Сентиментальная русская песенка

Мутят утро раннее
Вороны-паны
В черных одеяниях
Иноки как сны

Светлыми глазами
Дышит тайный жар
На ступенях каменных
Нищие лежат

Милостыню просят ли
Там у райских врат
К вечеру по осени
Черный листопад

Пьяный нищий с голода
Землю ест как хлеб
Видел нищий господа
Да узрев -- ослеп

На душе монашеской
Предгреховный смрад
И в листве кружащейся
Отблески лампад

Над рекою алою
Вьется серый дым
Церковь обветшалая
Черный Серафим


Набросок

Минул год. И январь не радует взгляд
ни сияньем, ни стужей.
Если сделать подсчет удач и утрат
год был вовсе не нужен.

Приглядеться он просто не стоит строки,
ибо был неприметен.
Под четыреста дней беспричинной тоски,
тряски, тупости, сплетен.

Это мёртвопись, вырванный заживо зуб,
муть. Дурею и стыну.
И ленивая рыба, чуя грозу,
Опускается в тину.


* * *
Среди мёртвых предметов,
К коленям колени,
Я провел бы с тобою в молчанье века.
Но порыв дождей летних
И всхлипы осенних
Нарушают покой наш водой с потолка.

Всё к чему мы стремились
Мы с тобою достигли,
Теперь короб мечтаний до жуткого пуст.
Над столом моим грязным
Стоят грузные книги
Как гробы человеческих мыслей и чувств


тот час, -- послевчера, -- дозавтра, -
мне было жарко;
трепетно и жалко
терять минуты на попытки выжить,
хватая ртом не воздух
(воздух выжег
вселенский зной)
отсутствие его и
в злобе, в муках всё-таки дышать,
когда не спазмы в кадыке, а шар
земной застыл в моём иссохшем горле

вчера, однажды, некогда, когда-то
мне было нежно,
ветреный, поддатый
я щурился и щерился на солнце,
из всех ласкательных имен моей персоне
шло только чудо в перьях и едва ли
такие пустяки меня томили,
из знаний мной почерпнутых о мире
я сделал вывод: человеки твари

и к счастью я не худшая из них:
жил не во зле; пытал в стихах язык,
жил в дури в ней особый шик,
в то время предо мною и возник,
(а лучше если б не возник) твой облик;
в любом безумье был я осторожен,
циничен... вместо нужного о, боже!
в мозгах вертелось с тем же смыслом:
во, бля...

но не перелилось из мысли в речь
несдержанность могла бы остеречь
от пустоты от злобы от истерик
от всех потерь и вида на потери
который суть самих потерь страшней;
и после было трепетно и жарко
кадык как шар земной
и этот шар
как
корка
хлебная
прожеванная ей


Жена последнего солдата
Пред ней блаженствует природа
Пролитая гуашь заката
Парное молоко восхода

Глаза его
на мёртвом месте
А в них печаль, что не излечат
Вросла цветами
в занебесье
И стынет вечность


звук колокольчика
запах цветов
ты в одиночестве танцующая вальс на холме
твои ножки так соблазнительны

самый светлый сон мне приснился
в трясущемся грузовике
где я затерялся среди трупов людей
расстрелянных вместе со мною


трижды казалось
что мир прекрасен --
в миг рожденья
и за мгновение до смерти

третий раз
подумал как прекрасен мир
когда первый раз увидел ее

но не она
не мир
не оправдали надежд


Белые сны

Июль был смугл, но август бел,
и белы были сны.
Весь мир бледнел или седел,
как будто белены поел.
И было нам не по себе
от этой белизны.

Как приведение бела,
прикрывшись скатертью,
ты, кошкой выгнувшись, спала,
и просыпаясь, мило зла,
проклятья комарам слала,
смешно и матерно.

Во сне кружилась голова,
и что-то давнее...
Дышала ты едва-едва,
нещадно растрепав диван,
вчерашний выветрив дурман
своим дыханием.

Ладонь твоя мою звала,
как птица ищет корм,
как жаждет дождь иссохший злак,
я руку дал, хоть ты спала,
свою ладонь в мою вплела
и нежно, и легко.

В беспепелье тобою выжжен,
вживался в трепет глаз.
В любви тобой в болотной жиже,
в любви твоей в небесной выси.
И в линиях судьбы и жизни
стекался пот у нас.

От ветра дым паникадильный
проник в раскрытое окно.
А птицы по столам ходили,
и наше выпили вино.