Только тени

    Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Нерегулярные приступы мигрени мучили его с различной интенсивностью уже много лет. Последний приступ длился вот уже около часа и все еще не закончился.
    На столе перед ним на самом дне низкой широкой вазы венецианского стекла с матовым спиралевидным узором лежало нечто, похожее на зеленоватое поблескивающее желе.
    Гашиш.
    Милосердно успокаивающий боль. Дарующий забвение. Древний, но не утративший ни грана своей таинственной силы, источник сладостных грез, властно зовущий причаститься его вновь.
    Он начал принимать гашиш много лет назад, причиной этому была мигрень, терзавшие его приступы боли. Или, может быть, он лишь стремился убедить себя в этом, пытаясь забыть истинную причину? Гизела... Какое наслаждение для губ произносить это имя, как ласкает оно слух, подобно чудесной музыке. Гизела.  Первопричина всего, начало и конец всего, пятая стихия его мироздания, в которой сливаются остальные, образуя немыслимо прекрасный союз, вершину гармонии: изменчивое пламя, животворный поток, полет сквозь нежную влажность облаков, плодородные глубины земли - все это ты; в полдень, среди запретных наслаждений, ты овладеваешь моими мыслями, ты, только ты в моих грезах, Гизела, и в полночь, на ложе, во власти сна, среди мечущихся в полумраке теней я так ясно вижу твой силуэт, тонкий абрис склоненного лица, волну волос, черных, как душа грешника, как моя душа, Гизела.
    Каким жарким был тот август, Гизела. Жарким и душистым, напоенным ароматами трав. Таким жарким, что над холмами колыхалось знойное марево, и прохладу можно было отыскать лишь под раскидистыми кронами деревьев, в глубине затененных лесных водоемов, в которых ночью отражались звезды, глядящие сквозь кружево ветвей. А какая тишина стояла вокруг, помнишь, Гизела ? Ни малейшего ветерка, и птицы все молчали. Все застыло словно бы в ожидании грозы. И гроза разразилась, Гизела, неистовая, почти яростная, и в то же время странным образом приносящая облегчение. Какая там гроза - нет, то была настоящая буря.
    А другой день помнишь, Гизела ? Чудесный весенний день : ароматный ветер, прилетевший с моря, развевал шелковые юбки, и ленты шляпок, и локоны, видневшиеся из - под их полей, кругом слышался смех и счастливые голоса... яркой лазурью блестела вода бассейна... то и дело раздавался сухой треск вылетающей пробки, белоснежная пена вырывалась на волю, и шампанское, отсвечивая бледным золотом, наполняло хрустальные бокалы. Каким красивым был твой свадебный торт, Гизела : шедевр кондитерского искусства, напоминающий воздушный замок, украшенный кремом, с двумя миниатюрными фигурами наверху. И цветы... всюду цветы: цветы на клумбах и на шпалерах, цветы, стоящие в мраморных садовых вазах, розовые кусты вдоль главной аллеи и алтарь, увитый розами. Белые розы - ты так их любила, Гизела, интересно, любишь ли теперь?
    Как прекрасна ты была в то утро, Гизела, и мне не верилось, что ты реальна. Ты улыбалась и держала его под руку, и складки платья цвета только что распустившихся магнолий касались черной ткани фрака... даже это легкое прикосновение было мне невыносимо: еще одно свидетельство вашей близости, еще одно доказательство его власти над тобой — таинственной, необъяснимой власти, природу которой я так и не смог понять. Он держал твою руку, затянутую в перчатку, так осторожно и нежно, как держат маленькую птицу, готовую улететь... Он улыбался, и я ненавидел его улыбку, и мне хотелось кричать, кричать от боли подобно раненому животному... а ты смеялась и целовала его, и ярость огненной пеленой застилала мне глаза... безумие в нашей крови, Гизела... уж не искорки ли безумия, пляшущие в его глазах, притягивали тебя столь неодолимо ?
    То был душный вечер в середине августа, Гизела, помнишь ли ты? Вечерняя прохлада была едва ощутима и не принесла облегчения. Створки французских окон были раскрыты, и в воздухе разливалось тяжелое дурманящее благоухание магнолии, чьи цветы светились точно звезды среди темной листвы старого дерева. Помнишь, Гизела : полумрак в гостиной, и твои глаза так близко, близко... алебастровые веки, окаймленные темными веерами ресниц, поднимаются, открывая золотисто-зеленые глубины... мне страшно смотреть в твои глаза, мерцающие во тьме : я загляну в них и не вернусь назад...
    Меня сводит с ума твой взгляд, завораживает, обволакивает, окутывает тревожной негой, какую испытываешь, наклоняясь над бездной...
    Все ближе, ближе... нас накрывает стремительная и неистовая волна. Где - то далеко ослепительно сверкающая стрела молнии разрывает темное небо, и в звуке грома я узнаю биение своего сердца... мир кружится и исчезает, как будто никогда и не было ничего, лишь пьянящий упоительный восторг и твоя страсть, отвечающая моей. В эту ночь весь мир был у наших ног, Гизела, только одну ночь, всю ночь до рассвета, пока на востоке не забрезжила заря. А потом был еще день, и снова пришла ночь. Что же было после этой ночи ? Ничего не было, Гизела, совсем ничего, лишь память моя возвращалась к тебе...
    Время было злейшим врагом графини Корральдо, а часы были верным союзником времени, и оттого она никогда не носила часов. И не хранила ничего, что могло бы напомнить ей о прошлом и погребенных в нем тайнах. Даже воспоминаний. Люди, погруженные в прошлое, живущие им, пробуждали в ней какой-то суеверный страх.
    И вот теперь прошлое ворвалось в ее жизнь.
    Олицетворение прошлого расположилось на обитом бархатом диване, нервно сжимая изящные руки, не украшенные кольцами. Клер Мейнвеаринг. Она появилась в роскошно обставленной гостиной графини Корральдо всего четверть часа назад, но уже успела задать несколько не совсем приятных вопросов, связанных главным образом с теми временами, когда графиня Корральдо еще носила имя миссис Мейнвеаринг.
  - А ведь Клер совсем не похожа на нее, - с невольным удивлением думала графиня Корральдо. - Конечно же, некоторое сходство есть : те же волосы, и овал лица тот же, и фигура, но все же не хватает чего - то неуловимого, того, что ясно показало бы их родство. И от Генри она взяла совсем немного...
    Сдержанная, спокойная, с тонким задумчивым лицом - она не унаследовала ни изысканную хрупкость той, кто произвела ее на свет, ни эксцентричное обаяние и изощренный ум того, кто этому способствовал.
    Невозможно было поверить, что в ее жилах текла кровь той, которая даже в крайних проявлениях своих безрассудств сохраняла неизменный нежно - дерзкий флер очарования и умела быть откровенной, оставаясь непостижимой; той, чьи настроения невозможно было предугадать : печаль и капризы, безысходная тоска и безудержное веселье, черная меланхолия и лихорадочное возбуждение, улыбки и слезы сменяли друг друга с немыслимой скоростью — всякий раз полнолуние заставало ее в ином обличье.
  - Мне кажется, я знаю, о чем вы думаете, - сказала Клер. - Вы думаете : зачем она здесь и что ей от меня
нужно.
   “ И прямолинейность эта ей досталась тоже не от них “, - подумала графиня Корральдо. Вслух же она сказала:
  - Ну что ты, дорогая, поверь, я в самом деле рада тебя видеть. Прости, что так редко навещала, но я уже давно не имею никакого отношения к семейству Мейнвеаринг.
   “ И никогда не имела, - промелькнула мысль, промелькнула и отозвалась внезапной горечью. - Никогда, даже когда была женой одного из них “.
  - Ты ведь училась в швейцарском пансионе, не так ли, - продолжила графиня Корральдо, совладав с собой.
  - Я его недавно закончила, - с улыбкой пояснила Клер. Улыбка эта исчезла так же быстро, как и появилась. Что - то неясное было в выражении лица Клер, казалось, ее снедает смутная тревога. - И приехала сюда. Я хотела повидать тех немногих родных, которые у меня остались. И узнать о своих родителях. Вы же знаете, я потеряла их, когда мне не было еще и года. Я хочу знать о них все, знать о том, какими они были, как они жили и... - она помедлила, а затем произнесла решительным тоном. - И о том, как они умерли.
    Графиня Корральдо вздрогнула: тени прошлого вновь обступили ее, восстав из могил. Никогда, никогда не хотела бы она снова пережить ту ночь.
  - Но где же леди Чанселлер, - спросила она. - Разве она не является твоим официальным опекуном? Так почему же ты пришла ко мне, почему она не встретила тебя и не сопровождает? Кроме того, она могла бы ответить на твои вопросы, уверена, она знает... - Графиня Корральдо умолкла, поняв, что сказала больше, нежели чем собиралась. Такое с ней случалось очень редко.
  - Что она знает ? - Клер выглядела взволнованной. - А, впрочем, неважно, все равно всей правды мне не скажет никто. Леди Роуз... Когда я решила покинуть пансион, я написала ей обо всем, написала, что отправляюсь в Англию. Я тоже предполагала, что она встретит меня, но вместо этого я получила от нее письмо. Она писала, чтобы я поступала так, как подсказывает мне сердце, что все будут рады меня видеть. У меня ведь почти не осталось родственников и близких. Дядя Дэррилл, брат моего отца и ваш... о, простите пожалуйста ...
  - И мой бывший муж. Ничего страшного, дорогая, продолжай.
  - Я его почти не помню. Он сначала часто навещал меня, а потом перестал. И еще кузен отца, я его ни разу не видела, знаю только, что он тоже носит фамилию Мейнвеаринг. Ну еще леди Роуз и... и вы. Могу я на это надеяться?
    Графиня Корральдо улыбнулась. Улыбка у нее была очаровательная.
  - Да, дорогая, ты можешь. Думаю, можешь. Так что же было дальше ?
  - Она также писала, что я приглашена на черно - белый бал в поместье в Дартмуре, принадлежавшее моей матери. Она встретит меня там, в маленьком городке, не помню его названия. В конверт было вложено приглашение. И когда я его раскрыла, я ... я... - голос ее дрогнул.
  - Бедное дитя, - воскликнула графиня Корральдо. - Тебе же ничего не известно. И она даже не подумала о том, чтобы тебя предупредить. Впрочем, она никогда не заботилась о чужих чувствах. Покажи мне приглашение, хотя, кажется, я уже знаю, что ты там увидела.
    Клер достала из конверта приглашение и протянула ей.
    Черный с серебром, изящно стилизованный под готику шрифт на дорогой белой бумаге.
  “ Мистер и миссис Генри Мейнвеаринг имеют честь пригласить вас на черно - белый бал, устраиваемый в поместье Мейнвеаринг, Дартмур, графство Девоншир ”, затем еще несколько любезных фраз и дата - 18 августа 1..66 года.
  - Сказать, что я была удивлена , - произнесла Клер, - значит ничего не сказать... от имени моей матери и моего отца, умерших двадцать лет назад... и дата... сейчас ведь 1..86 год, разве я не права? Господи Боже мой, что же это такое ...
    Графиня Корральдо вздохнула. Что ж, значит, это ее печальный долг, и ничего тут сделать нельзя. Придется ей воскресить старые тени и вернуть изгнанные из памяти воспоминания.
  - Я должна рассказать тебе обо всем, Клер. - Она старалась сохранить спокойный тон — каких усилий ей это стоило. - Выслушай внимательно все, что я скажу. Твои родители умерли в одну ночь восемнадцатого августа двадцать лет назад. И с тех пор каждый год в августе в поместье Мейнвеаринг в Дартмуре, графство Девоншир, сьезжаются гости на черно - белый бал. Те же, кто был приглашен в ту ночь. Все повторяется до мельчайших подробностей : приглашения, наряды, маски. Те же слуги подают такие же блюда, как те, что подавали тогда.  Ну а если кто-то осмеливается не прийти... что ж у него достаточно влияния, чтобы незадачливый гость горько пожалел об этом. Наутро все разьезжаются и весь год до следующего бала все остается нетронутым, таким, как было в тот день и ту ночь ... в спальне твоей матери все осталось таким же, каким она оставила это, собираясь сойти вниз : флакон духов, который забыли закрыть - духи улетучились за двадцать лет, распахнутые дверцы шкафа, шелковый шарф на спинке стула, даже рассыпанная пудра на туалетном столике - я видела это, Клер, я была там. Это невероятно, абсурдно, но все же это так. Это безумие, Клер, настоящее безумие... должно быть, в ту ночь он потерял рассудок...
  - Кто ? О ком вы говорите ? - воскликнула Клер.
  - Как ? Разве я не сказала ? О том, кого я любила, о том, чьей женой я была, о том, с кем я рассталась, не в силах дольше выносить эту муку, о ком я безуспешно пытаюсь забыть вот уже двадцать лет, кто сделал меня несчастнейшей женщиной на свете - Дэррилл Мейнвеаринг.
    Уже не внимая звавшим его далеким голосам, он медленно возвращался по мосту радуг из далекой страны забвения, где время и пространство лишь пустые слова и и не имеют значения, где в эфирном сиянии оживают тайные желания и воскресают умершие грезы, проливая - увы, лишь на краткий миг - целительный бальзам на старые, но все еще кровоточащие раны.
    Открыв наконец глаза, но еще не в силах пошевелиться, он обводил взглядом комнату, постепенно вновь постигая цвета и формы, ощущая, как ясный трезвый ум возвращается к нему, и вместе с ним приходит боль - ему казалось, что левый висок пронзают ледяные иглы - а следом другая, мучительней во сто крат, боль осознания реальности, боль воспоминаний - то была его неизменная спутница.
    Когда чары гашиша окончательно рассеялись, он обнаружил лежащий на лакированном столе черного дерева предмет, которого раньше здесь не было. Вероятно, решил он, его положили и тихо вышли, не смея тревожить его сны наяву.
    Это был продолговатый голубой конверт, источающий легкий аромат роз. Белых роз.
    Внезапно его охватило какое-то предчувствие, мрачное и вместе с тем сладостное. Он привык доверять своим инстинктам, предчувствиям, ощущениям, своей великолепной интуиции, которая никогда не подводила его и которой он был обязан практически всем, что имел. Но на этот раз она молчала, это было нечто совершенно другое, оно взывало к нему из глубин его существа, нечто древнее, как мир, почти мистическое предощущение неотвратимого, и он, словно во власти таинственных чар, желал устремиться навстречу неизвестности, что ждала его впереди, принять ее, принять без размышлений, без сомнений, раскрыть ей объятия, забыв обо всем, презрев опасность, таившуюся в ней, подобно тому, как мотылек, завороженный танцующими языками пламени, в предчувствии неизбежной гибели все же стремится проникнуть в самое сердце огня, чтобы найти свой конец в сверкающем водовороте боли и наслаждения.
    Внутри оказалась только визитная карточка. Визитная карточка из плотной матовой бумаги цвета слоновой кости со слегка скругленными углами.
    А на ней - имя.
    Гизела Сартори - Мейнвеаринг.
    Печально-серое небо низко нависло над поросшими желтоватой травой холмами, окутанными туманом, поднимающимся с болот. Черные силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне розовеющих облаков, подсвеченных лучами заходящего солнца. Дорога огибала озеро, над его зеленоватыми водами подобно жемчужной дымке вился туман.
    Флойд Мейнвеаринг откинулся на спинку комфортабельного кожаного сиденья. До сих пор пейзаж не производил на него особого впечатления, но едва он опустил стекло и запах дорогих сигар, кожи и виски сменился сладковатым странным ароматом каких-то поздних цветов, он ощутил магическое очарование этих мест. Казалось, они были перенесены сюда из прекрасной старинной легенды - невысокие, округлые холмы, плавно переходящие в низины, где туман сгущался и принимал очертания призрачных танцующих фигур.
    Здесь царила тишина, не нарушаемая ничем.
    Флойд почувствовал, что он не в силах следить за дорогой, и остановился, пораженный ощущением ускользающей реальности. Воображение его рождало фантастические образы : то смутные, то ослепительные. Ветер танцевал с призрачной тенью в небе над холмами, и на фоне этого неба ему виделось лицо в туманном ореоле, прекрасное и печальное.
    Он закрыл глаза, стремясь избавиться от видений, но перед его внутренним взором вставали те же картины.
  - Я схожу с ума, “ - сказал он себе, - Я определенно схожу с ума.
    Наконец ему удалось совладать с собой, и вернулись прежние ясность ума и четкость мышления, а вместе с ними и и его неизменный скептицизм, немедленно принявшийся разубеждать его в действительности происходившего.
  - Это просто испарения, поднимающиеся с болот, - пытался он себя уверить, - просто место такое. Влажный климат, болота, в низинах все гниет - вот и носится в воздухе всякая гадость…
    Наваждение исчезло. На западе таяло багряное сияние заката. Все вернулось на круги своя.
    И он продолжил свой путь, усилием воли упорно отгоняя мысли о представшем ему видении. Когда впечатления несколько поблекли, перестав быть живыми и яркими, он смог наконец задуматься о том, что привело его сюда, в этот заброшенный уголок, где время, казалось, перестало течь и за столетие не изменилось ничего.
    Когда автомобиль подъехал к воротам, уже темнело, в сгущающихся сумерках можно было различить лишь старинные каменные стены и изящную кованую решетку, а за ней подъездную аллею, окаймленную розовыми кустами и ведущую к парадному входу.
    Через несколько минут его взору предстал особняк - серое каменное строение, плод необузданной фантазии неведомого архитектора, удивительным образом сочетающий в себе изысканно-мрачное величие готики с изящной воздушностью, присущей классицизму. Как ни странно, это соединение несоединимого являло собой законченное целое и обладало своеобразным очарованием и оригинальностью. Вокруг здания расстилался зеленый бархат газонов, тут и там виднелись розовые кусты, а за ними в лиловатой пелене вечерних сумерек можно было видеть подстриженные в форме шаров и шпилей тисы и самшиты.
    Флойд поднялся по широким каменным ступеням парадного входа; тяжелая, с литыми бронзовыми накладками дверь поддалась с трудом, и он оказался в огромном слабо освещенном холле; светильники, стилизованные под старинные канделябры, не в силах были рассеять царивший там полумрак.
    Его провели в огромную просторную гостиную, расположенную на первом этаже и обставленную массивной старинной мебелью эбенового дерева. Здесь не было ни картин, ни ваз, ни фарфоровых статуэток на камине, ни лепнины на потолке - словом, никаких украшений, лишь пышные тяжелые складки кроваво-красных портьер и несколько мазков алого и золотого цветов, оттеняющих мрачную элегантность интерьера.
    Над камином бледного паросского мрамора висел портрет, написанный в странной аскетической манере: на темном, с неотчетливо выписанными деталями фоне выделялась фигура женщины, облаченной в атлас цвета маренго. Казалось, позади нее сгущались сумерки. Поблескивающий, похожий на застывший водопад атлас и скульптурные очертания плеч словно бы тонули в смутной глубокой тени фона. Свет падал только на ее лицо, должно быть, то был свет луны, притом необычно яркий, и в этом жемчужном сиянии восковая бледность ее лица казалась почти прозрачной.
    Его не оставляло ощущение того, что он уже видел это лицо прежде, много лет назад; тогда оно светилось восторгом, счастьем, оживлением, на портрете же точеные черты были словно затянуты дымкой, лишь глаза светились каким-то темным огнем, огромные, миндалевидной формы, со слегка приподнятыми к вискам уголками, они сверкали, точно звезды, казалось, их взгляд проникает в самую душу.
    В ее очаровании было нечто неземное: казалось, еще немного, и она без всяких усилий оторвется от земли, и ночь примет ее в свои объятия, и она отправится гулять по лунным лучам до тех пор, пока розовато-золотистые отблески рассвета не озарят прозрачные облака.
    Сожаление вдруг охватило его — сожаление о том, что могло бы стать реальностью, но никогда ею не станет, и вместе с тем он уже чувствовал, как глубоко внутри поднимается, словно волна, другое ощущение, накрывая собою страх, горечь и печаль — оно было новым, это ощущение, новым и в то же время удивительно знакомым — он испытывал это десятки, сотни раз и каждый раз, снова и снова находил в этом новые, неизведанные ранее наслаждения — удивительное, волшебное чувство, которое знает лишь тот, чьей второй натурой стал азарт, и риск, и удовольствие от прогулки по лезвию кинжала, тот, кто рожден с душою игрока, верный любовник изменчивой и своенравной богини удачи.
    Черный автомобиль, сверкающий лаком и хромом, ожидал Клер на площади возле здания вокзала. Поглощенная мыслями о том, что ей предстояло, Клер вначале не заметила его. Из задумчивости ее вывел негромкий вежливый голос.
  - Прошу прощения, вы мисс Мейнвеаринг ?
    Она обернулась и увидела бледного темноволосого человека в униформе шофера — темно - серой с серебром.
    Клер кивнула, улыбнувшись, но он не ответил ей улыбкой.
  - Леди Чанселлер ждет вас в машине.
    Она почти не помнила леди Чанселлер, но когда, оказавшись в отделанном бежевой кожей салоне, с интересом взглянула на нее, воспоминаний Клер хватило на то, чтобы понять : за все эти годы она нисколько не изменилась.
    Темные волосы леди Чанселлер были гладко причесаны и уложены сзади тяжелым элегантным узлом. Овал лица был безупречен, своим обликом она неуловимо напоминала мадонну с картин работы старых итальянских мастеров. Гладкое, словно бы лишенное возраста лицо хранило выражение спокойствия — трудно сказать, было ли это спокойствие свидетельством глубокой внутренней уравновешенности или же являло собой ледяную оболочку, под которой скрывались темные разрушительные страсти.
    Когда взгляд Клер встретился с серыми глазами леди Чанселлер, она отчего - то подумала, что эти глаза, должно быть, видели очень многое.
  - Через сорок минут мы будем уже там. - Голос ее был ровным и довольно музыкальным, ему только немного не хватало выразительности.
    Четверть часа прошли в молчании : по-видимому, леди Чанселлер ничуть не находила странным не сказать ни слова той, чьим опекуном она являлась и с кем не виделась вот уже шесть лет; что же касается Клер, то присутствие леди Чанселлер странным образом заставляло ее чувствовать себя неловко и скованно - и это было так со времен их первой встречи - так что заговорить самой представлялось ей невозможным.
    Пейзаж за окнами был довольно однообразным : холмы, цепью тянущиеся до самого горизонта, и темные молчаливые леса вдали.
  - Что ты хочешь знать ? - спросила леди Чанселлер столь внезапно, что Клер вздрогнула от неожиданности.
  - Правду, - сказала она. - Какой бы та ни была. Я хочу знать о них все. Я хочу почувствовать их.
  - Я уверена, такая возможность тебе еще представится.
    Автомобиль свернул на узкую дорогу, что извивалась меж холмов, словно змея в смертельной агонии.
    Вскоре показалась роща, темные деревья стояли точно стражи у ворот храма.
    Автомобиль остановился.
  - Это здесь, - произнесла леди Чанселлер, и Клер показалось, что в ее тоне прозвучало нечто торжественное. - Она умерла здесь.
    Здесь росли огромные старые деревья, мрачные и величественные, и, должно быть, оттого, что их кроны почти не пропускали солнечный свет, а также вследствие близости болота, здесь мог выжить один лишь мох, раскинувшийся по берегам озера подобно бархатному ковру, переливающемуся всеми оттенками от изумрудного до почти черного. Извивающиеся узловатые корни старых деревьев, покрытые зеленоватыми и серыми пятнами мха, тянулись к темной, с янтарными проблесками, воде, сквозь которую не видно было дна. Местами возле берега словно бы светились на фоне темно-зеленых плоских листьев мертвенно-белые цветы водяных лилий.
    Клер стояла неподвижно, захваченная ощущением ожидания, затаившегося здесь, среди бледных хрупких цветов и пахнущего прелью мха.
    В бледном свете умирающего дня, окутанное туманами, запахами гниловатой сырости, болотных трав и тины, с неуловимо вплетающимися тончайшими диссонирующими нитями цветочных ароматов, это место ждало чего-то в тревожном молчании, ждало уже много лет.
    Скоро ожиданию придет конец.
    Черно - белый бал начался.
    В убранных цветами гостиных они танцевали и пили вино из высоких хрустальных бокалов, пурпурное вино, темное как кровь, и золотистое вино, светлое, как утренняя роса, и зеленоватый пятнистый лик луны смотрел на них сверху, то появляясь, то исчезая в просветах меж клубившихся грозовых туч.
    Круг замкнулся в эту ночь благодаря Клер — впервые за двадцать лет присутствовали все, кто встретил здесь ту ночь.
    Был здесь и еще один человек — Флойд Мейнвеаринг, незваный гость, но это уже не имело значения.
    Час пробил. Обратного пути не было.
    Отдаленный раскат грома заставил Клер содрогнуться. Она ощутила смутную тревогу и неясное предчувствие, необъяснимый страх ледяной рукой сжал сердце.
    Графиня Корральдо взяла бокал с серебряного подноса проходившего мимо официанта. Вся эта история и ей действовала на нервы. Некоторое время она наблюдала за Клер, затем принялась разглядывать гостей. Лица их были скрыты под черными бархатными полумасками - это было единственным условием, упомянутым в приглашении, однако сейчас не составляло труда угадать, кто есть кто : и маски и костюмы вот уже двадцать лет оставались неизменными.
    Случайно ее взгляд упал на широкую мраморную лестницу, вернее, на площадку, где лестница разделялась и двумя пологими дугами поднималась к галерее.
    Бокал выпал из рук графини Корральдо и разбился, разлетевшись на мелкие осколки, сверкающие точно крошечные бриллианты.
    Она стояла неподвижно, и серебристый лунный свет, льющийся сквозь высокое стрельчатое окно, окружал ее тонкий силуэт туманным ореолом. Струящиеся складки зеленовато-серого шелка ниспадали до самого пола, волосы, черные, как беззвездная ночь, подобно грозовой туче окутывали плечи. Бархатная полумаска также была зеленой.
  - Тогда она тоже была в зеленом, - отрешенно подумала графиня Корральдо. - И это, конечно, было нарушением правил, правил, установленных ею же самой, но, впрочем, кто, как не она, всегда говорил, что правила создаются для того, чтобы их нарушать.
    Она сделала несколько шагов и начала медленно спускаться, шаги ее были бесшумными, а, возможно, это толстый персидский ковер делал их такими.
    Все еще находясь в каком-то странном оцепенении, графиня Корральдо все же заметила, что вокруг воцарилась тишина : все взгляды были обращены на женщину в зеленом, единственное слово трепетало на всех устах, не смея быть произнесенным, и это слово было именем.
    Грянул гром, и спустя мгновение огненные стрелы пронзили темное небо, и хлынул дождь, яростно - неистовый, словно тропический ливень. Грохот и вой грозы заглушал все звуки.
    Когда она сделала первый шаг по янтарно - золотистому паркету холла, не осталось никаких сомнений по поводу того, куда она направляется.
    Дэррилл Мейнвеаринг стоял почти в самом центре холла, недвижный, точно мраморное изваяние. В беспощадно ярком свете огромной хрустальной люстры была заметна мертвенная бледность, разлившаяся по его лицу. Как-то непроизвольно вокруг него образовалось пустое пространство.
    Он улыбался - то была улыбка человека, который видит счастливый сон. Он приблизился к ней и остановился, не смея протянуть руку и коснуться ее, словно сердце его сжималось в страхе, что прекрасное видение может исчезнуть или рассыпаться прахом.
  - Я ждал тебя, - сказал он.
    Несколько мгновений царила тишина, взгляды их, казалось, переплелись, точно стебли вьющихся роз.
  - Я знала это, - сказала она, и голос ее звучал словно далекая музыка. - Ты звал меня, звал неумолчно и долго, звал с такой силой и страстью, что я услышала твой голос за гранью вечности. Твоя любовь вернула мне жизнь, твоя любовь заставила забиться сердце, которое остановилось годы назад.
  - О да, годы, невероятно долгие годы... но я должен был знать...
  - Знать что, любовь моя ?
    Раскаты грома раздавались теперь уже над самым домом, но ее голос, оставаясь негромким и нежным, все же с легкостью перекрывал бурю. Отчетливо слышно было каждое слово.
  - Прежде чем последовать за тобою... я должен был знать, сможем ли мы встретиться когда - нибудь и где - нибудь... здесь или там... я не решался уйти без ответа, ведь будучи здесь я еще мог бы ждать, у меня еще было время, а там... там я был бы как слепой младенец, блуждающий в вечности, среди теней и туманов... Что ж, назови это малодушием - но я боялся... боялся , что не сумею найти тебя... или все же найду и потеряю снова, что ты забыла любовь и забыла меня, что в сердце твоем лишь холодные наслаждения высокого духа. Но ты вернулась - и теперь я знаю...
  - Да, - сказала она. - Теперь ты знаешь. Я ничего не забыла, ни одной минуты, да и не смогла бы ничего забыть — даже если бы хотела этого, - она рассмеялась, и смех ее был точно звон серебряных колокольчиков. - Ты в моей крови - хоть у меня нет больше крови. Ты вошел в мою плоть и мою душу, ты стал частью меня, также как и я - часть тебя... Звучит оркестр далеких миров, музыка, которую невозможно описать словами, ее нужно слышать - но я слышу лишь твой голос, я не могу даже умереть полностью без тебя - ведь с тобой остался кусочек моей живой души.
  - Теперь я могу уйти с тобой, - он попробовал прикоснуться к ней и ощутил живое тепло, память о котором согревала его все эти годы. - Мы отправимся в вечное путешествие, и ты получишь назад свой кусочек души - если захочешь его забрать.
    Она улыбнулась.
  - Можешь оставить его себе, а я сохраню твой.
  - Все очень просто, - продолжил он. - Всего лишь несколько капель из маленького флакона, что всегда со мной. Я хранил его специально для этого случая. Легкая смерть - а с тобой просто сладкий сон.
  - Ты так улыбаешься ... - сказала она.
  - Как ?
  - Безмятежно...
  - Я освобождаюсь... нет, это ты меня освобождаешь - так, должно быть, чувствует себя узник, когда отворяются двери тюрьмы, и в камеру проникают первые солнечные лучи. Это рассвет, Гизела - я уже вижу золотое сияние на востоке - это рассвет, что пришел после нашей ночи, и не имеет значения, что между ночью и утром пролегло двадцать лет - на самом деле их не было. Идем же. Здесь нет никого, кому я хотел бы сказать “ Прощай “.
  - Мы должны остановить это, - воскликнула Клер, собравшись наконец с силами, - ведь он говорил о яде.
    Дама в зеленом взглянула на нее так, словно видела впервые.
  - Почему люди считают, что смерть - это самое ужасное, что может с кем-то случиться ? Что это : страх или нежелание признавать иное?
  - Нельзя такое делать, - с прежней убежденностью произнесла Клер. Она не могла поверить, что эта женщина была когда - то ее матерью, пусть даже всего год. Казалось, все ее эмоции сконцентрированы на одном человеке, для остальных у нее не осталось ничего, кроме надменной снисходительности.
  - Это судьба и любовь, - сказал кто- то. - Я тоже любил когда - то. Мы были вместе едва ли больше недели, но я отдал бы двадцать лет жизни хотя бы за один из этих дней...
  - Но это грешно. Это против Божьей воли. - Голос, произнесший эти слова, показался графине Корральдо странно знакомым. Лишь спустя несколько секунд она с удивлением поняла, что он принадлежал ей .
  - О нет, - возразила та, что явилась из небытия. - Нет бога кроме любви, ибо она делает нас богами.
    И она взяла его за руку, как в далекие дни, и через несколько мгновений двустворчатые двери гостиной закрылись за ними.
    Грозу унесло восточным ветром. В открытое окно тянуло свежестью, перламутровый диск луны сиял в ночном небе. Дэррилл Мейнвеаринг обрел наконец любовь и покой.
    Когда его глаза уже ничего больше не могли видеть, она покинула его. Распахнув створки французского окна, она вышла в пронизанную серебряными нитями ночь, складки одежд летели за ней подобно призрачным крыльям.
    Ветер донес до нее еле слышные слова, казалось, сама ночь прошептала их:
  - Я здесь, Гизела.
    Она обернулась, тень улыбки скользнула по ее губам. Неподалеку во тьме мерцал красноватый огонек.
    Флойд Мейнвеаринг ждал ее.