Снег тихо заметал ее следы. Лес не
хотел, чтобы кто-то снова потревожил ее
израненную память. Она уже начала забывать все,
что назойливые воспоминания пытались
разбередить в ней. В ней уже мало осталось от
женщины, и многое начиналось от волчицы. Ей уже
были чужды переживания, страдания и боль души
людей. Она уже не отождествляла себя с ними. Она
уже не была человеком. Она нашла свое пристанище
на этой земле. У нее было две дороги — умереть или
стать такой, какой она стала теперь. Она уже
многое из прошлого не помнила и не понимала,
многое уже стерлось из ее памяти и потеряло
важность и значение…
Она бежала и ловила на язык озорные
снежинки, с восторгом вдыхая пьянящий аромат
леса и притаившегося где-то под снегом молодого
зайца.
А одинокая мятущаяся фигурка в лесу,
что искала ее след, все бродила в изнеможении,
пока в конце концов не вышла из леса.
Мужчина, опустившись на поваленный
ствол, укутал шарфом, на котором красовалась
монограмма, вышитая искусно и тонко, горло,
охрипшее от призывных криков, убрал с лица
длинные волосы, превратившиеся в сосульки, и
закурил, глядя на простиравшиеся под ним огоньки
городка.
Он не хотел видеть их, зная, что ему
нужно возвращаться к ним, и он перевел взгляд на
стоящий перед ним безмолвной стеной лес. Он с
тоской смотрел во тьму, пытаясь все еще
разглядеть темную стрелу меж дерев, умчавшуюся
от него, но лес свято хранил свои тайны.
Мужчина замерз, его сапоги имели
жалкий вид и он понимал, что простуды не избежать,
но он не знал, что только что он избежал участи
быть растерзанным волчицей, с тоской смотревшей
на него сквозь ветви, и только ее остатки
воспоминаний, что она когда-то любила этого
продрогшего и страдающего человека, не дали ей
пустить в ход клыки, чтобы отомстить последнему,
кто был повинен в том, что она стала такой, какой
ее принял лес, укрывший собой еще одну мятущуюся
душу.
Он знал, кем она стала, он видел, и он
знал и видел, кто был повинен в этом. И он знал, что
был виновен в этом не меньше остальных. Одного он
не знал — как ему теперь жить?
Он со вздохом выбил трубку, сунул ее
в карман, укутался, как мог, и побрел вниз,
навстречу огням городка, где его больше никто не
ждал. Он шел домой, туда, откуда он пришел, он шел в
свой мир, мир жестокости и цинизма. Единственным
лучиком была она. Но ее нет теперь и он сам во всем
виноват. Но теперь уже ничего не изменить. Он мог
быть счастлив уже тем, что она жива где-то, пусть
даже и не той, что он знал раньше.
Он уходил в свой мир побитым и
наученным многому, чего он раньше не понимал,
принимая свой мир единственно правильным и
совершенным. Она научила его, что бывает иначе. И
только теперь он понял ее — слишком поздно, чтобы
это помогло ему.
А она… Она, верившая всем подряд,
искавшая счастье там, где царит ложь, ушла туда,
куда не дано уйти смертным людям, ушла в новый, но
теперь свой мир, где все совершенно и девственно
чисто, потому что там царило одиночество. Вечное
и неизбывное, но никогда не предающее и никогда
не лгущее.
Она уходила из его мира, наученная
людьми быть злой, наученная ненавидеть и мстить,
чего она не знала и не умела раньше. Она боялась
остаться в этом цинизме, но судьба распорядилась
иначе. Она стала совершенным существом, потому
что так природа создала их, и ее злость имела
право на существование. И судьба дала ей право не
задумываться о своей злости и о причинах ее. Она
дала ей свободу, эту изумительную красоту ночи,
она подарила ей счастье уйти в иной, совершенный
мир, с другими, более справедливыми законами, она
была младенцем, постигающим его, с восторгом и
упоением первооткрывателя.
Теперь она уходила навсегда в
небытие, чтобы когда-нибудь в иной жизни
вернуться в этот презренный мир для того, чтобы
снова возвести себя на костер во имя
единственного божества, имя которому — Любовь.
Она снова и снова принесет себя в
жертву, и не важно, кем она будет, какое имя будет
носить, и снова и снова она будет пытаться
доказать людям, что бывает иначе, что бывает
любовь, преданность, верность,
самопожертвование, и снова и снова им это будет
ни к чему.
И снова она будет уходить, преданная
всеми, чтобы вновь, как птица Феникс, восставать
из пепла. Восставать только ради того, чтобы
вновь попасть на костер. Но никогда она не найдет
покоя и пристанища, потому что люди боятся таких
чувств, они боятся увлечься ими, они не хотят,
чтобы их привычный мирок был поднят вверх дном от
водопада переживаний и страстей… И снова и
снова, чтобы сохранить свой никому не нужный
покой, будут предавать ее огню.
И всю жизнь над нею будут, как два
божьих глаза, щуриться две звезды, определяющие
ее горькую судьбу, имя им — Алголь и Бетельгейзе.
И все жизни ее будут, как один сплошной
несчастный случай, но она все равно наперекор
всем звездам будет искать свое счастье и верить,
что однажды случится чудо, которое перевернет
всю ее жизнь. И хотя она знает — уж ей-то не знать!
— что чудес на свете не бывает, она все равно
верит и ждет, и будет верить и ждать, хотя бы ради
того, что однажды кто-то тоже захочет поверить,
что в жизни не все так уж плохо и счастье придет
однажды.
