* * *
Под ударами пришлых с дождями и сумраком,
Рассыпается хрупкое, тихое вольное,
Мягкий шепот деревьев сменяется криками,
Темнотой и холодными топями дикими.

И сидим, прижимаясь к остаткам лучистого,
Подвывая вполголоса сильное звучное,
Не летавшие ангелы, серые, пыльные,
Не видавшие неба под белыми крыльями. 

* * *
Как легко сходить с ума песнями,
Рвать руками-тленом солнышко,
Разметавши волосы плакать веснами,
Да мечтой смочить сухо горлышко.

Больно ждать его коль не верится,
Больно он хорош для утративших.
Рвем когтями грудь тем, кто светится,
Выпуская звездочек плачущих.

* * *
В темноте, в тишине холод одиночества.
Тихий смех в вышине.
Это море лунных слов играет с земным океаном.
Погружаясь и прячась на дне,
В тихом коралловом сне.
Узнавая мир по осколкам цветов,
По пению птиц парящих в облаках.
Элегия осени, дыхание летних садов,
Таинство плесени на вратах городов.
Навсегда в теплоту одиноких людей.
Где на колючих и мокрых языках,
Я исполню три па,
Приведу себя в мир, заглянув в никуда.
 

* * *
У меня будет сын.
В ночь, когда снег ликует,
И рисует картины на окнах и в душах людей,
Его крик разорвется во мне оглушительной болью,
Удивительным счастьем и тайной ночных площадей.

У меня будет дочь.
В день, когда травы силу даруют,
Светел путь и душа не боится свой высунуть нос,
Ее смех разобьется о мир сотней тихих признаний,
Что она не одна и под ней позолоченный мост.

Если все будет так,
То сомкнув свои очи в минуту,
Когда ждут у порога и требуют встать --
Серебро всего мира ничто и пусты разговоры:
“Он не знал ничего, что ему полагалось бы знать”.

* * *
Той верою хранимы, что без Бога,
Трясущимися сухогубыми словами,
Скрепляем руки с крыльями, убого
Пытаясь совладать с ветрами.

Той болью черезкрайны, что безмолвна,
Набухшими, метущимися снами,
Вплетаем землю в облака и таем, словно
Голос колокольный, ввысь печалью.

* * *
Разлетаются слова по миру скорби,
Одинокие и холодом ранимы,
Вроде бы причастные к вселенной,
Но едва ли ею уловимы.

Без назойливости слабых и пугливых,
Тихим шепотом отыгрывают роль,
Засыпают, заполняя стан унылых фраз,
Рождающих лишь боль.

* * *
Так близко – черное и звезды,
Сорвать одну и с хрустом внутрь,
Чтоб осветить пустые слезы,
Вкруг головы святые кудри.

В этом пустом и бледном оре,
Слезами пьяных облаков,
В истерике забились дети,
Узнав что путь их одинок.

Искажены черты созвездий,
И каждый вечер вой людской.
Был мир наполнен яростью соцветий,
А ныне в кровь изодранной тоской.

* * *
С одним желанием живем и пробуждаемся – быть мудрыми.
С желанной мудростью мы спим – желая пробуждения.
С открытыми глазами ждем – и молча тонем в скупости.
Живя в слепом неведении зрим – пугаясь откровения.

* * *
Безумный и упрямый ветер,
Сжимает голову тисками,
Смывая врат дворцовых очертанья,
Дождь наполняет тело голосами.

Из под ногтя слышно дыханье,
Там любящие узнают друг друга,
Я у дверей склонился и печально смотрю
как лица застилает вьюга.

Весь мир внутри, на теле очертанья,
То тут то там вдруг вспухнет и навзрыд.
Я не один один, но нет меня в сознанье,
Того меня, кто чудеса хранит.

* * *
Представь, небрежно так, между зевками,
что завтра будет всего 23-25.
Что дождь – ноктюрн для карниза и листьев,
незваный, опять...
И как ребенок трехдневный, с утра еще не открыв глаза,
Испуганно и безнадежно будешь шептать:
“Господи, спать...”
Снова жаловаться на судьбу, хромую красавицу,
а может грацию уродку в лапах богинь-старух,
Тепло кофеен, влажный и отлетавший свои маршруты пух...
По новой заводить миноры, вспоминая почему-то патефоны,
Не магнитофоны, нет, а именно те пыльные с шорохом...
Слова “плед”, “трубка”, “вино” и “Чехов” –
-- стариковские радости под звон дежурного смеха,
Белозубое похмелье от жарких бражных ночей,
И намокшие мысли о том: “Что теперь?”...