“…В комнате с белым потолком, с правом на надежду,
В комнате с видом на огни, с верою в любовь…”

В. Бутусов

    Это была жизнь. Так мы считали, ибо ничего другого для нас не существовало. Мы не знали иного бытия и были довольны тем, что имели. То было общество комнат-ячеек, объединённых в бесконечный мегаполис, протянувший свои трепещущие щупальца во все направления, живущий по своим особым законам и правилам.
    Моя комната ничем не выделялась среди миллионов таких же, затерянная в их каменной массе. Жилище представляло собой небольшой куб с грязными, серо-зелёными, шероховатыми и холодными бетонными стенами. Находясь здесь некоторое время, начинаешь испытывать острое, почти болезненное ощущение замкнутости и подавленности, которое возникает благодаря тому, что внутри нет ни дверей, ни окон – лишь голые стены. Тусклый свет исходил из потолка, как будто просачиваясь сквозь камень, мягко затекая в холодную клеть, чтобы затем раствориться у пола, смирившись с липкой темнотой, которая стлалась внизу и жалась по углам.
    Это был мой маленький мир – пустой, тусклый и холодный. И я знал, что где-то рядом находятся другие мирки, где живут люди. Число соседей могло варьироваться от нуля до шести по числу граней моего куба. Общее взаиморасположение было случайным или зависело от прихоти того существа, что создало нас и следило за выполнением своих законов. Кстати говоря, это было совсем необременительно, потому что само устройство общества и его составляющих не располагало к бунту или протесту. Каждый из нас жил своей отдельной жизнью. А само существование высшей силы никем не было доказано, да и никого это не интересовало.
    Находясь рядом, мы не контактировали друг с другом, так как наши комнаты никогда не соединялись, всегда оставаясь полностью изолированными. Мы могли чувствовать, слышать и видеть друг друга на расстоянии. Но пользовались этим лишь для того, чтобы ощущать внешнюю жизнь, а не для общения с себеподобными. Случалось так, что девушка и юноша оказывались в одной комнате по воле случая или по обоюдному желанию, что не имеет никакого значения, и жили вместе какое-то время, чтобы затем снова оказаться одним. В этом случае размер совместной комнаты отличался от одиночной ровно в полтора раза. Пары возникали, распадались, и это был бесконечный процесс без ссор, слёз, взаимных упрёков и страданий. Всё было абсолютно спокойно и тихо, ибо они не знали других эмоций. А мне же казалось, что они не знали эмоций вообще.
    Наша жизнь протекала скучно и однообразно, где ничего не происходило, да и не могло произойти. Я часто задумывался над тем, что то была мёртвая жизнь, в которой мы все были ограничены законами или правилами поведения и собственной природой, и это казалось одним гигантским организмом, подчиняющим своей воле всё живое.
    Основными чертами жителей мегаполиса было равнодушие и тупое спокойствие, что делало жизнь вялотекущей и размеренной. Отсутствие каких-либо желаний автоматически исключало возникновение соответствующих действий. С другой стороны, нас можно было понять, потому что мы рождались в такой обстановке, где отсутствовали всякие внешние раздражители, способные вывести из этого апатичного состояния. Наши законы распространялись на всех без исключения, если учесть то, что всё общество представляло собой единую, серую, безликую массу. Правил поведения было совсем немного: принимать существующее положение вещей, не роптать и не протестовать, не выделяться, не покидать свою комнату, не пытаться менять свою жизнь и уклад других людей, и ещё что-то в том же духе. Это были негласные правила, которые никто не собирался нарушать. Более того, этого не было даже в мыслях… Не у всех. Наша история знала таких людей, но они канули в небытие, не оставив никакого следа, кроме лёгкого недоумения современных обывателей: что они пытались доказать и зачем?
    Общество не знало таких понятий как рождение и смерть, слава и забвение. Мы все были винтиками одного чудовищного механизма, лишённого самых элементарных чувств и эмоций. Люди появлялись, сразу же получая убогую клеть как вечное, на время существования, жилище и исчезали, не оставив никакого следа в душах и сердцах соплеменников. Пары не имели детей – они лишь сожительствовали вместе, и всё было одинаковое, серое, холодное. Лишь комнаты, миллионы комнат вокруг, где в каждой сидел, вжавшись, скрючившись в тёмном углу, одинокий человек-марионетка, не понимающий своей убогости и бедности бытия.
    Вся жизнь состояла из снов, тусклых и бесцветных. Оттуда, казалось, приходили люди, туда же и возвращались по истечении срока, сладко засыпая и не просыпаясь, исчезая насовсем вместе со своей комнатой. Никто не знал, что же происходит по ту сторону бытия, потому что оттуда никто не возвращался, а тема эта была запретной.
    Сновидения являлись предметом разговора в парах, и жители могли часами пересказывать друг другу одинаковые, серые сны. Грёзы можно было транслировать мысленно в пространство, и люди, прислушавшись, могли принимать чужие сообщения.
    Я смутно помню то мгновение, когда появился в этом сумрачном и неприветливом мире. Возможно, я просто проснулся также как и все, вернувшись из ниоткуда и попав, как в дальнейшем я понял, в никуда. Я всегда был именно таким: не рос и не уменьшался, не старел и не молодел, никогда не меняясь. Не знаю, как долго я жил в своей комнате, потому что время не имело здесь ни силы, ни смысла. Вечный полумрак без смены дня и ночи, бесконечный сезон холодных стен.
    Я был один из них, чувствуя себя при этом другим. Некоторое время я никак не мог понять: что же не так? Почему я не могу полностью принять мир, в котором живу, и его обитателей? Почему часто испытываю беспокойство, сопереживаю? Кому? Ради чего? Зачем я думаю обо всём этом? Ведь это же чёрствый мир…
    Между мной и жителями не было каких-либо конфликтов, так как они считали, что такие как я подвержены некой болезни – незаразной, но в то же время неизлечимой. Меня не избегали и не боялись, а моё одиночество происходило только от моего желания. Говорили, что я принадлежу другому миру, пребывая здесь лишь какое-то время. Но мало ли что говорят люди! Непонимание происходит из-за того, что духовное сознание находится на совершенно разных уровнях, когда человек не видит тонкого строения внутреннего мира другого. Хуже, когда он не хочет это увидеть.
    Смутная тревога... Она возникла тогда, когда я впервые увидел цветной сон – видение, далеко выходящее за рамки нашего коллективного сознания. Мой возбуждённый и трепещущий мозг пытался передать прекрасные и таинственные образы, чтобы люди ощутили восторг и радость вместе со мной. Я трепетно, затаив дыхание, ждал общего, единого порыва разбуженных чувств. Но тщетно – они не принимали послания.
    Моё существование стало невыносимым. Сны не давали покоя, и казалось, что настоящая жизнь течёт там, а здесь лишь вечное забытье в одиночной камере. Болезненнее всего были переходы из одного состояния в другое: из необычного, красочного, наполненного яркими впечатлениями мира в жалкую клеть, окружённую равнодушными обывателями. Я испытывал боль из-за осознания убогости нашего бытия и собственного бессилия. Иногда я ловил себя на мысли о том, что мог бы стать таким как и все, и тогда это казалось избавлением. Но ведь был и другой путь – последний сон. Вот только какой? Никто не знал, когда это произойдёт. Здесь любое сновидение могло быть финальным, а я всё равно просыпался, возвращаясь к опостылевшей жизни.
    В моей комнате как-то по особенному тихо и пусто. Я сижу на каменном полу в углу, обхватив руками колени, опустив голову, и ни о чём не думаю, потому что я просто устал, может быть, ни от чего. Вдруг мне показалось, что стало гораздо светлее. Комната меняла очертания. Противоположный угол постепенно сглаживал свои формы, бетонные плиты растворялись, образуя проход, из которого хлынул ослепительный белый свет, обласкавший мою прижавшуюся к шершавой стене фигуру. Свет заполнил всё пространство моей маленькой обители, отчего она стала казаться просторнее, в его лучах плавали мельчайшие пылинки, искрившиеся подобно крохотным звёздам. Я сидел в углу и боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть представшее пред моими глазами чудо. Я был потрясён и немного напуган, поэтому не сразу увидел стоявший в проходе силуэт. Поток света слепил, и я не мог как следует разглядеть пришедшего, но почему-то казалось, что я знаю этого человека…
    Она медленно подошла ко мне и присела напротив. Её большие, прекрасные глаза светились добротой и лаской. Я не верил своему счастью. Это была действительно она! Боль разлуки, терзавшая меня всё это время после последнего особенно яркого и запоминающегося сна, мгновенно исчезла, сменившись радостью встречи.
    Потом всё объясню. Пошли. ,- нежно шепнула она. Я тебя так долго ждал. ,- мой слабый голос был похож на стон. Знаю, милый. Знаю. Мы встали и подошли к светящемуся тоннелю, и, держась за руки, шагнули в неизвестность.
    Лёгкий ветерок игриво трепал наши волосы. Над головами раскинулся голубой небосвод с белыми, кружевными облаками. Невдалеке тёмно-зелёной стеной задумчиво стоял пожилой лес. Волна звука обрушилась на нас: звонкие голоса юрких ласточек, чёрными комочками кружащимися над нашими головами, шепот густой и мягкой травы, стрекот невидимых насекомых.
    Я не стал оборачиваться назад - мне было всё равно, но я знал, что уношу в новый мир ту маленькую комнату в своей душе…
    И об этом знал не только я.
     Декабрь 1998 / Январь 1999