Перед камерой сидит девочка. На вид ей лет десять. Из-под грязного старого платка выбиваются тёмные кудри. В больших карих глазах - детское недоумение: что это за маленькая чёрная коробочка со светящимся красным огоньком, которую держит перед ней странная женщина. И кто эта женщина? Она совсем не похожа на маму: светленькая, с открытым красивым лицом, да ещё в чистой ткани, обёрнутой вокруг ног. А вдруг она тоже из этих, страшных, которые, как сказал папа, пришли, чтобы убить всю их семью, соседей, друзей? Бежать?! Но она так ласково, так грустно смотрит на девочку. Никто, кроме матери, никогда так на неё не смотрел. А может, у неё есть что-нибудь поесть? В желудке так пусто! Весь чёрствый хлеб, который остался, забрал с собой папа. И куда ему столько хлеба на войну? Ведь война - это где стреляют, а значит, хлеб не поможет выжить.
Девочка вспомнила, как ночью она проснулась от сильного шума, как будто что-то с невероятной силой ударялось об землю. Вспомнила, как, извиваясь на холодном полу, беззвучно выла мать.
Слёзы застилали детские доверчивые глаза. Тёплые, солёные, они падали на рваные лохмотья девочки и медленно стекали вниз, на бесчувственную, растрескавшуюся землю, где уже двадцать лет идёт война.
Желто-коричневая хлорка
Набираю знакомый номер. Пару гудков. Ты снимаешь трубку. Голос, как всегда, приветливый. Правда, немного усталый. Я что-то спрашиваю, ты что-то отвечаешь. Я не слышу слов. Только мягкие полутона. Как будто ты ангел. Чувствую, мне становится легче. А ты вроде ещё ничего и не сказала. Я так отчётливо, так ясно слышу твои слова, но не понимаю, о чём ты. Мне тепло и хорошо.
Открываю глаза. Всё белое-белое. Может, это рай? Да нет, просто потолок в моей комнате. А где же ты? Вспоминаю. Расстраиваюсь. Хочу снова уснуть. Ведь всё было так реально. Твой голос звучал, как будто мне на ухо. Как наяву. Наяву тебя нет. Я это знаю. Но не чувствую. А если не чувствую, значит есть. Это смотря, что считать явью. Может, мой сон и есть жизнь. А жизнь моя - мой сон. Путано.
Звоню тебе снова. Договариваюсь встретиться. Гуляем по улицам. Почему-то в Нью-Йорке. Хорошая погода. Ты светишься, как обычно. Моё солнышко. Улыбка играет в твоих глазах, волосах. Веснушки щекочут тебе нос. Ты морщишься. Сгоняешь их. Бросаешь ими в прохожих. Вокруг всё желто-коричнево радостное. Потому что ты идёшь. И мне тепло и хорошо.
Сворачиваюсь под одеялом клубочком. Иначе не согреешься. Открываю один глаз. Окно настежь. Оттуда дует. Сильно. Вспоминаю. Хмурюсь. Тебя нет. Как? Почему? И кому это нужно? Нет, не чувствую. Зеваю. Не хочу вставать.
Заходим с тобой в магазин. Широкие стеклянные двери. Сами разъезжаются в стороны. За ними что-то непонятное. Не вижу. Но ты идёшь туда. Я останавливаюсь. Оборачиваешься. Волосы струятся светлым шёлком. Игриво улыбаешься и машешь рукой. "Пока!" Стою, как истукан. Хочу пойти за тобой. Не могу пошевелиться. "Пока! Пока!" Ты успокаивающе улыбаешься. Уходишь.
Звенит будильник. Встаю. Иду в душ. На автопилоте. Ещё не знаю, что тебя нет. Открываю кран. Греюсь. Вспоминаю. Отчётливо, ярко. Всё сжимается. Слёзы сливаются с вонючей зимней хлоркой из-под крана. Я только что тебя видела. Слышала. Говорила с тобой. А здесь тебя нет. Наверное, это сон. А может сон там? Где тогда я? В какой реальности? И если без тебя, то куда дальше идти?
Я буду ждать
На огромный город спускается ночь. Вынимает из кармана кружевное покрывало снов и, легонько встряхнув, расстилает его повсюду. Ветер приподнимает его над домами, озорно треплет за кончики и, запутавшись, утихает. Я накину пальто и выйду побродить по глухим мокрым улочкам. Подую на сонных эльфов, парящих в воздухе, пушистым туманом, чтобы исчезли поскорее. Я не от бессонницы сегодня прячусь в ночь. Я сегодня иду на поиски дома. Особенного. Твоего.
В небесных дырках тускло светят звёзды. Спроси я у них сейчас, где твоя многоэтажка среди безликих монстров вдоль дороги, каждая бы, падая, начертила путь. Но зима давно свернула мне шею своим чёрным снегопадом. И теперь я вижу звёзды только в отражении грязных луж. Любой прохожий мог бы назвать твой адрес. Но в это время в городе лишь я плутаю среди немых парков и сквериков. Мне одной не страшно в этой глухой черноте. Моей разбитой голове уже неведомы страхи. Я иду вперёд и вперёд. Иногда на миг ноги подкашиваются. Тяжело опускаюсь на скользкий асфальт. Холод сковывает больное, в синяках, тело. Но я должна найти твой дом, во что бы то мне ни стало. Поэтому я вновь иду.
Вот уже твоё окно. Оно единственное мягко мерцает, как бы приглашая меня внутрь. Я делаю шаг, два. Пытаюсь оттолкнуться и расправить крылья. Но ничего не выходит. Я разучилась летать.
Наверное, мне незачем туда идти. Я даже отсюда, из спящей ночи, чувствую твою комнату. Зелёные, в крупный цветок, обои. Отполированное фортепиано возле двери. Старый письменный стол, заваленный бумагами. На полке стоят твои книги, немного потрёпанные, но с такой любовью хранимые. Скрипящая дверца шкафа мерно покачивается. Расшатанный стул чуть отодвинут в сторону. Большой плюшевый пёс послушно сидит на маленькой кушетке в углу. Там всё ещё дышит тобой. Ещё ждёт касания твоей руки. Там всё, как и я, осиротевшее, не понимает, что тебя нет. Что ты никогда не зажжёшь больше лампу, не позовёшь друзей. Что никогда никто не услышит твоего тихого под гитару пения.
Я буду стоять здесь, среди одиноких голых деревьев, пока ты не вернёшься. Я буду ждать столько, сколько будет нужно. Ведь ты где-то есть. Не может быть, чтоб не было. Так просто не бывает.
