Пыльный вечер. Какой-то зеленый. Лето. Акации в пыли. Оплавленный за день асфальт стремился понемногу затвердеть. Я шел сквозь это марево к себе домой. Не помню, откуда, но явно уставший, сонно глядел по сторонам. Ворота, калитка между розовыми домами. За нею - двор с очередным поколением дефективных детей, мой дом, мой подъезд, моя комната. Но туда я не вошел. Из соседнего дома доносилась музыка. Мощные динамики. Это всегда понятно. Они несли какой-то чудовищный extreme. Старый, двухэтажный дом, такой же желто-розовый, нагретый солнцем, как его соседи. Каждый день я проходил мимо и так ни разу не был внутри, разве что совсем маленьким, худосочным хулиганом, забрел с инспекцией в соседний через дорогу двор. Я остановился. Здесь явно должны быть знакомые. Я ведь, знаю почти всех выродков, способных подобным образом веселиться. Кто-то празднует без меня. Это какое-то обидное свинство, и бог с ней с усталостью. Я пересек улицу и вошел во двор развеселого дома. Зелень, обшарпанная подъездная дверь на распашку.
Темно-коричневая краска с глупыми подростковыми царапинами. Затхлость подъезда. Наверху хлопают двери, народ смеется и бузит. Кто здесь гуляет? Я поднимаюсь на предпоследний пролет. Навстречу вываливаются гурьбой Макс, Кэмэл и несколько разной степени вменяемости почти совершеннолетних девиц. Словно я проглотил молнию. Я не видел этих клоунов по меньшей мере года два… Как они попали в этот город? Что вы тут делаете, мерзавцы, почему вы не зашли ко мне? Вы тут жрете сладкую жизнь, а про меня даже не вспомнили, слушайте, если бы я вас случайно не нашел, вы бы так и не объявились?.. Они смотрят на меня и улыбаются. Странно улыбаются, у всей этой истории тройное дно… И продолжая ухмыляться, Кэмэл тянет сладеньким голосом "что-то-о, что-то-о что-то-о-о, есть у бегемота-а-а"… и лезет в нагрудный карман. На свет божий появляется папироса. Странный способ примирения. Девицы куда-то делись, веселье за распахнутой дверью ни на минуту не стихало, пока мы говорили. Пока я говорил. Мы спускаемся вниз в марево двора. Машинально я достаю из кармана зажигалку. Ну что, молодость никуда не уходила? Я оглядываюсь и вижу лица своих спутников. Они желто-зеленые. Темные пятна гнили на вспухших, текущих щеках. Сгнившие руки из под коротких рукавов белой рубашки. Руки, болтающиеся вдоль тела, подчиняясь только закону тяжести, мертвые. Их осанка. Слишком свободная. Абсурдно. Чем здесь гордиться? Подбородок вверх. Прямые спины. Мутные глаза смотрят на меня. Грустные улыбки, это странная грусть, к ней примешано превосходство. Чего ты? Испугался? Ты ведь точно такой же... И я увидел своё отражение в их глазах. И солнце, деревья, пыль, вечер внезапно уплотнились. Они стали каменно-твердыми. Теперь их жесткость может искалечить. Их реальность обернулась пыткой для не-существующего. Я знаю, вы этого никогда не замечали. Улица, дом, зелень могут позволить тебе какое-то время быть среди них. А могут в любой момент вытеснить, выдавить отсюда, переломать кости, стирая их в пыль, кроша как мел. Когда ты чужой. Когда их благодушное настроение кончилось. Погостил и хватит. Тебе даже не станут напоминать о том, что визит затянулся. Просто продавят сквозь сито такого летнего вечера, и ты ссыплешься в то, что всегда было твоим домом. "Точно такой же". Мы просто забыли.
Отвлеклись, а тем временем милосердие истощилось. Это как будто тебя грубо будят. И неважно, что именно снилось, в момент пробуждения оно, скорее всего, покажется неизмеримо прекрасным. Абсолютно ненужным теперь. Лишней частью тебя. С этим невозможно спорить. НЕКОМУ спорить с этим.
И мы вернулись в свои могилы.
Это
Всегда лучше рассказывать то, что происходило с тобой самим. Тогда, возможно, тебе простят банальность начала типа "я шел…" или "был вечер". Я шел и был вечер. Декабрь, когда Новым Годом еще не пахнет. Да, кажется декабрь, в январе уже маячит где-то впереди весна, ты уже начинаешь мечтать о ней, строить планы или, на худой конец, вспоминать. А тогда вся эта громада холода и сырости стояла передо мной в полный рост, не оставляя никакой надежды. Может быть конец ноября. Помню, один добрый друг незадолго до этих событий спросил меня о причине моей понурости. "Зима" ответил я. И добрый приятель сказал: "Расслабляйся, это на полгода! Знаешь, что мне сказал Иван по этому поводу: я припас полмешка травы, так что перезимовать, возможно, удастся". Да, так, даст Бог, и перезимуем. Вот только в каком же месяце всё случилось? Неважно, было холодно, дул сырой ветер, землю покрывала стынущая грязь. Вечер, примерно 17-30. Уже сумерки. Окончательно озверев от проблем, сессии, одиночества, друзей, собственной апатичной сонливости, безумных снов, бессильной ненависти к судьбе, ситуации и богу я гулял. Это специфическое состояние, когда ты бредешь в никуда по сомнительным и неизвестным районам, угрюмо отмеряя километры и смутно надеясь, что скоро всё кончится. Правда, у меня было море проблем и ни одну из них я не собирался решать, мне хотелось, чтобы кто-то один из нас просто умер, освободив другому дорогу. И я не возражал бы против своего поражения. Дерьмо. Если вы меня не понимаете, пожалуй, дальше вам читать не стоит. Короче, я шел и смотрел на дома. На окна. Нет-нет, это не извращенность. Это мечта жить чужой жизнью. Быть не собой. Окно, на котором в высоком стакане стоит охапка кистей и кисточек. Карандаши. Явно профессиональные вещи. Здесь кто-то серьезно рисует. Дальше, через десяток шагов - окна наглухо зашторенные блекло-розовыми занавесками, отсветы работающего телевизора. Черно-белый друг пенсионеров. Я точно не в своем уме, когда я вижу такие дома, мне кажется что внутри кто-то умирает в полном, черном одиночестве под тусклыми фотографиями на стенах, портретами бессмысленных родственников, у дебильного телевизора, в духоте от разогретого позавчерашнего ужина. Дальше, дальше, дальше. Я не хочу на это смотреть. Почему для прогулок я вечно выбираю такую ветхую одно-двухэтажную местность? Дорога шла в гору, к холоду добавилась еще и усталость. Пора завязывать. Пора назад, думал я, а сам все шел не понять куда. Тут было царство печного отопления и по улице летал отчетливый угарный дух. Свернув в очередной серенький переулок, я увидел Дом. 3 этажа. Обшарпано-желтого цвета. От переулка его отделял зеленый кованый заборчик - редкие железные пики, покрытые многолетними наростами краски. Примерно в рост человека. К коричневой двери вело маленькое крылечко, над самой дверью располагалось абсолютно шизофреническое окно - круглое и пустое. Людей видно не было. Свет не горел. Потом я увидел ЭТО. На крылечке, возле двери лежал красный детский гробик. Сейчас я сомневаюсь, может быть, это была только крышка. Это не важно. Сверху, на красном материале дремал обычный черный дворовой кот. Он хмуро глядел на меня, а потом снова закрывал глаза. Я стоял посреди пустого переулка и таращился на гроб и животное на нем. Это было так обыденно. Жизнь торжествовала над смертью. Чушь! Безразличие торжествовало над всем. Мне никогда не узнать почему ЭТО было там. Были ли в этом доме похороны или просто частная гробовая мастерская. Жил ли вообще там кто-то или нет. Мне никогда не узнать зачем детскому гробу лежать на сыром вечернем крыльце. Пошел чахлый снег. Я повернулся и пошел домой. Я был бессилен. Я подумал, что Эдгар По, любитель покойников и другие романтики или очень сильные люди, или кромешные идиоты. "Червь-победитель". Я думал, что смерть не только не прекрасна, она ошеломляюще непонятна. Не отвратительна или страшна, она не может быть оценена эстетическими категориями. Бессмысленна. Безразлична. Не от мира сего, правящее за нашей спиной. Стоит его один раз увидеть, и уже никогда не забудешь. Можно почувствовать, но нельзя понять. Когда я об этом рассказывал, друзья пытались убедить (меня или себя), что в том районе нет такого дома. Это не важно. Я знаю, что он там есть. И ЭТО все еще лежит на крылечке. И всё, что было со мной потом, тем вечером или следующим, я забыл, но ЭТО я запомнил, похоже, навсегда.
