Глава 10

    Костер догорал.
  - Гордон, подбросьте хвороста! — подал голос Джулиус. Все сидели, задумчиво глядя в огонь. Вторую неделю алая роза под предводительством лорда Карнарвона осаждала крепость графства Нортумберленд в Уоркуорте, и не могла выкурить оттуда графа Марстена и четверых его доблестных сыновей и троих братьев. В эту ночь была передышка.
    Наступил уже 1485 год, пора, когда бои затихали и развязывались все реже и реже. Трон под Ричардом III начинал пока не сильно, но ощутимо подрагивать, ходили слухи, будто кто-то из Тюдоров хочет взять власть, то ли есть незаконнорожденный сын Генриха IV Ланкастера, который тоже мог бы возглавить Англию и опять вернуть престол алой розе, тем самым развязав новую распрю. Этим и воспользовался герцог Карнарвонский, решив нанести удар северным графствам. И вот теперь, устроившись в снегу у костров, лагерь стоял под стенами Уоркуорта. Где-то изредка раздавался рев осадных пушек.
  - Дориан, спойте нам что-нибудь шотландское! — попросил Гордон. Дорэн как-то раз осмелилась спеть на одном из привалов еще осенью и ее голос, низкий, грудной, задушевный, который мог сойти за мальчишеский, столь полюбился и молодым и бывалым воинам, что теперь ни один привал у костра не обходился без песен любимца-менестреля Дориана Стренджера. Дорэн знала множество шотландских песен — ее няня была родом из Эдинбурга — поэтому ей было столь легко сойти за шотландского мальчика.
  - Хорошо, я спою вам мою любимую песню, которую я не пел вам никогда. Это не баллада и не военная песня. Это песнь-легенда. Легенда о великой любви, которую не разобьет даже смерть. Няня пела мне ее в детстве. Это послание измученной души колдуна Рогервика, влюбленного в дочь короля Ровену, которая его не замечала. Он не желал наложить на нее чары, чтобы она полюбила его. Он просто обожал ее в надежде на взаимность. Он воевал за короля, лишь бы она бросила на него мимолетный взгляд. Он жил ею, а когда ее отравили, ибо после смерти отца она одна унаследовала трон, Рогервик, теряя сознание от усталости, семь дней и ночей выхаживал ее, ни на минуту не вздремнув. А когда Ровена пришла в себя, он исчез, не желая наград. А через несколько дней ей донесли на него, что он занимается ведовством и Ровена, как королева, велела сжечь его на костре у дворца и никто не сказал, и он сам не сказал, что лишь ему она обязана жизнью, ибо он, как ангел-хранитель, был всегда подле нее. И молодой двадцатипятилетний колдун Рогервик был сожжен в Холируде, под окном Ровены в день своего рождения. А потом бродячий менестрель исполнил вот эту песню королеве Ровене, а в конце объяснил, о ком она. Ровена была в глубоком горе, узнав про любовь колдуна, которого она своими руками отправила на тот свет, и пыталась убить себя — но ни один способ не дал ей избавления, ибо в миг смерти Рогервик наложил на нее заклятье, что никакая беда, никакое смертоносное оружие или яд, или случайность не коснутся ее. Он любил ее и тогда, когда языки пламени лизали его ноги, и знал, что когда он умрет, никто не сможет защитить ее. Он сделал ее неуязвимой для смерти. Но она, страстно желая ее, как избавления от страшной вины, сошла с ума и умерла дряхлой старухой в одной их темниц Холируда, резиденции королей в Эдинбурге, где была заточена. Этой песне уже много-много лет. Послушайте ее.
    И Дорэн запела, ничем себе не аккомпанируя — правая рука ее была ранена в одной из стычек. Эту прекрасную и мелодичную песню со второго куплета подхватили Гордон на мандолине и Элиот на свирели, и второй куплет заставил бывалых воинов содрогнуться в душе из-за печали, нахлынувшей на них от восхитительной мелодии.
    А Дорэн пела:

    Я на тебя взирал, когда наш враг шел мимо,
    Готов его сразить иль пасть с тобой в крови,
    И если б пробил час — делить с тобой, любимой,
    Все, верность сохранив свободе и любви.

    Землетрясенье шло и стены сотрясало,
    И все как от вина качалось предо мной.
    Кого я так искал среди пустого зала?
    Тебя. Кому спасал я жизнь? Тебе одной.

    Я взор свой устремлял в больной и мутный взор твой,
    И ложе уступил и бденьем истомлен.
    Прильнул к ногам, готов земле отдаться мертвой,
    Когда б ты перешла так рано в смертный сон.

    И судорожный вздох спирало мне страданье,
    Уж погасала мысль, уже язык немел,
    Тебе, тебе даря последнее дыханье,
    Ах, чаще, чем должно, мой дух к тебе летел.

    О, многое прошло, но ты не полюбила.
    Ты не полюбишь, нет. Всегда вольна любовь.
    Я не виню тебя, но мне судьба судила
    Преступно, без надежд — любить все вновь и вновь.

    Дорэн пела, предаваясь чудной, полной печали и неизъяснимого счастья любви, пусть безответной, тихой грусти и страдания, мелодии любимой песни, слова которой по воле судьбы как нельзя более подходили к ее состоянию души, и пристально смотрела в глаза Рэдфорну, вряд ли отдавая себе в этом отчет. А Рэдфорн не мог отвести взгляд от этих сумасшедших, темных глаз друга и мурашки бежали по его телу. Он никогда еще не видел глаза друга такими. Страшные слова несчастного колдуна всколыхнули его душу, капая на нее, как расплавленное олово, словно Рогервик через столетья взглянул ему в глаза глазами друга и тронул чуткими пальцами больную струну одиночества в его сердце, полном непонятно откуда взявшейся тоски. Все, что он искал в жизни, ускользало. Все, что находил бриллиантом, тускло мерцало битым стеклом на ладони. Мечты удалялись все дальше, а любовь, за которую он принимал каждое новое увлечение, исчезала, оставив на губах привкус слез. Нет, воины не плачут. Плачут их души, раненные куда сильнее их тел. И кто отличит соль слез от соли крови и пота? Только тот, кто ощущал их на своих губах в горе и в бою.
    Когда Дориан закончил петь, Рэдфорн понял, что никогда не любил по-настоящему, хотя смертельно желал этого. Но глаза Дориана словно говорили ему, что все придет, обязательно придет, и что Дориан знает, когда, где и кто пересечет его судьбу, чтобы стать его судьбою. Некая мудрость, таящаяся в глубине глаз Дориана, заставила Рэдфорна подумать: “Что ты знаешь, мальчик? Я вижу, что ты что-то знаешь. Открой же и мне эту тайну! Ты знаешь ответ, ибо почему ты так смотришь, будто побывал за чертой смерти?”. Но его размышления прервал звук боевого рожка, объявившего тревогу. Он вскочил с земли, а Дориан уже мчался на левый фланг. Хоть правая рука его и была на перевязи, он старался отбиваться левой и иногда это даже получалось. Этот дьяволенок ни черта не боялся и лез в самую гущу битвы, даже будучи не в состоянии защищаться, не то что нападать. И вдруг Рэдфорн подумал: “А не ищешь ли ты смерти, веселый, удачливый и влюбленный менестрель? Сам ищешь, коли она не хочет тебя? Что ты за тайна, мальчик? Что движет тобой — неужели лишь жажда опасности? Что есть твоя душа и сам ты?”.
    Рэдфорн услышал зов Джулиуса и помчался на правый фланг. Рев пушек стал доноситься все чаще.
    Дорэн захватывал сам процесс битвы: отбиваясь и нахально пытаясь нападать левой рукой, она успевала наблюдать, как люди сражались и как оскал ненависти переходил в оскал смерти или страха, торжествующая ухмылка в молитвенно возведенные к небу глаза, хладнокровие в радость или ужас. Брань и крики, молитвы и стоны не особенно трогали Господа Бога, может быть, он даже наслаждался ими. Он не хотел помогать грешникам, призвание жизни которых — убивать в честном бою, лицом к лицу. Он привык метать молнии исподтишка, сметая с лица земли изнуренных ангелов-отступников. Дорэн не хотела его поддержки и лезла в самое пекло. Но другие боги, улыбаясь, смотрели на нее и ниспосылали ей сумасшедшую удачу. Бедный христианский бог! Что мог он с этим поделать! Разве что нанести предательский удар, слегка ранив руку бедной девочке? Но это ее не волновало. Пока ее голова не рассталась с плечами, она будет испытывать терпение бога, который, к его сожалению, был не более вреден для нее, чем злобная оса, обиженная судьбой. И она гоняла эту осу мечом, зажатым в левой руке, плюя ему в лицо и целуя смерть прямо в губы.
    Битва была недолгой и Уоркуорт был взят.

***

  - Дориан, Дориан! Черт возьми, ну хоть он-то жив?! Дориан! — раздался голос в общем шуме. Воины занимали крепость на ночлег, занося раненых в тепло.
  - Гвендолин?! — раздался полувыдох-полуответ над ухом Рэнфольда. Гвендолин вздрогнул, обернувшись, и свет его факела выхватил из тьмы усталое лицо Дориана с темными кругами под глазами.
  - О, мой бог! Вы живы! Я вас уже с час ищу! Идемте, мы уже заняли себе комнаты! Нам всем нужен отдых! Где же вы пропадали?
    Дориан пожал плечами — он не мог объяснить, что смотрел, как хоронят мертвых. Он не мог объяснить этого, но погибшие воины, уходящие в мир иной, заслуживали почтения и скорби. И Дорэн не знала, почему ей всегда так хочется стоять и наблюдать погребение, прощаясь даже с незнакомыми людьми, желая им удачи там, где уже никто не поможет.
  - Вы знаете, Ричард Гизборн убит, и Чарльз Даннингтон тоже и... еще человек семь. Но вы, похоже, в рубашке родились! На вашем фланге творилось что-то невообразимое!
  - Да, идемте выпьем по “хохлатой курице” и отдохнем! — ответил Дориан. Он почти не пил никогда, а если и пил, то лишь немного вина, и о том, чтобы осушить всю бутыль бордосского и речи быть не могло. Гвендолин хлопнул его по плечу и рассмеялся.
    Когда они входили в коридор крыла, в котором они занимали комнаты, навстречу им попался Сайрус Голдберг.
  - Господа, вы слышали, много ли наших полегло? — спросил он.
  - Человек семь, — ответил Гвендолин.
  - Мне жаль, но я только что слышал, что будто бы Рэдфорн тоже среди них...
  - Что?!! — вскричал Гвендолин.
  - Как, вы не знали? О, нет, не люблю быть вестником смерти. Прошу прощения, мне, правда, очень жаль! — Сайрус тот час же отдал честь и боком по стене обойдя их, спустился вниз.
  - Боже, Рэдфорн! — прошептал Гвендолин и оглянулся на Дориана. Тот стоял спокойный и холодный, точно мраморное изваяние, но глаза его были обращены в ад и горели пламенем, отраженным в зеркале преисподней.
  - Я так и знала, что однажды это случится. Я надеялась, что этого не будет, — тихо проговорил юный воин. Гвендолин в изумлении поднял глаза на друга, но тот уже шагал вперед, да не шагал, а брел, опустив плечи и руки. Гвендолин нагнал Дориана и чуть подтолкнул к двери одной из комнат, открывая подряд все двери занятых ими апартаментов, разыскивая, где могли остановиться их друзья. Они были в комнате, которую заняли для Рэдфорна. Гвендолин и Дориан вошли и глазам их открылись Джулиус, Элиот и Гордон, сидящие у постели, на которой покоился Рэдфорн. Джулиус помогал Гордону перевязывать раненую руку. Рядом валялись окровавленные повязки и Гвендолин понял, что пока он ходил, его раненый друг умер и все их ухищрения с повязками ни к чему не привели.
    Дориан, не говоря ни слова, подошел к постели, уронив на ходу плащ, медленно снимая шлем и нагрудники, все доспехи, выпростав волосы, и сел на пол около кровати в изголовье, взял за руку, за еще теплую руку Рэдфорна и сказал тихим, нежным и грустным голосом, так не похожим на его прежний:
  - Я пришла, чтобы умереть подле тебя. Если ты умер, мне не за чем жить здесь. Ты был моей жизнью, моим дыханием. Тебя отняли у меня. Что я без дыхания? Что день без ночи? Что счастье без горя? Что смерть без жизни? Что жизнь без любви, без тебя? Рэдфорн, любимый, ты брал меня с собой везде и всюду, возьми же меня с собой и теперь. Возьми с собой туда, куда уходят в одиночестве. Я хочу и там сопровождать тебя, быть рядом. Просто быть рядом. Сейчас только один раз в бою мы расстались с тобой и вот ты ушел. Любовь моя пойдет за тобой. Я пришла, чтобы умереть подле тебя!
    Дорэн приклонила голову к руке и, поцеловав ее, прижалась к ней щекой, и слезы беззвучно покатились по ее щекам, обжигая ничего не чувствующую руку Рэдфорна.
  - Пророчество! Соединимся на том свете, вот что имел он в виду, — прошептала Дорэн и закрыла глаза, словно приготовилась умереть и ждет этой минуты, как избавления от всех страданий, что ей пришлось вынести.
  - Боже мой! — выдохнул Джулиус.
  - Он... это женщина... — вытаращил глаза Элиот.
  - Ничего не понимаю, это что, розыгрыш? — тупо спросил Гвендолин, не веря своим глазам и ушам.
  - Тс-с-с! — прошептал побледневший Гордон, прижав палец к губам, — выйдите и никому ни слова!
    Они все вышли.
  - Гордон, объясните, если вы хоть что-то понимаете! — спросил Джулиус.
  - Да. Я понимаю. Господа, я узнал эту леди. И вот, о чем я хочу просить вас: согласны ли вы молчать о том, что вы сейчас узнаете?
  - Конечно, Гордон! — ответил Джулиус.
  - Это опасно, но я — клянусь! — добавил Гвендолин.
  - Это был наш друг во всем. В жизни всякое бывает. Если только она не ведьма, даю слово дворянина, — сказал Элиот.
  - Нет, она не ведьма. Все гораздо проще, господа, — ответил Гордон, — эта леди — графиня Дорэн Грэфолк. Она принадлежит к белой розе. А из того, что мы только что узнали, я сделал вывод, что она любит Рэдфорна.  Этот вывод мог сделать любой из вас.
    Мужчины переглянулись. Джулиус кивнул. Гордон продолжил:
  - Мне кажется, все объясняется этим. Она из белой розы и у нее нет возможности любить того, кого любишь. Минутку, друзья, — остановил он пытавшихся что-то сказать мужчин, — я закончу и вы сможете сказать все, что захотите. Да, я ничуть не осуждаю ее. Я преклоняюсь перед этой женщиной. Ради своей любви, ради того, чтобы быть рядом с любимым она пошла на это. Могли вы хоть раз упрекнуть ее, как друга, в трусости? Подлости? Лицемерии? Нет! Это был настоящий друг. Так в чем же вина, что этот верный и отважный друг оказался женщиной? Женщиной, страдающей от безответной любви? Я все сказал. И помните: вы дали слово. Вы дали обет молчания.
    Гордон замолк. Первым нарушил тягостное молчание Джулиус:
  - Она из белой розы. Мне бы не хотелось, чтобы рядом с моим братом оказалась женщина из вражеского стана.
  - Но она была плечом к плечу с нами во всех стычках со своими белыми! — возразил Элиот.
  - Ее могут засудить за ношение мужской одежды! Сжечь, как ведьму, — вновь сказал Джулиус.
  - Но ведь никто о ней ничего не выдаст? — спросил, вернее утвердил Гвендолин.
  - Да, — ответил Джулиус, — и пусть она сама решает, что ей дальше делать. Я хочу сказать, что, может быть, я даже смог бы гордиться, что моего брата нашла такая сказочная любовь!
  - Захочет ли она теперь остаться или исчезнет, вернувшись домой? — спросил Элиот.
  - Если она останется, я буду рад. Жаль только, что мы теперь не сможем чувствовать себя так свободно с нею рядом как прежде, ведь она — леди. А с этим может что-то измениться в наших отношениях, исчезнет то чувство доверительности.
  - Не думаю. Ведь доверительность не измеряется рассказыванием пошлых анекдотов и обсуждением женских прелестей. Если она захочет остаться, на людях она будет по-прежнему Дорианом. А наедине с нею мы будем вести себя, как подобает вести себя с дамой ее положения, соответственно ее титулу, — ответил Джулиус.
  - Но она, наверное, теперь не захочет остаться! Она ведь здесь была лишь ради Рэдфорна, — сказал Гвендолин.
  - Да, но что изменилось? — спросил Гордон, — Рэдфорну нужен уход, а я знаю, что лучше, чем ласковые руки и нежные слова любящей женщины лекарства нет!
  - Как уход? — поразился Гвендолин, — Сайрус Голдберг сказал... Ведь Рэдфорн погиб, не так ли?
  - Интересно! Сайрус перепутал все на свете! Как он только не перепутал, где его имя, а где фамилия! Рэдфорн жив, но очень серьезно ранен. И когда падал с коня, расшиб голову. Но все это, я надеюсь, можно вылечить! — сказал Гордон.
  - О, господи, как я рад! — вздохнул с облегчением Гвендолин, но боже! Ведь она-то уверена, что он мертв! Она может что-нибудь сделать с собой!
  - А вот это я возьму на себя! — сказал Гордон и проскользнул в дверь.
    Дорэн сидела там же, сжимая руку Рэдфорна и иногда целуя ее. Она вздыхала так тяжело, словно никак не могла вдохнуть смерть в себя, что Гордон, услышав вздох, чуть не расплакался. Он осторожно подошел к ней, опустил руку на плечо и сказал:
  - Леди Дорэн! — она никак не отреагировала. Гордон опустился рядом и мягко сказал:
  - Дорэн! Рэдфорн жив! Взгляните сами, если не верите!
    Дорэн подняла на него глаза, полные слез:
  - Не лгите, друг мой. Очень больно будет потом узнать правду!
  - Я не лгу, миледи и никогда еще никто не смог упрекнуть меня в этом! Взгляните — видите, вот жилка бьется? Вот-вот, грудь поднимается и опускается при дыхании. И сердце-то наверняка бьется! Мертвые себя так не ведут, им это не прилично! Вы так убиты горем, что не заметили, что слезы ваши напрасны! Что скажете, леди Дорэн?
  - Жив? Значит это все не правда? Значит...
    Дорэн вскочила, прижала ухо к груди Рэдфорна — сердце действительно билось. Оно билось устало и тихо, но все же оно жило. Дыхание было слабым, словно украдкой, но все же могло приподнимать и опускать его грудь.
  - Ты все-таки не покинул меня! И я тебя не покину! Я вылечу твои раны, пусть даже ценой собственной крови и плоти! Любимый мой!
    Дорэн склонилась и нежно поцеловала побледневшие уста Рэдфорна. Потом она повернулась к Гордону и не выдержала, сломалась, расплакавшись тихо и жалобно, как несчастный ребенок. Гордон, отбросив все приличия, обнял ее, погладив по голове, и сказал:
  - Все будет хорошо. Мы не выдадим вас. Можете на нас рассчитывать и впредь и знать, что вернее друзей, чем мы, у вас нет. Все будет хорошо!

К содержанию    Глава 11

..