Глава 1
Утро было замечательным хотя бы потому, что светило яркое солнце, одевающее осеннюю листву в золотую и багровую парчу, создавая вокруг дерев ореол, подобный огню пасхальной свечи в храме. Утро было замечательным хотя бы потому, что небо было пронзительно синим и лужи, оставленные вчерашним ливнем, уже подсыхали, тая в себе кусочки восхитительного синего цвета, цвета неба. В воздухе витало умиротворение и покой. Утро было замечательным хотя бы потому, что сегодня был очередной полный сбор и вся друзья наконец-то снова могли бы собраться, чтобы побыть вместе.
Их было шестеро. И они были связаны между собой не только дружбой, которую они питали друг к другу, но и делом, которое они избрали целью и смыслом своего существования.
Они были молоды и полны того юношеского энтузиазма и максимализма, свойственного их летам. Все, что они делали, они считали, что делают это ради того, чтобы доставить людям покой и радость, и они не жалели для этого сил. Они считали: «Если не мы, то кто же?».
Они делали дело, которое приносило покой и радость и им самим. А потому они думали, что кому-то кроме них это тоже было нужно. Каждый из этих шестерых молодых людей не мог бы похвастать беззаботной жизнью. Каждый из них терял что-то или кого-то, и это отпечатало на их челе след давних потерь и печали. И они, потерявшие когда-то любовь или любимых, дружбу или друга, веру или желание жить, познавшие горечь предательства, подлости и лжи, волею судеб собрались однажды вместе. И вот что из этого вышло. Не знаю, какими богами им были посланы страдания, но и не знаю, какие боги оплатили им их счета, дав им дар писать МУЗЫКУ. И они собрались, чтобы играть ее. Эта музыка была для них больше, чем способ самовыражения, это была их жизнь, их дыхание, их печаль, их боль несбывшихся надежд, переложенные на ноты. Вся музыка дышала грустью, но была настолько прекрасна, что грусть была сладкой. Она не уводила в мир иллюзий, не внушала неуместного оптимизма, не повергала во мрак и горе, подталкивая наложить на себя руки. Нет. Она приносила покой. Тот покой, который испытывает моряк, ступивший на родную землю после долгого и тяжелого скитания по морям. Тот покой и ту светлую тихую грусть, что испытываешь после всех бед и потерь, но вспоминаешь только то, как было хорошо, пока не пришла беда, и что это не вернется никогда, но возможно, придет другое. Ту грусть и покой, что испытываешь, гуляя по осеннему кладбищу и вдыхая умиротворение вместе с воздухом, какое бывает только в этой обители успокоения.
И эти шестеро молодых людей творили эту музыку, чтобы самим найти уход из печали, и других увести их нее, не забывая о ней.
Их команда называлась «TRISTIА» , что переводилось с латыни, как «Песнь скорби», это название оправдывало себя, ибо выбрано оно было отнюдь не случайно.
Их было шестеро и были они совершенно разными людьми. Объединяло их одно — они были одухотворенные и испытавшие скорбь.
Писал музыку в этой команде 24-хлетний гитарист. Это был высокий, худощавый молодой человек со вьющимися длинными светлыми волосами, высоким лбом, одухотворенным лицом и задумчивыми глазами. Его звали Дарий1 Латебра2, интеллигент по мозга костей, он редко впадал в веселье и всегда сомневался в своих замечательных способностях гитариста и композитора.
Помогал ему скрипач, меланхоличный парень с мягкими, почти женственными чертами лица и кроткими манерами. Он был тихим и предупредительным, если его не выводить из себя. Его мягкие плавные жесты и голубые глаза, обрамленные огромными ресницами, выдавали в этом 17-летнем юноше постоянное пребывание в своих думах. Он был невысок, одевался в черное с неким аристократическим изяществом и убирал русые веющиеся волосы в хвост. Звали его Летифер3Дэмон4.
Самое деятельное участие принимал во всех музыкальных изысканиях клавишник, подвижный невысокий оптимист. Но его оптимизм на поверку был поверхностным. Когда на него не смотрели, лицо его приобретало совершенно иное выражение. Просто он не любил загружать людей своими проблемами и считал, что если он будет весело выглядеть, никто и не подумает, что он может быть печален. Поэтому он был самым веселым человеком в группе. Ему было 20 лет, звали его Инферн5 Долор6 . Он почти всегда улыбался и куда-то стремился, он был в постоянном движении, ни минуты не мог стоять на вместе, постоянно ероша и убирая с глаз длинные, не поддающиеся никаким расческам каштановые волосы.
Лицом команды был вокалист, который так же писал философские печальные тексты о красоте смерти и бренности бытия, о печали потерь и грусти одиночества. Это был высоченный парень 21-го года, круглый год одевающийся в черное и не вылезающий из своих любимых "гадов" . В нем был изысканный стиль, что производило впечатление на девушек, особенно на концертах, когда он одевал белоснежную рубашку готического покроя с черной кожаной жилеткой, распустив свои хайерища до пояса, предварительно прибегнув к хитрости, называемой «ночная узбечка». Девушки по достоинству оценивали его старания, хотя, как ни странно, ему с девушками не везло. Видимо, он был слишком умен для них, или же они были слишком глупы, отвергнув его мир. Они не понимали его мировосприятия и считали, что он их просто грузит. И хотя он не был законченным и убитым мрачным носителем скорбного креста, просто ему нравились иные вещи, которые приводили некоторых дам в уныние и скуку. Ему нравилась готика, ему нравились мистические книги, он любил смотреть на огонь, на увядающие погребальные букеты, на таящий воск свечей и слушать колокола, переживая вновь и вновь однажды пережитое. Все, что несло в себе дикую красоту погребения, когда ты знаешь, что ты теряешь в тот миг, когда земля застучит по крышке гроба было для него вновь и вновь, как в первый раз, когда он не мог перевести дыхания от душивших его слез от первой его самой дорогой потери, и видимо поэтому Мортифер7 Тенебрэ8 не находил общий язык с девушками. Ну конечно, кому из них захочется грузиться чужой болью, когда и своей-то не знаешь?
Он верил, нет, он был уверен, что однажды в его жизни появится женщина, способная понять его. Не просто понять и принять его прихоти, но и самой находить в них изысканной очарование самой смерти. Он верил, что придет в его жизнь женщина, которой бы до опьянения нравилось бы бродить по старым кладбищам, любуясь замшелыми надгробиями, поддевая носком ботинка умирающие осенние листья, нюхать ветер, смотреть на капающий воск, ложащийся причудливыми фигурками на лепестки цветов, слушать колокола, закрыв глаза и держать его за руку, читать грустные стихи на латыни и французском и рассказывать ему старобриттские легенды, гуляя по готическому кладбищу на закате. И ему не надо будет ломать голову, каким же ему ей представиться, чтобы она не сказала: «Ой, ты грузишь!». Которая будет рядом всегда не за что-то, а просто потому, что он есть такой, какой есть. Которая будет стаскивать с его неизменного хвоста резинку и смотреть с улыбкой, как его длиннющий светлый прямой хайр развевается по ветру. Которой ему будет всегда не хватать и по которой он будет скучать. Которая просто положит ему голову на плечо и тихо произнесет, глядя в даль: «Я люблю тебя, Морт!»
И такая девушка вошла в его жизнь. Просто и мягко, как буд-то с ее приходом заполнилось все тем, чего не доставало, и осталась там, охраняя его покой. Ее звали Тристиция9 Ноктифер10 , она была старше его на два года.
У нее были длинные прямые рыжие волосы и грустные глаза. Она не часто бывала весела, но уж если смеялась, то до слез.
Он заметил ее одинокую фигурку на готическом кладбище. Он гулял там по своему обыкновению, слушая в плейере «In My Rosary» . Она сидела с небольшим альбомчиком и рисовала углем приглянувшийся ей памятник. В заходящем солнце ее волосы сияли кровавым пламенем и сама она в противосвете была лишь темным силуэтом, подобным тому памятнику, который она рисовала. Он долго стоял, смотря, как она наносит штрихи угольным грифелем, и курил, опершись о соседнюю ограду. Она тоже слушала плейер и не услышала, как он подошел сзади и поглядел на ее набросок через ее плечо. Она рисовала не профессионально, и, может быть, неправильно, но очень красиво, из чего он сделал вывод, что она рисует не по заданию какого-нибудь художественного училища, в котором она училась, как ему подумалось и за студентку которого ее можно было принять, а по собственному желанию. Мортифер был удивлен желанием молодой девушки сидеть и рисовать надгробия на пустом вечернем погосте. Что-то кольнуло его в груди, хотя он и не знал, что это.
Она почувствовала его и обернулась. Обернулась спокойно и спокойно подняла на него глаза. Он поднял руку в знак того, чтобы она не пугалась, ибо вид длинноволосого, одетого во все черное, почти двухметрового парня на безлюдном кладбище за спиной мог испугать кого угодно, и он уже пожалел о том, что потревожил эту девушку в длинном черном плаще с капюшоном. «Сейчас она заорет, или, в лучшем случае, похватает свои пожитки и поспешит удалиться», — подумал он. Ему было бы жаль, если бы она ушла, ему нравилось смотреть на нее, на ее выпачканные углем руки, наносящие плавные штрихи. Но она взглянула ему в глаза, выключила плейер, сняла наушники и спросила:
— Любуетесь красотами надгробной готики?
— Да, — ответил он.
— В этом есть известное изящество, — ответила она, кивая на срисовываемую ею статую, — и мне нравится этот вечный покой, царящий здесь. Здесь я душой отдыхаю.
Мортифер кивнул. Он не знал, что ответить, а девушка начала собираться, заворачивая в бумажку уголь.
Он не знал, что сказать, но ему почему-то не хотелось, чтобы незнакомка уходила.
— Я помешал вам? — спросил он, — если это так, то я уйду, вы, я вижу, с собрались покинуть вашу работу.
— О, нет. Я уже давно собиралась уходить — свет уже не тот, просто не могла оторваться. К тому же я подумала, что это ваше место и это я помешала вам гулять здесь. Я сама не люблю вторжения людей, я здесь скрываюсь от них. Просто я подумала, что вам присутствие постороннего тоже могло бы быть неприятно, если вы пришли сюда, как и я, скрыться от толпы.
Она снова посмотрела на него своими грустными зелеными глазами и улыбнулась. Улыбка тоже вышла грустной.
Мортифер не хотел, чтобы она ушла и он спросил, особо не рассчитывая на согласие:
— А может быть, полюбуемся красотами надгробной готики вместе? Если конечно, вам не помешает мое присутствие, оторвавшее вас от вашего уединения?
Она, взглянув ему прямо в глаза, ответила:
— А может быть, ваше присутствие наоборот, спасет меня от моего уединения?
Так все и началось. И Мортифер уже не мог себе представить, что бывает иначе. Тристиция стала для него столь многим, что он не понимал, как он мог жить по-другому. Он знал, что с Трист ему будет не просто. Двое мужчин, которых она любила, погибли, оставив ее один на один с горем и одиночеством. Третий предал ее и она готова была удавиться на первом же суку или остаться навсегда одной, чем поверить мужчине снова. Но Мортифер был настолько необычным человеком для нее, что она поняла — этот человек для нее подарок судьбы, дорогой и который уже и не ожидали.
И именно Тристиция оказалась тем самым басистом, которого они исками, чтобы творить свою музыку.
Шестым в группе был барабанщик. Он рвался играть эту музыку с той минуты, как только услышал ее, он считал, что тариф его жизненных потерь дает ему на это право. Это был давнишний знакомый Тристиции, которого так же давно знал и Дарий Латебра. Мир тесен. Дарий взял его, сраженный его страстными просьбами принять его в группу. Его звали Фратер11 Ланиус12 , и было ему 22 года. Он обладал далеко не хрупким телосложением и сильными руками, любил экспериментировать над собой, а потому проколол себе ухо, ноздрю, губу и бровь, он носил длинные спутанные волосы с выбритыми висками, был довольно умен, в компании был весел и приятен, но в гневе лучше было бы его сторониться, хотя подобные вспышки бывали у него крайне редко. Трист за время их четырехлетнего знакомства не видела ни одной и считала его милейшим и порядочнейшим человеком, никогда не нарушавшим своего слова. Фратер же за все время их знакомства перетаскал ей столько шоколадных конфет и всяких игрушек, что Трист уже начала подозревать, что это неспроста.
И вот эти шестеро играли свою музыку, которая была частью их жизни.
И это осеннее утро было замечательным хотя бы потому, что они вновь собирались, чтобы играть ее.
К содержанию Глава 2
1. Darius - персидская золотая монета (лат.) [назад]
2. Latebra - тайник, затмение (лат.) [назад]
3. Letifer - смертоносный, несущий смерть (лат.) [назад]
4. Daemon - демон, гений, дух (лат.) [назад]
5. Inferna - ад (лат.) [назад]
6. Dolor - боль, страдание (лат.) [назад]
7. Mortifer - губительный, смертельный, истребительный (лат.) [назад]
8. Tenebrae - темнота, потемки, тьма, мрак (лат.) [назад]
9. Tristitia - печаль, боль, грусть (лат.) [назад]
10 Noctifer - вечерняя звезда (лат.) [назад]
11 Frater - брат (лат.) [назад]
12 Lanius - палач, мясник (лат.) [назад]