Пальцы окончательно перестали повиноваться. Я не чувствовал их, и лопата
вывалилась из моих непослушных рук - она мне ничем не помогла - обледеневшая
земля не поддавалась. Я уже перестал плакать и уселся прямо на снег возле Нее. Выкопать яму не было никакой возможности, оставлять Ее в снегу просто так тоже нельзя.
Она не заслуживает этого.
Я посмотрел в Ее глаза. Они смотрели в небо спокойно и немного устало. Так,
словно с ней ничего не произошло, будто Она просто прилегла и глядит в небо, вспоминая что-то приятное и уже невозвратимое. Я закрыл эти глаза. Нет. О том, чтобы оставить Ее тело без погребения, не могло быть и речи.
Я оглянулся в сторону дома. Мне он больше не понадобится, я должен уходить -
твари скоро вернутся, и избушка должна отвлечь их от меня.
Осторожно подняв Ее на руки, машинально отметив привычный запах жасмина
и то, какая она легкая, я зашел в дом, положил тело на лавку и поправил случайно
упавшую на лоб прядь. Постоял.
Запах жасмина.
Мне было стыдно перед ней, я чувствовал, что предаю нас, ее, все то что было
между нами невысказанного и сумбурного, предаю свою нежность и ее слезы…. и эти
доверчиво закрытые глаза передо мной… и запах жасмина. Теперь все, что я мог для Нее сделать - это не допустить того, чтобы Она стала одной из них.
Я вздохнул и отвернулся. Я не должен забыть ничего, потом будет поздно.
Больше всего мне понадобится одежда, и побольше, но снимать вещи с раскоряченных
изуродованных трупов я не решился, да и времени оставалось не так уж много. Двустволка, болтающаяся на плече, и пачка патронов - в кармане, три консервных банки
со шпротами, бутылка водки, пачка чая и сахар, стукающиеся друг о друга в полупустом рюкзаке. Мой НЗ. Все, что осталось до конца моей жизни.
Я ходил по комнате, собирая нужные мне вещи и вспоминая о том, что Она рассказывала про холодных. Не имею понятия, откуда Она знала подробности этого ночного кошмара, оказавшегося явью. Кошмара о тварях, идущих к теплу - когда-то людях с несгибаемой волей к жизни. Волей, которая оказалась сильнее смерти, единственным камушком, гремящей в бездонной выжженной холодом дырке, оставшейся после их души, волей, слившейся со страхом и усталостью от искрящегося холодного ада;
эта жуткая накипь человеческой души поднимала их на ноги и толкала вперед, туда,
где еще было то, что они потеряли при жизни. И они шли, точно ночные бабочки на
свет, сгорая в отчаянном восторге от грядущего избавления. Им было плевать на все.
Потому что воля к жизни стала для них проклятьем, и они слишком устали от холодной
вечности.
Одевшись, я снова посмотрел на нее. Час назад она мне улыбалась, мы были
счастливы, что дошли и теперь у нас есть домик с камином и кучей дров к нему. Мы
смеялись и в камине огонь трещал, точно сытая спящая кошка. Странная записка, оставленная неизвестно кем, меня мало заинтересовала. Очередной бред, которого полно
было в Последнее время. Она же долго вглядывалась в карандашные каракули на
клетчатом клочке бумаги, пожала плечами на мой вопрос и лишь украдкой оглядывалась по сторонам, ничего не говоря.
А нужно было бы сказать. Потому что потом замелькали, разбитые стекла окна,
разлетевшиеся веером перед глазами, два перекошенных бледных лица, вспышки,
грохот, стук и скрежет, плывущий жар, тянущиеся к груди мертвые руки и брызги теплой крови. Теплой и алой, как рубины.
Я торопился, но не мог ее оставить вот так. Ее талисман, простенькое серебряное колечко акулий зуб, уже висел на цепочке у меня на шее. Я подошел и нагнулся,
осторожно прикоснувшись своей щекой к ее. Мы прощались так иногда. Сжав от отчаяния глаза, чувствуя кожей ее холодную щеку и жасмин. Как много неразделенной
нежности мне осталось, страшной памяти о нашей радости и трагедии. Все это теперь
только моё… и я забираю его с собой. Вот так. Просто. Я ухожу. Один.
Наверное, я любил её. Но так и не понял, так и не решился сказать…
Я отвернулся, странно стыдясь чего-то, и попытался удержать комок в горле.
Подошел к камину и разворошил огонь. Он снова заиграл на поленьях, а я поднял с
пола записку.
Запах жасмина.
Меня прорвало. Я упал на колени и разрыдался. Мы спаслись. Мы прошли через все круги ада, через опустевший город с тысячами уснувших навсегда в своих кроватях людей, через и вымерзшие села заваленные окоченевшими трупами. Через стаи голодных собак, рвущих от голода на куски даже
друг друга, через стаи обезумевших людей готовых убить из-за одежды и нормальной
пищи, через бесконечную пустыню снега и одиночества. Вслед смертью, засыпавшей
танцующим холодом весь мир, который был раньше. Мы прошли только потому, что у
нас не осталось никого, кроме друг друга. Мы выжили… то есть я выжил…
Я не знаю, сколько я рыдал. Кончились слезы, болела голова и глаза. Задыхаясь и всхлипывая, я не мог прийти в себя и все комкал чертову записку, с которой все началось.
Неожиданно со стены донесся до боли знакомый звук - кто-то скребся о дерево
стены, желая попасть внутрь. Я вскочил, чувствуя как все поплыло перед глазами. Дверь была открыта. Господи! Когда я заносил Ее обратно, то не закрыл за собою дверь!
Я бросился вперед, захлопнул ее и задвинул тяжелый засов, прижался спиной
к твердым доскам. Мысли замерли на одном месте. Ужас сковал меня. Они вернулись.
В дверь за спиной что-то ударило, помолчало, а потом возобновилось с пугающей методичностью и все нарастающей силой. Эти будут попроворней тех двоих, что пришли до него.
Я стоял, тупо глядя в пламя в камине. Я не успел уйти. Неожиданно грохот прекратился, и через секунду в дверь ударило с такой силой, что меня бросило на пол, теперь в дверь не стучали – ее вышибали. Я перевернулся на спину и отполз подальше от двери. Она все еще держалась, хотя удар сорвал одну петлю. Там, где раньше железо петель соединялось с дверной рамой, сейчас торчали щепки. Дверь заскрипела, и через мгновение в образовавшуюся щель просунулась бледная рука в клетчатом байковом рукаве. Рука тянулась внутрь, пытаясь протиснуться глубже.
Дверь снова содрогнулась от удара, но не поддалась. Я вскочил на ноги и метнулся к двустволке на полу. Она выпала у меня из рук, когда я бежал закрывать дверь. Пальцы не слушались, ружье дважды выпадало и только с четвертой попытки непослушные патроны таки залезли в стволы. Щелкнул затвор.
Наконец я осмелился бросить взгляд в сторону двери. Еще чуть-чуть и вторая
петля слетит так же, как и первая. Через здоровенные щели было видно смутно движение мощного тела. Один винт пулей вылетел из петли, и дверь наклонилась под углом в
сорок пять градусов.
Теперь бензин. Две пластмассовые канистры стояли в углу, неосмотрительно
забытые последними обитателями этого дома, и теперь оказавшиеся спасительными
для меня. Я поломал ногти, ободрал ладони, и крышка от канистры отлетела в сторону.
Жидкость полилась на пол и стены, я не жалел бензина и вскоре полупустая канистра
отлетела в сторону.
Неожиданно раздался еще один стук - с другой стороны дома. Это значит, что
пришел еще один. Я повернул голову в сторону нового звука, и в этот момент дверь не
выдержала. С грохотом она упала на пол, и в ужасе я увидел в дверном проходе
грузного усатого мужчину в дорогой потертой дубленке и блестящей лысиной. Лицо
было чем-то разодрано по левой скуле, давно застывшая кровь темными грязными
пятнами покрывала почти всю левую часть его лица. Глаз отсутствовал, кожа на губах
раскрылась бултыхаясь на ветру, обнажив оскал сжатых челюстей. И он смотрел на
меня.
Я закричал от ужаса и нажал сразу на два курка. Винтовка прыгнула в моих
руках, плюнув вперед огнем. И человек грузно рухнул на землю, опрокинутый ударом.
Из развороченной грудной клетки медленно, как бы нехотя ,текла темная, давно уже
охладевшая кровь.
Теперь двери не было, и я был открыт для второго пришельца. Нужно действовать быстро. Прежде всего - перезарядить винтовку. Мысли скачками неслись в голове,
и я боковым зрением видел, как дергался в дверном проеме первый, словно насекомое
насаженное на кол, он пытался толи приподняться, толи ползти ко мне. Я как то странно и отрешенно между делом я ощутил страшный холод и подумал, что наверное, я
долго рыдал и на улице успела подняться вьюга и опуститься непроглядная зимняя
ночь. В дверь, на корчившегося мертвеца летела частая снежная крупа и вместе с ней
внутрь вползла жуткая холодная мгла. От этого перезаряжать ружье стало еще сложнее. Коробка с патронами выскочила из пальцев, и патроны запрыгали по полу. Я кинулся на колени и принялся подбирать их.
Периферией я заметил как в двери появился смутный силуэт. Я судорожно возился с оружием, не поднимая головы, зная, что он идет ко мне. Наконец, один патрон залез в ствол, я защелкнул затвор и поднял глаза вверх. Мертвое изможденное лицо молодой женщины было прямо передо мной. В ее тусклых глазах были боль и отчаяние. Холодные пальцы скользнули по моей щеке.
Я закричал и надавил на курок. Винтовка подскочила и грохнулась на пол. Где-то вверху, над головой брызнули деревянные щепки. Я промахнулся. Теперь мне конец. Она не обратила никакого внимания на выстрел. Она смотрела внутрь меня. Ей нужно было мое тепло, то, что от него осталось. Ее окоченелые руки опустились к моей груди.
Я отпрянул в сторону, и, схватив за спиной какой-то предмет, от плеча с силой
ударил ей им в лицо. Женщина покачнулась, споткнулась и упала. Я вскочил и ударил ее этой штукой еще раз. И еще. И еще.
Палка, теперь я понял, что ухватил какую-то деревяшку, была большой и довольно увесистой. На моих глазах бледное лицо женщины превращалась в гротескное кровавое месиво. Неожиданно она ухватила мое оружие и выдернула его у меня из рук, и с каким-то странным хрипом выталкивая из раздробленной челюсти струйки застоявшейся крови, прижала к себе и изогнулась дугой. Только сейчас я понял, что моим оружием стало пылающее полено из камина. Прижимая головешку к себе, обнимая ее руками, она откатилась в угол, искривляя окровавленное лицо и черный провал рта
не то от боли, не то от восторга. Разлитый по полу бензин вспыхнул от пылающего полена и разбежался по полу.
Мои кисти пылали от ожогов. Голова плыла от нахлынувшего адреналина. Раскаленный воздух обжигал легкие. Я бросился к рюкзаку, обожженными пальцами вытащил бутылку с водкой и разбил ее о пол. Она тоже должна хорошо гореть.
Что-то неопределенное налетело на меня и прижало к полу. Языки пламени
алчно впились в незащищенную шею, и откуда-то извне пришло ощущение того, что
огонь перебрался на мою одежду.
Я снова закричал. Забился под телом холодного, словно загнанная птица. Рука
с осколком от горлышка несколько раз наобум ткнула в грудь противнику, ноги с силой, свойственной только отчаявшемуся человеку, отбросили мертвеца в сторону. Я
вскочил. В воздухе пахло паленой плотью.
Щуплая фигура в перепачканном землей спортивном костюме и сером пуховике, бритая голова на тонкой кадыкастой шее. Они колыхались вместе с горящим воздухом, но я увидел взгляд пустых, ничего не выражающих глаз. Холодный, совершенно не обращая внимания на стекло, застрявшее в теле, и пылающее под ним море огня, перевернулся на руки и с проворностью таракана ринулся на меня ползком на коленях.
Я выхватил еще одну головешку из камина и бросил в него так сильно, что
сбил с ног. Холодный тут же утратил интерес ко мне. Так же, как и его предшественница, которая все еще каталась по полу, наслаждаясь болью своего горящего тела.
Я подхватил рюкзак и винтовку, кривясь и задыхаясь от боли в обожженных и
ободранных ладонях. Нужно было уходить. Я глянул в Ее сторону. Она так и лежала,
беспристрастная ко всему. Ей не было страшно в этом аду.
Я выскочил на улицу - внутри стало уже невыносимо жарко. Едкий дым горящей мебели и человеческого мяса не позволял дышать. Я закашлялся, на глазах выступили слезы. Откуда они у меня остались?
Меня окружила метель. В ее мгле я различил несколько неясных силуэтов. Естественно, такое обилие тепла от камина, а теперь и пылающий дом, должно было привлечь их десятками и сотнями.
Я поднял винтовку. Сухо щелкнул механизм, но выстрела не последовало. В суматохе ружье осталось не перезаряженным. Патронов в кармане не оказалось. И тут, словно отвечая моим мыслям, они начали взрываться рассыпанные по полу внутри дома.
Новые мертвецы шли ко мне. Со всех сторон я видел их смутные силуэты. Большие и маленькие (должно быть детские) фигуры шли к разгорающемуся пламени пожара. Некоторые тела, очевидно когда-то принадлежавшие женщинам, давали более тонкие силуэты. Иные ползли на руках, подволакивая ноги, так же, как и тот, в которого я вонзил осколок бутылки - они расстались с жизнью на коленях, ползя вперед, сражаясь за каждый метр. Кто-то, еле шаркал ногами, кто-то двигался быстро и проворно. Их были десятки. Сотни смутных силуэтов, маячивших в метели. И я – оставшийся без оружия, надежды и запаха жасмина. Винтовка сама собой выпала из моих обожженных рук.
Я был обречен. И, поняв это, мною овладело какое-то совершенно неописуемое чувство внутреннего спокойствия и покорности судьбе. Действительно. Что же я мог предпринять? И пошел вперед. Ноги оставляли глубокие следы в снегу. Идти против режущей лицо снежной крупы было тяжело.
Они приближались. До самых первых оставалось всего десяток шагов.
Рюкзак соскользнул с плеча. Я не стал сопротивляться этому. Зачем он мне нужен? Теперь, когда до встречи с окоченевшими руками остались считанные метры. Прямо на меня шагал крепкий на вид человек, то есть бывший человек, в камуфляжной куртке и с пустыми, широко раскрытыми глазами, напоминающими темные окна покинутого дома.
Я опустил голову, ожидая неизбежного. Что-то толкнуло меня в плечё. Я покачнулся на ногах и упал на спину. Надо мной в синей мгле проносились тысячи маленьких снежных точек. Я закрыл глаза.
Ветер. Где-то рядом хрустел свежий снег. На мгновение ветер стих и с новой
силой ударил мне в лицо, проникая под одежду и облизывая мертвым языком кожу. От
этого по спине пробежали мурашки. Сзади что-то громыхнуло и скрылось в шуме снега,
огня, и шума десятка идущих ног - должно быть упала какая-то балка горящего за моей
спиной дома.
Чьи-то ноги прошаркали мимо, поскрипывая на снегу. Я открыл глаза. Маленькие снежинки неслись в танце ветра. Холодные шли вперед. Я обернулся. Самый первый из них, тот от которого я ожидал смертельного удара, в этот самый момент достиг дома и, вытянув руки вперед, скрылся в адовом пламени и оглушительном треске пылающей избушки. Еще один мертвец дотронулся до пылающей древесины стены, и его одежда загорелась. Он прижался к стене, вздрогнул, и медленно
съехал на землю. Еще двое прошли мимо меня. Я им был не нужен. Даже им.
Откуда-то из глубины легких прорвалось судорожное дыхание, которое против
собственной воли я задержал, ожидая удара. Я сидел на снегу, чувствуя как ледяные
снежинки иголками впиваются в изуродованную огнем кожу. В голове не было не единой мысли. В этом безумном мире их не осталось.
Холодные шли вперед. Некоторые заходили внутрь пылающей избушки. Некоторые падали, лишь дотрагиваясь до пламени. Десятки их уже лежали внутри или снаружи дома, наконец-то добравшись до самого желанного. Теперь их души успокоятся. Одни падали, другие только появлялись из снежной мглы. Жители ближайших сел, погибшие в пути люди. Все они проходили мимо меня.
Я не знал что делать. За минуту до этого все было решено. Смерть шла за мной
и я приготовился. Но она прошла мимо. Что же мне делать теперь?
Занялась огнем, прогнулась и рухнула крыша. Вокруг дымящихся развалин
громоздились кучи человеческих тел. Некоторые все еще шевелились. Я сидел на снегу. Мне было холодно.
Что-то легонько кольнуло грудь. Я потрогал рукой - Ее колечко акулий зуб.
Я поднялся. Поднял с земли валяющийся в трех шагах рюкзак, развернулся и,
не оборачиваясь, пошел навстречу холодным, подальше от пылающих развалин. Теперь меня ничего с ними не связывало. Только Она. Только это кольцо на цепочке. Позади меня ворочались человеческие тела, а навстречу шли новые. Они потеряли тепло своей жизни. Холод отнял его. Мое тепло было со мной. У меня его никто не отнимет. Даже смерть. Даже Холод после нее. Мое тепло висело на цепочке и кололо меня в грудь. Наше тепло. Снег хрустел под ногами. Я шел вперед. Я не знаю куда, я не знаю долго ли - я просто шел, и это главное.
Передо мной лежали десятки, сотни километров, смерть, или даже бесконечность ужаса после нее. Но мы с Ней были вместе. Мы были уже готовы к этой вечности.
Николаев, Сентябрь 1999 г.
