- Ты слышишь музыку трав? - спросила она.
- Нет, - коротко и чуть более резко, чем
нужно, отвечаю я.
Мне не хочется сейчас развивать эту
тему.
- Нет, правда?
Я с шумом выдыхаю через губы.
Ладно, вспоминаю народную мудрость,
перед смертью не надышишься. И тут же продолжаю
ее логически: а перед расставанием не
налюбуешься. И медленно открываю глаза.
Такой она мне тоже нравится. В розовых
лучах зарождающегося рассвета, когда кажется,
что Солнце поднимается прямо из ее светлых волос,
обнимая голову теплым, искрящимся нимбом.
Она лежит на животе, лицом ко мне,
подложив под голову левую руку и слегка
покачивая согнутыми в коленях ногами. Глаза ее
улыбаются, левый уголок губ слегка опущен вниз,
демонстрируя мне ее недоверие.
- Нет, правда? - повторяет она.
- Правда, - я отвечаю своим
"специальным" голосом: спокойным и
вкрадчивым, не оставляющим сомнений в
серьезности сказанного.
- Ну послушай... - она удивлена и все еще
думает, что я просто ее не понимаю. - Ну ладно бы
еще ночную песню цветка. Это можно понять. Она
действительно очень тонкая, а закрытые лепестки
создают сильный фон, который мешает. Я и сама
иногда не столько воспринимаю ее, сколько
домысливаю. Но музыка трав... Она же такая...
явная.
- Увы мне, - со вздохом, в котором больше
воздуха и шума, чем искренности, отвечаю я. - Я не
слышу музыку трав. Не могу слышать, - и тут же
пытаюсь пошутить. - Зато мне очень нравится
музыка, которую создал Лист.
- Лист? - удивленно переспрашивает она и
перекатывается на бок, отчего мои глаза
удостаиваются почетного права лицезреть ее
небольшие и упругие - как имена Сургов и Лургов -
груди. Особенно левую, крохотный сосок которой
недоверчиво смотрит на меня. - Какой лист? - она
пытается сосредоточиться. - Звуки,
создаваемые листьями, в большинстве своем лишены
какой бы то ни было музыкальности. Хаотическое
нагромождение нот и их оттенков. Брр... - она
передергивает плечами. - Исключение составляют
только листья дуба, за счет их специфической
формы. И то только на слух очень редкого ценителя.
Или ты имеешь в виду композиции, в которых листья
выполняют второстепенную, пассивную функцию?
Скажем, писк улитки, поедающей листок салата. Ты
про это говорил?
- Забудь, - советую я. - Просто неудачно
пошутил. Я имел в виду музыку, которую написал
Лист. Ференц Лист, земной композитор. Извини,
ты вряд ли могла о нем слышать.
- Нет, я...
Мне не нужно закрывать глаза, чтобы
почувствовать ее неловкость. Плавно
передающуюся мне.
Чтобы только ее как-то скрыть,
спрашиваю:
- Расскажи мне про музыку трав. Какая
она?
- Разве про это расскажешь? - она сразу
успокаивается. - Это каждый должен услышать сам, -
и вновь переходит в наступление. - Ну не может
же быть, чтобы ты совсем ничего не слышал! Может,
ты все-таки чуть-чуть слышишь?
- Не-а, - моя рука медленно путешествует
вверх по ее ноге, с сомнением останавливается на
коленке.
- Я не верю. Подумай! Может ты слышишь
музыку трав, только не осознаешь, что это? Может
быть, тебе кажется, что она звучит только в твоем
сознании?
- Ну... вряд ли. Хотя...
- Попробуй!
- Пробую, - послушно отвечаю я и склоняю
голову вниз, к самой траве, делая вид, что
сосредоточенно прислушиваюсь. - Не-а, ничего! - я
обращаю к земле другое ухо.
- Глупый! - смеется она. - Она же сейчас
молчит.
- А когда же начнется музыка? -
спрашиваю я, все еще не выпрямляясь.
- Например, когда подует ветерок. Или
когда Солнце выходит из-за облака и его лучи... Но
это так, отдельный звук. Вот когда ветер...
- Ты предлагаешь мне сидеть здесь в
такой позе и ждать, пока не подует ветер? - мне
очень хочется ее развеселить.
- Зачем? Я сыграю тебе сама.
- Ты сыграешь мне? На траве?
Она подгибает ноги и садится. Капли
росы янтарными брызгами блестят на ее коже. Вот
только где вы видели голубой янтарь?
Сначала она легонько трогает
отдельные травинки пальцами, как бы настраивая
инструмент перед игрой. Непонятно только, что
в данном случае является инструментом - рука или
трава. Процесс продолжается какое-то время, затем
она замирает, явно удовлетворенная. Ладонь ее
неподвижно распростерта в нескольких
сантиметрах над поверхностью травы.
- Ну, ты готов? - спрашивает она,
почему-то чуть слышным шепотом.
Я молча киваю.
Она слегка встряхивает кистью правой
руки и начинает "играть". Сначала - только
пальцами, дотрагиваясь до травинок на
определенной высоте от основания, с различной
степенью силы, а точнее - слабости. Затем в
действие вступают кисти рук, она проводит по
поверхности травяного покрова, едва касаясь,
поочередно то ладонью, то ее тыльной стороной.
Огонь любви и огромного наслаждения
заставляет светиться ее глаза. На меня она даже
не смотрит, с головою уйдя в музыку. Ее музыку.
Музыку травы.
Она наклоняет голову к земле, опираясь
сейчас на колени и левую руку. Ее длинные светлые
волосы спокойным водопадом струятся по траве,
добавляя в звучащую музыку новую мелодию.
Она стоит так некоторое время, с
закрытыми глазами, раскачиваясь из стороны в
сторону. Затем на несколько секунд замирает и...
распластывается по земле всем телом, выпрямляясь
в полный рост. Начинает кататься по траве,
одновременно выгибаясь как змея и не прекращая
ни на миг работу пальцев, перебирающих травинку
за травинкой, словно струны невидимой арфы. Глаза
все еще закрыты. Верхняя губа закушена чуть не до
крови.
Она совершает еще несколько резких и,
вместе с тем, каких-то округлых движений и
замирает, обессиленная.
Долгое время просто лежит на спине.
Молча, только грудь ее поднимается и опадает в
такт дыханию. Быстрому и глубокому, но
постепенно успокаивающемуся.
Она открывает глаза и
возбужденно-просительно смотрит на меня.
Господи, если б я мог...
Как бы я хотел хоть что-нибудь
услышать!
Хотя бы одну ноту из ее удивительной
музыки...
- Неплохо, - делаю смешные глаза. - Это
что-то из Шуберта, да? - и сам себе киваю. - Ну
конечно из Шуберта, я сразу узнал! Особенно вот
это место: "Та-да-да-дамммм"! - и я провожу
ладонью по траве, пародируя ее движения и отрывая
травинку на финальном "дамммм".
Она морщится как от боли. Нет - две
горизонтальных морщинки на лбу, крепко сжатые
скулы - скорее как от звука режущего слух. Так
морщился бы я, если бы кто-нибудь рядом со мной
провел ножом по стеклянной поверхности.
Видимо, пародия оказалась жалкой.
- Что, совсем ничего? - безнадежно
спрашивает она.
- Ни единого звука, - честно признаюсь
я...
...Мы молчим уже минут двадцать. Два
раза она набирала воздуха, чтобы заговорить, на
лице ее явственно проступала решимость, но
ничего не происходило.
Я смотрел на нее, то открывая, то
закрывая глаза, видел все терзающие ее чувства.
Чуть прищуренные глаза - грусть. Опущенная левая
бровь - неуверенность. Изогнутые плавной буквой S
губы - ощущение неизбежности.
В каком-то виде отголоски этих чувств я
видел в ней еще три встречи тому назад. Просто
сейчас они, похоже, достигли своей "точки
кипения".
И это хорошо.
Я искренне хотел бы помочь ей выйти их
этого положения, но не мог. Она должна все сделать
сама. Чтобы потом быть уверенной, что инициатива
исходила именно от нее.
Она в третий раз делает глубокий вдох и
начинает:
- Ты знаешь... Мне кажется, будет лучше,
если больше не будем встречаться. У нас ведь все
равно нет будущего. Если не сейчас, то через месяц
точно...
- Хорошо, - на самом деле я не испытываю
чувств, которые изображаю. Просто я должен
подыграть ей. - Раз ты все уже решила за нас
обоих...
- Не говори так! - она пододвигается
ближе, начинает гладить мою ладонь в
неосознанном желании поделиться своей последней
нежностью. - Ты же знаешь, как я к тебе отношусь.
Просто я не могу так. Ты же видел, я пробовала... -
замолкает, утыкаясь лицом в мою грудь. Лицом, на
котором через несколько секунд оставят свой след
первые слезы. - Я не знаю, что говорить...
- Ничего не нужно говорить, - успокаиваю
я, в последний раз гладя ее волосы. - Ничего. Ты
поступаешь правильно. За меня не волнуйся.
Переживу.
Я усмехаюсь. Это удается мне даже
легче, чем я думал.
- Да, и последняя просьба... Можно? -
спрашиваю.
Она вопросительно смотрит мне в глаза.
- Когда будешь уходить - не одевайся,
ладно? Хочу запомнить...
Она улыбается сквозь слезы, еще раз
дотрагивается до меня и резко поднимается с
земли...
... Уходя, она не разу не оглянулась.
И хорошо. Пусть я скорее забуду твое
лицо.
Но я навсегда запомню тебя такой:
Тонкие руки.
Узкие, хрупкие плечи.
Почти полностью скрытые водопадом
длинных прямых волос.
Талия, которую можно обхватить двумя
ладонями.
Да что там!.. Которую я обхватывал двумя
ладонями.
Ямочки на ягодицах, будто
подмигивающие друг другу, когда ты идешь.
Тонкие, стройные ноги, по щиколотку
утопающие в густой, фиолетовой траве...
Я закрываю глаза, одновременно включая
внутреннее зрение.
И такой я запомню тебя навсегда:
Легкая, почти невесомая аура. Никаких
шумов и искажений, обычно создаваемых одеждой.
Свет Солнца проходит сквозь нее, преломляясь.
Расцвечивая блуждающими, оранжевыми сполохами.
Немного салатового слева - грусть.
Почти до конца развеявшееся облачко
розового - неуверенность.
Но этот ужасный - он так режет глаз!
Но этот ужасный - он так контрастирует
с остальными, мягкими и теплыми, цветами!
Но этот ужасный - светло-голубой, на
границе с серым цвет! Прямо над головой!
Нет, я не мог больше быть рядом с ней!
Только, если сознательно выключить
внутреннее зрение...
Но разве можно прожить без него?
Ответ очевиден...
Мне проще отказаться от тебя. Прости,
милая девушка. Окруженная ореолом серо-голубого
цвета.
Цвета жалости...
июнь 1998
