Я помню это так же ясно, как сейчас, хотя тогда мне было всего десять лет.
    Мы с родителями ехали в Лос-Анджелес, где отец купил дом. Дорога лежала через пустыню. Нас в машине было четверо: мать, отец, я и моя младшая сестра.
    На полпути нас застигла гроза и я смотрел в окно на синевато-свинцовый горизонт, где между небом и землей разверзлась полоса чистого неба и заходящее солнце окрасило багровыми лучами грозовые тучи и песчаные холмы, залитые потоками воды с небес и поросшие редкими побегами колючего кустарника. В мертвенном свете раскаты грома и вспышки молний пугали меня. Я помнил страшные рассказы о том, как опасно находиться вот так посреди пустыни в грозу и боялся, что каждую минуту в нас ударит молния.
    В этот момент вдруг мой взгляд упал на близлежащие холмы и я залюбовался открывшимся мне зрелищем: в багровой полосе лучей заходящего солнца вырисовывалась черная фигура всадника. Он смотрел на дорогу и его силуэт в блеске молний напоминал мне самого Сатану на дороге в Ад. Минуту спустя к нему присоединился второй всадник, они пришпорили лошадей и вскоре скрылись за холмами.
    Через какие-то пять минут небо вновь заволокло тучами и наш путь стал еще мрачнее во вспышках молний и потоках дождя. Отец курил и ругался, что не удастся добраться до города засветло, сестра спала рядом со мной, мать молча смотрела на дорогу.
    Внезапно все изменилось. Я не успел даже сообразить, как все произошло. Раздался выстрел, другой, стекло машины рассыпалось осколками, отец ткнулся вперед и упал на руль, машина дико вильнула и помчалась в сторону без дороги.
    Третий выстрел — мать откинулась назад с пробитым лбом, сестра завизжала, колесо машины, видимо, наскочило на камень, горизонт встал дыбом, я почувствовал удар и потерял сознание.

    Очнувшись в перевернутой машине я слышал лишь шум грозы. Рядом были три мертвых тела, и я только сейчас начал осознавать, что это мои мать, отец и сестра. Тишина давила.
    Вдруг рядом заржала лошадь и щелкнул затвор пистолета. Сверкнула молния и удар грома показался мне страшным выстрелом, я инстинктивно прикрыл голову рукой и в ту же минуту услышал:
  - А парень-то жив еще.
  - Он не потревожит, — ответил другой голос мрачно, — Пусть дети играют в жизнь ... Тем более, что за его голову нам не платили.
    Снова вспышка и раскат грома.
    Сдержанный смех.
  - Черт побери, — произнес первый, — красиво чувствовать себя господом Богом.
    Заржала лошадь в шуме дождя. Снова молния и гром, а затем послышался стук копыт коней удаляющихся всадников.
    И все. Дождь плакал над безысходностью страха. Я не мог больше сопротивляться и снова потерял сознание.

    Тогда я не мог понять, кто они — эти грозовые посланники смерти, эти убийцы на дороге, но образ черного всадника у светящейся линии горизонта в шуме грозы следовал за мной через всю мою жизнь мучая, заставляя страдать от чувства вины без ответа: почему именно мне явился этот двуликий дьявол на дороге? Почему именно меня он пощадил? Что значила его фраза “Пусть дети играют в жизнь”?
    Только теперь я понимаю, что все мое дальнейшее существование было направлено лишь на то, чтобы разгадать загадку — что же чувствовали те двое убийц в грозу тогда в пустыне, о чем думали они в тот момент, верша свой суд, что заставляло их быть такими? Почему они — Боги?
   ... они — Боги ...
    Что чувствует человек, ощущая себя богом? Ощущая себя отправляющимся в грозу с мыслью о чьей-то смерти ...

    Шок от той катастрофы, в которой погибла моя семья, заставил меня пойти по пути, где играет жизнь со смертью.
    Зачем я после войны во Вьетнаме поддался искушению зарабатывать на жизнь чужой смертью? Ведь я хотел отнюдь не игры с законом.
    Зачем я так любил одиночество?
    Мать, отец?... “Забудь”, — говорил я себе. Мысли о насильственной смерти обязательно привели бы меня к убийству матери и отца. Мне нравилось видеть смерть в глазах людей, мне нравилось играть ей.
    Почему?
    Я хотел все же хотя бы один раз испытать чувство тех двоих, посланных небом в грозу за чьей-то жизнью, которую они отняли вместе с ударом грома, хотел видеть, как дождь оплачет тех, чьи жизни будут мной отняты.
    И судьба дала мне такой случай.
    Однажды.

    Я знал, что он поедет из L.A. через пустыню, как тогда мой отец.
    Пока я ехал вдоль дороги к песчаным холмам, началась гроза. Гроза еще более жуткая, чем та, первая.
    Багровое солнце еще пробивалось сквозь рваные тучи, но его становилось все меньше и все мрачнее синевато-серые и почти черные тучи освещались неживыми вспышками молний. Дождь бешено хлестал прямо в лицо, но в этом адском светопреставлении было что-то упоительное, и дьявольское вдохновение захватывало все мое существо. Так, наверное, чувствовал себя Люцифер, внезапно получивший власть над этой суровой, дикой, грубой Землей, в день божьего гнева низвергнутый с небес, когда, глядя на бушующее небо, он упивался яростью бога, который уже ничего не мог сделать с непокорным ангелом, получившим власть, ангелом, вдохновляемым божьим гневом, упивающимся свободой.
    Я знал теперь, что чувствовали те двое в тот вечер, почему они так убивали. Каждая жизнь, отнятая ими, вдыхала в них силу, небывалую энергию. Их питали чужие смерти, а жизни, которые они когда-нибудь по своей прихоти дарили приговоренным, лишь подтверждали их божественную власть — казнить или миловать в день гнева Господня.
    Ярость и страх в минуту вдохновения — это то, что способно вернуть к жизни отчаявшегося, заставить почувствовать дыхание вечности.

    Я выехал на дорогу и остановил лошадь посредине шоссе.
    Машина бешено затормозила и остановилась в каких-то пяти ярдах от меня.
    Человек выскочил под проливной дождь. Он что-то кричал по-испански. Я убил его двумя выстрелами. Когда он падал, сверкнула молния и раздался жуткий удар грома. Я подъехал ближе. Он лежал навзничь и дождь размывал кровь, вытекающую из ран у него на груди. В его глазах застыли ужас и недоумение, и я понял, что значит “насладиться жизнью”.
    Жизнь — сильнейший наркотик, когда впитываешь ее, еще витающую над только что убитым тобой человеком и чувствуешь ярость бога, который уже не сможет ничего сделать.