Пропустение

    Страсти по снам

Звуки из оркестровой ямы и из зала

    Когда человек читает, он думает о том, что он читает, так что чтение предоставляет возможность думать хором об одном и том же, автору и читателям, автор - солист, читатели - хор, но для того что бы солист действительно был солистом, он должен писать то, что он действительно думает, попробую и я …

Первая скрипка вступает

Серп луны, свет луны,
Со дня на ночь рождены,
Острый серп, мокрый серп,
Тот, кого он резал- слеп,

Тот прозрел, кто не успел,
Жизнь загнать свою в предел,
Тот угас, кто не ходил,
Видя все, глаза давил.

Кто не видел, но кричал,
Кто все видел, но молчал,
Кто забыл и не простил,
Кто проснулся невредим.

Ты не веришь - не берись,
И, не взявшись, не молись,
Помолившись, не бросай,
Бросив спать не засыпай.

Мысль первая

    Огни, еще огни, еще и еще, длинными цепочками они проносились по туннелю с невидимыми в темноте стенами. Иногда они отражались в лужах воды, натекающих со стен. Метро, пустое в это время суток или почти пустое, менялось: как то по другому раздавался стук, невидимых с перрона, колес: он был слышен намного лучше, но при подъезде поезда к станции не оглушал, а, казалось, наоборот, затихал.
    Потолки вестибюлей становились выше, колонны тоньше, люди - почти прозрачными, но чересчур шумящими своими шагами, создавалось ощущение стеклянного тумана, в котором тонуло все живое, и искажалось все видимое, что было за спиной, стягивалось к шее и голове тонкими нитями шумов и влажно-пыльных запахов. Поезда всегда тянули за собою шлейф воздуха, который, шипя, путался в арках переходов и наматывался на колонны.
    Иногда из тоннеля, в такт его вдохам и выдохам, выносился, и вновь втягивался внутрь запах жженой резины. Беззвучно пульсировало время, которое показывали зеленоватые цифры, на циферблатах часов.Тихий час.
    Месяц назад он сидел за столом, держа в руках обломок спицы. Потом воткнул его в левую ладонь, и начал медленно поворачивать, кровь тонкой струйкой плескала на бумагу и стекло. Отрешенно он провел правой рукой по столу, волной сгоняя лужу крови к краю и заставляя ее частично стекать на пол, рукав стал красным, красные пятна остались и на штанине. Он наклонил спицу и потряс ей, вытекло еще немного боли вперемешку с кровью. Пусто звучали часы, пусто шумел транспорт под окнами, как-то особенно пусто было в комнате, вещи расступились, и теперь теснились возле стен, давая пустоте разбухать и набирать вес.
    Он накинул пиджак, обмотал руку носовым платком и плотно вдавил ее в карман, через десять минут он вошел в вестибюль станции. Много людей не давали сгуститься пустоте, не давали ему говорить с собою и отвечать самому себе, было почти хорошо. Подошел к краю, нагнувшись, посмотрел вглубь тоннеля, в нос ударил запах жженой резины, Подул воздух, гонимый поездом, голова закружилась.
    Медпункт, деревянные панели на стенах, кафель на полу, запах нашатыря, жгучая боль в руке. Перебинтовали, предварительно промыв рану, ну что ж, ранка вроде как случайно полученная, обморок вроде тоже случаен, почему бы и нет. Вроде все случайно, от усталости, от переутомления, наверное, это действительно так. Проехал поезд. Все в порядке, он пойдет обратно, домой. Еще один поезд заставил дребезжать койку - они проезжали где то внизу, тряся пол и все на нем находящееся. Вот опять дом, все вычищено, бумага в ведре, стекло протерто, одежда в стирке. В метро зеленые огоньки на циферблате составили узор через секунду сменившийся другим, а еще через секунду для него начался новый месяц.

Мысль вторящая

    Стены открывали слепые глаза, с хрустом разрывали бетон мягкие, тлеющие веки, штукатурка сыпалась и залепляла белок, но в замен закрытому штукатуркой, незрячему, открывался новый, такой же слепой, как и прежний.
    Человек шел, перешагивая ржавые полоски металла и узкие, некогда хромированные, трубы, вылезающие из пола и в пол уходящие, старые, пропитанные бетонной пылью куски деревянных планок, возможно останки стульев или ящиков. Он часто пригибался под выступами в потолке, но старые стены все равно оставляли следы в его волосах и старой куртке - ветровке. Иногда, за очередным поворотом, не было лампочки, тогда его рука вытягивалась вперед, и не шаря по бокам, отыскивала те места, о которые можно было удариться головой, не было смысла ощупывать весь путь- коридоры были прямые, несмотря на неровно выложенные стены. Воздух был пыльный и застоявшийся, но не настолько, что бы обращать на это внимание.
    Иногда нога по щиколотку уходила в труху и мусор, тогда он чистил ботинок указательным пальцем, упершись в прислоненную к стене доску. Несколько раз попадались сваленные в кучу мешки цемента, которым отделывали стены, пыль за долгое время просочилась из них, покрыв тонким, моментально взлетающим в воздух при прикосновении слоем. Тогда дышать было тяжело, да и глаза болели ощутимо.
    После многих часов ходьбы, показались новые стены, стены выложенные древним кирпичом, с сочащейся из щелей влагой, вода скапливалась на полу в небольшие грязные лужи, которые через некоторое время впитывались в земляной пол, пахло сыростью и мокрым камнем.
    Прошел еще один вязкий час, и еще полчаса, воздух стал влажным до невозможности. На коже рук и лица выступили капли холодной жирноватой жидкости, похожие на глаза мертвой рыбы, даже вниз они стекали как мертвые, прямо не притормаживая и не зависая в конце.
    Знакомые ступеньки, все три, справа вилка, болтающаяся на проводе, прибитом проводом к потолку. Человек аккуратно нащупал в темноте фарфоровый остов розетки и подсоединил провода. Комнату залил почти дневной, скорее умерший дневной свет, он искрил во влажном помещении и колебался, шел он от затопленного пола - вода образовала маленький бассейн в на дне был хлам покрытый зеленовато бурым налетом, несколько щелей, видимо достаточно глубоких, и не засыпанных водным прахом вели в глубину, к самому дну. Свет шел от неоновых трубок наваленных на дно и соединенных толсто обмотанными изолентой проводами.
    Старые руки, нежно положили на пол еще две неоновых трубки, старик вытянул за конец провода гирлянду ламп, и стал разматывать контакт, отключил розетку, вкрутил еще одну лампу, присоединив ее концами к двум соседним, вслепую замотал, включил, бережно опустил в воду, лампы, светясь, опустились на дно, контакты были в порядке. Старик засмеялся, все еще смеясь, выключил свет. Пошел обратно, к той двери в подвале своего дома, которая вела его в сердце небольшого городка, туда, где было темно до него, и будет темно после. Этой же ночью он опять выкрутит одну, а может даже две лампы в соседнем подъезде, и вернется, а пока весь день он будет спать на полу подвала, спать и видеть во сне коридор, лампы, пыль, и то, что бывает во влажной комнате тогда, когда его нет.

Мысль соло. Хор импровизирует

    Порой у меня возникают интересные мысли, во всяком случае, для меня интересные. Например, как известно христианская религия подразумевает бескорыстие, как истину жизни, бескорыстная отдача, всего ради спасения, или, мягко говоря, манны небесной, возможно это несколько не так?
    Что можно противопоставить любви - отказ от нее? Человек так устроен, что не может отказаться, когда хочет, и не может не отказаться, когда пришло время отказываться, тем более любовь сама имеет свойство угасать. Она требует сил, и когда они истощаются, ей приходит, вполне банальный, конец, а любовь, поддерживаемую силами к бессознательным позывам не относящимися, например самовнушением, и самоубеждением, думаю, таковой считать не стоит.
    Как причина, полностью бескорыстного вложения сил, пусть даже неосознанного, любовь возможно рассмотреть более тщательно, например причина таковой ? Добрые и милые чувства - вряд ли, а может предварительное, долгое акцентирование внимания на предмете любви, тоже не совсем так. Инстинкт поиска себя, или себеподобного ? - возможно, что так, ведь вполне обосновано думать, что человек ищет в другом, любимом человеке себя, некий комплекс особенностей своей психики, и не только, Если человек любит бога, значит ли это что человек ждет от него, прежде всего, оправдания надежд, оправдание представления о нем, ведь это тоже можно считать частью человеческой психики, не хочу возиться с "осознанным" и "неосознанным" предположениями и представлениями - слишком это похоже на любительский психоанализ, хочу лишь привести небольшой пример: в начале этого века, массу материальных субстанций делили на механическую и кинетическую, но в результате такое деление оказалось необоснованным, масса оказалась едина и неделима.
    Итак что человек ждет от незнакомого - оправдание надежд, то есть ничего нового, или принципиально нового, То есть отсутствие страха, страха перед неопределенным. Так же и от бога ждут некоторой "нестрашности" - определенности и предсказуемости в облике и действиях. Можно и так сказать, что человек творит себе бога по образу и подобию своему.
    Каждому - свое. Но я сейчас пытаюсь разобраться с неким "абсолютным" богом. Т. е. Тем, что любят и что восхваляют, от чего все ждут всего, не получая, но снова надеясь, точнее верят надеются и любят. Любят, потому, что надеются, и верят потому, что любят - казалось бы все просто, все есть только привязка к надежде, некой небесной благодати. но вопрос можно ставить на несколько "ребер" одновременно например, господа бога любят, потому что верят, и верят в то что любят не безответно - то есть вера становится надеждой, весьма емкие эти три слова, полностью определены одиночно, но имеют морфирующее отношение друг к другу.
    Теперь поставим несколько другой вопрос, человек допускает существование того, что требуется, существование остального, как правило, он терпит. В чем из этих трех понятий человек нуждается, наверное, прежде всего, в надежде, может быть, а что тогда есть потребность в любви? Притом в той, которая требует отдавать, и только отдавать. Возможно, термин любовь обозначает отдачу чего-либо, тому на что надеются, то есть предполагают взаимность. Итого, Любовь предполагает, что ты отдашь сразу, как тебе позволят отдать, а вера, это предположение того, что тебе отдадут, при такой же возможности, надежда же, есть предположение возможности такой передачи. Так что, вера и надежда есть только предполагаемые вещи. Может быть, они и предполагают корысть? Ведь они так же подразумевают получение некого ответа, а любовь только отдачу чего-либо, что вполне согласуется, с заповедью отдавать все что возможно, дабы иметь право на абстракцию. Говоря простыми словами, увижу господа, скажу ему: " я уже отдал, так как верил в то, что надеялся на встречу, отдай и ты мне, так как я верил, что ты отдашь ". Связать эти три слова мне удалось, теперь попробую сделать обратное, что есть любовь без веры и надежды? Просто глупость? - едва ли. Можно ли избавиться от веры и надежды, убедив в себя в невозможности передачи и получения чего-либо? Может ли человек кидать камни, с закрытыми глазами и любить все, во что они попадают, открыв глаза? И, самое главное, зачем ему это? Может ему надо избавляться от чего либо?, без чего ему легче, но что не повредит любимому. Похоже на абсурд либо сумасшествие, отказаться даже от абстракции взамен дару.
    То, во что веришь, может быть недостойно твоей веры, точно как и предмет возложения надежд может их и не оправдать, а вот любовь без примеси веры и надежды? Как может объект быть недостоин любви, если он может не существовать и существовать, с одинаковы результатом для любящего? Может самой предпочтительной тактикой, в отношении религии есть просто любовь. В любви, как таковой не может быть разочарования, если не хотел, нельзя расстроится оттого, что не получил, если не встречал, нельзя расстроится из-за кого-либо. А если не просил и не встречал, а просто отдавал, в пустоту, не беспокоясь ни о чем, то не может быть и самих разочарований, может возникнуть вопрос "зачем тогда вообще отдавать, мысли, силы?", да просто сила и мысль, сами по себе, не могут существовать, они существуют только в момент передачи чему либо, и пустота, это далеко не худший вариант.

Финал

    Понимаю, что на свете ну очень много сказок, замечательных и не очень, похожих и очень похожих, но все равно я прибавлю еще одну к ним.
    Жил на свете фокусник, ходил он из одного города в другой, возя с собою небольшую коляску, с откидным боком, который мог быть и помостом и столом. Путешествовал он по глубинке, потешая и вдохновляя на карьеру фокусника молодых, забавляя взрослых, и удивляя старичков. Особенно нравились всем фокусы с его черной, поистертой, волшебной шляпой, что он только из нее не извлекал, голубей, длинные ленты и платки, зверушек разных, шарики, которые он клал в карманы к зрителям, перчатки, которые танцевали вальс на столе, веревочку, которая могла шипеть и извиваться как змея, мыльные пузыри, которые могли скакать, как резиновые мячики.
    Шли года, фокусник поседел, лицо его обвисло, глаза его не потухли, но все чаще смотрели вдаль, словно он ждал кого-то, и вскоре этот кто-то пришел. Фокусник умер.
    Увидел он себя стоящим перед вратами царства загробного, они были огромными и золотыми, почему бы им, в самом деле, не быть такими? На них весел огромный Серебряный замок, который открывал обычный медный ключик, который висел на шее ангела - хранителя ворот.
    Ангел сказал:
  - я пущу тебя, много лет я смотрел на тебя, и видел, как ты радуешь людей, не творя, при этом, греха, но облака не давали мне разглядеть, как ты творишь свои удивительные фокусы, если ты расскажешь мне, то ты пройдешь.
- Конечно, я расскажу, дело в том, что шляпа действительно волшебная.
- а откуда она у тебя?
- Однажды я размышлял, пытаясь понять, что может сделать человека, хоть ненадолго, абсолютно счастливым, и тут новый голос ответил мне, голос который я не слышал лишь единожды. "Я могу дать тебя волшебную шляпу, ты станешь фокусником, и сможешь своими чудесами делать людей абсолютно счастливыми", я спросил тогда "но что я должен отдать взамен". Голос ответил "ничего, тебе достаточно просто принять дар от дьявола, совершенно безвозмездно", "хорошо ,- ответил я,- я согласен", в руках моих оказалась шляпа, и когда я вышел из дому, к моему порогу подкатил фургончик, с откидным боком, который мог служить и помостом и столом. Так я начал путешествовать.
    Ангел задумался, с одной стороны это был дар от дьявола, с другой, он нес только радость людям, и пошел ангел к господу богу, три дня ждал фокусник у врат, и, наконец, ангел вернулся.
- господь Бог сказал: "человеку будет суд человеческий, пусть вернется он на землю, и покажет фокус тому, кому захочет, когда он спросит секрет фокуса, пусть он ему расскажет, и сделает все, что этот человек после этого попросит, затем пусть выслушает свой приговор"
    Фокусник вернулся на землю, и решил показать фокус маленькому мальчику. Он вытащил из шляпы две маленькие туфельки и маленькую острую шапочку, затем накрыл шапочкой туфельки и шапочка ожила, семеня, она побежала по столу, подпрыгивая и кувыркаясь в воздухе, сплясала танец, и затем, прыгнув фокуснику в карман, исчезла.
- а в чем секрет фокуса - спросил маленький мальчик
- моя шляпа волшебная.
- дай попросил мальчик, и фокусник отдал
- и что мне теперь делать?
- Без шляпы ты мне не интересен, - иди прочь
    И фокусник пошел, и ходил он, обреченный на вечные странствия, не успокаиваясь ни днем не ночью, истирая ботинки одни за другими.
    Ангел долго смотрел на него с небес, и, наконец, не выдержав, спросил у бога:
- Господь, за что ты его так покарал?
- За расчет, сказал Бог, он думал, что сможет обеспечить себе проход в рай, просто спросив, и получив нужный ответ, в то время, как другой человек всю жизнь ищет правды. Не зря дьявол откликнулся столь споро.
- но откуда ты знал, какой приговор вынесет ему другой человек?
- понимаешь, расчет есть расчет, он думал, что ребенок полюбит фокусника- волшебника, но только ребенок может поверить, что шляпа волшебная, и попросить ее, взрослый бы улыбнулся и не стал бы просить потертую шляпу, зная, что фокус творит не шляпа, а фокусник.
- А как же начет приговора?
- Подумай, ведь ребенок, наоборот думает, что фокус в шляпе, а не в артисте, зачем ему артист без шляпы? Он просто попросит его уйти.
- А как же шляпа, она же осталась у ребенка?
- Всякий живет жизнь, и всякому надо решать, и когда он вырастет, постареет и умрет, он тоже придет ко мне, и ты уже знаешь, что ему сказать, если он не будет таким расчетливым, то он покажет фокус тому, у кого счастья меньше- взрослому, ничуть не заботясь о том, что ему могут сказать.

Шум из зала…