Запретная Книга - русский фэн-сайт Г.Ф.Лавкрафта
Написанное Лавкрафтом | Написанное о Лавкрафте | Приложение

    Наследство Пибоди 1

1
    Мне так и не довелось лично познакомиться с моим прадедом Эзафом Пибоди, хотя я достиг уже пятилетнего возраста к тому времени, как он отдал Богу душу в своей огромной старой усадьбе, лежавшей к северо-востоку от городка Уилбрэхем, штат Массачусетс. Из воспоминаний моего детства сохранилось лишь одно, связанное с поездкой в те края. Старик тогда уже был при смерти и нс вставал с постели; отец с матерью поднялись в его спальню, оставив меня с няней внизу, так что я его даже и не увидел. По слухам, он был весьма состоятелен, но время сводит на нет любое богатство, как и вообще все в этом мире, ибо даже казалось бы вечному камню на деле отмерен свой срок что уж тогда говорить о столь преходящем и ненадежном предмете, как деньги. Сплошь и рядом солидные некогда капиталы тают под возрастающим из года в год налоговым бременем, уносятся по частям с каждой новой постигающей семью смертью. Вот уж чего-чего, а смертей в нашем семействе было предостаточно. За моим прадедом, скончавшимся в 1907 году, вскоре последовали двое моих дядьев один был убит на Западном фронте, а другой пошел ко дну вместе со злосчастной Лузитанией . Поскольку третий мой дядя умер еще раньше и никто из троих не был женат, все права на старинное поместье перешли к моему отцу сразу после смерти деда в 1919 году.
    Отец мой, в отличие от большинства его предков, не был провинциалом. Не питая пристрастия к радостям деревенской жизни, он оставил унаследованный дом вместе с землями на произвол судьбы, а прадедовские капиталы вложил в несколько прибыльных предприятий в Бостоне и Нью-Йорке. Мать также не разделяла внезапно пробудившийся во мне интерес к сельской старине и в особенности к нашему затерянному где-то в провинциальной глуши родовому гнезду. Однако мои родители так и не пришли к согласию относительно его продажи, хотя я припоминаю один случай, когда во время очередного моего приезда домой из колледжа мать завела разговор на эту тему и предложила сбыть с рук бесполезное и не приносящее доходов имущество. Отец очень строго и холодно прекратил обсуждение вопроса; я помню этот его неожиданно оледеневший не могу найти более подходящего определения голос и его странное упоминание о каком-то неизвестном доселе наследстве Пибоди . Вот в точности его тогдашние слова: Дед предсказал, что когда-нибудь один из его потомков обретет наследство в полной мере . Мать на это презрительно фыркнула: Что там еще за наследство? Разве отец твой уже давным-давно не пустил его по ветру за самым малым остатком? Отец промолчал, ограничив свои доводы этой единственной ледяной фразой и оставив меня в убеждении, что существуют некие и весьма серьезные причины сохранять за собой право на эту собственность, как будто под словом наследство подразумевалось что-то иное, не могущее быть переданное другим лицам обычным законным порядком.
    Однако сам отец так никогда и не собрался навестить заброшенную усадьбу; земельный и прочие налоги регулярно вносились в казну нашим поверенным Ахавом Хопкинсом, адвокатом из Уилбрэхема. Время от времени он присылал родителям отчеты о состоянии имущества, которые неизменно оставлялись ими без внимания, а на все предложения и советы выделить средства на поддержание дома в мало-мальски приличном виде они отвечали в том духе, что тратить на это свои деньги считают пустым и чуть ли даже не вредным занятием.
    Итак, усадьба пребывала в запустении, и не похоже было на то, что со временем такое положение изменится. Пару раз адвокат по собственной инициативе пытался было сдать ее в аренду, но даже в период недолгого подъема деловой активности в Уилбрэхемс ему удалось привлечь туда лишь временных постояльцев, вскорости съехавших прочь и вновь предавших старый дом Пибоди в распоряжение ветров, дождей, солнца и неумолимо бегущих лет.
    Таким образом и обстояли дела на момент, когда я вступил во владение наследством после трагической гибели моих родителей в автомобильной катастрофе осенью 1929 года. Несмотря на резкое падение цен на недвижимость и на биржевой кризис, разразившийся в конце того же года и ознаменовавший собой начало Великой Депрессии, я все же решился продать свою собственность в Бостоне и восстановить старинный особняк неподалеку от Уилбрэхема с тем, чтобы поселиться в нем самому.  Смерть родителей сделала меня единственным владельцем довольно крупного состояния, и теперь я мог позволить себе отказаться от юридической практики, что и сделал без всякого сожаления, ибо данный род занятий требовал гораздо больше исключительной точности, аккуратности и внимания, чем я был расположен ему уделять по складу своего характера.
    Теперь осуществление моих замыслов зависело от того, насколько быстро мог быть отремонтирован сельский дом или хотя бы его часть, куда я намеревался переезжать. Здание это возводилось на протяжении многих лет несколькими поколениями семьи Пибоди. Первоначально построенный в 1787 году дом являл собой типичный образчик старого колониального стиля невысокий (второй этаж так и остался незавершенным), простой и строгой планировки, с четырьмя массивными колоннами по фасаду. Позднее это строение стало основой если угодно, ядром постепенно разрастающейся усадьбы. Каждое новое поколение ее обитателей что-нибудь переделывало или дополняло сперва был надстроен второй этаж, куда вела винтовая лестница, затем появились боковые крылья и флигели; так что ко времени моего приезда этот обширный комплекс построек занимал уже более акра земли, если считать вместе с лужайкой и садом, столь же запущенными, как и все остальное хозяйство.
    Благородная строгость линий, характерная для зданий колониального периода, была в значительной степени смягчена трудами сменявших друг друга строителей, не слишком озабоченных такими вещами, как цельность архитектурного облика; результаты их творческих поисков были видны повсюду высокая остроконечная крыша дома вдруг как-то неуклюже переходила в покатую крышу мансарды, различной формы большие и малые в том числе чердачные окна были прорублены где попало, а широкий, украшенный затейливой резьбой карниз мог преспокойно соседствовать со своим донельзя примитивным подобием. В целом же, несмотря на все эти недостатки, старый дом произвел на меня благоприятное впечатление, хотя, пожалуй, иному знатоку он показался бы лишь жалкой, заведомо неудачной попыткой совмещения разных, архитектурных стилей и видов декоративной отделки. При взгляде издалека. однако, усадьба во многом выигрывала за счет огромных вековых дубов и вязов, чьи роскошные кроны нависали над домом, окружая его с трех сторон; с четвертой же к нему примыкал старый сад, в котором среди неухоженных, буйно разросшихся кустов роз поднимались молодые тополя и березки. Да и сам дом с его потемневшими от времени стенами, на фоне которых терялись могучие стволы деревьев, хранил в себе черты если не былого великолепия, то, по крайней мере, какой-то особой мрачной торжественности.
    Я насчитал в доме не менее двадцати семи комнат, три из которых, расположенные в юго-восточном крыле, показались мне наиболее подходящими для устройства своих апартаментов. Распорядившись насчет ремонта, я в течение всей осени и первой половины зимы периодически наезжал сюда из Бостона, чтобы лично проследить за ходом работ. Я видел, как старое дерево после очистки и вошения приобретает красивый теплый оттенок: а вскоре проведенное в дом электричество изгнало из комнат угрюмый полумрак, и лишь задержка с водопроводом отложила мой переезд до поздней зимы; но вот наконец этот день настал двадцать четвертого февраля я переступил порог дома моих предков уже не только в качестве наследника, но и как его постоянный жилец. Весь следующий месяц я был занят составлением планов реконструкции остальной части усадьбы. Одно время я подумывал было об удалении некоторых позднейших элементов для того, чтобы воссоздать первоначальный облик дома, но потом отказался от этой затеи и решил оставить все как есть, сохранив тот колорит и тот своеобразный дух, что был привнесен многими поколениями живших здесь людей и многочисленными событиями, происходившими некогда в этих стенах.
    К концу месяца я вполне освоился на новом месте и даже успел его полюбить; таким образом то, что казалось сперва лишь причудой, внезапным душевным порывом, обернулось теперь глубокой и устойчивой привязанностью. На мою беду, привязанность эта со временем зашла чересчур далеко, и я, сам того не заметив, оказался на ложном пути, приведшем меня к результату, не имеющему ничего общего с моими исключительно благими намерениями. А началось все с того, что я замыслил перенести останки моих родителей, покоившихся на небольшом кладбище в Бостоне, в старый фамильный склеп семьи Пибоди, вырубленный в склоне холма неподалеку от дома и хорошо видный из его задних окон, хотя и совершенно незаметный с проходящего перед усадьбой шоссе. Мало того, я решил найти и доставить в Соединенные Штаты прах моего дяди, павшего на поле битвы где-то во Франции, и тем самым воссоединить почти всех членов нашего рода на исконных землях Пибоди. Подобная идея могла прийти в голову только склонному к уединению и затворничеству холостяку то есть именно тому, кем я успел стать всего за один месяц, проведенный в огромном пустом доме в окружении чертежей и набросков, сделанных по моей просьбе местным архитектором, за месяц, ставший переломным в моей жизни и безвозвратно отдаливший меня от всего, что прежде составляло ее суть.
    Таковы вкратце были причины, приведшие меня в один из последних дней марта ко входу в фамильный склеп со связкой ключей, которую мне передал мой уилбрахэмский доверенный. Само по себе сооружение отнюдь не бросалось в глаза оно целиком находилось внутри холма, так что наружу выступала одна лишь массивная дверь, да и та была полускрыта деревьями и кустами, которые вот уже много лет никем не расчищались и не подстригались. Дверь, как и вся гробница, делалась с расчетом на века; строительство это велось практически одновременно с постройкой дома, и с той поры представители нескольких поколений нашей семьи, начиная со старого Джедедии Пибоди, нашли здесь свое последнее пристанище. Проникнуть внутрь оказалось не так уж легко дверь как будто вросла в проем и очень долго сопротивлялась моим усилиям, но в конце концов подалась, и передо мной открылся черный зев склепа.
    Мои покойные родственники покоились каждый в своем гробу всего их было тридцать семь, иные в отдельных каменных нишах, иные просто внизу у стены. Впрочем, в первых с краю нишах находились уже не гробы, а то немногое, что от них осталось, а ниша, предназначенная для Джедедии, была вообще пуста ни даже кучки праха там, где должен был стоять гроб. Все другие были на месте, располагаясь в строгом хронологическом порядке, за исключением гроба с останками моего прадеда Эзафа Пибоди он почему-то оказался выдвинутым из длинного ряда гробов, установленных на особом уступе вдоль стены с нишами здесь были все сравнительно недавно умершие члены семьи, в том числе мой дед и один из моих дядьев. Внимательно осмотрев гроб Эзафа Пибоди, я к своему глубокому изумлению обнаружил следы постороннего вмешательства кто-то явно пытался поднять крышку, судя по тому, что одна из крепежных петель была сломана, а остальные расшатаны и едва держались в своих гнездах.
    Первым моим побуждением было поправить крышку и передвинуть гроб поближе к стене, но при этом я действовал недостаточно аккуратно, и крышка вдруг съехала набок, открыв моему взору внутренность гроба. Несколько долгих секунд я пребывал в странном оцепенении, отказываясь верить собственным глазам, ибо вследствие какой-то чудовищной ошибки Эзаф Пибоди был погребен лицом вниз я не хотел даже думать о том, что мой прадед мог быть подвергнут этому обряду, находясь в состоянии каталепсии, и скончался в ужасных мучениях, стиснутый в узком пространстве без доступа воздуха и без всякой надежды на спасение. Теперь плоть его уже истлела, сохранились лишь кости да полусгнившие лохмотья одежды, и все же я счел своим долгом исправить последствия этой ошибки или не дай Бог несчастного случая. Я сдвинул крышку до конца и осторожно переложил череп и кости, придав скелету подобающее покойнику положение. При этом я не испытывал ни страха, ни отвращения, вполне допустимых в таких обстоятельствах; наоборот, мои действия представлялись мне совершенно естественными. Надо заметить, что все происходило средь бела дня, солнечный свет врывался в раскрытую дверь, проникая сквозь голые кроны деревьев и рассыпая по пыльному полу мозаику ярких пятен словом, склеп в этот час не выглядел таким уж зловещим и мрачным. Только теперь я вспомнил о главной цели своего визита я хотел выяснить размеры помещения и убедиться, что в нем хватит места для моих родителей, моего дяди если останки его будут привезены из Франции и для меня самого. Результаты осмотра меня вполне удовлетворили.
    Выйдя затем наружу, я запер дверь и зашагал в сторону дома, попутно прикидывая, сколько времени могут занять поиски и доставка на родину праха покойного дяди, и перебирая в уме наилучшие пути и средства осуществления данного предприятия. Тем же днем я написал и отправил два письма одно к официальным властям в Бостоне с просьбой разрешить вскрытие могилы моих родителей, а другое в соответствующие инстанции местного округа, сообщая о своем желании перезахоронить их в фамильном склепе.

2
    Именно с той самой ночи если мне не изменяет память и потянулась цепочка необычайных событий, в центре которых оказалось старое поместье Пибоди. Сказать по правде, я и раньше по некоторым туманным намекам мог догадаться, что с этим домом не все ладно адвокат Хопкинс, почтенный пожилой джентльмен, вручая мне связку ключей еще во время первого моего приезда, как-то уж очень настойчиво интересовался моими дальнейшими планами и, узнав, что я хочу здесь поселиться, повторил свой вопрос, как будто не веря в серьезность моих намерений. Позднее по ходу разговора он не раз подчеркивал, что дом этот место весьма уединенное , что соседи-фермеры в прошлом не очень-то жаловали семью Пибоди и, наконец, что никакие пришлые арендаторы не могли сколько-нибудь долго там продержаться .
  - Это одно из тех мест, говорил он, стараясь придать лицу многозначительно выражение, в которые никто и никогда не выезжает на пикник. Там вы не найдете ни одной бумажной тарелки или салфетки, поверьте моим словам!
    Не скупясь на подобного рода двусмысленные и неопределенные замечания, старик однако всячески избегал упоминать о конкретных вещах и событиях, могущих подтвердить справедливость его опасений. Оно и не удивительно, поскольку фактов-то как раз и не было не принимать же всерьез хмурые взгляды соседей, по какой-то им самим вряд ли известной причине обходящих далеко стороной обширный участок в самом сердце массива плодородных земель. Владения мои, общей площадью около сорока акров, были по большей части заняты лесом, а вокруг во всех направлениях простирались четкие квадраты возделанных полей, разделенных каменными стенками или оградами из жердей, вдоль которых тянулись ряды деревьев и густые заросли кустарника, дававшие приют многочисленным птицам. Обдумав слова старого адвоката, я пришел к выводу, что столь странное если не сказать предвзятое отношение к усадьбе передалось ему от моих соседей, благо он был связан с ними родством. Эти люди суровые, крепкие, немногословные были из той же породы коренных янки, что и Пибоди, отличаясь от последних разве что большей привычкой к труду и более прочной привязанностью к своей земле.
    Но вернемся к той ночи а это была одна из ночей, когда мартовский ветер с особой силой поет и стонет в ветвях деревьев, во время которой меня впервые посетило ощущение, что я нахожусь в доме не один. Потревожившие меня посторонние звуки мало походили на шаги, правильнее было бы назвать это просто движением что-то беспрестанно передвигалось по второму этажу взад и вперед, в пределах какого-то небольшого пространства. Я вышел в темный пустой холл, откуда вела наверх винтовая лестница, и прислушался мне показалось, что звуки медленно спускаются вниз; временами совершенно отчетливые, они порой понижались до обманчиво тихого шороха; я стоял неподвижно и слушал, слушал, слушал, пытаясь определить их источник, найти им какое-нибудь рациональное объяснение. Ничего подобного мне прежде слышать не приходилось; в конечном счете я решил, что это могла быть одна из ветвей нависавшего над домом дерева, которая, раскачиваясь на ветру, скребла по стене или крыше и создавала эффект чужеродного присутствия в верхних комнатах. Удовлетворившись такой разгадкой происходящего, я вернулся в свою спальню; в дальнейшем странные шумы меня уже не беспокоили, и вовсе не потому что они прекратились, отнюдь просто я потерял к ним интерес, дав всему этому убедительное обоснование.
    Куда меньше мне повезло со сновидениями, посещавшими меня этой ночью. Обычно я вообще сплю без снов, но на сей раз самые невероятные образы вставали передо мной как нельзя более явственно; я оказался в роли пассивного наблюдателя, пространственные и временные барьеры были разрушены, слуховые и зрительные иллюзии сменяли одна другую, но особенно четко запечатлелись в моем сознании темная мрачная фигура в широкой шляпе с коническим верхом и еще одно столь же призрачное существо, неизменно присутствовавшее рядом с первым. Этих двоих я видел словно сквозь дымчатое стекло, а окружающие их предметы были замутнены и преломлены, как будто отгороженные от меня толстой полупрозрачной стеной. В сущности, это был не сон в полном смысле слова, а лишь обрывки видений без конца и начала, открывавшие мне иной, причудливо-гротескный мир, иное измерение, несовместимое с реалиями повседневной жизни. Когда эта ночь, наконец, прошла, я очнулся на своей койке совершенно измученным и разбитым.
    На следующий день меня посетил архитектор, занимавшийся составлением планов переустройства дома и принес известие, чрезвычайно меня заинтересовавшее. Это был молодой еще человек, свободный от предрассудков и не верящий во всякие дурацкие легенды, какими обычно обрастают заброшенные старые усадьбы, особенно если они расположены в сельской глуши.
  - Человек непосвященный никогда бы не догадался, что в этом доме имеется секретная комната, сказал архитектор, что-то вроде тайника. Взгляните сюда, он развернул на столе свои чертежи и расчеты.
  - Вы в этом вполне уверены? спросил я.
  - Думаю, это либо потайная молельня, предположил он, либо укрытие для беглых рабов.
  - Я ничего такого не замечал.
  - Я пока тоже. Но вот посмотрите... , и он ткнул пальцем в план здания, вычерченный им после осмотра и замера всех внутренних помещений и фундамента. На втором этаже в самой старой части дома, согласно расчетам, должна была находиться еще одна комната, протянувшаяся вдоль всей северной стены. Разумеется, ни о какой тайной молельне не могло быть и речи в нашем роду никогда ни водилось папистов. Что же касается беглых рабов это было как будто похоже на правду, но, с другой стороны, во времена, когда строилась эта часть здания, бегство рабов с юга в Канаду еще не было достаточно распространенным явлением и вряд ли могло стать причиной создания специального тайника. Нет, данная версия также не подходила.
  - И вы уверены, что можете прямо сейчас показать мне эту комнату? спросил я.
  - Ее там просто не может не быть.
    И действительно, комната была там, где он указывал. Очень умело и тщательно скрытая, хотя отсутствие окон в северной стене спальни могло бы и раньше навести меня на определенные догадки. Ведущая в комнату дверь была замаскирована тонкой резной отделкой по красному кедру, что сплошь покрывала всю стену. Обнаружить дверь, не зная заранее о существовании комнаты, было делом крайне сложным, ибо она не имела ничего, хотя бы отдаленно напоминающего ручку, а открывалась посредством нажатия на один из многочисленных выступов резьбы. Честь этой находки также принадлежала архитектору, который, как человек сведущий в таких вещах, сориентировался гораздо быстрее меня, после чего я еще несколько минут простоял на пороге, изучая заржавленный механизм двери и пытаясь понять принцип его действия.
    Наконец мы вошли внутрь и оказались в небольшом замкнутом помещении. Для потайной молельни, впрочем, оно было даже велико, достигая в длину десяти футов при ширине значительно меньшей и ограничиваясь у противоположного конца скатом крыши. По всем признакам,  здесь давно уже никто не бывал, и вещи оставались нетронутыми в течение многих лет различные бумаги и книги лежали на своих местах под толстым слоем пыли, а. столь же запыленные стулья были придвинуты к расположенному у стены небольшому письменному столу.
    В целом комната имела на редкость необычный вид. При своих сравнительно малых размерах она казалась абсолютно лишенной прямых углов, как будто строители намеренно старались удивить и озадачить ее будущих хозяев последовательным искажением естественных очертаний и нарушением всех пропорций. Кроме того, пол у нас под ногами оказался покрыт странными узорами и письменами, частью нарисованными, а частью просто вырезанными на дощатых половицах. Будучи выполнены в самой что ни на есть грубой и примитивной манере, эти узоры образовывали в конечном счете подобие окружности, вдоль внутренней и внешней сторон которой располагались рисунки один только взгляд на них вызвал у меня внезапный приступ ужаса и отвращения. Похожие чувства я испытал при осмотре письменного стола он был какого-то непонятного, скорее черного, нежели коричневого цвета и казался частично обугленным; думается, этому предмету мебели доводилось в свое время выполнять функции, весьма далекие от обычных функций письменного стола. На столешнице беспорядочной грудой были навалены древние книги в переплетах из какого-то особого сорта кожи, в числе коих был и один толстый рукописный фолиант, переплетенный аналогичным образом.
    Более подробный осмотр пришлось отложить, поскольку сопровождавший меня архитектор, убедясь в правильности своей догадки относительно тайника и потешив тем самым свое профессионально самолюбие, не пожелал далее здесь оставаться и заявил, что спешит по весьма неотложным делам.
  - Итак, что мы будем делать с этой комнатой сломаем перегородку, прорубим окно? спросил он и напоследок добавил. Конечно же, вы не захотите оставить ее в таком виде.
  - Не знаю, ответил я. Там поглядим. Все будет зависеть от того, представляет ли она интерес с исторической точки зрения.
    Разумеется, я не спешил ликвидировать комнату, относившуюся как я считал к числу самых старых в усадьбе. Прежде всего я хотел осмотреть ее более основательно, заглянуть в старинные книги, разобраться со всеми записями и рисунками. Кроме того у нас с архитектором уже был намечен план первоочередных работ, и таинственное помещение наверху могло пока обождать. Так что никакого решения по этому вопросу принято не было.
    Я рассчитывал уже на другой день вплотную заняться обследованием комнаты, но мне помешал целый ряд непредвиденных обстоятельств. Во-первых, я провел еще одну беспокойную ночь; меня вновь преследовали все те же кошмары, происхождение которых я не мог объяснить, ибо с ранних лет не был подвержен сновидениям, исключая лишь те случаи, когда они вызывались состоянием горячки во время болезни. Главными же персонажами моих снов, как выяснилось позднее, были мои собственные предки что само по себе не так уж и удивительно, поскольку я спал в их доме. Говоря точнее, я узнал только одного из своих предков, а именно длиннобородого старика в черной шляпе с коническим верхом. Лицо его, прежде мне незнакомое, я утром увидел на портрете моего прадеда Эзафа Пибоди, висевшем среди прочих портретов в нижнем холле здания. В моих снах старик был наделен сверхъестественной способностью перемещаться по воздуху и проникать сквозь стены. Я, например, хорошо запомнил его резко очерченный силуэт, шагающий в пустоте меж верхушек огромных деревьев. И везде, где бы он ни появлялся, его сопровождал большой черный кот, столь же неподвластный законам времени и пространства. Мои сновидения не располагались в какой-то определенной последовательности и не были связаны между собой; в этих неожиданно сменявших одна другую сценах, как в калейдоскопе, возникали и вновь исчезали мой покойный прадед, его черный кот, старый дом и разнообразные предметы его обстановки. Все это очень напоминало сны, посещавшие меня предыдущей ночью опять было ощущение встречи с неким неведомым миром и перехода в отличное от нашего измерение, только на сей раз видения были еще более отчетливыми. Продолжалось это всю ночь вплоть до рассвета.
    В первой половине дня, когда я не успел еще толком прийти в себя после ночных кошмаров, явился архитектор и добавил к моим неприятностям еще одну, сообщив о новой задержке ремонтных работ в усадьбе. Он явно пытался избежать каких-либо вразумительных объяснений, но я был настойчив, и в конечном счете он сознался, что нанятые им накануне работники из числа местных жителей сегодня рано утром все как один уведомили его об отказе, заявив, что не желают участвовать в этом деле . Он, однако, заверил меня, что если я соглашусь немного подождать, он без особого труда и по сходной цене найдет новых рабочих, поляков или итальянцев, стоит лишь сделать соответствующий запрос в Бостоне. У меня не было иного выбора, да и, честно сказать, я не был столь уж раздражен задержкой, как хотел это продемонстрировать, ибо с недавних пор меня начали мучить сомнения в нужности и уместности всех намеченных мной перестроек. Ведь, по сути дела, вполне хватило бы лишь укрепления петельных конструкций старого здания, что помогло бы сохранить своеобразное очарование, заключавшееся именно в его древности. Словом, я попросил архитектора спокойно и без лишней спешки делать все, что он сочтет нужным для найма рабочих, а сам тем временем покинул поместье и отправился в Уилбрэхем, дабы произвести закупки продуктов и кое-каких необходимых материалов.
    Здесь практически с первых шагов я столкнулся с недоброжелательным к себе отношением. Если прежде местные жители или вовсе не обращали на меня внимания, поскольку с большинством из них я не был знаком, или отделывались небрежным кивком и парой незначащих фраз, то в это утро они все дружно меня избегали, отворачивались, нс вступая в разговор, и даже как будто боялись быть замеченными в каком-либо со мной общении. Продавцы в лавках были до такой степени лаконичны, что это граничило уже с откровенной грубостью; всем своим видом они решительно желали показать, что такой покупатель им только в тягость, и что они вообще предпочли бы не иметь со мной никаких дел. Подумав, я решил, что причиной тому был распространившийся слух о моих планах обновления усадьбы Пибоди, что в свою очередь могло вызвать их недовольство либо как попытка разрушить редкий, по своему уникальных образец местной сельской архитектуры, либо что более вероятно как намерение продлить жизнь обширного поместья, которое в ином случае после сведения лесов и ликвидации дома перешло бы в руки соседних землевладельцев и было бы надлежащим образом ими освоено и возвращено в хозяйственный оборот.
    Постепенно, однако, мое недоумение на сей счет начало уступать место досаде и возмущению. В конце концов, я не был каким-то там отщепенцем или изгоем и ничем нс заслужил такого к себе отношения. Одним словом, к тому моменту, как я вошел в двери адвокатской конторы Ахава Хопкинса, я был уже изрядно заведен и выложил старику свое негодование в выражениях, гораздо более пространных и резких, чем было у меня в обычае, хотя и не раз по ходу своей речи замечал, что он чувствует себя очень неловко.
  - Ну же, мистер Пибоди, сказал он наконец, стремясь как-то сдержать поток моих гневных излияний, на вашем месте я бы не стал так волноваться по этому поводу. Ведь людей тоже можно понять: они все глубоко потрясены, и, к тому же, они здесь все очень суеверны. Согласитесь, что при том настроении умов, которое, сколько я себя помню, всегда преобладало в наших краях, подобное жуткое происшествие вполне может быть истолковано в самом превратном с точки зрения образованного человека смысле.
    Эти слова Хопкинса и особенно та мрачность, с какой они были произнесены, порядком меня озадачили.
  - Вы сказали жуткое происшествие? Прошу меня извинить я, верно, не знаю чего-то, что знают все.
    Он поднял на меня глаза, и взгляд его был столь странен, что я теперь уже совершенно растерялся.
  - Мистер Пибоди, по той же дороге, что и вы, но двумя милями дальше живет семейство Тэйлоров. Я лично хорошо знаком с Джорджем Тэйлором. У них десять детей или, точнее сказать, было десять детей. Прошлой ночью один из двух младших мальчиков ему только пошел третий год был выкраден прямо из кровати, причем злоумышленника никто не видел и он не оставил после себя ни малейших следов.
  - Я искренне сожалею, поверьте. Но каким образом все это может касаться меня?
  - Я уверен, вы здесь ни при чем, мистер Пибоди. Но вы появились у нас недавно и человек сравнительно чужой, а... впрочем, все равно вы это узнали бы рано или поздно, ..словом, фамилия Пибоди не пользуется у нас большой популярностью, скорее наоборот у многих в здешней округе она вызывает сильнейшее раздражение и даже ненависть.
    Я больше уже не пытался скрыть свое изумление.
  - Но почему?
  - Видите ли, очень многие люди слепо верят всякого рода сплетням, как бы они ни были смехотворно нелепы, Хопкинс чуть помолчал и продолжил. Вы уже достаточно взрослый и серьезный человек и, надеюсь, в состоянии понять и оценить, что это значит особенно для такой сельской глубинки, как наша. Еще в бытность мою ребенком о вашем прадеде рассказывали массу всяческих небылиц, но факты таковы: в течение всех лет, что он прожил в своем поместье, у многих семей в этих местах периодически исчезали маленькие дети, причем исчезали бесследно, так что сегодня всем старожилам первым же делом пришло в голову сопоставить два разные события: появление в усадьбе нового человека из семейства Пибоди и новое чудовищное преступление, по всем признакам чрезвычайно похожее на те трагедии, которые молва всегда связывала с одним из членов вашего рода.
  - Но это же абсурд!
  - Безусловно, вы правы, поспешно согласился старый адвокат, но в голосе его, вполне любезном и дружелюбном, не чувствовалось уверенности, однако все обстоит именно так, как я вам описал. И потом, сейчас уже апрель, и до Вальпургиевой ночи осталась меньше месяца.
    Боюсь, при последних его словах я побледнел настолько, что это уже не могло остаться незамеченным.
  - Полноте, мистер Пибоди, сказал Хопкинс, неудачно пытаясь войти в шутливо-фамильярный тон, уж вы-то наверняка знаете, что здесь все и всегда считали вашего прадеда чернокнижником и колдуном!..
    Когда я несколько минут спустя покидал дом этого славного джентльмена, мысли мои пребывали в ужаснейшем беспорядке. Несмотря на приводившие меня в ярость презрительные и как я не без злорадства отметил испуганные взгляды встречных обывателей, я был гораздо сильнее обеспокоен одним внезапно закравшимся мне в душу подозрением: а не было ли и впрямь какой-то связи между событиями этого дня и тем, что привиделось мне прошлой ночью? Итак, попробуем рассуждать здраво: накануне мой незабвенный предок является мне в ряде неясных и причудливых сновидений, а на следующий день о нем вдруг заходит разговор при обстоятельствах, уже гораздо более зловещих и что особенно важно более реальных. Хотя, с другой стороны, я узнал в городке не так уж много, разве что выяснил причину неприязненного отношения местных жителей к Эзафу Пибоди они, народ в большинстве своем невежественный и суеверный, считали его магом, колдуном, злым волшебником в общем, тем, кто знается почем зря со всякой нечистой силой; но это было всего лишь их субъективное мнение. Не стараясь теперь уже соблюдать хотя бы видимость приличия, я протолкался сквозь группу людей, которые, в свою очередь шарахались от меня, как от прокаженного, уселся в свой автомобиль и поехал обратно в усадьбу. По приезде нервы мои подверглись еще одному испытанию к двери был прибит гвоздями большой кусок фанеры, на котором кто-то из моих безграмотных соседей коряво нацарапал карандашом: ПРОВАЛИВАЙ ПРОЧ А ТО БУДИТ ХУДО .

3
    Отчасти, быть может, под влиянием всех описанных выше неприятных событий следующая ночь прошла еще тревожнее, чем две предыдущих. Единственным, хотя и немаловажным, отличием была достаточно последовательная смена видений и цельность общей картины сна. Опять мне являлся мой прадед Эзаф Пибоди, но сейчас отдельные черты его внешности, ранее не бросавшиеся в глаза, как бы разрослись, обрели пугающие вес и значимость. Огромный черный кот был при нем и тоже выглядел весьма угрожающе шерсть дыбом, уши нацелены прямо вперед, хвост поднят торчком; в таком виде эта тварь сопровождала своего хозяина, беззвучно скользя у его ноги или чуть позади. Старик нес в руках какой-то предмет не могу сказать в точности, что это было, поскольку изображение начало расплываться и я увидел только большое белое или бледно-розовое пятно. Он двигался через лес, через поля и огороды, мимо темных домов и отдельно стоящих деревьев; он проходил какими-то узкими коридорами, а один раз могу поклясться я видел его внутри глухого закрытого склепа или гробницы. Кроме того, я неоднократно узнавал в декорациях снов отдельные внутренние помещения старой усадьбы. Этой ночью у Эзафа Пибоди объявился еще один постоянный спутник Черный Человек, не негр, нет, гораздо чернее, чернее ночи, чернее самой тьмы. Он держался все время немного поодаль, и лишь иногда я угадывал страшный уродливый лик в том сгустке мрака, из глубины которого мрачно сверкали два огненно-красных глаза. Были там еще всевозможные мелкие твари, то и дело мелькавшие рядом со стариком: крысы, летучие мыши. еще какие-то отвратительные существа помесь крысы и человека. Временами до меня даже доносились звуки сдавленный крик, детский плач и одновременно дикий торжествующий хохот, а затем чей-то монотонный голос нараспев произнес: Эзаф уже возвращается. Эзаф уже начинает расти .
    Когда я наконец очнулся и увидел, как предрассветные сумерки медленно вливаются в окно спальни, я долго не мог отделаться от звуков детского плача, который, казалось, раздавался где-то поблизости, уже внутри самого дома. Больше я не засыпал, но продолжал лежать неподвижно с широко открытыми глазами и думать о том, какие еще новые сюрпризы принесет мне грядущая ночь, и следующая за ней и еще многие другие ночи, подобные этой.
    Приезд из Бостона бригады рабочих-поляков временно отвлек меня от всех тревог, связанных с ночными кошмарами. Старший над ними, коренастый мужчина по имени Яжон Чичиорка или что-то вроде того оказался малым весьма толковым и пользовался у подчиненных непререкаемым авторитетом. На вид ему было лет пятьдесят, и я особо отметил его на редкость хорошо развитую мускулатуру; приказания, которые он отдавал трем другим рабочим, исполнялись ими с какой-то даже чрезмерной поспешностью заметно было что они побаиваются его гнева. По словам бригадира, они договорились с моим архитектором, что прибудут сюда через неделю, так как у них еще оставалась одна незаконченная работа в Бостоне, но ту работу внезапно пришлось отложить, и вот они здесь; из Бостона поляки отправили архитектору телеграмму с сооощением о своем скором приезде. Они, в сущности, были готовы приступить к работе немедленно, не дожидаясь архитектора, поскольку тот еще в прошлую встречу передал им необходимые планы и чертежи и ввел бригадира в курс дела.
    Не долго думая, я дал им первое задание снять слой штукатурки с северной стены комнаты, находившейся на первом этаже как раз под тайником. При этом им следовало действовать осторожно и аккуратно, дабы не повредить стойки, поддерживавшие перекрытия второго этажа. В дальнейшем предстояло очистить все стены комнаты и заново их оштукатурить, так как старый раствор, изготовленный когда-то вручную, еще дедовским способом (в чем я убедился, осмотрев один из первых отколотых ими кусков) давно уже выцвел и растрескался, сделав эту комнату практически непригодной для проживания. Такие же точно ремонтные работы были совсем недавно проведены в той части дома, которую я в данный момент населял, но тогда это заняло куда больше времени, поскольку изменения вносились не только в отделку, но и в планировку всех помещений.
    Я понаблюдал немного за их работой, а затем пошел к себе и начал было уже привыкать к равномерному грохоту молотков и треску отдираемых станок, когда вдруг разом наступила тишина. Подождав несколько секунд, я поднялся со стула и вышел в нижний холл, где и застал все троих неподвижно сгрудившимися у стены. Но вот они попятились назад, торопливо осеняя себя крестными знамениями, а затем сорвались с места и, толкая друг друга, ринулись вон из дома. Пробегая мимо меня, Чичиорка прокричал какое-то невнятное ругательство должно быть, по-польски, лицо же его было искажено страхом и яростью.
    Мгновение спустя вся компания была уже на улице, мотор их машины взревел на максимальных оборотах, взвизгнули рессоры, и шум этот начал стремительно удаляться от усадьбы.
    Крайне удивленный и обескураженный, я повернулся и посмотрел на то место, где только что велись работы. Они успели уже снять значительную часть штукатурки и сетки, на которой та лепилась, их рабочие инструменты все еще валялись на полу. Последнее, что они сделали это вскрыли часть стены сразу за плинтусом, где с прошлых лет накопилось огромное количество разного хлама и мусора. Только приблизившись к стене почти вплотную, я смог разглядеть то, что привело этих бездельников в такой неописуемый ужас и заставило столь паническим образом покинуть мой дом.
    У основания стены, в узком пространстве за плинтусом, среди давно пожелтевших, обглоданных мышами бумаг, на которых тем не менее еще можно было различить странные каббалистические рисунки и знаки, среди жутких орудий смерти и уничтожения коротких ножей и кинжалов, заржавевших скорее от крови, чем от сырости лежали маленькие черепа и кости как минимум троих детей!
    Я далеко не сразу поверил собственным глазам выходит, все эти пустые нелепые бредни, которых я накануне вдоволь наслушался у Ахава Хопкинса, не были столь уж нелепыми и пустыми? За один-единственный миг я понял очень многое. Итак: при жизни моего прадеда в окрестностях усадьбы с удивительным постоянством бесследно исчезали дети; его подозревали в черной магии и колдовстве, в исполнении тайных сатанинских обрядов, составной частью которых было жертвоприношение невинных младенцев, и вот здесь, в стенах дома я нахожу неоспоримые доказательства, подтверждающие правоту тех, кто обвинял его в нечестивых и гнусных деяниях.
    Выйдя наконец из состояния шока, я понял, что мне надлежит действовать как можно быстрее. Если об этом открытии станет известно в округе, мое дальнейшее пребывание здесь превратится в нескончаемую травлю об этом уж позаботятся все чадолюбивые и богобоязненные соседи. Оставив колебания, я бросился в свою комнату, схватил первую попавшуюся картонную коробку, вернулся к пролому и тщательно собрал в нее все, что мне удалось найти, вплоть до мельчайшей косточки. Затем я перенес этот страшный груз в наш фамильный склеп и высыпал кости в пустую нишу, некогда хранившую в себе тело Джедедии Пибоди. По счастью, хрупкие детские черепа в процессе транспортировки, раскрошились на мелкие осколки, так что со стороны все это теперь смотрелось лишь как полуистлевшая груда останков давным-давно умершего человека, и только специальная экспертиза могла бы установить происхождение костей, экспертиза, необходимость которой в данном случае вряд ли кому могла прийти в голову. Таким образом я успел уничтожить улики и был готов отрицать как досужий вымысел или как обман зрения все, что бы ни наговорили рабочие архитектору. Впрочем, на сей счет я беспокоился зря, ибо насмерть перепуганные поляки так и не открыли ему настоящую причину своего бегства из усадьбы.
    Между тем я не стал ждать приезда архитектора, чтобы узнать от него все эти подробности в конце концов такого рода происшествия должны были больше волновать его, чем меня, поскольку наем работников для усадьбы значился в условиях заключенного с ним контракта, но, следуя неизвестно откуда возникшему инстинктивному побуждению, отправился наверх в тайную комнату, прихватив с собой мощный электрический фонарь и вооружась твердым намерением покончить раз и навсегда со всеми загадками этого дома. Долго искать мне не пришлось едва луч света упал в открывшийся проем двери, как по спине моей пробежал холодок, на полу рядом со следами, оставленными мной и архитектором во время нашего первого краткого визита, были отчетливо видны иные, еще более свежие следы; стало быть, некто или нечто посещал эту комнату совсем недавно, уже после нас. Следы были хорошо различимы, и мне не составило труда определить, что одни из них принадлежали босым ногам человека, а другие я совершенно уверен кошачьим лапам. Но наибольшее впечатление на меня произвел даже не сам факт чьего-то незримого присутствия, а то, что следы брали начало из северо-восточного угла комнаты, где, учитывая ее уродливо-абсурдную геометрию, не было достаточно пространства для передвижения не только человека, но даже и кота под таким наклоном сходились в этом месте пол и крыша. И все же именно здесь, судя по следам, эти двое впервые появились в комнате, отсюда следы вели уже к черному столу, на котором я обнаружил последнее и самое жуткое свидетельство их пребывания; причем, увлекшись изучением следов, я заметил его лишь тогда, когда уже в буквальном смысле ткнулся в стол носом.
    Поверхность стола была покрыта еще не засохшими пятнами какой-то темной жидкости. Небольшая около трех футов диаметром лужа этой жидкости скопилась и на полу; рядом с нею в пыли была видна отметина, оставленная не то валявшимся здесь котом, не то куклой или еще каким свертком. Я направил туда луч фонаря, пытаясь определить, что же это такое, затем посветил на потолок в надежде обнаружить дыру, через которую могли бы проникнуть капли дождя, но тут же вспомнил, что со времени моего первого прихода в эту комнату дождей не было вообще. После этого я опустил в лужицу указательный палец и поднес его к свету жидкость была красной, как кровь и одновременно я понял, что ничем иным кроме крови она и не
могла быть. Каким образом оказалась она в этом месте, я боялся даже предполагать.
    К тому времени в голове моей теснилось множество самых ужасных догадок, но я пока не мог свести их к одному логическому заключению. Чувствуя, что здесь мне больше делать нечего, я задержался у стола еще на пару секунд лишь для того, чтобы прихватить с собой несколько толстых старинных книг и лежавшую чуть в стороне рукопись, и со всем этим быстро отступил из комнаты, пугавшей и подавлявшей меня своими немыслимыми изломами стен и демонической игрой светотени меж нависающих потолочных выступов. Очутившись, наконец, в более прозаической обстановке, я почти бегом направился в обжитую часть дома, прижимая к груди свою ношу и испытывая вместе со страхом нечто похожее на чувство вины.
    Удивительно, но едва открыв принесенные книги, я пришел к убеждению, что каким-то образом уже знаком с их содержанием. И это при том, что я никогда ранее их не видал и даже не имел понятия о существовании трудов с такими названиями, как Malleus Maleficarum и Daemonialitas 2 Синистрари. Все они имели самое непосредственное отношение к черной магии и колдовству и сдержали огромное количество разных древних легенд и магических заклинаний, обстоятельных описаний уничтожения колдунов и ведьм путем их сожжения, а равно описаний средств и способов перемещения нечистой силы среди коих наиболее частым является телесное перемещение из одного места в другое... в окружении бесовских призраков и фантомов, обыкновенно, как сами ведьмы в том признаются, посредством езды под покровом ночи верхом на зверях и чудищах самого невероятного обличья... либо просто ступая пешком по воздуху, выходя из невидимых глазу отверстий, созданный и существующих исключительно для их пользы и недоступных никому другому. Сатана собственнолично обволакивает сонными грезами душу человека, которым он пожелает завладеть, и направляет ее блуждать по одному ему ведомым адским путям... Они пользуются особой мазью, изготовленной по дьявольским рецептам и наставлениям из крови убиенных ими младенцев, каковой мазью они покрывают метловище или стул, обычно служащие им как орудия для перемещения; совершив указанное действо, они сей же час, будь-то день или ночь, поднимаются в воздух, по желанию своему становясь недоступными для людских взоров либо же смущая оные зрелищем сего бесовского наваждения. Я не стал читать дальше, а, отложив эту книгу в сторону, взялся за Синистрари.
    И почти сразу же мне на глаза попался отрывок следующего содержания: Promittunt Diabolo statis temporibus sarificia, et oblaciones; singulis quindecim diebus, vel singulo mense saltem, necem alicijus infantis, aut mortale veneficium, et singulis hebdomadis alia mala tes, incendia, mortem animalium.... , подробно излагающий то, как ведьмы и колдуны в четко определенное время осуществляют ритуальные убийства детей или иные магические обряды, связанные с принесением человеческих жертв. Одно только чтение этих строк наполнило мою душу неописуемым смятением и тревогой, так что я оказался уже не в состоянии достаточио внимательно ознакомиться с остальными книгами, ограничившись лишь прочтением их заглавий Vitae sophistrarum Евнапиуса, De Natura Daemonum Анания, Fuga Satanae Стампа, Discurs des Sorciers Буге и еще одной не имеющей заглавия работы Олауса Магнуса; обложки томов были обтянуты гладким черным материалом, который, как я определил уже позднее, был ни чем иным, как натуральной человеческой кожей.
    Столь характерный подбор книг сам по себе уже выдавал наличие здесь чего-то большего, нежели простое любопытство и интерес ко всему, что касается магии и колдовства; я вновь убедился в том, что зловещие слухи о моем прадеде, в изобилии бродившие по Уилбрэхему и его окрестностям, не зря были столь живучи, ибо они имели под собой достаточно серьезные основания. Но книги книгами (о них, впрочем, могли знать очень немногие), а здесь было что-то еще. Что именно? Человеческие кости, спрятанные в простенке под тайником недвусмысленно намекали на страшную связь между поместьем Пибоди и чередой нераскрытых преступлений, с неумолимой регулярностью потрясавших всю округу в течение многих лет. Однако никаких конкретных свидетельств, могущих указать на причастность к этим делам Эзафа Пибоди, не существовало по крайней мере, до настоящего дня. Значит, в образе жизни и поведении моего прадеда должны были присутствовать еще какие-то более очевидные черты кроме его нелюдимости и той репутации скряги, о которой мне было известно еще в детские годы, какие-то иные обстоятельства, что должны были связать в умах людей угрюмого отшельника с происходившими вокруг трагическими событиями. Я не рассчитывал найти ключ к этой загадке в содержимом тайной комнаты, но нужные мне сведения вполне могли оказаться в старых подшивках Уилбрэхемской Газеты , имевшихся в местной библиотеке.
    Сказано сделано, и вот спустя всего полчаса я уже сидел в книгохранилище сего достойного заведения, склонившись над толстыми пачками пожелтевших страниц. Занятие это было далеко не из приятных и поглощало массу времени, так как мне приходилось изучать от начала и до конца все номера Газеты , относившиеся к последним годам жизни моего прадеда без сколько-нибудь реальных надежд на успех; правда, следует признать, что пресса того времени была в значительно меньшей степени ограничена условностями жанра и стеснена официальными запретами, чем нынешние издания. Просидев за столом более часа, я не нашел ни одного упоминания о старой усадьбе или ее владельце, хотя неоднократно встречал и всегда внимательно прочитывал отчеты о вопиющих злодеяниях , совершенных неподалеку от наших мест, жертвами которых, как правило, оказывались дети. Все эти заметки неизменно сопровождались редакционными комментариями, особо выделявшими те показания очевидцев, где говорилось о странном животном , которое представляло собой существо черного цвета и крайне подозрительного вида и могло в зависимости от обстоятельств увеличиваться, либо уменьшаться в объеме, иногда будучи ростом с обыкновенного кота, а в иных случаях превышая размерами льва . Подобная путаница в показаниях вполне справедливо объяснялась игрой воображения свидетелей, которые за редким исключением были детьми не старше десяти лет, порой сильно покусанными и покалеченными, но все же избежавшими участи их менее удачливых сверстников, бесследно пропадавших через определенные промежутки времени на протяжении всего 1905-го года, подшивку за который я наугад выбрал для просмотра. И при всем том ни разу, ни в одном номере не упоминался Эзаф Пибоди так продолжалось вплоть до самого года его смерти.
    Только тогда в печати появилась небольшая статья, в которой было по своему отражено расхожее мнение о моем прадеде. Эзаф Пибоди покинул этот мир; но о нем долго еще будут помнить в наших краях. Среди местных жителей было немало таких, кто приписывал ему сверхъестественные способности и власть над силами тьмы, то есть нечто, происходящее из глубин далеких и мрачных столетий и совершенно не подобающее нашему просвещенному веку. В свое время фамилия Пибоди значилась в списке обвиняемых на знаменитом Салемском процессе3  ведьм; позднее именно из Салема приехал сюда и построил свой дом близ Уилбрэхема Джедедия Пибоди. Само собой разумеется, что слухи, ходящие вокруг этого семейства, как и всякие суеверия вообще, не основываются на реальных фактах. Исчезновение старого черного кота Эзафа Пибоди, которого никто не видел со дня смерти хозяина, является не более чем простым совпадением. До сих пор еще не прекратились разговоры, касающиеся обстоятельств похорон Эзафа. Утверждают, будто гроб с покойным не был выставлен в открытом виде накануне погребения по причине каких-то таинственных изменений, происшедших с телом либо из-за вынужденного нарушения похоронного обряда, что делало показ мертвеца крайне нежелательным. В этой связи из пыльных сундуков были извлечены на свет божий старинные поверья о колдунах, которые якобы должны быть положены в гроб лицом вниз, после чего покой их не следует нарушать никоим образом, разве только посредством сожжения...
    Статья эта и сам ее стиль показались мне не совсем искренними, словно автор чего-то не договаривал. Но все же я узнал из нее достаточно много, пожалуй, даже больше, чем хотел бы узнать. Люди считали черного кота Эзафа Пибоди его подручным, так сказать, младшим бесом ибо у каждого колдуна или ведьмы имеется свой младший бес, обычно принимающий образ какого-нибудь животного. Неудивительно, что те, кто приписывал моему прадеду колдовские способности, относили сюда же и кота очевидно, при жизни старика кот был с ним так же неразлучен, как и в моих сновидениях. Но сильнее всего меня потрясло описание похорон Эзафа Пибоди, ибо я знал то, что не было известно редактору, а именно что тело действительно
было положено в гроб лицом вниз. Более того, я знал,чтопокой его был нарушен, хотя, конечно, этого делать не следовало. И последнее я имел все основания подозревать, что кто-то еще, кроме меня, обитает в усадьбе Пибоди, выходя из моих снов и перемещаясь по комнатам дома, по окружающей местности и по воздуху над ней!

4
    Этой ночью опять пришли сны, и вновь они сопровождались голосами, звучавшими столь близко и пронзительно, словно они проникали в меня одновременно как изнутри, так и снаружи. Вновь мой прадед был занят своим страшным делом, а спутник его, черный кот, время от времени останавливался, поворачивал голову и смотрел как будто в упор на меня, при этом на морде его каждый раз возникало выражение злобного торжества. Я видел, как старик в своей островерхой шляпе и длинных черных одеждах появился со стороны леса и, пройдя сквозь стену дома и через темную комнату, очутился перед мрачным алтарем, за которым, ожидая жертвоприношения, стоял Черный Человек. Видеть весь дальнейший ужас было невыносимо, но я не мог уклониться от зрелища, как не мог избавиться и от дьявольских звуков, ибо весь был во власти сна. Потом я увидел его, кота и Черного Человека уже среди густого леса далеко от Уилбрэхема, где в обществе прочих бесовских тварей они справляли Черную Мессу у алтаря под открытым небом; за этим последовала дикая оргия. На сей раз изображение было не столь четким; лишь иногда отдельные сцены прорывались мгновенными вспышками сквозь плотную пелену цветного тумана и жуткую какофонию звуков. Помню странное ощущение зыбкости и чужеродности окружавшего меня мира, который я воспринимал на подсознательном уровне, слыша и видя вещи, непереносимые для нормального человеческого рассудка. До меня постоянно доносились леденящие кровь песнопения, крики умирающего ребенка, нестройное завывание труб, читаемые задом наперед молитвы, визг и хохот пирующих, которых я мог наблюдать лишь урывками. Также урывками до сознания моего доходили куски разговоров, короткие фразы, ничего не значившие каждая в отдельности, но все вместе создававшие смутную смысловую картину происходящего.
  - Достоин ли он избрания?
  - Именем Велиала, именем Вельзевула, именем Сатаны...
  - От плоти и крови Джедедии, от плоти и крови Ээафа, прибывший сюда вместе с Бэлором...
  - Подведите его к книге!
    В следующем проблеске сновидений я увидел самого себя приближающимся в сопровождении моего прадеда и кота к огромной черной книге, со страниц которой мерцали начертанные горящими буквами имена, и под каждым стояла кровавая роспись. Я тоже был принужден расписаться, причем рукой моей водил Эзаф Пибоди, а кот, которого он называл Бэлором, полоснул острыми когтями по моему запястью; хлынула кровь, в которую и обмакнули перо, кот же при этом начал подпрыгивать и приплясывать, выделывая в воздухе дикие антраша.
    В этом сне была одна подробность, особенно смутившая меня по пробуждении. Когда мы шли через лес к месту дьявольского шабаша, я хорошо запомнят тропу, проложенную краем болота; с одной стороны от нее поднимались заросли осоки, а с другой тянулась зловонная трясина, над которой тяжелым туманом плыли гнилостные испарения. Ноги мои при каждом шаге погружались в черную вязкую жижу, тогда как мои спутники, казалось, плавно летели над самой землей, не оставляя на ней ни малейших отпечатков.
    И вот поутру, когда я очнулся а это случилось много позднее обычного часа я обнаружил, что моя обувь, еще накануне вечером снявшая чистотой, была теперь вся облеплена едва подсохшей черной грязью несомненно той самой, что составляла лишь часть моего сна! Вскочив с кровати, я двинулся в обратном направлении по грязным следам собственных ботинок, поднялся по лестнице на второй этаж, вошел в потайную комнату и следы обрывались все в том же неестественной формы углу, откуда вели в комнату столь озадачившие меня прежде отпечатки босых ног и кошачьих лап! Я долго отказывался верить собственным глазам, но безумный ночной кошмар упрямо оборачивался действительностью. Еще одним подтверждением тому были глубокие царапины, оставшиеся на моем запястье.
    Пошатываясь и спотыкаясь, я выбрался из страшной комнаты. Только теперь я начал понимать своего отца, не пожелавшего продавать поместье Пибоди; он мог узнать что-то от моего деда, который, скорее всего, собственноручно уложил Эзафа в гроб лицом вниз. Как бы они оба не презирали все эти суеверные легенды и предания, ни у кого из них не хватило духу открыто пренебречь доставшимся им жутким наследством. Я понял также, почему отсюда так поспешно съезжали все арендаторы вероятно, на этом доме фокусировались какие-то таинственные и недобрые силы, находящиеся за пределами знаний и власти человека, равно как и любого другого живого существа; и еще я понял, что сам уже попал в сферу притяжения этих неведомых сил, сделавшись таким образом пленником старого дома и его зловещего прошлого.
    Только теперь я обратился к последнему еще неизученному мной свидетельству рукописи, которая, как оказалось, представляла собой дневник моего прадеда. Не медля более ни секунды, я бросился к столу, раскрыл лежавший на нем манускрипт и углубился в чтение. Записи, сделанные беглым почерком Эзафа Пибоди, перемежались многочисленными вырезками из писем, газет, журналов и даже книг, не имевшими между собой непосредственной связи и интересовавшие его постольку, поскольку все они касались необъяснимых и сверхъестественных событий, отражая общепринятые представления о черной магии и колдовстве. Его собственные записи, нерегулярные и отрывистые, были, однако, на редкость красноречивы.
  Сегодня сделал то, что должен был сделать гораздо раньше. Дж. начал обрастать плотью невероятно. Однако это только часть наследства.
    Перевернутый в гробу, он возвращается к жизни. Снова приходит его младший бес, с каждой новой жертвой тело все более набирает плоти. Переворачивать его обратно теперь уже бессмысленно. Остается только огонь.
    Далее: Кто-то все время присутствует в доме. Кот? Я его часто вижу, однако поймать не могу.
  Да, это черный кот. Не пойму, откуда он взялся. Беспокойная ночь. Дважды снилась Черная Месса.
  Видел во сне кота. Он подвел меня к Черной Книге. Я поставил свою подпись.
  Приснился чертенок по имени Бэлор. Славный малый. Объяснил мне все.Я связан клятвой.
    И вскоре после того:
  Сегодня приходил Бэлор. Не сразу его узнал. Он столь же приятен в облике кота, сколь ранее в образе черта. Я спросил его, в каком обличьи он служил Дж. Он ответил: в этом же самом. Привел меня в комнату наверху, один из странных, преломляющих пространство углов которой является выходом наружу. Все это сделал своими руками Дж. Кот объяснил мне, как надо проходить.
    Читать дальше я был уже не в силах. Я и так узнал более чем достаточно.
    Я узнал теперь, что в действительности произошло с останками Джедедии Пибоди. И я знал, что следует делать мне. Преодолевая страх и отвращение, я направился к склепу, вошел внутрь и медленно приблизился к гробу своего прадеда. Тут я впервые заметил бронзовую пластинку, прикрепленную под именем Эзафа Пибоди, на которой было выбито следующее: Горе тому, кто потревожит его прах!
    Я поднял крышку.
    Хоть я и ожидал увидеть нечто подобное, но полученное мною потрясение от этого не стало меньше. С Эзафом Пибоди произошли чудовищные перемены. То, что раньше было лишь кучей костей, прахом и жалкими клочьями платья, теперь начало обретать прежнюю телесную форму. Кожа и мясо вновь нарастали на скелете моего прадеда плоть его постепенно возвращалась к жизни после того рокового дня, когда я столь бездумно нарушил ход событий, перевернув лежавшие в гробу останки. Здесь же, рядом с ним, я обнаружил еще один ужаснувший меня предмет. Это было сморщенное, иссохшее тельце ребенка, который, хотя он исчез из дома Джорджа Тэйлора менее десяти дней назад, у спел уже приобрести тот изжелта-пергаментный оттенок, который обычно достигается полным обезвоживанием и мумификацией тела.
    С трудом преодолев оцепенение, я покинул склеп и начал сооружать на дворе костер. Я действовал с лихорадочной поспешностью, опасаясь быть застигнутым за этим занятием кем-нибудь посторонним, хотя в глубине души сознавал, насколько мала была эта возможность, ибо люди десятилетиями избегали показываться вблизи усадьбы Пибоди. Сложив дрова в огромную кучу, я вернулся в склеп и выволок наружу гроб с его жутким содержимым точно также, как много лет назад поступил сам Эзаф Пибоди с гробом Джедедии. Потом я стоял и смотрел, как огонь, разрастаясь, охватывает свою жертву, и был единственным, кто слышал пронзительный вопль ярости, вырвавшийся из самого сердца пламени.
    Угли костра тлели всю ночь. Я наблюдал эту картину из окон дома. В один из моментов я почувствовал на себе чей-то взгляд и обернулся к двери.
    Большой черный кот сидел у входа в мою комнату, не сводя с меня зловеще светившихся в полумраке глаз. И я вспомнил тропу через болото, по которой я шел прошлой ночью, отпечатки моих ног, испачканные в грязи ботинки. Я вспомнил глубокие порезы на запястье, и Черную Книгу, в которой я поставил свою подись. Точно так же, как ранее сделал это Эзаф Пибоди.
    Повернувишсь лицом к тому месту, где в тени затался кот, я осторожно и даже ласково позвал его: "Бэлор!"
    Он тотчас вошел в комнату и уселся напротив двери.
    Стараясь не делать резких движений, я достал из ящика стола револьвер, тщательно прицелился и выстрелил.
    Кот остался сидеть неподвижно, не отрывая от меня взгляда. Выстрел не произвел на него ни малейшего эффекта, даже кончики усов не шевельнулись.
    Бэлор. Один из младших бесов.
    Стало быть, вот оно наследство Пибоди. Старый дом, парк и окружающий лес все это было лишь поверхностной, материальной стороной того, что скрывалось за причудливо искаженными стенами тайной комнаты, за ночными кошмарами, за походом через топь и дьявольским шабашом в лесной чаще того, что было отныне скреплено моей подписью на страницах Черной Книги...
    Интересно, найдется ли кто-нибудь, кто после моей смерти если я буду погребен тем же способом, что и все колдуны придет, чтобы перевернуть в гробу мои останки?

OCR: birdy
Перевод В. Дорогокупли
Написать нам
Обсуждение

(c) Russian Gothic Project

      1. Рассказ написан в соавторстве с Августом Дерлетом [вернуться]
      2. "Молот ведьм" и "Ведовство" - средневековые трактаты, излагавшие учение католической церкви о колдовстве и являющиеся руководством для инквизиции в ведьмовских процессах. Ниже упоминаются также "Жизнеописания софистов", "О природе демонов", "Бегство от Сатаны" и "Трактат о колдовстве" [вернуться]
      3. Салемский процесс - речь идет об одном из религиозных процессов, состоявшемся в 1692 году в г. Салем колонии Массачусетс и в немалой степени инспирированном сочинениями Коттона Мэзера. По подозрению в связи с нечистой силой и порче детей было арестовано более 150 человек, из них 19 повешено и один замучен до смерти. [вернуться]