- Посмотри. Что больше всего пугает в умственно отсталых?

- Что?

- Ты не знаешь?

- Нет. Что?

- Жесткие короткие волоски на небритом лице. Посмотри. Разве не так? Этот отсталый, он же, как ребенок. Задержался интеллектуально, психически, морально. По всем направлениям. Природа задержала его во всем, кроме внешнего вида. На его щетину нельзя смотреть просто так. Она должна будоражить. Выпаливать человека изнутри. Как ты считаешь?

- Я думаю, ты преувеличиваешь.

- Почему?

- Не знаю. Мне кажется, ничего странного в недоразвитости нет.

- Ты так считаешь? Правда?

- Да. Мы все недоразвитые.

Отсталый берется за поручень. Двери закрываются, и троллейбус едет дальше.

- Держись крепче, - говорит ему мать, стоящая рядом.

- Мама, - медленно произносит отсталый, - а кто старше: Сенкевич или Михалков?

Он спрашивает это медленно и громко. Его мать смущается.

- Да тише ты, - говорит она. - Посчитай сам.

И она называет годы рождения обоих. Мать и сын вместе считают, непроизвольно шепча что-то промежуточное. Через полминуты отсталый уже посчитал. Он знает, на сколько лет один старше другого и сколько прожил скончавшийся.

Отсталый задумывается. Глядя в окно, он вдруг теряет контроль над собой и время от времени начинает произносить “да”. Не просто произносить, а растягивать это слово, как бы удивленно, испуганно.

Мать недовольно следит за ним, не зная, стоит ли вмешаться и вывести сына из задумчивости. Пока она молча стоит, смущенно оглядывая пассажиров и строго смотря на сына. Она в нерешительности.

- Скончался, - растягивает отсталый.

Мать смотрит в окно.

- Да… Шестьдесят три года… Я уже умру… Мама… Да… Скончался.

Мать с сыном стоят рядом друг с другом, и весь троллейбус исподтишка наблюдает за ними. Прикрывшись газетой, наблюдает облысевший чиновник средних лет и комплекции. Сидящие парень с девушкой смущенно улыбаются, иногда переглядываясь друг с другом. Тоже наблюдают. Возвращающиеся домой школьники, не прерывая разговора и шума, наблюдают, считая, что делают это незаметно. Вышедшая на остановке толстая женщина развернулась в пол оборота и продолжила наблюдать. Все пассажиры. И наконец, водитель, забыв про дорогу, наблюдает за отсталым с матерью в зеркало заднего вида.

Троллейбус, не останавливаясь, проезжает несколько остановок. Ни пассажиры, ни водитель не обращают на это внимания.

- Да… Скончался, - тянет отсталый и троллейбус, прорвав заграждения, падает с моста в воду.

Никто из пассажиров так и не опомнился. Они до сих пор смотрят на растущую щетину отсталого. Растущую у них на глазах.

Ты заметил?

Как быстро растут волосы

У этого парня?

Своими волосами он убивает целый троллейбус.

До краев набитый людьми.

Я небрежно записываю стихотворение на полях библиотечного учебника по физике. Ночью. Когда мне приходиться открывать его только по принуждению. Никак не зависящему от меня. Мне противно из-за того, что приходится тратить время на неинтересное. И, по существу, ненужное. Меня даже немного поташнивает из-за перспективы еще неделю возиться с этим учебником.

Когда бесконтрольное разочарование овладевает мной и выплескивается наружу жиденькой блевотой, я, наконец, разрываю этот невыносимый учебник. Его остатки валяются на полу и, водя ногой, я непроизвольно переворачиваю уцелевшие страницы. Чужие стихи, написанные на полях. И несколько моих. Вот что осталось от физической тарабарщины во мне и моей комнате.

Как ни странно, ночной поступок не смог полностью успокоить меня. И уже в следующую ночь я убит воспоминаниями о том, как все начиналось.

А когда-то мы бы не смогли порвать учебник. А когда-то мы восхищались знаниями. А когда-то мы получали удовольствие от учебы. Когда-то наше сознание было другим. Когда-то мы думали иначе.

Теперь мне неприятно любое чтение. Но меня разрывает на части оттого, что когда-то мы были другими. Когда-то нам все это нравилось.

Пока я спал, кто-то пробрался в комнату и разрезал страницы разорванного учебника на отдельные слова. Потом он сложил эти слова в какой-то чудовищный текст, который оставил на моем столе. Не задумываясь, я прочел текст. Безвольно и без интереса.

Несколько лет назад мы были совершенно другими.

Совсем другими лицами, поступками, мыслями, желаниями.

Меня едва ни разрывает сейчас из-за этого.

Что с нами случилось?

Куда все это делось?

Я не могу найти ни тех лиц, ни тех поступков, ни тех мыслей, ни тех желаний.

Я не могу найти нас.

Все изменилось.

Нас больше нет.

Да, их больше нет.

Мы совсем другие.

Но я не уверен, что мы сильно меняемся.

И именно поэтому.

Те, другие.

Не мы.

Совершенно.

Не мы.

Они другие.

Они не такие как мы.

Тех лиц, поступков, мыслей и желаний не было никогда.

Это иллюзорная блевота нашей несовершенной психики.

Мы не могли быть такими.

Мы никогда не были похожи на чучела из своих воспоминаний.

Наша память несовершенна.

Наша память – ошибка, искривление, нарушение.

Человеческих эмоций, эмоциональных галлюцинаций.

Я не буду делать ничего, чтобы стать как прежде.

Потому что “как прежде” не было никогда.

“Как прежде” не относится ко мне.

Оно относится к кому-то другому.

К какому-то незнакомому человеку.

Я не знаю.

Мне неприятно думать о чем-то подобном.

Тем более, сейчас.

Когда все, что со мной происходит, неразрывно связано с прошлым.

С тем, чем мы были когда-то.

До того, как стали другими.

А были ли вообще?

Это не вопрос.

Потому что вопрос не может свалить с ног.

Мне показалось? Или реальность, действительно, посмеялась надо мной, назидательно зачитав эти строчки в моей голове? Циничный звук, проникающий в комнату из микроскопических отверстий, или работа собственного мозга? Может, я встал ночью и сложил эти слова сам? Или сделал это во сне? И сейчас расплачиваюсь за свой сновиденческий поступок?

Вопросы, которые, как и написано, сбивают с ног. Потому что я лежу сейчас на ступеньках в незнакомом подъезде. И вспоминаю какие-то невразумительные рассуждения о том, чем мы были до того, как стали чем-то еще. Но это чужие мысли. Они не могли появиться в моей голове. С какой стати?

Я лежу один на ступеньках, не чувствуя тела. Ни единого физиологического процесса. Дыхания, стука сердца, моргания. Ничего нет. Я мертвое тело. И больше ничего.

Но вдруг. Да, да. Я понимаю, быть как прежде – моя единственная задача. Быть тем, кем был несколько лет назад. Не чувствовать омерзения накопленного опыта. Который весь целиком можно заменить парой эмоций более молодого сознания. Мне не нужны прожитые годы. Мне не нужны такие мысли. Они отвратительны. Они невыносимы. Мне было бы лучше, если б их не возникало никогда.

Да? Я говорю сам с собой или какой-то хитрый бездушный прибор диктует текст?

- Я хочу забыть все, о чем думал в последние пять минут.

- Да?

Несколько секунд я лежу молча. Никто не говорит. Ничего не слышно.

- Или лучше выбросить ненужные годы и снова стать тем, кем был?

- Не знаю.

- Тогда, может быть, попробуем?

- Я не знаю. Не знаю.

- Может быть, попробуем?

- Может быть не знаю попробуем может не быть знаю да да да попробуем не быть знаю да да.

- Ты окончательно запутался. Тогда поехали.

Тринадцать или пятнадцать лет. Назад или вперед. Сейчас не важно. Что-то похожее на старый двор. Дом, в котором я жил в детстве. Я гуляю. Небо, в течение одной минуты, делающееся черным. Двор темнеет. Зажигаются фонари. Несколько человек идут по тротуарам. Взрослые люди. Мужчины и женщины. Ни одного ребенка. Слишком страшное время суток. Никто не обращает на меня внимания.

Я ощущаю растерянность. Смотрю по сторонам. Время ускоряется. Я вижу, как последний прохожий заходит в подъезд. Закрывается дверь и двор становится безлюдным. Никого, кроме меня. Прожекторы продолжают светить, но это свет кошмара. Нестерпимого кошмара. Когда абсолютная тьма освещается искусственным светом, делаясь еще ужаснее. Обстоятельства, доходящие до ручки. И дальше.

Цепенею. Все слабее ощущаю тело. Сложно двинуть рукой или ногой, сделать шаг. Мне кажется, я застрял здесь навсегда. Ночью, в кошмарном трипе искусственно освещенного ужаса абсолютной темноты. Я знаю это.

Над головой черное небо. Без единой звезды. Без луны. Ничего нет. Сгусток темноты. Я пытаюсь поднять руку, чтобы почувствовать ее, темноту. Нет, это она чувствует меня. Страшно, я опасаюсь, что она поглотит меня. “Поглотит” - дурное слово, сейчас неуместное. Повсеместная тьма засасывает тело и растворяет в себе. Вот чего стоит опасаться.

Не могу поверить в свое присутствие здесь. И вдруг оказывается, я могу двигаться. Оцепенение было напускным. Оно отступает. И я начинаю движение домой.

Двор как будто становится чужим. Прямо на глазах происходят странные изменения. Они незаметны по отдельности, но меняют двор. Мне страшно. Я продолжаю идти к своему подъезду.

Когда останавливаюсь, двор изменяется настолько, что я начинаю сомневаться, мой ли это дом. Страшно заходить в незнакомый подъезд. И страшно оставаться на улице, во дворе, который изменяется на глазах. Незаметно. Как целящийся в тебя снайпер.

И вот двор, который весь целиком, как этот снайпер. Только еще хуже. Потому что за мгновение до выстрела, всегда замечаешь дуло, и страх длится всего долю секунды. Пока летит пуля.

Этот двор – снайперские пули, летящие в меня со всех сторон. И никогда не достигающие. Это непрерывный ужас изменяющегося окружения. Когда меняется все, кроме меня. Как миллионы смертоносных ранений за единицу времени. И чудом остаешься жив. Только для того, чтобы смотреть на свое измученное тело и продолжать бояться. Быть напуганным, израненным и живым. Худшее из того, что может произойти. Я знаю это.

И все-таки захожу внутрь. А внутри. Совершенно другая обстановка. Все по-другому. Никакого морального террора и темных изменений. Наконец-то, мой подъезд. Я быстро поднимаюсь по лестнице к лифту.

Нет, быстро поднимаюсь только вначале. Потому что и сюда проникают неуловимые изменения. Когда я подхожу к двери лифта, я уже сомневаюсь, что это мой подъезд.

Тринадцать или пятнадцать лет назад. Мне страшно пользоваться лифтом, потому что я боюсь застрять или упасть в шахту. Но сейчас гораздо страшнее подниматься на свой этаж по лестнице. Конечно же, лифт. Я нажимаю на кнопку вызова, где-то наверху щелкают механизмы. Я жду.

Лифт не успевает опуститься, когда в подъезд заходит незнакомая женщина. Она поднимается по лестнице и подходит ко мне, видит горящую кнопку вызова. Мы вместе ждем.

В голове рождаются миллионы вариантов смерти от рук этой женщины. Которая стоит здесь же, рядом со мной. И якобы ждет лифт.

Тело снова цепенеет. Я начинаю врастать в пол, щиколотками ощущая холод и твердость каменных блоков. Нет, здесь нельзя оставаться. Я беру себя в руки, и оцепенение снова отступает. Повернувшись, решаю выйти из подъезда.

В середине лестницы меня останавливает звук открывающейся двери. Внутрь заходит незнакомый мужчина. Не замечая меня, он поднимается вверх по лестнице. Я не дожидаюсь, когда он подойдет ко мне, разворачиваюсь и снова иду к лифту. По дороге мужчина догоняет меня и теперь идет рядом со мной.

На площадке перед лифтом женщины уже нет. Лифт до сих пор не приехал. Он едет уже несколько минут. Чтобы не стоять рядом с мужчиной, я отхожу от него на несколько метров и замечаю дыру в металлической сетке, отделяющей лестничный пролет от шахты. Ее сделала женщина. Которая сейчас лезет вверх уже внутри шахты.

Мужчина тоже замечает дыру и женщину, лезущую вверх. Ничего не говоря, он несколько раз с силой надавливает на кнопку вызова. Это ничего не меняет, потому что лифт уже вызван. Но, я думаю, он знает, что опускающийся лифт размажет женщину по стене. И именно поэтому так сильно вжимает кнопку.

Я все еще вижу ее через металлическую сетку, когда лифт опускается на первый этаж. Тишина. Ни один из нас троих не произносит ни слова.

Тело женщины скрывается за лифтом. Но никаких вскриков. Двери открываются, и мужчина заходит внутрь. Несколько секунд он смотрит на меня, но я остаюсь на месте. Мужчина нажимает на кнопку, двери закрываются и лифт уезжает наверх.

Сквозь сетку я вижу раздавленное тело и абсолютно ровную спину. Остатки женщины все еще ползут вверх. Медленно и мертво. А из спины уже начинает прорастать жесткая щетина умственно отсталого парня. И я закрываю глаза, чтобы не видеть. Не знать, что будет дальше.

Миллионы наблюдающих за мной трупов летят в переполненном троллейбусе. Верните меня обратно.
Сентябрь 2003