявольской болью, как по лезвию ножа, лишь бы только видеть и быть рядом со своим принцем, не смотря на страдания, так и Дорэн согласилась быть рядом с Рэдфорном, не смотря на все мучения оттого, что он видит в ней мальчика-приятеля, не больше; что он улыбается другим женщинам и может запросто хлопнуть Дорэн по плечу, не догадываясь о том, что рядом с ним, согласная на все лишения, лишь бы быть с ним рядом, живет несчастная душа, претерпевающая жестокое отчаянье и надежды, что все будет хорошо.
    О, отчаянье! Скольких ты свело в могилу и еще сведешь! О, надежда! Скольких ты спасала, скольких губила! Никогда никто не может сказать, лучик спасения ли ты и тебя нельзя терять, или химера, терзающая воспаленный разум, от которой нужно избавиться поскорее. Как умело ты пригрелась на груди отчаянья, укрывшись его плащом! Как жестоко и мучительно это соседство!
    И Дорэн знала это. Понимала и сердцем и разумом. Но теперь-то уже назад дороги нет. Или быть мальчишкой, приятелем, и быть все время рядом, или уехать, исчезнуть, и, может быть, не увидеться больше никогда.
    Да, страдания души иногда бывают гораздо мучительнее страданий тела. Дорэн это тоже знала. Знала так же и то, как ей тяжело придется, играя свою роль, ничем не выдать себя — ни невольным вздохом, ни слезой, ни взглядом. Постоянно следить за словами и движениями и знать, что любимый не любит тебя, а обсуждает с тобой по-приятельски улыбку и локоны вон той леди, сидящей рядом с отцом. И Дорэн сказала себе, что вынесет все, лишь бы быть рядом, лишь бы в трудную минуту помочь словом и делом, лишь бы быть бессменным хранителем его покоя, благополучия, жизни и сна, лишь бы любить, пусть без взаимности, но любить, тихо, безнадежно, невысказанно и тайно, обрекая свой покой и благополучие на опасность и риск, ставя на кон свою жизнь против любви. Ибо никто сейчас не дал бы и фартинга на пари, узнав, что она женщина, переодетая в мужское платье и сражавшаяся плечо к плечу с мужчинами тайно, что она после суда останется в живых.
    Зато, умирая, она смогла бы сказать себе, что до последней возможности использовала она свои силы и до последней возможности она была рядом с любимым. И она бы могла, взойдя на эшафот, осмелиться сказать, что была счастлива хотя бы потому, что любила, пусть не будучи любима, и сражалась плечо к плечу с ним рядом. Против алых или белых — какая разница? Главное, его плечо, его дыхание, его душа и тело были рядом.

К содержанию    Глава 4

..