I
Облака клубились, не давая как следует
разглядеть убывающую, но почти еще совсем полную
луну, еще более похожую на бледный, почерневший
череп, задернутый легкой фатой. Еще часа два
назад здесь был день, теперь же свет угасал, и
окружающие камни и бетонная скелетообразная
арматура приобретала оттенок более грязный
нежели серый или розоватый какой обычно они
должны иметь при закате. Обломок дощатого,
невероятно запылившегося забора лежал около
моей левой ноги, ощетинившись двумя ржавыми
гвоздями, согнутыми почти параллельно доскам но
все еще выпирающими над ими и оттого еще более
хищными.
Закат - странное зрелище здесь, - где
запад понять невозможно. Невозможно даже
отличить мутный закатный свет от лунного
мерцания за тучами. Птиц я тоже не вижу: ни
мелькающих черных силуэтов, ни карканья или
щебета. Вообще по-моему живности здесь нет,
возможно крысы, но их не видно, да и вряд ли я им
интересен.
Я попытался вспомнить каким было
солнце часа два назад, когда оно должно было
мутным овалом приближаться к горизонту, но не
смог, хотя я лежу (сижу) здесь точно более двух
часов. Мысли наплывают со всех сторон
скручиваясь и перемешиваясь, но не
приостанавливаясь ни на секунду, мерцая в каком
то чужом отдаленно узнаваемом ритме.
Точно живности здесь нет. Почему я так
часто думаю об этом ? Наверное ее съели ? Кто ?
Вспомнил, змейки, может быть они едят что ни будь.
Странные змейки выплывают откуда-то, наверное из
земли и подползают к ногам а потом чувства уходят
и ты забываешься.
Да и не змейки это вовсе, просто
полоски тумана, хотя влажность здесь низкая, да и
тумана нет даже на горизонте. Змейки-туманщики.
Возможно, подсказывает мне кто-то изнутри, тело
само вспомнит, кто они, мозг точно не помнит, его
еще не было и впомине когда я увидел их в первый
раз. Когда? Еще одна. Как из ниоткуда. Ползет к
ноге...
...теперь все помню, неужели они все
вползли мне в шею. Странно их почти не ощущаешь. Я
понял кто они такие - это чувства этого места его
сущность, тоже самое, наверное, происходит с
младенцем в утробе к нему ползут чувства, ползут
и сливаются с ним, позволяя ему стать частицей
нового для него мира, заполнить пустоту небытия.
...вообще, сколько у человека чувств? Вроде
по-буддистки пять, по-индийски-четыре,
по-христиански, даже и не знаю, может человек
чуствует душой и чувство у него одно- то , что душа
видит и воспринимает. Тогда что, не знаю ...
Теперь встану.
Встал. Интересно, что все эти вещи
вокруг меня стали в два раза меньше, чем я думал.
Справа от меня рельсы, пошире обычных, но
ненамного, интересно, что по ним ходит. Стемнело
окончательно. Странная ночь - серая, полусветлая,
но все равно темная. Все равно, что туман,
которого нет... ...нет птиц, почему я все время о них
думаю? В небе что-то мелькает, темные пятна, как
копоть от костра, где горит старая бумага...
На западе, хотя где запад я точно не
знаю, просто зарево приблизительно с той стороны,
серые сталагмитообразные обломки, как термитник,
может быть это даже было похоже на город если бы
не было в на расстоянии километра от меня...
...точно километра, дальше не видно...
...плита слева издолблена, будто кто-то бил по
ней молотом... ..арматура торчит скрючившись,
совсем ржавая, но не насквозь.
Справа то есть на севере что-то похожее
на Колизей. Большая круговая аркада окруженная
выступом шириной метров в десять-пятнадцать и
возвышающаяся метров на десять над землей.
Вокруг масса ящиков и контейнеров их группы
заполняют все пустоты в пейзаже. Иногда высокие
их нагромождения стоят так будто их давно не
трогали но и не забыли. Интересно, что в них, хотя
не так уж и интересно, скорее производственные
детали или что ни будь в этом духе. Ящик
неподалеку полутреснул, странно что с обоих
сторон один его угол отвалился из него
вываливались железные конструкции, похожие на
те, что остаются на свалках старых машин, даже не
машин а тракторов или других тяжелых машин.
Наверняка тяжелые, наполовину переплетенные,
черно-маслянистого цвета, они лежали здесь
больше месяца но видимо смазка или другое
покрытие защищало их от коррозии. Для кого эти
нагромождения индустриальных грузов,
разложенных, так как будто пытаются образовать
лес, мертвый чужой лес. Все это странно, выглядит
необычно и чуждо для меня. Зачем все это.
Пойду направо, что это за здание не
ясно, но это все же здание, скорее всего там люди.
Я чуть не заблудился по дороге, кажется
до здания всего километр с малым. Но километр в
городе отличается от километра в поле, а здесь и
подавно, к тому же ящики закрывают весь обзор,
когда я спустился их нагромождения оказались
метров на пять выше моей головы. Сверху слышались
воюще-шипящие звуки, но это были всего лишь
пустые ящики, в них видимо стонал ветер, хотя
ветра, как такового, не было.
Cтранное здание, как будто цельнолитое,
как детские пластмассовые игрушки, только из
бетона, непроходимого бетона... ...не разбить, не
расколоть... ... она там!... ...почему я ее не вижу...
почему ?
Где ты?
Где же ты?
Ответь?
Где...
II
Странно, я опять здесь. За столом уснул.
На часах три дня, и они отщелкали еще минут
пятнадцать сверх трех. Ненавижу электронные
часы, слишком тяжело понять эти цифры спросонья.
Смахнул стопку бумаг, опять придется ползать и
собирать, хотя ладно, пусть лежат на полу, проще
будет найти. В наушниках, в тысячный раз повторяя
куплеты, звучала песня
" ...Она уходя сказала:
Скажи когда ты будешь готов,
Скажи слова, которые я хочу слышать
И ими развей страхи снов.."
Помню вчера встретил старого друга.
Говорили и говорили весь вечер, детство
вспоминали, каждый дополнял, по возможности
другого но половину так вспомнить и не смогли.
Думал рассказать ему про все, но руки не дошли, да
и не надо, зачем ему знать, что меня тревожит, у
каждого и своих забот сейчас хватает, а я ему как
старший брат, если и у меня что-то будет неладно,
то для него это будет катастрофа.
Правильно сделал, что не рассказал. Она
обидится, а хуже уже ничего быть не может.
Другого обычно обида-слово, а ее обида -
вещь, хоть трогай. Правда вечером я другой, готов
с любым говорить до упаду, хоть всю ночь и день
вперед.
Начал читать написанное за ночь.
Вообще днем все совсем иное, нежели ночью:
"...Вы даже не имеете понятие о миллионе,
досчитайте до десяти, представьте что вам
придется сделать это сто тысяч раз, и вы получите
отдаленное понятие, досчитайте до ста и
представьте, что вам придется сделать это десять
тысяч раз, и вы лучше поймете что такое миллион,
тысячу по тысяче, сто раз по десять тысяч, десять
раз по сто тысяч, и только перебрав его по цифре
можно представить, а сколько можно его цифры
складывать и перемножать, почти до
бесконечности, как можно выразить цифрами вес
миллиона, его протяженность, его пустоту и его
гибкую, совсем не линейную структуру, как можно
выразить чувства человека, который охватил умом,
понял его во всем его объеме.
Так нам приходится укладывать в
формулы то, что хотим понять, нисколько не думая о
том, что пространство не заключить в цифры, и все
его законы не уложатся в них, любая абсолютная
формула описывает идеальный случай, но как это
относится к миру, где все уникально, не поддается
усреднению и выравниванию, все что видит и
встречает человек - вещи существующие и
следовательно уникальные, и никакие расчеты не
помогут понять то, что человек не знает, не видит
не чувствует, но человек может почувствовать
неизведанное, пройти через него, а наука есть не
искусство исследования, а искусство закрепления
увиденного, прочувствованного, а открытое ей
неизведанное есть капли в море логики,
случайности, которым не место в системе.
Не тупиковая ли это ветвь развития,
ограничившая его со всех сторон. Возможно наука
жизни, как таковой, наука ее восприятия,
наслаждения ею, но отнюдь не извлечения из нее
экстрактов удовольствия..."
Боже мой, что со мной было тогда, когда
я это писал, видно разговор подействовал. Чтобы
нормально работать, нужно отсутствие таких
эмоциональных встрясок, а тем более теперь, ведь
это продолжение статьи, точнее
книжно-популяризационного вступления в общую
теорию сенсорного восприятия. Нельзя же начинать
чисто таблично-графический, строго
упорядоченный материал с полного отвержения,
всего далее написанного, это скорее критика, а не
введение.
Кошмар, опять садится за переделку, а
ведь почти было дописал, если бы ночью не
распустился, сегодня бы уже сдал.
Куда подевалась буква "ы"? Поискал
пять минут на клавиатуре, еще пять минут под
столом - исчезла. Нет, сейчас я не в состоянии
работать. Разве только поехать куда ни будь в
парк, и там посидеть, ознакамливаясь с
используемой литературой, Лучше всего на ВДНХ.
Там вечно много народу, что и хорошо, один человек
- мешает, два - мешают, а десять - уже не замечаешь.
А в колонках звучала музыка:
"Дверь закрыта,
Если ты прав - то открой
Если ты будешь понят мною,
Открой если я открыта тобой"
Собираюсь...
III
Дом стоял уже не один год. Он стоял
много лет. Достаточно много... Он собрал вековую
пыль, которая, словно само время, давила на него.
Он оседал все больше, прогибая под собой потолок
подвала и заставляя пауков натягивать новые
паутины, взамен, обвисающих пыльными сетями,
старых.
Но время покоя не приходило, и он,
словно дряхлеющий старик, не хотел отдавать те
крохи жизни, которые у него остались, и которые он
с таким трудом соскреб со своего существования.
Ветхая печать времени, хотя и не давала ему
вечного существования, которое иногда так
необходимо вещам, и является почти единственным
свойством, которое, к этому времени, не имеет ни
одна из них, но на ничтожную долю шага приближала
его к этому. Но должно же быть какое либо различие
между человеком и вещью, хотя бы одно.
Пока же единственным свидетельством
того, что он не выпал из реальной жизни, являлось
то, что по пыли, мшистыми пятнами покрывающей
стены, пыли, занавесями свисающей с потолка,
вездесущей пыли, плыли квадраты солнечного и
лунного света, пробивающегося сквозь мутные
стекла.
Однажды в дом даже залетела птица.
Козодой протиснулся в щель между створками окон
и долго сидел на перилах внутренней лестницы,
оглашая дом своими резкими бесовскими вскриками.
От них дом вздрогнул и козодой заметался под
потолком, сбивая белую, отваливающуюся от
потолка большими кусками, краску. Черная
птица метнулась в сторону лестничного пролета и
вылетела на свободу в месте, где несколько лет
назад выпал кусок крыши. Беспокойно зазвенело
стекло буфета и, когда оно затихло, дом снова
надолго погрузился в тишину, точнее он он
продолжил хранить молчание, которое он был
вынужден прервать.
IV
Опять метро. Кто-то спит на моем плече,
какая то девушка - дикость какая-то. Зря я заснул,
да глаза не слушаются, на работе кофе пью с утра
до ночи - не помогает - стоит только сесть - глаза
слипаются, да еще одного такого же человека не
хватало. И так три остановки проехал, а теперь еще
и не встанешь, но, видно, придется. Бедная,
интересно как нормальный человек может
укататься до моего состояния. Проехал еще
остановку, аккуратно убрал плечо и вышел.
Пересадка, еще одна. Все плывет вокруг, как против
течения вброд идешь. Ничего, не в первой.
Выхожу на своей остановке, так и есть -
уже пять. Из киоска звукозаписи на всю улицу
доносится:
"Что я чувствовал, что я знал,
Листает страницы ворочает камни
Тогда, когда я перед дверью стоял
Дверью - преградой между нами"
Пришел домой. И опять работа....
V
Что я чувствовал, что я знал,
Листает страницы ворочает камни
Тогда, когда я безлюдья искал
Одна ли ждет?
Меня ли ждет она ?
И так же как и я непрощена ?
Наконец я остался один. Скинул
надоевшее пальто, снял намявшие ноги новые
ботинки и, усевшись на диван, разложил документы
перед собой, поискал свидетельство об оплате и
извлек его из-под низа стопки. Положил его в
папку. За ним последовали свидетельство о
приобретении недвижимости, документ из
земельного комитета, пачку разрешений и
свидетельств. Папка была положена в ящик старого
стола, попутно служившего складом антиквариата,
наряду со всеми столами и шкафами этого дома.
Двухэтажный дом стоял в лесу. Впрочем,
лес нельзя было назвать глухим- он был полон
щебета птиц, шума листьев и ветра, особенно ветра.
Возвышенность, на которой находился дом
продувалась "всеми семью ветрами", как я
любил говорить, и даже скорее не говорить, а
думать. Но напрямую в дом не дуло: он находился в
ложбинке на вершине холма и был защищен от ветра
небольшими возвышенностями по бокам. Но вверху
летал ветер: это было его царство. Ложбины, холмы,
небольшие долины на них и между ними, все было
отдано природой во власть циклона, навечно
зависшего над этой местностью. Ветер скользил по
озерам и рекам, выдувал опавшие листья из леса и
засыпал ими овраги с ложбинами. Ветер, подобно
дирижеру, задавал темп жизни этого места, все
дышало и шевелилось в такт дыханию циклона. По
ночам он тревожно носился, трепеща воздушными
крыльями и проверяя свои владения.
Из-за ветра я называл это место
времянкой. Называл конечно про себя, никому не
было интересно, что значил для меня ветер, как он
выдувает его жизнь и время, как он дует на мое
лицо, принося и сдувая с него чувства.
Дом не был во власти ветра. Ветер
обдувал его вокруг, сверху, но не один сквознячок
не проникал вовнутрь. Ветер как будто боялся
закашляться от пыли, которую собрал дом, и самого
дома.
Я всегда связывал с ветром перемены,
течение жизни подобно ветру несло меня вперед,
пока я не зацепился за этот дом. Я давно понял, что
нельзя плыть против течения: ты теряешь силы, а
все, что тебя окружает уносит далеко вперед.
Течение всегда вынесет тебя к тому, что тебе
нужно, надо только успеть ухватиться за это.
Когда я гулял по окрестным холмам мне всегда
казалось, что я летаю с ветром над землей и вхожу
в стремительный поток его тела. Прогулки были для
меня одним из постоянных занятий, с тех пор как
меня занесло сюда.
Спокойствие тела не всегда
соответствует покою разума, может быть даже
наоборот, разум быстрее в спокойном теле. Я любил
одиночество именно за это, ведь люди всегда
мешают жить друг другу, на их беду, обычно, они не
могут обходиться без общества, отсутствие
которого снимает груз ответственности за свои и
чужие поступки и действия.
Ветер другого рода качал маятник
старых часов, стоящих в углу кабинета, их
вращающиеся шестерни догоняли время и шагали в
ногу с ним, регулярно доказывая это своим
заедающим боем. Я перетащил эти часы из угла
гостиной, как и некоторое количество другого,
особо понравившегося ему антиквариата, забытого
в доме прежними хозяевами. Вещи нужны были дому,
сам по себе я не питал к безделушкам особой
симпатии, но я подкармливал ими дом, который без
них не смог бы жить своей жизнью и страдал от
пустоты, что в свою очередь сказалось бы и на мне.
По вечерам единственному звуку ветра, казалось
подпевала мебель и вещи, со скрипом, вздохами,
удушливым пыльным кашлем. Я не чувствовал себя
частичкой этой беседы - вещи смолкали, стоило
только мне к ним подойти, либо разражались
нервным скрипом и кашлем, выплевывая на меня
из-под ножек и подставок пыль.
Тонкой прослойкой мира вещей я
отгородил себя от остального мира, мира людей,
домов, городов. Я не хотел приникать к этой
прослойке, достаточно было того, что она, как я
предполагал, принадлежала только миру вещей и
была прекрасным изолятором мира моих мыслей,
который она облегала плотным кольцом. Скелетом и
панцирем этой оболочки стал дом, окруживший себя
холмами и ветром, от которых его отделяла полоса
штиля и ложбина, в которой он был расположен.
Кольца не зависящих друг от друга
миров-оболочек облегали разум и, являясь его
подшипником, позволяли ему работать все быстрее
и быстрее, не цепляясь за окружающий мир.
А пока я думал, вокруг шептались вещи,
они говорили через паутину, затянувшую их рты, не
молча лишь ради того, чтобы не молчать. Быть может
из них он и черпал свои мысли и с помощью них
учился, замечая крохи, понимать очень многое.
VI
...Уходила она под слабеющем небом
Которое было чернее дня.
Дверь приоткрылось но нету сияния,
Там, за дверью одна темнота.
Нет сияния, нету солнца лучей,
Зренья затмение, ума помрачнения.
Где долгожданный солнечный свет ?
Где же он, где, почему его нет !? ...
- старые слова крутились в голове не отпуская
не на минуту. Я сидел за столом, когда, внезапно,
без всякого предупреждения, часы, замедляя свой
ход, гулко заскрежетали и остановились. Тишина
выползла и беззвучно зашипела на меня,
проминаясь, и, словно низкий потолок, давя мне на
голову, втянутую в опасливо сузившиеся плечи.
Тишина гулко зазвенела и ее звону в
торили вещи: старая мебель переминалась с ноги на
ногу на мансарде, тихо скрипели потолочные балки,
со слабым вздохом наверху что-то просело и
успокоилось.
Я вскочил на ноги. Что- то меня
насторожило. Я сбежал по лестнице, поднялся
обратно на несколько ступенек, словно боясь
коснуться пола, посмотрел на ковер, на стены,
прошелся глазами по темным щелям над которыми
стояла мебель. Я схватился за перила,
передернувшись от того, что почувствовал себя в
ванне, из которой быстро уходит вода. Я быстро
соскочил вниз, тихо, словно крадясь, прошел к
середине холла и там замер. Стало страшно - ветер,
затих ветер, его нет, вот что означает эта тишина -
за долгие месяцы моего пребывания здесь стих
ветер.
Я побежал к входной двери, стараясь не
упасть на слабеющих ногах, точно пытался убежать
от пули пущенной в спину. У входной двери я опять
остановился пораженный. Дверь раньше была
охристо-деревянной, но сейчас она казалась
черной, до того меня ослепил свет. Лучи этого
света словно вырезали контур двери, позолотили
мое лицо и руки, на мгновение ослепив меня.
Из-за двери шло тепло и какой-то
неясный шум, словно пришедший из далеких
воспоминаний. Это был солнечный свет и я кинулся
к нему. Дверь медленно приоткрылась. Прихожая
заиграла светом и тенями. Появилось чувство, что
это солнце взошло специально для меня.
VII
"...Она уходя сказала:
"Скажи когда ты будешь готов,
Скажи слова, которые я хочу слышать
И войдешь ко мне без оков"
День прошел, на склоне дня
Я наконец увижу тебя"
- пронеслось в голове.
Внезапно мягко, словно это был сам
воздух, кто-то взял его за локоть. Я обернулся, не
испытывая страха и даже не думая о нем. Перед ним
стояла девушка. Золотистые волосы мягко спадали
на чуть тронутые загаром плечи и легкий светлый
сарафан. Она смотрела на меня и в глазах ее стояло
солнце.
Я знал ее очень давно но никогда не
видел ее такой как сейчас. Она стала ангелом
сияющей осени, пропитанной счастьем.
Она смущенно улыбнулась и потупила
глаза "Подожди, - сказала она, - подожди меня,
теперь я другая". Она даже не совсем сказала
это, но это можно было прочитать в ее взгляде и в
осторожном жесте, которым она его остановила, не
понять это было невозможно.
Внезапно мне в голову пришел ответ, тот
самый, единственный правильный ответ.
Я вспомнил, что мне надо идти вперед,
мне надо быть тем кто говорит, что "надо идти
дальше", за себя и за других, кто не имеет в себе
сил сказать это.
"Я должен идти дальше",- сказал я Нико,
мягко отстранив ее руки и улыбнувшись ей. Я
сказал это и шагнул вперед к свету. Но сзади тепло
и ласково зазвучали слова: "Жди меня, я тоже
иду..."
VIII
"Я в руки взял ключ и упала стена,
Так как ты подобно мне непрощена..."
- зазвучало вокруг.
Свет, вокруг свет, он переливается
яркими бликам и темными пятнами, какой он
радостный, какой он теплый...
Я открыл глаза, но сразу прищурил их.
Мерцали пылинки материализуясь и исчезая в
золотых лучах, сияющих из окна. Я поднялся из-за
стола, за которым я уснул, но не долгие месяцы
бессонных ночей бросились мне в голову, топча и
разметая сон. Нет.
Завороженный я стоял и смотрел в окно, на
сказку из его сна, пришедшую в мою жизнь и
смешавшуюся со сном. Я стоял и смотрел, как солнце
окрасилось в багрянец, как краски запылали
красноватым огнем, как побежали тени, как
сверкнул последний дальний луч. Тени сжались в
темноту позднего вечера и только радостные крики
детей оставили последний луч себе. Я скрестил
руки на груди и облокотился на подоконник.
Задумался, вспоминая сон и то, что было до него.
Потом в я вспомнил что видел Нико, правда я
не знал, как ее зовут по-настоящему. Может быть
никак. Я знал, что временами она была рядом со
мною и видела меня, и я тогда тоже чувствовал, что
она рядом. Я считал ее своим собственным ангелом,
поэтому ее именем стало слово NIKA, написанное на
христианском кресте. Слово означало победу, но
для меня оно стало символом счастья.
Насколько я помнил она приходила во сне.
Почти всегда она приходила в тяжелом тревожном
маетном сне, вызванным болью от жизни, тревогою,
болезнью... Только по очень важным случаям. Чтобы
поддержать, когда все надежды потеряны, чтобы
дать то, что я хотел, когда у меня ничего не было,
но чаще всего она приходила, чтобы рассказать обо
всем, когда я ничего не понимал, вконец
запутавшись в жизни. Самые важные визиты она
наносила перед тем, как судьба давала мне
решающий выбор. Тогда мы беседовали во сне
особенно долго. Я помню какой она была раньше:
угольно-черные волосы были распущены, они были
густые но не пышные, просто мягко спускались до
ее плеч. Легкие пядки волос всегда падали с ее лба
по бокам прекрасного лица. Черты его были
строгими но не резкими. Глаза были бездонно
черные, а в глубине их пылала летняя луна.
Стройная и высокая, она приходила к нему во сне и
разрешала ему выбирать.
Помню случай, когда я устав от работы и
от жизни вообще, разочарованный просил ее придти.
Она пришла, пришла, когда я уснул. Поезд, ночь,
мелькание огней по бокам. Нико сидела напротив
меня. "Мы едем, - сказала она, - ты едешь и я еду
вместе с тобою. Потом ты пойдешь пешком - это еще
труднее: ты не будешь понимать куда ты идешь. Но
ты иди. А пока отдохни, все будет хорошо".
Я проснулся тогда, чувствуя себя одним
на всем белом свете. Но потом жизнь пошла вперед.
Пошла наверх, и я поднялся выше в общем течении. Я
просто смотрел как моя жизнь расцвела и стала во
много раз шире. Потом она опять посерела, но это
было уже не так важно, ведь я опять шел и это было
главным.
Нико пришла вновь и я все понял.
Она спросила меня в последний раз о
том, что она говорила ему всю жизнь. Она спросила
меня о том, пойду ли он впереди нее, поведу ли я их
из дома ветров в рай. Я вспомнил, что теперь она
была другой, она пришла ко мне и с ней было солнце,
внутри нее. В ее глазах я увидел к чему я шел и иду.
Я встал и выпрямился. Я все сделал
правильно. Я теперь пойду сам. На своих ногах,
ведомый своими глазами. Еще раз я посмотрел в
окно и повел жизнь за собой.
(c) HeavyMan Написать нам Конференция |