Точно вор, который вынужден изо дня в день
грабить один и тот же дом, - думал Бильбо -
вот когда началось самое скучное,
самое тоскливое приключение...

- Спокойно, Клаус, - говоришь ты мне, когда вдали появляется машина - редкий гость на этой заброшенной, проселочной дороге.
- Спокойно, - повторяешь ты, хоть я и не выказываю никаких признаков беспокойства, ты почему-то медлишь, но потом все-таки слезаешь с мотоцикла и подняв руку, приказываешь водителю остановиться. Машина тормозит, за рулем довольно полный господин лет пятидесяти. Он явно удивлен.
- Какая странная форма, - говорит он, - это что - новый отдел дорожной полиции?
- Полевая жандармерия, - равнодушно отвечаешь ты, - обычная формальность, проверка документов.
- Какой странный автомобиль, - думаю я, сидя в коляске мотоцикла, а потом - что будет завтра? но что будет завтра? и еще - хорошо бы иметь сосновый гроб и любимую девушку, которая пришла бы и вбила бы мне в грудь осиновый кол...
Ты вдруг наклоняешься к машине, вглядываясь в сумрак салона и я замечаю то, что ты увидел раньше меня - на заднем сиденьи еще кто-то есть.
- Какая милая фройлян, - говоришь ты, - это ваша дочь? Как тебя зовут, девочка?Может быть Марта или Грета?
Я удивляюсь, слыша это - чего ты вдруг вздумал бередить старые раны...
Девушка молчит.
- Штеффи, - растерянно отвечает толстяк, он впервые испугался. Он смотрит на меня, мы встречаемся глазами и тут он замечает то, что не видно под твоим плащом - мою нарукавную повязку с древним каббаллистическим символом.
- Вы что - неофашисты? - спрашивает он истерически.
- Не понимаю, - раздраженно отвечаешь ты, - что это значит?
Мы просто фашисты.
- Посмотри, Клаус, - оборачиваешься ты ко мне, - видел ты когда-нибудь такие документы?
Я отрицательно мотаю головой.
- Они что там совсем с ума в английской разведке посходили, или откуда ты там, боров? Не могут нормальный аусвайс своему агенту сделать? - говоришь ты, вытаскивая толстяка из машины.
- Какая разведка? - лепечет он, - я немец, я живу в Дрездене, я работаю в крупной страховой компании...
Ты бьешь его наотмашь по лицу.
- Дрезден разбомбили твои английские свиньи! Там только руины и пепел, там нечего страховать...
Из разбитого рта течет кровь, он смотрит на твой плащ, шмайсер на груди и вдруг начинает кричать.
- Вы сумасшедший! вы сумасшедший! вы сумасшедший!
- Может быть, - говоришь ты очень тихо, - может быть я и сумасшедший, если быть верным долгу и своей стране, значит сойти с ума, но вот ты, ты трус и предатель, когда страна на краю пропасти, когда гибнут мальчики из гитлерюгенда...
Твой голос срывается, я вижу, что тебе плохо, ты болен, эта болезнь похожа на лихорадку, но это не лихорадка.
Я подхожу к машине и говорю.
- Займись предателем, а я посмотрю, что там с девочкой.
Ты смотришь на меня, словно бы не узнавая.
- Ее зовут Штеффи, - говорю я, - это не Марта, и не Гретхен...
Ты молчишь какое-то время, а потом уходишь вместе со стариком к лесу, такому же серому и тусклому, как этот день, как все эти дни...
Старик плачет и непрерывно что-то говорит, но вскоре все эти звуки заглушает короткая автоматная очередь.
Я открываю заднюю дверь машины и прежде чем взглянуть на нее, спрашиваю
- Ты хочешь жить, Штеффи?

И когда я просыпаюсь в нашей землянке, от того что ты кричишь во сне (а ты всегда кричишь во сне), я подолгу смотрю на твое осунувшееся, небритое лицо, ты успокаиваешься, только дышишь так же тяжело и веки дрожат, и иногда бормочешь - найн, найн... И мне почему-то иногда кажется,что все это когда-то было не так, что меня не всегда звали Клаус, и я гляжу то на осколок зеркала на стене, то на календарный листок со старой датой, мне холодно и грустно, я зеваю, но не хочу спать, потому что мне всегда снится пепел, а потом опять - пепел, а потом снова - пепел,и еще, и еще. И еще.