Я умираю от голода. Это не просто урчание в животе или желание чего-нибудь пожевать. Я действительно умираю от голода. Пища мне отвратительна, и я не могу ничего есть.
Начиналось смешно. Канун Дня Всех Святых, зубастые тыквы, полуночная пьянка. Море еды осталось. Все спешили в метро, никому не хотелось тащиться с пакетиками и банками. Так все и кинули у кострища, наспех засунув в чью-то рваную сумку. Чего там только не было: пластинчатый плавленый сыр, две пачки печенья, соленые огурцы, колбаса. Хлеб всякий - помню до последней крошки: Потому что на другой день я вернулся, чтобы все это съесть. И это было последним, что я толком съел в жизни.
Вам хорошо говорить нельзя. А у меня не было денег. У меня катастрофически не было денег. Я старался больше ходить пешком, чтобы не тратиться на общественный транспорт. Я питался одними макаронами. Иногда позволял себе кетчуп. Календарные праздники были для меня унижением: в эти дни принято дарить подарки, и я разрывался, бегая по городу (пешком!) в поисках приличного-недорогого хотя бы для одного-двух друзей.
Иди заработай? Но между моментом потери работы и моментом, когда находится новая, лежит пропасть. Голодная глубокая пропасть. Сейчас я лежу на ее дне, почти не шевелясь. Нет смысла искать работу: я умру от голода раньше, чем сносится моя одежда.
У меня вообще не осталось потребностей. Разве что в воде. Я перестал смотреть телевизор и читать книги: ничьи проблемы не волнуют меня более. Мне не нужны женщины, потому что я не чувствую своего тела. Мои дни похожи один на другой: я встаю, умываюсь, выпиваю стакан воды и ложусь на диван. Я лежу и слушаю шаги смерти, они то ближе, то дальше. Смерти не до меня. Она знает, что я слишком слаб, чтобы бежать, и не торопится.
На ночь - еще стакан. Ночью шаги слышны отчетливее. Смерть ходит пришаркивая. Мне жаль ее: работает без выходных, а я бездельничаю. Только бездельники в христианской стране отмечают языческие праздники. Но надо быть Бездельником с Большой Буквы, чтобы приехать и съесть жертвенный обед, предназначенный мертвым. До нас дошло по пути к метро: первого ноября накрывают столы для ушедших предков. Посмеялись. Мне было плевать на покойников, я бы вернулся тотчас же, если бы не стеснялся живых.
Я приехал утром. Сумка стояла нетронутая. Видно, собаки на этот раз рыскали в другом месте. Я подумал о сыре - всем том бесплатном сыре, который я могу съесть прямо здесь и сейчас - и у меня пересохло во рту. Открыв сумку, я начал выкладывать из нее свертки, представляя себя восхитительный бутерброд: кусок ржаного хлеба, потом колбаса, сверху кетчуп, к нему прилепить кусок сыра, выдавить майонеза, положить кружок огурца: Петрушка! Да это же пища богов!
Требовательное урчание в животе - подумать только, как быстро я проголодался после вчерашнего пиршества! - заставило меня действовать. В мгновение ока я соорудил бутерброд и жадно его сожрал. Прислушался к ощущениям. Желудок затих, но я не чувствовал, чтобы в нем что-то лежало; хотелось наесться до отвала, чувствовать тяжесть проглоченной пищи, и я начал кромсать хлеб так яростно, как будто он был виноват в том, что я такой голодный. Мне показалось, я теряю рассудок - безработный сирота, слишком сильно запутавшийся в сетях своей гордыни, чтобы просить в долг у друзей или отъедаться в гостях. Я пришел в себя только когда еда кончилась. Тогда я достал из рюкзака поллитровый термос с плохоньким кофе и выпил все одним духом. Божественно.
Я плюхнулся задом прямо на землю и развалился, прислонившись к бревну. Ночью мы сидели на нем скрюченные, и теперь у меня побаливала спина. Я почувствовал себя королем. Я благосклонно осмотрел свои владения и нашел их обширными и достойно украшенными. Золото палой листвы и серебро гаснущих звезд вполне удовлетворяли моему тонкому вкусу. Взгляд мой упал на тыкву, что валялась неподалеку, и я от души рассмеялся. Прорезанные в рыжей плоти глазницы все еще светились. Живучая оказалась красотка!
Как добрался до дома, не помню. Все пело внутри: я сыт, сыт, сыт. Придя, сел к телефону: все же надо было искать работу. Мне повезло: после третьего звонка меня пригласили приехать в офис. Я исполнился энтузиазма: начиналась какая-то новая полоса. Но она оказалась очень и очень короткой.
Новую работу я потерял очень быстро. Начальству не нужен был человек с иссохшим лицом и равнодушным взглядом. Я ничего не мог с этим поделать: с того проклятого утра первого ноября я более не мог прикасаться к еде. Мой организм перестал переваривать пищу. Все, что пытался я съесть, извергалось им практически сразу. Сначала я думал, что отравился сыром. Или колбасой. Но температуры не было, ничего не болело - я просто не мог есть, и все. "Похож на покойника" - обронила коллега, которую я подумывал закадрить. Я кивнул рассеянно, не отрываясь от монитора, но мысли тут же переключились с работы на другое. Языкастая девушка. Рыжая ведьма. Рыжая, как тыква. Чтоб ты сдох, привереда, куда же ты делся? Сдох, сдохнуть, смерть, покойник. Обед для покойников. Тыква. Светящиеся глаза. Свечки не могло хватить так надолго. Ну где же этот клиент? Опять напортачили в базе данных: О чем я думал? О чем-то важном. Ведьмы. Костры. Нет, не то. Свечки. Свечки в тыквах. Свечки не могло хватить так надолго. Я протянул руку за пирожным, поставленным мне на стол рыжей ведьмой - у нее был день рождения, она всех угощала - но вовремя спохватился. Я не могу есть. Я как покойник. Что за бред лезет в голову? Я отравился колбасой, и у меня прорва работы. Поэтому я не буду есть это пирожное. Пока не буду. Прихвачу с собой, когда буду уходить. Дома налью себе кофе - и расслаблюсь: Черта с два я расслаблюсь! Свечки не могло хватить так надолго, понял ты, обжора?
Сейчас, когда я лежу на диване и в который раз вспоминаю все это, мне смешно и противно. Как можно было быть таким кретином? Как будто бессмертный.
А смерть всё ходит, то приближаясь, то удаляясь и, кажется, хихикает вместе со мной. Надеюсь, ей не так противно, как мне. Она-то, наверно, привыкла ко всякому.
