Дмитрий Щербинин. Остров
ЧАСТЬ 2
Глава 1
“Новое начало”
Перед Афанасием Петровичем лежал почти уже живой клон. Рубашка на его груди была расстёгнута, также и сама грудь была раскрыта. Сердце ещё не билось, но, единственное, что оставалось – это поставить в паз атомную батарейку.
Вот он подхватил пинцетом маленькую батарейку и установил в уготовленное для неё место. И тут же сердце начало биться…
Афанасий Петрович поспешно закрыл грудь клона. Он стал застёгивать рубашку, но пальцы его сильно дрожали, и он никак не мог справиться с пуговицами. Тут клон приподнял голову, посмотрел на Афанасия Петровича, и предложил самым вежливым тоном, какой только можно представить:
Гильом склонил голову:
* * *
Некоторое время Афанасий Петрович просидел без движенья, скрестив у подбородка руки. Взгляд его был устремлён в пустоту.
Над головами их раздавался скрип, время от времени прорывались страстные и, вместе с тем, усталые стоны-вздохи.
Гильом кивнул…
Афанасий Петрович продолжал:
И вновь кивнул Гильом, и отвечал:
И, пока они собирались, Афанасий Петрович негромко, опасаясь, как бы какой-нибудь соглядатай его не подслушал говорил:
Афанасий Петрович достал из тайника некоторую действительно совсем небольшую сумму. Проверил наличие документов, удовлетворённо кивнул, и сказал:
Его взгляд остановился на книге “Питер Брейгель. Серия “Нидерландская живопись XVI века””. Он раскрыл эту книгу наугад, посредине. И там, на двух разворотах была картина “Охотники на снегу”. Мрачный романтизм былого завораживал, но всё же надо было идти. Поэтому Афанасий Петрович поспешил закрыть книгу, оставить её в этом помещении навсегда.
Вместе с Гильомом, вышел он на лестницу. Обшарпанные бетонные стены были высвечены ярко-белым электрическим свечением. На ступеньке перед квартирой сидела некрасивая девица в купальнике и отчаянно затягивалась наркотической сигаркой. Глаза у девицы были бесцветные, опустошённые, но, когда мимо неё проходили Афанасий Петрович и Гильом, она плюнула на ботинок Афанасия Петровича, и грязно выругалась.
Афанасий Петрович сказал: “Извините”, и прошёл дальше.
Несколько десятков этажей проехали вниз на скрипучем, трясущемся в старческой лихорадке лифте. Вышли на улицу…
Огромные массы людской плоти, смешиваясь с металлической плотью машин, проплывали вокруг них. И, хотя мелькали отдельные руки, ноги, головы – всё же казалось, что – это одно, стонущее от адской боли существо; нечто подобное Ведьмы Титана, но ещё более объёмное, захватившее всю область обитания человека…
Афанасий Петрович уже успел отвыкнуть от такого концентрированного смешения человеческих сущностей. К тому же и жара его угнетала. В общем, некоторое время ему понадобилось на то, чтобы прийти в себя.
И, пока они с Гильомом стояли под козырьком у подъезда, к ним подошёл неприметный, бледненький человечек, который осведомился о номере дома. Афанасий Петрович подтвердил, что – это именно тот дом, о котором спрашивал человечек. Тогда человечек осведомился о том, не знает ли он, кто живёт в квартире… и назвал номер квартиры Афанасия Петровича.
И Афанасий Петрович не смог скрыть замешательства, но всё же помотал головой, и ответил, что нет, – не знает. Человечек вцепился в него пристальным, изучающим взглядом, и посоветовал напрячь память.
Афанасий Петрович повторил, что всё же не помнит, и уже сам поинтересовался, в чём, собственно дело. Тогда человечек сказал, что он родственник того жильца. Однако у Афанасия Петровича никого из родственников в живых не было, и он сообразил, что этот человек, скорее всего, из милиции, пришёл проверять.
Тогда Афанасий Петрович, опасаясь, что его сейчас же могут схватить по подозрению, решил схитрить. Он поморщил лоб, и выдавил, что, вроде бы и встречал жильца из той квартиры, но ничего особенного сказать о нём не может. Человечек из милиции продолжал сверлить Афанасия Петровича проницательным взглядом, и спрашивал: дома ли тот человек, и на Афанасий Петрович ответил, что, скорее всего, дома…
Затем Афанасий Петрович сослался на то, что у него дела, и потянул Гильома за рукав, приговаривая:
Вечерело, и теперь большая часть жара исходила не с поблекшего неба, но от мостовой. Казалось, что они идут по раскалённой плите…
Так, прошли несколько кварталов, и остановились у неприметного, вжавшегося в дом ещё одного здания-исполина магазинчика “Прокат автомобилей”.
Внутри Афанасию Петровичу пришлось отдать под залог практически все свои сбережения. Данные о нём были переписаны с документов, и в итоге получил он машину-развалюху, которая едва ли была выжать на прямой магистрали сто миль, тогда как новинки рекламировались на шестьсот-восемьсот миль…
Тем не менее, выбирать было не из чего, и Афанасий Петрович с Гильомом уселись в эту колымагу жёлтого цвета, на которой и покатили, поминутно сверяясь с картой города, которую Афанасий Петрович так же прихватил из своей комнатушки. Действительно, без карты было не обойтись: слишком много было улиц, улочек, развилок, мостов и прочих хитроумных переплетений.
Они истомились, они запарились в этой тесной, железной коробке. Они выехали на некую пустынную улочку. Афанасий Петрович плохо следил за дорогой, и по карте старался понять, куда же их занесло. Уже почти совсем стемнело…
Вдруг Гильом закричал:
Машину сильно тряхнуло, она протестующе заскрежетала, и казалось, что развалиться, но всё же не развалилось.
Дело в том, что перед машиной неожиданно выросла фигура. Несмотря на отменную реакцию Гильома, бортом машины они всё же задели эту фигуру, и она упала.
Машина ещё окончательно не остановилась, а Гильом уже выскочил наружу, и бросился к той, упавшей.
Это была трёхногая женщина, о роде деятельности которой говорило вызывающе короткое платье, и ещё более вызывающее помада, которая покрывала всё её лицо. У женщины было три ноги. Гильому казалось, что он уже где-то видел её, но не мог вспомнить, где. Что же касается Афанасия Петровича, то он, выбравшись из машины, сразу узнал её – это была та проститутка с Титана, которую он, во время схватил за руку, и требовал, чтобы она рассказала, как пройти к Ведьме Титана.
Женщина получила ссадину, или, быть может, синяк на животе, но ничего более серьёзного. Тем не менее, она горько рыдала.
Проститутка дрожащими пальцами достала из кармана сигарету, зажгла её встроенный в палец зажигалкой, глубоко затянулась, выдохнула голубоватый, наркотический дымок.
Потом ещё и ещё раз затянулась, и так, за полминуты высосала всю сигарету. Тогда достала следующую, и ею задымила, но уже спокойнее, смакуя.
И заговорила она каким-то замученным, выжитым тоном:
Несмотря на принятые успокаивающие наркотики, женщина не могла говорить, – слёзы душили её. Но всё же она справилась с собой, м вытерла слёзы, и заговорила уже спокойнее:
Афанасий Петрович медленно провёл ладонью по лицу, и вымолвил:
На это Афанасий Петрович сказал:
Жанна надула губы, задумалась. Потом сказала:
Она уселась в машине на заднее сиденье, а Афанасий Петрович и Гильом – спереди.
* * *
Пётр Викторович Фет, участковый по делам клонирования района 16/243, Нового Живого Комплекса уже переговорил с Натальей Всеславовной Ойро, и уже грезил о награде в десять тысяч Кредитов БО (Кредитов Большого Острова).
Вечерами его грызла супруга: обвиняла, что не может обеспечить им нормальную, денежную жизнь – но, ему в общем-то, плевать было на супругу, так как он глубоко презирал её, и чуть ли не ежедневно изменял ей с “девочками” (жил же он с супруга, единственно из-за престижа примерного, семейного человека). Он слышал, что за пять тысяч кредитов в известнейшей клиники академика Веркхуве проводят операции по удалению раковой опухоли мозга. И это было ему необходимо. Рак медленно, но верно разъедал его голову; время от времени напоминал о себя сильнейшими болями, но Пётр Викторович и без того помнил о своей болезни и днём и ночью, ведь, по прогнозам специалистов, жить ему осталось самое большее два, ну, если уж очень сильно повезёт – три месяца. А смерть его ужасала. Он готов был на всё, лишь бы оттянуть её. Ну, хотя бы на год… Однако, как он ни старался брать взятки – до требуемой суммы было о-очень далеко. А тут такой шанс: поймать какого-то Афанасия Петровича с клоном, и получить за половину награды шанс на выздоровление, а на оставшуюся: жить припеваючи…
Итак, Петр Викторович тщательно подготовил операцию. И вскоре после полуночи, вместе с отрядом отборных бойцов выехал на операцию. За день он очень набегался, и поэтому в машине клевал носом. Привиделся ему кошмар: будто тот дом, в который они ехали, превратился в Вавилонскую башню, они заблудились в переходах этой башни, и на них набросились некие твари, порождения худших кошмаров… Пётр Викторович закричал и проснулся.
У подъезда произошёл пренеприятный звуковой инцидент: пришлось пристрелить спятившего, принявшего их за врагов ветерана какой-то там войны. Далее действовали со всеми возможными предосторожностями. Вошли в подъезд, поднялись на тот этаж, где обитал Афанасий Петрович. Долго барабанили в его дверь, однако, никакого ответа не получали. В конце концов дверь выломали, ворвались в квартиру, но там никого не было.
Пётр Викторович был обескуражен, – он то был уверен в совершенно ином исходе. Тут запищала связь, – его вызывали. Пётр Викторович нажал кнопку, на экранчике появилось раздражённое от ревматизма лицо важного генерала – его начальника. Пётр Викторович тупо глядел на генерала своими несчастными глазами, и ждал.
Тут Пётр Викторович почувствовал, как раковая опухоль раскалённой змеей в его голове зашевелилась. Он едва сдержал стон, а на глазах его выступили слёзы.
Откуда-то издалёка прорвался к нему голос генерала:
Кажется, у опухоли выросли острейшие зубы. Этими зубами она вцепилась в мозг Петра Викторовича, стала его сжимать. От невыносимой боли потемнело в его глазах, и вот из мрака выплыло видение вожделённой награды – эти десять тысяч кредитов. Ради них он был готов на всё.
Боль немного отпустила, и Пётр Викторович спросил:
Пётр Викторович взмолился:
Экран померк. Вокруг Пётра Викторовича суетились бойцы, – зачем-то вытаскивали из квартирки весь нехитрый скарб.
…Всю обратную дорогу до участка Пётр Викторович провёл в безмолвии. Хотя к нему обращались с вопросами, он просто этих вопросов не слышал. Вопросы эти ничего не значили потому, что они касались беглецов.
И дело в том, что весь смысл жизни сводился теперь к этим беглецам. Поймать их, и получить награду – это было то единственное, что интересовало Петра Викторовича.
Когда они прибыли в участок, один из бойцов спросил:
Пользуясь своим удостоверением, он прошёл в оружейную, где под расписку получил компактный, скорострельный автомат, а также – дюжину гранат, и баллон с усыпляющим газом. Служитель спросил, зачем это, и Пётр Викторович ответил, что для проведения секретной операции. Больше у служителя никаких вопросов не было.
А ещё через двадцать минут, от здания милицейского департамента отъехала чёрного цвета легковушка, в которой сидел один только Пётр Викторович Фет. На сиденье же под его рукой лежал чемодан с тем оружием, которое он выбрал.
* * *
Когда Мария проснулась, то первое, что увидела, было Солнце, которое, через раскрытое окно светило прямо на её лицо, и обжигало её, и душило.
Мария перевернулась на бок, и поползла к краю кровати, где упала на пол, и там сжалась клубочком в тени, и застонала от нестерпимого жара. Затем вскочила, и, качаясь из стороны в сторону, устремилась в бассейн. Там нырнула в прохладную воду, едва не захлебнулась…
Освежилось, но на душе всё равно было тяжко. Вдруг вспомнила тот сон, который пришёл к ней прошлой ночью, тут застонала, и нажала кнопку связи, которая была вмонтирована в браслет, тонкой серебристой змейкой обвивавший её запястье.
И услышала знакомый до отвращения голос своего супруга, Аскольда:
Аскольд изумился. Подобное поведение обычно покорно-несчастной, слезливо-молчаливой жены-наркоманки было для него удивительным.
Но не через десять, а всего лишь через пять минут встретились они в начале аллее, которая вела к Лунной Беседки.
Аскольд протянул Марии руку, но она отшатнулась от него, как от прокажённого.
Мария зарыдала, зашептала быстро, едва не срываясь на крик:
Аскольд задумался. Да – первым его порывом было именно желание посадить Марию под замок, однако, теперь он понимал, что, как то неудивительно, чувствует он тоже, что и его супруга. И ему ночью открылось, что он должен с этого острова уплыть-уехать. Кажется, даже и трехокую девочку в том сне видел. Конечно, Аскольд был человеком рациональным, настоящим бизнесменом, поэтому он не слишком распространялся о своих чувствах. Сказал же он следующее:
На самом же деле чувствовал Аскольд, что, если каким-либо образом Мария уйдёт от него, то будет это для него тяжелейшей утратой. Он даже и не знал, что так на самом деле любит её.
И вот теперь он даже отходить от неё боялся. Вместе с супругой, прошёл в её покои, и ждал, пока она соберётся. Также по внутренней связи отдал распоряжения, чтобы всё подготовили к их отплытию.
Конечно, Аскольд не мог себе позволить расчувствоваться настолько, чтобы отправиться в путешествие вдвоём – нет, конечно же – он взял с собой и охранников. Правда не дюжину, как обычно, а лишь троих, но и этих трое многих стоили – широченные, мускулистые, до зубов вооружённые.
И вот они уже на катере, и плывут, покрывая тысячу миль в час, к городу, к старому, разрушенному мосту.
Вот причалили. Среди перекорёженных многотонных блоков действительно имелся проход, а за ним, судя по всему, – пещера.
Мария сказала:
Охранники, хоть и не отличались большим количеством извилин, всё же изумились тому, что их господин ведёт их в такое необычное место. Но, конечно же, не осмелились высказать вслух своих претензий.
И вот они в той самой, заполненной подснежниками пещере. Солнечные лучи высвечивали лишь незначительную её часть, дальше же был мрак.
Один из охранников включил фонарь. Яркий электрический луч начал движение по покрытым трещинами стенам.
Вот что-то треснуло…
Охранники тут же выхватили своё огнестрельное оружие.
А в пещере действительно была Рената. Бедная девочка итак боялась людей, и уже долгое время ей удавалось не попадаться никому на глаза. Она испытывала чувство страха, даже когда в отдалении слышала какие-нибудь голоса, а тут сразу эти страшные, непонятные люди ворвались в её жилище, стали кричать, щёлкают оружием, и, похоже, собираются её убить. Нет – даже и сомневаться не стоит: конечно же, они собираются её убить… Рената сидела, забившись в трещину, дрожала, и про себя шептала: “Ну, пожалуйста, не трогайте меня. Что я вам сделала?.. Пожалуйста, уйдите…”
Но она слышала их шаги - они приближались. Трещали под их тяжёлыми, коваными ботинками её милые розы.
Девочка напряглась ещё больше. Она не хотела она погибать, ведь жизнь её только начиналась. А кто они такие, чтобы отбирать у неё жизнь? Раз они такие злые, так будет на них управа!..
Вот Рената закрыла два человеческих глаза; третий же начал поиск – и вот нашёл, какая-то букашка спала, укрывшись под подснежником. Некие хаотичные образы мелькали в точечном мозгу букашки, Рената ухватилась за один из этих образов, вытащила его в реальность…
Неожиданно один из подснежников зашевелился, разросся в уродливое, покрытое шипами растение; растение это раскрыло глотку, изогнулось, проглотило одного охранника. Двое других открыли огонь. Разрывные пули разрывали растительную плоть, из неё хлестала липкая жижа, но раны тут же затягивались…
Уже очень давно никто не называл Ренату по имени. Она даже уже и подзабыла, как её зовут. Но вот теперь так приятно было услышать это “Рената”. Стало быть, это не враги, а друзья. Разве же враги назвали бы её так? Нет – они стали бы обзывать её и ругать за то, что она мутант. А так, стало быть, можно им довериться. Ей так хотелось кому-нибудь довериться! Она так устала от одиночества!..
И вот Рената открыла два своих человеческих глаза, и растительная тварь исчезла, также, впрочем, исчезли и все три поглощённых ею охранника. Девочка вышла, и попала в объятья Марии. Та подхватила её на руки, поцеловала, и зашептала:
Он набросился на неё сзади, схватил за плечи, и толкнул к выходу.
Вместе выбежали они на берег. Рената уткнулась личиком в плечо Марии, и никак не решалась открыть свой трехокий лик.
И вот они вернулись в катер. Там Мария спросила у Ренаты:
Это был очень дорогой катер-машина. Так что всего лишь через десять секунд без какой-либо, лишней для пассажиров тряски, он преобразился в роскошную машину, которая и поехала по берегу, а потом влилась в поток иных машин.
Рената вновь и вновь махала ручкой, и Аскольд отдавал указания бортовому компьютеру, – машина послушно заворачивала на всё новые и новые улицы.
Мария не могла знать, что преследует Афанасия Петровича и Гильома. Тем более она не могла знать, что между ними ещё один преследователь – одержимой премией в десять тысяч кредитов, почти уже лишившийся рассудка Пётр Викторович Фет.
Глава 2
“Деревня у дороги”
Та ненадёжная машина, в которой ехали Афанасий Петрович и Гильом, и трехногая Жанна, заскрипела и заявила голосом ворчливой домохозяйки:
Афанасий Петрович отозвался:
На остатках топлива проехали ещё пять или шесть миль. Действительно – темнело. Их окружали выжженные кислотными дождями пустоши. Кое-где из почвы поднималось нечто, представляющее собой промежуточную стадию между растением и металлической конструкцией. Даже и смотреть было больно на эти уродливые создания…
Жанна уже несколько часов крепко спала, уткнувшись лбом в плечо Гильома…
На некотором отдалении от дороги, появились робкие, багровые огоньки.
Уставшая машина, охотно остановилась.
Афанасий Петрович внимательно эти огоньки разглядывал; водил нервными, подрагивающими пальцами по своему подбородку, приговаривал:
Жанна проснулась, приподняла голову, протёрла глаза, пробормотала:
Машина свернула с дороги, и поехала в сторону багровых огоньков.
Машина въехала в старую деревеньку. Составляющие деревеньку дома были собраны из пластиковых блоков, которые должны были защищать жителей и от кислотных дождей, и от бурь, и прочих “изысков” отравленной природы. Однако природа всё же нашла свой, особый подход и к этим необычайно твёрдым, отрекламированных, как “значимое достижение химии” блокам.
На пластике появились растительные грибки-мутанты, которые питались этими затверделыми химикатами, и постепенно разрастались, преображая изначальный квадратно-прямоугольный вид построек, в сюрреалистические нагромождения, которые иногда шевелились, трещали, и запустили свои пластиковые корни на многие десятки метров вглубь отравленной почвы.
Однако, в этих домах всё же имелись окна, и именно из них и исходило багровое свеченье. Когда же машина въехала в деревню, все огни разом погасли. И Афанасий Петрович сказал:
Тогда Гильом выскочил из машины, замахал руками, и закричал:
В это время ближайшая к ним дверь скрипнула, и на пороге появилась не совсем различимая из-за плохого освещения фигура.
Эта тень заковыляла к ним…
Ещё при въезде в деревню они почувствовали неприятный запах, им показалось, что – это гниют какие-то овощи. Теперь, при приближении существа, запах усилился…
Существо остановилось в двух шагах от них, и зашипело:
Тут в одном из ближайших окон зажёгся свет, и они смогли разглядеть того, кто с ними разговаривал. Это был мутант, ростом метра в полтора, но, судя по всему, уже взрослый мужчина. Лицо его и тело оплывало уродливыми, бесформенными складками, в которых имелись многочисленные разрывы, и в этих разрывах видна была тёмная, гниющая плоть, в которой шевелились какие-то паразиты. Капли гноя медленно стекали по его лицу, по туловищу, по ногам. Что касается одежды, то это было тряпьё, которое едва прикрывало срамные места. Один глаз у мутанта отсутствовал, и в пустом глазном яблоке тоже кто-то копошился. Второй глаз был выпученный, красный.
Утончённого, знающего множество романтических стихов Гильома передёрнуло. Мутант заметил это, и, обнажив гниющие, зелёно-синие дёсна, невесело ухмыльнулся. И зашипел:
Гильом провёл ладонью про своему лицу, и твёрдым голосом выговорил:
Афанасий Петровича аж передёрнуло от такой перспективы, но всё же он согласно кивнул. Трёхногая Жанна вылезла из машины, и ухмыльнулась:
Тогда встретивший их махнул рукой, и во всех окнах загорелись багровые огни, послышались многочисленные голоса, в которых преобладали шипящие звуки. На улицу стали выходить, или выползать существа – одно уродливее другого, и вонь усилилась, однако все они либо улыбались, либо плакали от умиления, и шипели:
И они провели их в главный, самый большой в этой деревни дом.
Там имелся большой стол, во главе которого, на большие стулья и усадили гостей. Мутанты суетились, всячески старались им услужить, и столько в их поведении было прямодушной, детской наивности, и детской же жажды ласки, что, глядя на них, невозможно было не умилиться.
И даже забывалось, куда-то на второй план отходило, что они такие уродливые.
И перед ними поставили тарелки полные тёмной-липкой массы, которая булькала и шевелилась.
Также и Гильом и Жанна предпочли остаться голодными.
И тогда подступил к ним самый старый и уродливый из всех мутантов. Всё его представляло одну бесформенную, гноящуюся массу, и даже виден был проеденный паразитами мозг. Он зашипел:
И столько мольбы, и столько тоски было в этом голосе, что Афанасий Петрович и Гильом умилились, что же касалось Жанны, то она твёрдо уверилась, что эти окружающие её существа куда лучше тех пьяных мужиков, которые пользовались её телом в городе.
Также Афанасий Петрович испытывал чувство гнева в отношении мошенника, который сыграл на доверчивости этих существ, и не только выкачал ненужные им деньги, но и оставил в душевном смятении.
И тут заговорил Гильом. Тёплым и добрым был его голос. Он переводил взгляд с одного мутанта на другого, и каждого одаривал светом своих больших, прекрасных очей. И, должно быть, этот статный юноша действительно казался им, искажённым, на божество. Они в умилении ловили каждое его слово. Вот, что он говорил:
Гильом закончил говорить, и в зале воцарилась гробовая тишина. Никто не решался ни вздохнуть, ни пошевелиться. А потом мутанты начали опускаться на колени, и шептали они:
Так говорил он, а сам очень волновался. Ведь всё, что он рассказал, он только что выдумал. Конечно, выдумал он не из-за желания чем-либо поживиться, а только чтобы утешить этих через чур доверчивых существ. Но всё же выходило, что он их обманул, а теперь ещё и уверял их в этой лжи: “так всё и будет”.
И теперь мутанты стояли перед ними на коленях, и плакали, и шептали:
Мутанты заплакали, и долго не могли утешиться, но всё же, в конце концов смирились с этим, и вновь уже улыбались, и поздравляли друг друга, с тем, что, оказывается, в ад они не попадут, но будут порхать прекраснейшими бабочками среди небесных цветов…
* * *
В это самое время, в ста милях от них, на обочине дороги стояла чёрная машина, в которой бредил, уткнувшись лбом в руль, человек. Этим человеком был Пётр Викторович Фет.
Весь прошедший раскалённый день, от самого рассвета и до сумерек преследовал он Афанасия Петровича и Гильома. Змей раковой опухоли продолжал жалить его мозг, а так как он забыл взять с собой необходимые медикаменты, то последствия были устрашающие. Рассудок Петра Викторовича окончательно помутился, и он, время от времени начинал грызть руль, ругался самыми непотребными словами, или же вступал в длительные дискуссии с самим собой, обсуждая, как он распорядиться с полученной за поимку преступника суммой…
Что же касается направления, которое он выбирал, то здесь Пётр Викторович полагался исключительно на чутьё своё. И, странное дело – чутьё ни разу не подвело Петра Викторовича, и среди множества дорог, он выбрал самую заброшенную, и не ошибся. Тем не менее, после очередной вспышки раковой боли, он потерял сознание, и, если бы машина автоматически не затормозила, так непременно бы разбился…
Сначала он ничего не видел. Ему чудилось, будто он идёт сквозь мрак. И с каждым его шагом усиливался смрад. Он слышал чьё-то шипенье – во мраке явно таились какие-то твари. Однако, в своей руке Пётр Викторович чувствовал приятную прохладу автомата, и это придавало ему уверенности.
Вот вошёл он в помещение, заполненное отвратительнейшими мутантами, которые приклонялись перед преступниками: Афанасием Петровичем и Гильомом.
Тут мутанты вскочили, загородили преступников.
Мутанты прыгали на него, но разрывные пули шпиговали их тела, и они, извиваясь, падали на пол; там ещё дёргались, но уже не в силах были подняться.
Но вот один из мутантов пробрался по стене, и прыгнул на Петра Викторовича сзади, начал душить его. В глазах Петра Викторовича потемнело, он начал заваливаться на спину. Выпустил ещё одну очередь в потолок, но тут сразу несколько уродцев прыгнули на него, стали разрывать плоть…
Пётр Викторович закричал, и очнулся…
Приподнял голову, и обнаружил, что его машина стоит на обочине дороги. Все фары были включены и яркими прожекторами высвечивали несколько метров в угольной ночи. И там, где свет растворялся в черноте, мелькали некие уродливые контуры.
Компьютер предупреждал:
“Замечено присутствие опасной органики… Возможно нападение… Совет: немедленно начать движение…”
Машина рванула с места, стремительно стала набирать скорость.
Раздались разочарованные вопли, и на мгновенье Пётр Викторович увидел этих тварей: помесь людей и волков. Клыкастые, волосатые, но всё же и с человеческими чертами – это было зрелищем не для слабонервных.
И вот одна из этих тварей прыгнула, и оказалась на крыше машины, прямо над головой Петра Викторовича. Послышался пронзительный, болью отозвавшийся в голове звук – когти разрывали обшивку.
Тогда Пётр Викторович схватил автомат, направил дуло вверх, и выпустил длинную очередь, пробивая как крышу машину, так и плоть твари.
Последовал вопль раненой твари, от её сильных ударов крыша начала прогибаться. Пётр Викторич продолжал палить вверх. При этом его лицо кривилось безумной усмешкой, и он кричал:
При этом он имел в виду Афанасия Петровича, и видел не дорогу, но вожделённый десять тысяч кредитов. И, если бы бортовой компьютер не корректировал направление, то давно бы уже врезался в какую-нибудь из подступавших к дороге глыб.
Тварь на крыше сделала ещё несколько конвульсивных рывков, и замолкла уже навсегда…
* * *
А в другой машине, которая была отдалена от машины Петра Викторовича на триста миль, но всё же медленно её настигала, так как была более дорогой, а, стало быть, – и более быстрой, спала, уткнувшись в плечо Марии, девочка Рената. Мария, и Аскольд уже знали, что у неё три глаза, но они приняли это как должное.
Что касается Аскольда, то он вообще прибывал в состоянии прострации. Ведь всё, что он делал, было столь необычным, что походило скорее на безумный сон. Однако, он даже и не пытался вырваться из этого сна; более того – он всеми силами старался не просыпаться, так как знал, что иначе может потерять Марию, а от одной мысли об этом у него сжималось сердце. Итак, они ехали по дороге, за счастьем Марии…
Однако, город остался позади, а вместе с ним и многочисленные развилки, единственный верный путь среди которых указывала Рената. И теперь девочка заснула… Она спала и видела залу, в которой, во главе стола сидело счастье Марии: причём счастье раздвоилось, то был сразу и Афанасий Петрович и Гильом. Так же за этим длинным столом сидели существа, форма которых была отталкивающей, но внутри которых увидела Рената свет.
Все эти существа были погружены в дрёму, навеянную словами Гильома. Рената заглянула в их сознание, и обнаружила, что все они грезят об одном, – о том, как придёт к ним смерть – сладостная смерть – смерть-избавление. В мгновенье смерти сбросят они ненавистные, гниющие оболочки и бессмертными бабочками полетят на небесные поля.
Причём все они так свято верили в это, что даже и сама Рената поверила, и ещё пристальнее стала смотреть в них, выискивая, где же в них спрятаны эти чудесные бабочки. Но, сколько она ни глядела, так никаких бабочек и не увидела. И тогда она поняла, что верят они в то, чего на самом деле нет.
Но это показалось Ренате настолько справедливым, что она, незримым духом, прикоснулась к каждому из них и прошептала: “Ничего, не волнуйтесь. Всё будет хорошо”.
И действовала она так же, как и много раз до этого. Из грёз соткала она реальность. Хотя, пожалуй, эта была самая кропотливая, самая тяжёлая из всех, проделанных ею работ. Дело в том, что и сама создаваемая реальность, должна была оставаться почти что грёзою; чем-то хоть и имеющим форму бабочки, но бесконечно загадочную и прекрасную изнутри, и именно внутренней своей, незримой сущностью, несущую безмерно большее, чем наружным образом. И эти бабочки были таким образом сотканы из атомов света, что законы физики были им неподвластны, им не грозило разрушение, по сути своей они были бессметны. И эти бабочки остались заключены в гниющей плоти, и должны были высвободиться в то мгновенье, когда плоть перестала бы исполнять свои привычные жизненные функции.
Эта тончайшая операция утомило Ренату, и устремила своей дух, в космос. Там, среди звёзд, не было ни мятежных мыслей, ни страстей, но там всё было гармонией, всё сияло и переливалось неземными цветами. И не породил ещё человеческий разум таких слов и понятий, которые описали того тихого счастья, которое обняло там Ренату. И океан неземной гармонии баюкал и целовал её душу, а она смеялась и плакала, и была такой же безмятежной, как сама вечность…
* * *
Афанасий Петрович, Гильом и Жанна даже и не заметили, как заснули – должно быть, какие-нибудь испарения так на них подействовали. Во всяком случае, они крепко проспали до самого утра, что в их тревожном бытии было большой редкостью. Они проспали бы и значительно дольше, но их растолкали мутанты.
Мутанты говорили извиняющимися, заискивающими голосами:
Афанасий Петрович поднялся, за ним последовали и Гильом с Жанной, но Афанасий Петрович махнул на них рукой, и прошептал:
Сам же он пробрался к окну, и осторожно выглянул на улицу.
Там стояла чёрная машина, на крыше которой застыла пробитая пулями волкообразная тварь. А рядом с машиной стоял, и размахивал перед мутантами автоматом Пётр Викторович, слышна была его непотребная ругань, перемешанная с требованиями выдать ему: “преступника и его клона”.
Мутанты робко отвечали ему, что не понимают, о ком он говорит. Однако, Пётр Викторович указывал на потрёпанную машину Афанасия Петровича, и вопил, что именно на этой машине и приехали к ним преступники, а теперь мутанты их укрывают. Мутанты опять-таки отвечали, что не понимают, о ком идёт речь.
Тогда Пётр Викторович направил на них дуло автомата, и заявил, что, если раньше чем он досчитает до трёх, они не скажут, где спрятали преступников, то он начнёт их расстреливать.
Мутанты переглянулись, и затем Афанасий Петрович отчётливо услышал их голоса:
Афанасий Петрович обернулся к Гильому и Жанне, хотел крикнуть им, чтобы они бежали, но стоявший поблизости мутант приложил палец к своим губам, и прошептал:
Афанасий Петрович вновь глянул на улицу, и увидел, что бывшие там мутанты ведут Петра Викторовича не к этому большому дому, но куда-то прочь из деревни.
Они ещё парочку минут подождали, пока Пётр Викторович отойдёт подальше от деревни, и тогда вышли на улицу.
Дверь машины Петра Викторовича оказалась приоткрытой, Афанасий Петрович забрался внутрь и решил, что в общем-то, и не зачем переливать топливо, а можно уехать прямо на этой гораздо более надёжной машине.
Он кивнул Гильому и Жанне, чтобы они садились, и сам улыбнулся:
Бортовой компьютер осведомился:
Те опустились на колени, и улыбались ему, приговаривая:
Вскоре чёрная машина выехала на безлюдную дорогу, и продолжила свой путь вглубь пустошей…
* * *
Как и следовало ожидать, Солнце припекало, и терзало Петра Викторовича. Он шагал за своими проводниками мутантами, и выглядел весьма комично. Обвешенный гранатами, с автоматом, а также и с баллоном, заполненным усыпляющим газом, который он закрепил у себя на спине. Благодаря этой экипировке, он походил на героя дешёвого боевичка, но его оттопыренный пивной живот, да и всё его обрюзгшее от сидячего образа жизни тело выдавало, что вовсе он не герой боевичка, даже и самого дешёвого…
Мутанты отвели его уже на две мили от деревни. Здесь начинались заросли растений, половину которых составляли растительные ткани, а половину – железо.
Они вошли в тень, и там остановились.
Пётр Викторович вытер обильно выступающий на его лбу пот, и спросил нетерпеливо:
Пётр Викторович вскинул автомат, быстро водил дулом из стороны в сторону, высматривал вожделенную добычу. Однако, как понимает читатель, никого, кроме мутантов-людей и мутантов-растений он не видел.
Вот крикнул:
Мутанты засмеялись. Пётр Викторович дал короткую, но оглушительную очередь в воздух. Тогда один из мутантов вышел вперёд, и пояснил:
Мутанты вновь заулыбались.
Улыбки мутантов стали шире, глаза их сияли неподдельным счастьем.
Автомат зарабатывал, выплёвывая из ствола стремительный свинцовый поток. Это были разрывные пули, и, попадая в тело, они, осколками перемалывали все кости. Мутанты падали как подкошенные, никто даже и не пытался сопротивляться или же бежать, некоторые даже раскрывали навстречу пулям объятья – так приветствовали они смерть.
Меньше чем через минуту всё было закончено. Лежали изуродованные тела, а над ними с видом победителя возвышался Пётр Викторович.
Тут ему показалось, что один мутант пошевелился, – он пустил в него ещё несколько зарядов.
И тут он увидел, что от каждого тела поднимается светоносная бабочка. И сколь уродливы были мутанты, столь прекрасны были вышедшие из них бабочки.
Дрожащими руками он заменил обойму, и дал длинную очередь в сияющий хоровод бабочек, которые парили над его головой. Но пули проходили сквозь их тела и не причиняли им никакого вреда.
А затем они поднялись высоко-высоко в небо, и Пётр Викторович больше их не видел.
И он бросился обратно в деревню. Там, обнаружив, что его чёрная машина пропала, а у оставшейся развалюхи скачены шины, он пришёл в ещё большую ярость, и завопил:
Мутанты покорно выходили из домов, и шли к нему, улыбаясь. Они уже знали, что ждёт их, и были рады этому. Ведь смерть являлась для них избавлением.
Вышли все от мала до велика. Пётр Викторович водил по их рядам дулом автомата, и кричал:
И он начал стрелять. Закончилась обойма, он поставил новую, та закончилась - он и её заменил. Автомат раскалился, воздух дрожал от беспрерывно грохота. Наконец, Пётр Викторович осознал, что ни одного мутанта уже не осталось, но всё что есть – это груда искорёженной плоти.
Но вот груда тел засияла, и десятки бабочки полетели в поднебесье.
* * *
По этой пустынной дороге мчалась роскошная, длинная машина. Многие недобрые глаза провожали её, однако ж не только злоба и голод в этих глазах читались. Также было там и удивление, – уже многие-многие годы не проезжали по этой дороги такие машины.
А в машине этой сидели Рената, Мария и Аскольд.
Мария очень волновалась, сжимала и разжимала кулачки. Вот нетерпеливо спросила у Ренаты:
Рената прикрыла два человеческих глаза, и ответила:
Машина послушно затормозила.
Дело в том, что поперёк дороги лежал, и слабо двигался человек.
Она выбежала из машины, и помогла человеку подняться. Это был Пётр Викторович, с которым случился солнечный удар. И оружие было при нём.
Мария провела его к машине, и помогла усесться на заднее сиденье. Достала ему из холодильника холодной газировки (кстати, в машине имелся и телевизор, и игровой компьютер, и прочие ненужные им развлечения)…
Машина поехала дальше…
Глава 3
“Ледяное Королевство”
Чёрная машина, в которой сидели Афанасий Петрович и Гильом, мчалась по дороге, а впереди над раскалёнными пустошами, вздымалась в поднебесье серая с белёсыми прожилками стена. То было величественное и грозное зрелище.
Стена тянулась от горизонта и до горизонта, и пребывала в постоянном движении вверх, там, на большой высоте, она изгибалась, и мрачным куполом уходила куда-то, в скрытые этой стеной земли.
Афанасий Петрович, стараясь не обращать внимания на её истеричные реплики, спросил у бортового компьютера:
Незамедлительно последовал ответ:
“В результате смещения пространственно-временных пластов, после печально знаменитого эксперимента “Альфа”, в данной области феномен, получивший кодовое название “вечная зима”. В земной поверхности наблюдаются круглые поры, диаметров от миллиметра, до двух сантиметров. Из этих пор под большим давлением выходят массы холодного тумана, смешанного со снегом. Эти массы, поднимаясь на высоту в пять с половиной миль, загибаются к центру данной зоны. Таким образом, они образуют густой облачный покров, из которого сыплет снег, и температура под которым колеблется от минус пяти, до минус двадцати градусов по Цельсию. Общая площадь зоны более четырёхсот квадратных миль, однако внутренняя география, а также население изучены крайне слабо, по причине того, что большая часть оборудования начинает выходить из строя, вскоре после проникновения за туманный заслон… Вообще же известно, что население там присутствует, и весьма агрессивное. Любое проникновение туда связано с чрезвычайным риском для жизни, и не рекомендовано…”
Далее последовала масса всевозможных предостережений, но никакой конкретной информации там больше не наблюдалось.
До вздымающейся из-под земли массы оставалось не более полумили. Теперь уже верхней части стены не было видно… Зрелище стремительно проносящихся многометровых клубов ледяного пара и снега было столь величественным и грозным, что даже и Жанна оставила свои язвительные замечания, и теперь сидела безмолвная и бледная, вновь и вновь старающаяся смириться с собственной смертью. А в том, что она сейчас же погибнет, Жанна была совершенно уверена.
Бортовой компьютер доложил:
Двигатель взревел - их скорость значительно возросла. Однако рёв двигателя легко потонул в грохоте, который извергала из себя эта вздымающаяся в небо стена. Это был такой грохот, что в нём тонуло всё – и биение сердца, и мысли. И всё же Афанасий Петрович, вновь и вновь повторял: “О господи, что же мы ищем?.. Что там, впереди?.. Что?.. Что?..”
А в следующее мгновенье чёрная машина канула в серой массе...
* * *
Машина, в которой ехали Мария, Рената, Аскольд и Пётр Викторович Фет приближалась к серой стене. Они не могли знать, что машина с Афанасием Петровичем, Гильомом и Жанной погрузилась в стену за пять часов до них, однако ж, одно они знали точно – счастье Марии за стеной.
Это Рената кивала в сторону стены маленькой своей ручкой и приговаривала:
И Пётр Викторович, который уже очнулся, был уверен, что девочка говорит именно о тех, кого он преследовал. Конечно же, ведь Рената говорила о счастье, а они – эти преступники, и есть его счастье, его десять тысяч кредитов и избавление от совершенно нестерпимой головной боли, которая вновь и вновь жалила его мозг.
Аскольд велел машине остановиться, запросил у бортового компьютера данные о том, что ожидало их впереди, и получил ту же информацию, что и Афанасий Петрович на пять часов раньше его.
Машина рванулась дальше, и вскоре начала набирать скорость, готовясь прорываться сквозь серую массу. Дуло автомата упиралось в затылок Аскольда, он чувствовал, что смерть на расстоянии вытянутой руки от него. И в эти роковые мгновенья Мария обратилась к нему с вопросом:
Аскольд прохрипел:
Её последние слова потонули в исходящей от серой стены грохоте. Их машина ворвалась в эту массу, растворилась в ней…
* * *
Несколько минут в машине Афанасия Петровича практически ничего не было видно. Ну, разве что проносящуюся за стеклом тёмно-серую, снежную массу. Однако, движение это было настолько стремительным, что просто невозможно было ни за чем уследить…
Зато машину сильно трясло, подбрасывало вверх, и один раз они несколько секунд пробыли в воздухе. Жанна закричала:
Тем не менее, машину ещё раз тряхнуло, и она покатилась дальше. И вдруг серая завеса осталась позади.
От неожиданно нахлынувшего яркого свечения они ослепли.
Несколько минут потребовалось на то, чтобы привыкнуть к белому сиянию. Когда же, наконец, привыкли, то оказалось, что их окружают занесённые снегом поля. Также среди полей, и холмы поднимались, и укутанные белыми шубами деревьями.
В нескольких десятках метрах позади машины вырывалась в поднебесье стена из ледяного тумана. А на высоте в пять с половиной миль, этот туман изгибался в непроницаемые, плотные тучи. Впрочем, ожидаемого снегопада не было; так – падали отдельные, крупные снежинки.
Далеко-далеко, за полями и холмами, стекающиеся со всех сторон тучи, сцеплялись в колонну, которая грозным смерчем закручивалась и уходила в воронку, чтобы там, расщепившись на мириады составляющих, промчаться по подземным переходам, и вновь вырваться из пор земли, и вновь устремиться в небо.
И вновь затрещал, извергая предупреждения, бортовой компьютер:
“Замечено присутствие электромагнитных полей, источник которых неведом. Воздействие данных полей крайне негативно сказывается на рабочем состоянии всего оборудования, в том числе и управляющего процессора. Рекомендация в течение получаса покинуть аномальную зону; в противном случае…”
Но, что будет в противном случае, они так и не услышали, потому что из динамика пошли сильные помехи.
Среди заснеженных полей имелась колея, оставшаяся от саней, что явственно говорило о присутствии в этом замкнутом мирке жизни. По этой колее и поехала чёрная машина… Если прежде двигатель работал ровно, то теперь он ворчал, трещал, иногда захлёбывался в надрывном скрежете.
* * *
Уже некоторое время чёрной машине приходилось двигаться под уклоном вверх. И без того измученный неведомыми излучениями двигатель доживал свои последние мгновенья, кашлял, выплёвывая чёрные облака.
Наконец, когда до окончания подъёма оставалось не более пятидесяти метров, двигатель рявкнул в последний раз, и замер уже окончательно. Машина тут же начала скользить назад.
Не говоря лишних слов, Афанасий Петрович, Гильом и Жанна выскочили наружу, и тут только почувствовали, что такое настоящий холод. Пожалуй, для зимы это была нормальная погода, минус десять, или быть может двенадцать градусов, но для них, привыкших жить в раскалённом аду парникового мира, – это было просто больно, словно бы бессчётные иглы вонзились в их тело, и начали терзать. К тому же и одеты они были в лёгкую, призванную не согревать, а охлаждать одежку.
И они бросились вверх по склону. На бегу размахивали руками, выдыхали облачка белого пара, а Гильома всё подмывало предложить поиграть в снежки. Но всё же он понимал, что такое предложение никто из его серьёзно-мрачных компаньонов не воспримет.
И вот они выбежали на вершину, и там замерли, забывши вдруг про холод.
Афанасию Петровичу казалось, что столько уже перевидал, что просто нет на свете ничего такого, что смогло бы его поразить. Однако всё же он был поражён…
Перед ними простиралась, окружённая кольцом холмов долина, миль десяти в поперечнике. В центре этой долины вздымался пятисотметровый золотой шпиль. В нижней части к этому шпилю была прикреплена железная полоса, которая вытягивалась от самого шпиля, и почти до края круглой долины. Таким образом протяжность полоса имела длину в несколько миль, толщиной же она была всего лишь в пару метров. И эту железную полосу толкали люди! Этих людей были десятки тысяч. На протяжении нескольких миль они двигались бок о бок, впиваясь руками в ледяной металл, и толкая его вперёд.
Вместо одежды, на людях этих было какое-то рваньё. Они замерзали, тряслись; тела многих посинели, покрылись язвами, они стенали, и стон этот страшным адским хором полнил воздух.
Время от времени кто-нибудь из людей, окончательно обессилев, падал, и никто не помогал им подняться; они так и оставались лежать, постепенно вмерзая в почву. И, приглядевшись, Афанасий Петрович понял, что вся поверхность поля покрыта телами относительно свежими, и уже почти слившимися с почвой.
Как только какое-нибудь место освобождалось, так к нему из пещер, которые чёрной сыпью покрывали прилегающие к полю холмы, выбегал такой же несчастный, облачённый во рваньё человек, и со всех сил бежал к освободившемуся месту…
И столько в это месте было безысходного, вековечного страданья, что Афанасий Петрович почувствовал, как его собственная боль – тоска одиночества тонет в этом стоне…
И вдруг рядом с ними раздался голос:
Они обернулись и увидели старца в тёплой, пушистой шубе белого цвета. Длинные волосы, усы и борода – всё у старца было таким же белым, как свежевыпавший снег. Кожа на лице его была загрубелой, привыкшей к холоду да к ветру, а глаза были ослепительно голубыми, как безоблачное, январское небо, которого в этом мирке как раз то и не было. Старец сидел на санях, запряженных двумя оленями с золотыми рогами и серебряными копытами.
И голос, и внешность старца располагали к доверию, и поэтому Афанасий Петрович попытался улыбнуться в ответ. Однако улыбка получилась неискренней: невозможно было расслабиться в этом, наполненном адским стоном месте. И старец понимал это, он кивнул на свои сани, и сказал:
Только они забрались, и старец взмахнул поводьями, – олени помчались вначале по вершине холма, а потом – прочь от этого жуткого места.
Между тем они ехали по колее в окружении обледенелых берёзок. Никаких зверей и птиц, а также их следов не было видно. Выехали на лёд широкой реки. На другой её стороне виднелись останки большого города…
Когда переехали на другой берег, Афанасий Петрович приметил погнутый столб с таблицей, и попросил остановить сани. Надпись покрылась толстым слоем побелелого льда, и долго пришлось его сбивать. Но, в конце концов они были вознаграждены, и смогли прочесть название города: “Киев”.
И тут старец молвил:
И вновь они уселись в сани, и вновь старец взмахнул поводьями, и олени понесли их. И вот через какое-то недолгое время остановились они у входа в большую, выложенную каменными плитами пещеру.
Отсчитайте шесть каменных справа от входа, и на седьмой будет трещина. На эту трещину надавите, и там откроется тайник, а в тайнике – источники света.
Сказав так, старец направил своих оленей прочь от этого места, – только его и видели…
* * *
Машина Аскольда прорвалась сквозь завесу, но пассажиры не ослепли, так как автоматически включилось затемнение стёкол, и ярчайшая, снежная долина предстала пред ними в блеклых тонах.
Компьютер заверещал о воздействии вредных излучений.
Аскольд не посмел ничего возражать, так как автоматное дуло по-прежнему упиралось в его затылок.
Однако, несмотря на то, что машина была куда более дорогостоящей, нежели машина на которой приехал Афанасий Петрович, сломалась она быстрее, даже не доехав до возвышенности, за которой страдали фанатики безумного культа.
Однако, съехавшая под уклон чёрная машина выделялась ярким чёрным пятном. Пётр Викторович вскричал:
Теперь он намеривался сразу застрелить Афанасия Петровича и Гильома, – ведь и за трупы можно было получить награду. Он просто очень боялся, что счастье вновь от него ускользнёт.
Также и Мария опасалась того, что счастье уедёт, и бежала вслед за Петром Викторовичем по снегу. Ну а за Марией бежал Аскольд, он тоже боялся за своё счастье, – его счастьем была Мария, ради неё он отправился в это безумное путешествие.
Пётр Викторович первым подбежал к чёрной машине, настежь распахнул переднюю дверцу, и дал длинную очередь внутрь. Осколки уже нефункционирующей электроники расцарапали ему лицо, и некоторое время он ничего не мог видеть, продолжая пичкать внутренности машины разрывным свинцом.
Это Марина налетела на него сзади, попыталась выцарапать ему глаза, но Аскольд оттащил её в сторону, и закричал:
Тут Мария затряслась и заплакала. Она восклицала:
Также и Пётр Викторович схватился за раскалывающуюся от боли голову, и стонал, и плакал:
Тут к ним подошла Рената, и прошептала:
Мария подхватила Ренату на руки, и бросилась навстречу саням. Пётр Викторович конечно же последовал за ними. Ну и Аскольду не оставалось ничего иного, как бежать по им следам…
Ещё, когда до саней оставалась с сотню метров, Мария заголосила:
Сани подлетели, старец улыбнулся им:
В санях свободно разместились все: и Мария, и Рената, и Аскольд, и Пётр Викторович.
Но, прежде всего, Старец поднялся с ними на вершину холма, откуда открывался вид на ужасную долину, из которой поднимался стон тысяч добровольных страдальцев.
Тут даже и Пётр Викторович ненадолго позабыл о своей безумной страсти…
А Старец говорил:
И далее от рассказал им туже историю, которую до этого рассказывал Афанасию Петровичу и Гильому, затем он тронул поводья и сани понеслись в сторону Лавры…
И тут вновь прежние страсти завладели гостей Старца.
Тут Петра Викторовича охватил столь сильный прилив ярости, что он решил непременно расстрелять дерзкого старца (тем более, что убивать ему было уже не в первой, и это занятие ему понравилось). Однако, от чрезмерного всплеска эмоций, раковая опухоль в его мозгу обострилась, и нахлынувшая боль была настолько сильной, что и тело его парализовало, и он, как ни старался, никак не мог нажать на курок…
Так доехали они до самого входа в Лавру. Старец сказал:
Теперь и Пётр Викторович смог двигаться, и выбрался из саней.
Старец сказал:
И он уехал, – только его и видели.
Глава 4
“Лавра”
Что касается источников света, о которых говорил старец, то это были самые обычные свечи. Зажгли же их с помощью спичек, которые также лежали в этом сухом, пыльном тайнике.
Они пошли вниз по каменным ступеням, и скоро оказались в каменном туннеле.
Первым шёл Афанасий Петрович, следом за ним – Гильом, и замыкала шествие Жанна.
Афанасий Петрович вновь обратился к Гильому:
Он схватил Гильома за руку, и потащил обратно по коридору, на бегу приговаривая:
Однако, им не суждено было убежать. За прошедшие века пол обветшал, и вот теперь затрещал и провалился.
Несколько метров они пролетели в чёрной пустоте, и там ударились об пол. Из трёх свечек, только свеча, которую держала Жанна, осталась горящей.
Тогда Афанасий Петрович начал шарить руками по полу – он выискивал спички, или же оброненные им и Гильомом свечи. По-видимому маленький спичечный коробок попал в какую-нибудь трещину, и найти его не удалось. Зато две свечи, после некоторых поисков были найдены.
Одну свечу Афанасий Петрович оставил себе, другую – передал Гильому, и тут заметил, что голова его сына совершает резкие, конвульсивные рывки из стороны в сторону. В глазах юноши читался ужас, он говорил:
И вот они пошли. Впереди Афанасий Петрович, за ним – Гильом, и замыкала шествие Жанна. В руках держали они зажжённые свечи, три маленьких островка света продвигались в кромешной темноте. Однако, они не знали, куда идут…
* * *
А на поверхности, у входа в Лавру Пётр Викторович водил дулом своего автомата от Марии, которая держала на руках Ренату, на Аскольда, и от Аскольда – обратно на Марию с Ренатой. При этом он командовал, морщась от сильнейшей головной боли:
С этим восклицанием он сильно пихнул дулом автомата в грудь Аскольда, так что тот пошатнулся, и едва не повалился в снег.
Мария заскрежетала зубами и стала надвигаться на Петра Викторовича. Тот ткнул дулом и в её мягкую грудь, и заорал:
Рената, которая всё это время спала, уткнувшись в плечо Марии, пошевелилась, и застонала жалобно.
И вот Мария и Аскольд опустились на колени в снег. Они слышали, что за их спинами Пётр Викторович что-то делает, что-то открывает, что-то открывается, но, так как он приказал им не оборачиваться, то они и не смели ослушаться его приказа. Конечно, жутко им было. Они уже не раз имели возможность убедиться, что Пётр Викторович безумец, и в любое мгновенье ожидали автоматной очереди, которая разбила бы их хрупкие человеческие черепа.
Однако, в намерения Петра Викторовича не входило уничтожение этих людей. Ну, разве что потом, после окончания основного дела. Пока же Пётр Викторович решил испытать на них то парализующий газ, баллон с которым он взял ещё в милицейском департаменте.
Всё это время баллон нелепым округлым горбом висел у него на спине, а теперь Пётр Викторович отстегнул его, поставил перед собой, и прочитал краткую инструкцию по применению, которая была отпечатана на крышке.
Там значилось, что с помощью миниклавиатуры (была встроена в баллон), можно было регулировать дальность, направленность и силу применения газа. Далее, мелким шрифтом перечислялись все возможности, и было этих возможностей превеликое множество, так что, читая их, Пётру Викторовичу пришлось напрягать зрение, а от этого новые и новые приступы боли прорезали его голову. Вот он поэтому он и бормотал, – ругался…
Буквы едва связывались в слова, а слова – с ещё большим трудом – в предложения. Тем не менее, он кое-что осилил, и включил маленький экранчик на боку баллона.
Дрожащими и от холода, и от боли пальцами набрал на клавиатуре требуемую комбинацию. Тогда на экранчике появились контуры стоящих на коленях Марии с Ренатой и Аскольды, и последовал контрольный запрос: их ли следует подвергнуть воздействию газа. Пётр Викторович ввёл подтверждение.
Тут из верхней части баллона вырвалась тонкая струйка ядовитого, ярко-зелёного цвета. Струйка эта с поразительной точностью окутала стоящих на коленях…
Мария, подминая под себя Ренату, тут же рухнула в снег, Аскольд же ещё успел приподняться, взмахнуть руками, выкрикнуть половину проклятья, но и не более того – тут и его ноги подкосились, и он повалился в снег.
И тут прилив совершенно безумной, неконтролируемой радости на Петра Викторовича, и он начал размахивать руками и прыгать на месте, повизгивая. Так прыгал он довольно-таки долго, быть может, полчаса, затем только немного успокоился, подхватил баллон, и начал его гладить и целовать, приговаривая:
И он поднёс баллон к самому входу в Лавру, и там уселся на камень, и щурил глаза, пытаясь прочесть оставшиеся инструкции. Однако слова прыгали перед его глазами, и он никак не мог уловить их смысла. А дело было в том, что незначительная часть газа всё же попала в его мозг, и усугубила действие раковой опухоли.
Он долго силился прочесть, но ничего у него не получалось, и тогда он стал истово целовать баллон, приговаривая:
И так ему хотелось прочесть, что ему почудилось, будто и действительно прочёл, хотя это было лишь воображением его, а написано там было иное.
Хотел же Пётр Викторович направить паралитический газ внутрь Лавры, чтобы заполнил он все тамошние помещения, чтобы и Афанасия Петровича с его клоном настиг. Там бы они остались лежать, а он, Пётр Викторович, обождав, когда газ рассеяться, спустился, нашёл их, и уже без всяких усилий, расстрелял бы, чтобы доставить тела, куда следует, и заполучить счастье своё.
Итак, он прочёл из своего воображения то, что хотел бы: с клавиатуры надо ввести максимальные значения по всем параметрам. Этим он и занялся. Он нетерпения, а также и от холода его всего трясло…
Вскоре ему удалось ввести то, что, по его мнению, требовалось. На экране появился запрос на подтверждение, а также – предупреждающая надпись. Но предупреждающую надпись Пётр Викторович отвергнул, как досадную помеху, и нажал на кнопку подтверждения…
Для осуществления своего плана, ему требовалось ввести иную функцию: направить поток газа строго внутрь Лавры, он же направил газ во все стороны, в том числе – и на себя.
На одно мгновенье ему показалось, что он нашёл таки своё счастье, но тут же провалился он в чёрное забвенье…
Между тем, баллон продолжал шипеть и испускать из себя массы зелёного газа. У входа в Лавру образовалось целое облако этой отравы, но также значительная часть газа попала и внутрь Лавры, поползла по туннелям и переходам, распространяясь всё дальше и глубже, настигая тех, кто был там…
* * *
Свечи в руках Афанасия Петровича, Гильома и Жанны почти полностью прогорели, и эти светоносные огоньки вздрагивали трепетно и слабо, уподобляясь сердцам умирающих.
Ни у кого из них не оказалось часов, и они не знали, сколько времени блуждали в мрачных туннелях, но им казалось, что очень и очень много времени прошло. И каждая минута тянулась, часу уподобляясь; а час превращался в мучительную вечность, ибо не было ни покоя, ни надежды, но с каждым мгновеньем всё тяжелее на их сердцах становилось.
А сердце Гильома то и вовсе трещало, дребезжало, иногда накалялось, иногда превращалось в ледышку. Иногда в глазах романтичного юноши всё становилось красным, иногда – заливалось электрической белизной; но чаще шли там помехи, и появлялись надписи о всевозможных неполадках…
Что касается Жанны, то сначала она ругалась, что мол, такая смерть ей не нравится, так как она просила о быстрой смерти, но потом утомилась, и больше уже не ругалась.
Несколько раз подходили они к мощам древних старцев, которые лежали в выемках на стенах. Их страшные, суровые лики ссохлись, но всё же не распались полностью, а сохранили те черты, которые были характерны для них при их земном бытии.
И вот вышли они к тому месту, от которого начали свои скитания по этому глубинному уровню подземелий. И, хотя им и не хотелось верить в это – всё же они сразу узнали – раздробленные каменные плиты на полу, и даже заметили теперь совершенно ненужный коробок со спичками. А над головами, на недостижимой высоте бледным свечением изливался пролом…
И действительно – сверху, в пролом медленно ниспадал уже знакомый читателю паралитический газ.
И, хотя Афанасию Петровичу никогда прежде с таким газом сталкиваться не приходилось, он сразу же определил, в чём здесь дело, и крикнул:
Гильом сделал несколько шагов вслед за Афанасием Петровичем, но тут покачнулся, и прошептал:
Однако, больше чем на эти несколько шагов его и не хватило. Газ, пусть и сильно разряженный, продолжал воздействовать. В глазах Афанасия Петровича темнело, ноги дрожали. Вот он боком привалился к стене, простонал:
Сзади на них налетела Жанна.
Но вот подхватил Афанасия Петровича мрак, понёс куда-то на своих крыльях, швырнул вниз, вознёс в поднебесье, вновь швырнул вниз…
* * *
И вот понял Афанасий Петрович, что он вновь получил возможность двигаться и видеть. Также и Гильом и Жанна, которые лежали на полу, зашевелились, застонали, и вот приподнялись, огляделись.
Газа больше не было; оставила их и слабость, и даже напротив – теперь тела их наполнились такими силами, будто и не было никакого тяжёлого пути.
Сейчас эта обычно мрачная женщина сияла оптимизмом, и даже три её ноги вполне органично сочетались, будто бы так и было задумано природой: чтобы у людей росло по три ноги.
Она же и добавила:
Гильом помог Афанасию Петровичу подняться, и молвил:
Тот проход, к которому они направились, был завешен паутиной; однако ж из-за паутины этой исходило мягкое и тёплое золотистое свечение, будто бы там была обитель Солнца.
Словно полог шатра, раздвинули они паутину, и вошли в подземную келью. Солнца там не было, зато на столе горело несколько свечей. Одна самая большая – в полметра, и иные – гораздо меньшие. Всё в этой келье было древним: и стеллажи с массивными фолиантами, и мебель, в которой также хранились бесценные рукописные тома и свитки, и потемневший за прошедшие века стол, и, наконец, старец, который за этим столом восседал.
И, если тот старец, который встретил их снаружи и вёз в санях, был хоть и седым, но всё же и румяным, и жизнь полнокровную и стремительную всеми своими поступками воплощал, то этот старец был воплощением наружной смерти и ветхости, и, в тоже время – внутреннего, неугасимого пламени. Лик его был ссохшимся и очень напоминал лики тех усопших, которые покоились в нишах Лавры. Это был лик существа, полностью отошедшего от потребности внешней и внутренней в земных желаниях, но глаза его сияли светом, таким же безучастным, вечным и холодным, как и свет звёзд.
Трое странников замялись на пороге, так не решались пройти в эту спокойную обитель. Афанасий Петрович неловко прокашлялся, и тогда старец лёгким кивком головы дал понять, что знает об их присутствии.
И вот, он, хозяин этих подземных чертогов, заговорил. И голос его был полон такой внутренней силы, что главным впечатлением от него была уверенность в том, что всё же существует вечная душа, и причём – очень и очень это вечное начало в человеке выражено.
Старец говорил:
И тогда старец ответил голосом, таким могучим и торжественным, что, казалось, – это океанская волна столкнулась с твердью земной.
И вот что рассказал им старец.
* * *
Краткий вариант легенды об Острове.
Изложено Старцем в подземельях Лавры.
За несколько десятков лет до твоего, Афанасий Петрович, рождения, жил такой видный учёный, именем Амиль. У Амиля была возлюбленная, именем Люси. Была она девушкой милой да прелестной, светлой и чистой, аки ангел небесный. И была меж ними такая любовь, какой уж и не встретить среди людей, ибо были они двумя половинками единого, и уж и не ведали, как прежде друг без друга жили, и, конечно, представить не могли, как смогли бы жить в разлуке.
И ни раз Амиль говорил: “Самое главное в жизни – Любовь”, и Люси ему кивала, ибо сердце её вторило тем словам…
Был назначен день их свадьбы, но именно в тот день, Люси была поражена лихорадкой – одной из тех страшных болезней, которые распространились из-за надругательств над матушкой-природой. И, также как и матушка-природа, умерла Люси.
Остался Амиль в одиночестве, и не ведал, почему до сих пор жив он, почему не ушёл вместе с Люси. В великой тоске дни и ночи его проходили. Хотел он свести счёты с жизнью, но потом понял, что есть у него особое предназначение, и что свою великую любовь он может подарить всему несчастному, страдающему человечеству.
Дни и ночи работал Амиль, высекая из души любовь, привнося любовь в реальность. Таким образом, – душевное чувство небесной Любви воплотил он в особом эликсире, который намеривался растворить в воздухе. После этого земной ад преобратился бы в рай небесной любви.
Однако, для распыления эликсира требовалось особое оборудование, достать которое Амиль, несмотря на то, что был очень крупным учёным, никак не мог. Он пытался добыть эти дорогостоящие приборы через своего приятеля, который имел отношение к военным. Доверчивым был Амиль, и рассказал приятелю о том, что создал.
Приятель доложил об этом своему начальникам, а те сразу смекнули, что изобретение Амиля чрезвычайно для них опасно, ибо, ежели все люди будут жить в состоянии небесной любви друг другу, то и войн, а, стало быть, и поживы для политиков и армейских начальников не будет. И вот постановили они Амиля и его чудесный эликсир уничтожить.
Однако, нашёлся один честный человек, который предупредил Амиля, и сказал, что надо ему немедленно бежать.
Очень расстроился Амиль, ибо предвидел, сколько ещё боли ждёт человечество, но, тем не менее, под покровом темноты он бежал в аэропорт, где имелся у него маленький, личный самолёт
Взлетел он в небо, а на коленях его лежал чемодан, в котором покоился бесценный эликсир. Но выследили Амиля, и началась за ним погоня. Над океаном настиг его скоростной армейский истребитель. Всего лишь один выстрел последовал, и ярким пламенем оделся самолётик Амиля, шаровой молнией рухнул в бушующие безбрежные воды.
Развернулся тогда армейский самолёт и вернулся на свою базу.
Однако, не погиб Амиль. Да – сгорело тело, но мозг его соединился с эликсиром небесной любви, и, рухнув в воды, разросся островом, который и есть цель вашего пути, и ваше счастье.
Остров тот есть воплощение абсолютной любви, и центр вселенной. Нет его координат на земных картах, ибо смешались измерения, и этот океан есть сама бесконечность, бесконечно умирающая и рождающаяся…
* * *
Мария очнулась от прикосновения холодного и, главное - свежего воздуха к её лицу. Она приподнялась, и увидела беловолосого старца, который вернулся на своей запряжённой золоторогими оленями повозке, и теперь совершал удивительное дело, по всем параметрам смахивающее на средневековое колдовство.
Он бормотал некие непонятные слова, и наматывал на руку… паралитический газ! И много же он уже намотал этого дыма! Собрал весь дым с улицы, и теперь вытягивал то, что было в подземельях Лавры.
Дым наматывался на его руку толстенным зелёным рулоном, и при этом пытался высвободиться: поднимались из него искажённые яростью демонические лики, шипели, щёлкали клыками, но всё тщетно – старец крепко их держал. Наконец, он вытянул весь газ из Лавры, и тогда раскрутил руку, и метнул ядовитый газовый вверх. Вскоре тот растворился с плотной завесой снеговых туч…
Тогда старец подошёл к Марии и Аскольду, и, ничего не говоря, достал из-за пазухи флягу, откупорил её, дал отпить. А был во фляги согревающий, но не алкогольный, не дурманящий напиток. Возымел этот напиток прекраснейшее действие: отрава была изгнана из их тел, и они вновь получили возможность нормально двигаться, видеть и говорить.
И вот только Рената не шевелилась, даже и не стонала.
И Рената была не то что бледна: она даже посинела. Руки и ноги её застыли, в какой-то нечеловеческой, противоестественной позе. Два человеческих её глаза были закрыты, и впали. Так же и небесное её око было прикрыто…
Старец произнёс негромко:
Он издал некий особый свист, большую часть которого не способно было различить человеческое ухо. Однако олени, к которым этот свист и был обращён, всё услышали и всё поняли. Они подошли, и окружили лежащую на шубе Ренату кольцом. От оленей исходило такое тепло, что не стоило опасаться того, что девочка окоченеет. Затем Старец, Мария и Аскольд ступили в Лавру.
* * *
В том тайнике, который за несколько часов до них открыли Афанасий Петрович, Гильом и Жанна, осталось ещё как раз три свечи: как раз для Марии, Аскольд и Старца. Они зажгли эти свечи, и тут Марией овладело столь сильное нетерпение, что она бросилась вперёд.
И вскоре они действительно подошли к пролому.
Мария дрожала от нетерпения, и шептала страстно:
Тогда старец достал из кармана связку старых ржавых ключей, на некоторых из которых выделялся орнамент из дивных цветов и животных. Вскоре он подобрал нужный ключ, и с его помощью открыл совсем неприметную, маленькую дверцу, которая, оказывается, была в стене.
А за дверкой той начиналась винтовая лестница. По этой лестнице начали они спускаться вниз.
И вскоре, разорвав покрывающий стены мох, вышли в затемнённое помещение. В центре этого помещения, на полу высилась груда битого камня, – то были останки обвалившегося потолка.
И вот они оказались возле ниши. В нише той лежал один из древних обитателей Лавры. Черты усопшего ссохлись, но и доныне выражали необычайную строгость, прежде всего, к самому себе. Несмотря на то, что присутствие плоти было минимальным, в нём чувствовалось столько жизни, сколько не углядишь и в иных подвижных, молодых людях.
Ну а под этой нишей на полу лежали трое. Это были Афанасий Петрович, Гильом и трехногая Жанна.
И заговорил беловолосый старец:
Мария опустилась на колени, и кончиками пальцев осторожно касалась щёк Афанасия Петровича и Гильома. И она шептала:
Мария несколько минут молчала. И окружала их первозданная тишина…
Но вот Мария сжала кулачки, вскочила, крикнула гневно:
Тогда Старец сказал:
Самым лёгким оказалось тело Афанасия Петровича. Не понятно даже было как в таком худом теле могла протекать жизнь. Но его взял самый сильный из всех них – Старец. Гильома взяла Мария, ей, женщине было неимоверно тяжело, но всё же она подняла его. Жанну же поднял и понёс Аскольд.
* * *
Теперь и Афанасий Петрович и Гильом и Жанна знали, где им своё счастье искать. И вот они поклонились этому древнему, окружённому солнцеподобными свечами Старцу, сказали ему также и слова благодарности, и покинули его обитель.
Вышли они в то помещение, от которого начались их подземные скитания, и тут увидели выход. Это была покрытая мхом маленькая, неприметная дверка. Теперь мох был сорван, а дверка открылась. По винтовой лестнице устремились они вверх, так как не терпелось им увидеть белоснежный простор, который окружал Лавру.
Глава 5
“Дорога к Острову (начало).”
Первым из Лавры вышел Старец, который нёс на руках Афанасия Петровича и, похоже, совсем не чувствовал его, действительно небольшого веса. За ним вышла, сгибающаяся под тяжестью Гильома Мария (Гильом был средней упитанности, но ведь Мария была женщиной); наконец появился Аскольд, который не привык что-либо или кого-либо носить, и тоже истомился – на его холёных, а теперь замёрзших ручках возлежала трёхногая Жанна.
Что касается Ренаты, то с ней за это время не случилось никаких видимых изменений: она тоже лежала, посиневшая и холодная, но всё же несущая в себе частичку жизни, и питающаяся своим духом мир Афанасия Петровича, Гильома и Жанны…
Тела погрузили в сани, и осталось только тело Петра Викторовича, который лежал сбоку от входа, обнимая посиневшими пальцами пустой баллон.
Мария и его хотела положить в сани, но Старец остановил её:
И вот они уселись в сани и поехали.
И теперь Аскольд замечал детали, которые в прошлый раз остались им незамеченными. Так увидел он белые златоглавые церкви, которые поднимались из снегов, и были весьма красивы. Он спросил у Старца:
И Старец ответил:
Так говорил Старец, но Мария его не слышала. Всё её внимание было обращено на Гильома, в котором видела она воплощение своего счастья. Она просто положила ладонь на его лоб, и про себя шептала нежные слова, которые обращала только к нему…
Но вот Старец сказал:
И вот они вновь поднялись на вершину холма, откуда открывался вид на долину страданий. Точно так же, как и прежде тысячи полуобнаженных замёрзших и голодных страдальцев надавливали на железную дугу, и она медленно-медленно проворачивалась. И по-прежнему самые измученные падали, чтобы никогда уже не подняться, а на их место бежали из пещер новые.
Кстати, именно у входа в самую большую пещеру и стояли машины: чёрная, на которой приехал Афанасий Петрович, и длинная серебристого оттенка, на которой приехал Аскольд.
Возле этих машин собралась довольно большая толпа. Составляющие эту толпу индивиды тыкали в машины палками, и громко галдели. Старец пояснил:
И Старец направил свои сани вниз с холма, во внутреннюю часть круглой долины, навстречу стенаниям.
* * *
И вот Афанасий Петрович, Гильом и Жанна выбежали из Лавры, и даже рассмеялись от счастья. Очень уж приятный вид открывался: занесённые белым, пушистым снегом поля да холмы, а кое-где поднимались златоглавые церкви. И, хотя небо по-прежнему было сокрыто облачным покровом, всё же казалось им, что стало как-то солнечнее.
Ещё издали увидели они Старца, который приближался к ним на своих, запряжённых златорогими оленями санях. И они даже не могли его дождаться, и бросились к нему навстречу.
Вот они подбежали. Старец стремительно развернул перед ними сани и остановился. Он улыбался, и спрашивал:
Жанна подхватила эту мысль:
И он направил свои сани к одной из Церквей. Там они спустились в подвал, и действительно – обнаружили там изрядное количество мешков с зерном. Несколько из этих мешков они погрузили в сани. Причём, так как двигал ими юношеский энтузиазм, то они я тяжести мешков практически не чувствовали, и шутили они, и смеялись, и даже спели несколько весёлых песенок, в которых описывалась красота весенней природы.
Ну а Старец поджидал их в санях, и тоже улыбалась. Вот они уселись на мешках. Тогда Старец взмахнул поводьями, и сани устремились дальше, навстречу стенаниями, которые они намеривались преобразить в смех.
* * *
И вот приблизились к окружающей машины толпе сани, которыми правил Старец. Аскольд сжимал в руках автомат и приготовился к самым решительным действиям. Что касается Марии, то она по-прежнему держала тёплую свою ладошку на холодном лбу Гильома, а рядом с ним лежали погружённые в грёзы Афанасий Петрович и Жанна. Также лежала и Рената, которая этот мир чудесным своим духом поддерживала.
Вовремя они подъехали, потому что безумцы уже собирались разбивать машины, и всё сильнее и сильнее стучали по ним своими палками.
Гневным стал лик Старца, и теперь он был похож на грозного царя, который вернулся в своё Царство, дабы вершить суровый суд над слугами.
Безумцы отпрянули, и в какое-то мгновенье казалось, что сейчас убегут. Но тут выступил некто, прикрытый, как и иные, рваньём, но также с золотыми цепочками и цепями, которые висели и на шее его и на руках, и даже обматывали его ноги. Он был более упитанный, нежели иные, а в руках у него была большая железная дубинка, которой он размахивал. Голос у этого человека был очень высокий и нервный. С трудом можно было разобрать, что он приказывает своим подчинённым не отступать, но вступить в схватку со “злыми демонами”.
По всему видно, велика была власть этого человека. Во всяком случае, перепуганные людишки обернулись и, размахивая руками, и, напевая какой-то свой религиозный гимн, начали наступать на сани.
Тот направил автомат в небо и дал длинную очередь. От этого оглушительного, громоподобного треска заложило в ушах; почти все человечки попадали на колени, и, стеная от страха, поползли к пещере.
Но тут вновь начал кричать их предводитель. Причём сам он спрятался за каменной колонной, и только изредка показывалась оттуда его рука, в которой он сжимал железный посох.
На этот раз длинной и истеричной была его речь. Дело в том, что он очень испугался, что эти пришельцы могут разграбить то, что ему удалось накопить в своём тайнике в пещере. Там был всякий хлам, а за особую ценность почитались им пожелтевшие обрывки порножурналов. Он даже и предположить не мог, что пришельцам до его “сокровищ” нет никакого дела. В своей пламенной речи он делал упор на мученичество, и последующее блаженство. Тем, кто броситься на “демонов” он обещал рай, где тепло и много еды. Непокорным же он сулил вечную муку.
Немного надо было этой тёмной, необразованной толпе. Всего-то несколько пламенных словечек, и вот они уже готовы отдать собственные жизни, тем более что жизни они эти совсем не ценили.
И вот они вскочили и бросились на сани. Их разделяют двадцать… уже десять шагов… Аскольд видел перекошенные ненавистью лица; в глазах – безумие; и ясно, что они не остановятся, и убьют их, и в клочья раздерут, и поглотят. Тогда Аскольд направил дуло автомата на них, и нажал спусковой крючок.
Очередь разрывного свинца скосила первый ряд бегущих, изувеченные тела, обильно истекая кровью остались лежать на утоптанном, грязном снегу…
Бежавшие следом остановились, – они тряслись, они рычали и стонали; они совершали совершенно безумные рывки из стороны в сторону.
И вновь заорал их вожак. Тут Аскольд понял, что закончились патроны. Но имелся ещё один, последний рожок. Непослушными, дрожащими руками подхватил он этот рожок, вставил его, и – вовремя! Вновь эти безумцы наступали!
Вот они уже возле самых саней. Тянут руки, запрыгивают, орут. Аскольд и сам заорал. Открыл огонь. На него, а также и на Старца и на Марию, и на лежащих на дне повозки обильно брызнула кровь.
Аскольд поднялся на ноги, и начал поливать свинцом сверху на головы бегущих. Головы разрывались, тела падали, и всё уже было усеяно мёртвыми. Вот железный брусок ударил в грудь Аскольд, он пошатнулся, но устоял на ногах, и захохотал безумно, и стрелял до тех пор, пока не вышли все патроны. Тогда он отбросил ставший бесполезным автоматам, и сжал кулаки, готов был вступить в рукопашную.
Однако, оказалось, что никого больше поблизости не оказалось. И только предводитель, вереща от ужаса, юркнул в пещеру. Те же, кто вращал огромную железную дугу, так по-прежнему её и вращали, не обращая на эту стрельбу никакого внимания, и по-прежнему стенали и падали, умирая, а на место умерших становились новые жертвы…
Несколько мгновений Аскольд испытывал чувство близкое к экстазу, но потом страшно и темно стало на душе его. Не говоря ни слова, он и Старец прицепили их длинную серебристую машину к саням. Затем златорогие олени напряглись и потащили эту тяжесть вверх по заснеженному холму…
* * *
Афанасий Петрович, Гильом и Жанна очень ждали того момента, когда они предстанут перед несчастными людьми. Вообще мысли их только вокруг этих людей и крутились. И было им так этих людей жалко, что даже и слёзы у них на глазах выступали, но в тоже время и радовались они тому, что могут этим несчастным помочь…
И вот, наконец, сани поднялись на холм, и открылась круглая долина, в центре которой возносился в небо золотой шпиль. Старец направил сани к большой пещеры, возле которой стояли две машины, а также – толпилось довольно много изодранного, голодного да холодного люда.
Они увидели приближающиеся сани, и в ужасе отпрянули. И тогда поднялся Гильом, и заговорил добрым да приветливым голосом:
И столько миролюбия было в каждом его жесте, и в каждом слове, что эти несчастные поверили ему, и больше не отступали, а кое-кто даже и улыбнулся робко.
Однако, выступил вперёд обмотанный золотыми цепями религиозный предводитель, и начал уверять ободранных людей в том, что это никто иные как Демоны, и что сейчас они соблазнят их сладкими речами, а потом уведут их души в ад, на веки вечные.
Люди неуверенно переглядывались, перешёптывались.
И тогда Гильом продолжил говорить:
Так говорил Старец, а люди слушали его и кивали. И даже обмотанный золотыми цепями религиозный предводитель не нашёл, что возразить, так как и ему, честно говоря, хотелось иной, лучшей жизни. И вот он воскликнул:
Люди падали на колени, но такое зрелище было совсем не по нраву Гильому, и он соскочил с саней, и подбегал к каждому из них, и помогал подняться, приговаривая:
И теперь оказалось, что в этой прежде безликой массе есть и женщины и дети. Женщины ловили ладонь Гильома, целовали её. Дети протягивали к нему незамысловатые ими же сколоченные из деревяшек игрушки. Такое внимание, и такая наивная любовь так растрогали Гильома, что он даже прослезился…
Но над долиной по-прежнему возносился стон, ибо тысячи несчастных ещё не ведающие о том, что свершилось, по-прежнему толкали пред собой железную дугу.
И вот на сани рядом со Старцем встал религиозный предводитель, и олени понесли их по полю вдоль дуги. Предводитель объявлял людям, что отныне кончились их мученья, и начинается новая, счастливейшая жизнь.
И люди, который втайне, конечно же, ждали этого, безоговорочно принимали эту весть. И бросали они ненавистную, бессмысленную, и бросались бежать, и собирались в огромную толпу возле большой пещере.
А там, у большой пещеры, Гильом и Афанасий Петрович неустанно, и с большим увлечением рассказывали о том, как надо жить, чтобы быть счастливыми. И по их рассказам выходило утопическое, истинно коммунистическое общество. Причём, они были уверены, что именно такое общество и построят эти люди. Люди слушали их, плакали от умиления, и кивали, и шептали слова благодарности.
Но вот вернулся на санях Старец, и сказал, что пора ехать; освобождённому же народу он сказал, чтобы ждали его возвращения, ибо теперь он будет руководить ими и воплотит мечты в реальность.
Они прицепили чёрную машину к саням и златорогие олени понесли их вверх по склону. Люди махали им на прощанье руками и плакали от печали разлуки и от счастья чувствовать себя свободными…
* * *
Мрачен был лик Аскольда, который сидел в санях. Сани стремительно приближались к грозной, возносящейся в небо стене из снега, ветра и тумана, но до этого величественного зрелища не было дело Аскольду. Он говорил:
Старец, который правил санями, ничего не ответил, только пожал плечами.
И Аскольд успокоился.
* * *
Старец довёз счастливых Афанасия Петровича, Гильома и Жанну до вздымающейся в поднебесье призрачной, но веющей зимним холодом стены, и там велел:
И тогда они поняли, что – это время прощаться, и тогда печально на их сердцах стало, ибо знали они, что уже никогда не доведётся им Старца увидеть. И нежными словами прощались они, и даже говорили, что вернуться, хотя знали, что не вернуться.
И вот забрались в чёрную машину. Закрыли двери, проверили – всё ли герметично. Тогда Старец подошёл к машине сзади, обхватили её двумя руками, и тут видно стало, как напряглись под его белой шубой могучие мускулы.
И толкнул он машину с такой силой, что чёрным молотом полетела она сквозь воздух, а потом и сквозь призрачную стену.
И вот вылетели они снежного царства, в раскалённую пустыню, над которой в выцветшем, тусклом небе неистово палило Солнце. Ещё несколько сот метров проехала машина по дороге, и тогда только остановилась. Ведь двигатель её не работал.
Также не работала и кондиционная система, и всё прочее оборудование, так что внутри вскоре стало нестерпимо жарко и душно. Они выбрались наружу, и даже сжались под давлением раскалённых лучей.
Это время обернулось тремя часами, к окончанию которых они уже серьёзно подуматься: не броситься в снеговую стену – там, по крайней мере, не было этого жгучего жара.
Однако, по истечении этих трёх часов они были вознаграждены: в машине заработал кондиционер, а также маленький холодильник, из которого они смогли напиться охлажденного апельсинового сока (синтетического конечно, но – это не столь уж и важно).
Но, когда они поехали, то на экране появилась надпись:
“Внимание. Топливо на исходе… На исходе… На исходе…”
Так проехали ещё тридцать или, самое большое, сорок миль. Тогда компьютер выдал надпись: “Топливо кончилось”, и машина остановилась.
Они открыли багажник, и там действительно нашлась канистра, но в которой не было ничего, кроме воздуха.
Молодой человек всем своим видом излучал такой оптимизм, что и действительно – мало сомнений оставалось в том, что он сможет прошагать сколько угодно миль по этой жарище. А вот Афанасий Петрович, хотя и в его сердце горел теперь энтузиазм, в своих силах не был уверен. А точнее, был он уверен в обратном: ведь до ближайшего отмеченного на карте населённого пункта не менее сотни миль – пройти их даже самому здоровому человеку просто нереально. И дело было не только в жаре, но ещё и в хищных, голодных тварях, которые эти пустоши населяли. Можно было бы, конечно связаться с городом по видео, но, во-первых, там Афанасия Петровича уже наверняка усиленно искали, как преступника; а, во-вторых, исходящая от песков радиация гасила видео и любые иные волны…
Афанасий Петрович хотел свои замечания высказать, но тут понял, что ни к чему они, и что лучше уж идти, чем сидеть на месте, отчаиваться. И вот они откачали во флягу остатки апельсинового сока, нашли ещё несколько пирожков, которые есть совсем не хотелось, и, прихватив это с собой, зашагали по дороге.
…Афанасию Петровичу казалось, что они уже очень-очень много прошли, но, когда оглянулся, то увидел, что, оставленная ими машина, по-прежнему видна: чёрным пятном зыбиться в раскалённом воздухе.
А уже ноги подгибались, уже голова звенела от жара, и в любое мгновенье мог подкосить солнечный удар.
До этих холмов было не менее трёх миль, и дорога к ним предстояла нелёгкая: вся в рытвинах, да в острых камнях.
Но всё же они пошли именно туда, ведь этот дым был явным свидетельством присутствия человека. По пути Афанасий Петрович даже припомнил, что читал где-то, что есть в этих пустошах такие рудники, где работают в основном сосланные преступники. Причём вокруг таких рудников постепенно вырастали городки…
И, когда они поднялись на холм, то Афанасий Петрович смог убедиться в правоте своих предположений. Там действительно была шахта, и городок вокруг шахты выросший. Городок вполне отражал души населяющих его существ: был он уродливым, грязным и вонючим. Перекошенные, обшарпанные домишки; кривые улочки… Даже с отдаления видны были упившиеся здоровые мужики, которые спали в грязи. Конечно, над хибарками выделялось массивное заведение, а по совместительству и притон. Городок был окружён железной стеной, верхняя часть которой была утыкана стальными шипами. Там же были установлено несколько пулемётов. Пьяные охранники лениво переругивались и играли в карты.
Идти туда совсем не оставалось, но всё же им не оставалось ничего иного как идти, потому что иначе бы они погибли…
Только когда они подошли вплотную к закрытым воротам, и Гильом крикнул своим радушным голосом: “Здравствуйте!” - охранники встрепенулись. Прежде всего послышалась грубая ругань, затем чёрное дуло пулемёта извергло несколько крупнокалиберных пуль, которые раздробили несколько крупных камней.
Далее последовал весьма длинный, нудный и однообразный диалог; в котором Гильом утверждал, что они пришли сюда по доброй воли за помощью, а охранники им не верили, потому что действительно сложно было в это поверить.
Но всё же закончилось всё тем, что их впустили. За воротами их встретил некто похожий на пьяного бурого медведя, но всё же с примесью характерных для человека черт. Это существо через каждое слово вставляло непотребную ругань, так что приводить его сентенции здесь как минимум неуместно. Говорил и рычал он долго, но суть всего сводилось к тому, что отныне Афанасию Петровичу и Гильому придётся вкалывать на руднике, ну а Жанне работать в притоне, так как они испытывали большой недостаток в женщинах. На этот Жанна ответила, что ей уже довольно пришлось служить подстилкой под вонючую мужицкую плоть, и лучше уж она будет вкалывать на руднике, и даже загнётся там, чем позволит кому-нибудь из этих свинов облапить её.
Тогда медведеобразное существо хмыкнуло, и заявило, что, поработав на руднике, она изменит своё мнение, и “прибежит в притон скакать, потому что это и есть самое бабье занятье”.
Затем он отвёл их в хибарку, настолько уродливую, ветхую, и вонючую, что и собачья конура в сравнении с ней могла бы показаться комфортным отелем. Уходя медведеобразный пояснил:
Они разгребли и вынесли из хибарки всякий гниющий хлам. Была там и истлевшая одежда, под которой нашлись человеческие кости…
После всех этих утомительных из-за жары операций, по крайней мере смрад уменьшился, они разлеглись в тени…
Но всё равно, от жара всё в них уже пересохло, и страстно хотелось пить. А чтобы получить воду, надо было идти на шахту…
* * *
Что касается Аскольда и Марии, то им пришлось преодолеть примерно такой же путь, как и Афанасию Петровичу с Гильомом и Жанной. Уселись они в длинную серебряную машину Аскольда, туда же уложили пребывающих в коме, и Старец подтолкнул их с такой силой, что они, пролетев сквозь снежную стену, ещё несколько сот метров по инерции прокатились по раскалённой пустыне.
И потом ждали, мучаясь от жары, когда же заработает оборудование машины. Потом, когда заработало, напились соков (для Аскольда эксклюзивных, натуральных соков), и поехали. Вскоре компьютер предупредил, что топливо на исходе. Проехали ещё тридцать или, самое большое, сорок миль, и тогда остановились окончательно…
Аскольд выбрался из машины и сказал Марии:
Но Мария сидела, положив ладошку на лоб Гильома, и улыбалась. Она сказала:
Дальнейшие уговоры никакого эффекта не дали. Аскольд понимал, что сидеть и ждать чего-то на этой заброшенной дороге не имеет никакого смысла. Они либо помрут от жажды, либо их съедят местные хищники-мутанты.
И тогда он сказал Марии:
Он понимал, что шансы его ничтожны, но всё же это было лучшее, что он мог предпринять. И, пройдя некоторое время по дороге он увидел поднимающийся над холмами серый дым, и вскоре уже был под стенами знакомого читателю уродливого городка при шахте. И видел он тоже самое, что Афанасий Петрович, Гильом и Жанна. Вот только заговорил он по-другому: рассказал о машине, которая заглохла на дороге, и просил помощи. Он не знал, что в городе обитают уголовники, которые никакой симпатии к нему, богатенькому счастливчику питать не могли.
Они потребовали, чтобы он показал, где машина. Аскольд охотно согласился. Выехали на жутко гудящем тракторе, и вскоре уже буксировали в городок серебряную машину Аскольда. Он возражал, говорил и кричал, что не надо буксировать, но надо только топливо, за которое он щедро заплатить. Все деньги и ценности у него отобрали, и заявили, что теперь он также как и все будет трудиться на шахте, – зарабатывать там свою краюшку хлеба и стакан воды. Осмотрев же Марию, они с очень довольным видом заявили, что она будет самой дорогой шлюхой в местном притоне, и что при этом у неё отбоя от клиентов не будет. Аскольд возмутился и полез в драку, но его успокоили несколькими ударами молотоподобных кулаков…
Аскольд очнулся на полу перекошенной хибарки (кровать просто отсутствовала). Рядом с ним лежали Афанасий Петрович, Гильом и Жанна. Мария была рядом, она гладила волосы Гильома и шептала ему нежные слова.
Тогда Аскольд начал расспрашивать у своей супруги, что да как, и она поведала ему, что для того, чтобы получать воду и еду, надо работать в шахте. Также она рассказала, что её уже пытались изнасиловать, но она отчаянно дралась, и основательно расцарапала несколько физиономий. Тут ей пришлось бы несладко, но явился представитель местных властей, и заявил, что подобные беспорядки запрещены, и за насилие без денежного поощрения полагается кастрация. Буяны смутились и ушли. Властьимущий же хмыкнул и заявил, что скоро Мария сама прибежит в притон, потому что “жрать и пить всем хочется…”
На это Аскольд сказал:
И вот он отправился на рудник работать.
В прежней своей жизни он был очень мало знаком с физическим трудом, и вообще был очень слабым, привыкшим к неге человеком. К тому же, на сказывались лишения последнего времени. В общем, – его хватило лишь на пару часов, да и то, исключительно из-за любви к Марии.
А ему дали в руки кирку, которую он едва мог поднимать, и поставили в забой, где он должен был молотить по железной руде. Он стёр ладони в кровь, его знобило, трясло, лихорадило. Он истекал потом. Он стонал, и ругался, и мычал, но всё же долбил до тех пор, пока силы окончательно не оставили его. Тогда он повалился, и не мог уже подняться.
Его подхватили за руки и поволокли наверх.
И в таком состоянии, почти бесчувственного, впихнули его в хибарку, к Марии, которая по-прежнему сидела над Гильомом, и гладила и целовала его…
* * *
Итак, Афансий Петрович, Гильом и Жанна спустились в шахту, где им вручили кирки, и отправили в забой. Но, по дороге заметили они, что помимо взрослых работников, имеются в шахте ещё и дети.
Трудно было сказать, сколько именно этим детям, так как противоестественное, тяжелейшее существование, отложило на них особенный отпечатков. Тощие, грязные, с выпирающими локтями и рёбрами, которые видны были в разрывах их ветхой одежды – все они были угрюмы, и все напоминали свечи, которые зажгли слишком ярко, и которые грозили прогореть много раньше уготовленного им срока.
И Афанасий Петрович спросил у их проводника:
Тут и Афанасий Петрович и Гильом, и Жанна так прониклись страданием этим детишек, что хором, будто были единым существом, воскликнули:
И он провёл их в забой, где работали детишки. Там было много этих маленьких страдальцев: и мальчики и девочки. Везде то в городишке и шахте воздух был гадким, отравленным, но в этом забое буквально нечем было дышать. В воздухе провисала серая пыль, от которой сдавливало в горле и щипало в глазах. И это, конечно, были первые признаки отравления.
Тяжёлые кирки, которые держали в своих худеньких ручках дети, врезались в стены, и грохот был такой, что закладывало в ушах. Худенькие фигурки толкали перед собой тяжеленные, груженные рудой тележки, выплывали из ядовитого дыма. Некоторые едва держались на ногах. Некоторых душил кашель, и кровь стекала из их ртов.
От жалости прослезились Афанасий Петрович и Гильом. И даже привыкшая к грубейшему цинизму Жанна почувствовала дарованное ей природой материнское чувство, и захотела этим детишкам помочь.
Гильом и Жанна не раздумывая присоединились к нему. Тогда проводник занёс их в список, – приписал к данному участку и удалился.
И вот они начали работать среди детей. Они хотели одобрить детей словами, но все силы отнимала работа (а за их действиями следили надсмотрщиками), к тому же и кашель их душил.
Но вот наступил перерыв, и их позвали наверх, где каждый получал гнутую железную тарелку, в которой был суп из подгнивших овощей. Также выдавали покрытые грибком и искусанные крысами сухари. И там, где крысиные зубы оказались бессильными, гниющие зубы голодных людей совершали чудеса, и перегрызали и крошили это чудовищное подобие хлеба.
И тут оказалось, что взрослые отбирают у детишек еду. Не всё, конечно, но половину порции. Смотреть на это, и терпеть это было невозможно, и Гильом вскочил, воскликнул:
Огромный волосатый кулак уткнулся ему в нос, а сиплый, пропитой голос заявил:
И здесь такой обычно романтичный и возвышенный Гильом понял, что надо применить физическую силу. Ведь худенький и слабенький Афанасий Петрович наделил его отменным здоровьем, и знал Гильом множество боевых приёмов, один из которых и применил.
Он схватил перехватил протянутую к нему здоровенную ручищу, рванул, подсел, и вот уже изрыгающая проклятья туша пролетела над его головой и впечаталась в стену.
Здоровяк, пошатываясь, поднялся, замахнулся кулаком, но тут прыгнула на него Жанна, боднула головой в живот. Тот повалился на спину, взмахнул на последок руками и больше уже не шевелился.
В это время и дружки того наглеца решили, что надо им идти в наступление – отстаивать свои права. Их собралось с дюжину самых отъявленных негодяев. И здесь Гильом, даже и с поддержкой от Жанны не справился бы.
И тогда Гильом закричал:
И завязалась жаркая потасовка. Здоровяки размахивали своими пудовыми кулачищами, но их удары никогда не доставали до цели, так как ребятишки двигались с проворностью чрезвычайной. Не прошло и пяти минут, как негодяя были наказаны: они лежали побитые, и даже связанные, а детки прохаживались над ними, и потирали ладони.
Но тут появились представители властей, которые были вооружены резиновыми дубинками и разрядниками. Они начали орать, чтобы немедленно был восстановлен порядок. Когда же им рассказали, что на самом деле было, то они посмеялись, и даже похвалили Гильома за отвагу, однако ж и добавили, что работать все будут по-прежнему, а о бегстве нечего и думать.
Этот инцидент сослужил Гильому, а заодно и Афанасию Петровичу с Жанной. Теперь детишки приняли их в свой тайный мир, и разговаривали с ними доверительно, и рассказывали о всех своих бедах и переживаниях.
Прошёл этот день, утомлённые работники потянулись по своим хибаркам, и тут оказалось, что детишек держат в отдельном каменном помещении, прямо в шахте. Гильом, Афанасий Петрович и Жанна попросились к ним, и получили разрешение. Причём надсмотрщики ещё больше уверились в том, что имеют дело с безумцами, так как никто по доброй воле не согласился бы ночевать в таком даже по меркам городка, дурном месте.
Там было очень душно. Помещение было тесным, а потолки такими низкими, что даже детям приходилось ходить согнувшись, и, казалось, что все они в гробу. Тем не менее, ни Гильом, ни Афанасий Петрович ни Жанна не теряли того светлого присутствия духа, которое не оставляло их с того самого мгновенья, как они узнали путь к Острову.
И вот, в сумерках детишки поделились самыми сокровенными своими мечтами. Оказывается, все они грезили об Островах. Именно об Островах, а не об одном Острове. По их словам, то был целый Архипелаг, и для каждого из них нашлось бы там по Острову. И каждый стал бы правителем Острова, и сбывались бы там самые сокровенные их мечты. Они бы плавали в гости друг к другу, дарили бы друг другу подарки, плавали бы под водой вместе с дельфинами, и даже летали бы на облаках…
Однако надо было видеть, как засияли надеждой их глаза. Ведь это был их самая сокровенная, самая главная, да, в общем-то, и единственная мечта – стать свободными и поселиться на Островах своего Архипелага.
Но тут сморил их сон.
И виделось Афанасию Петровичу, Гильому и Жанне, будто плывут они на древнем паруснике по синему морю, и обвивает их свежий ветер. Чайки кричат, белые барашки волн мчатся, в небе плывут белые, пушистые облачка.
И так их хотелось смеяться, что они и засмеялись…
* * *
Только утром следующего дня очнулся Аскольд. Мария по-прежнему сидела над счастьем своим, над Гильомом, держала на его лбу свою ладошку, но уже не шептала ничего, и не плакала, потому что все слёзы выплакала, да и мало влаги в её теле оставалось. Она ведь уже целые сутки ничего не пила, а в окружающем их пустынном климате – это было равносильно смерти. Аскольд видел, что ей очень плохо, однако Мария не жаловалась, и вообще – когда он очнулся, ничего она ему не говорила, будто и не было Аскольда.
Он пробормотал:
Он не договорил, потому что горло его пересохло, и начал душить его кашель. И чувствовал себя Аскольд так, будто и не спал он вовсе, а целую неделю тяжёлым трудом занимался. Но всё же, из-за любви к Марии, переборол слабость свою, и поднялся, и вышел, и к шахте направился.
По дороге к нему присоединился один из местных мужиков, вид у которого, конечно был бандитский. Он говорил Аскольду:
И вот Аскольд вновь попал в шахту, и вновь в руках у него оказалась кирка, и вновь он начал работать в забое. Резкой болью отдавались вчерашние мозоли, кровь стекала по рукам его, голова кружилась, слабые ноги дрожали, но всё же он продолжал работать – ради Марии.
И в нём ещё оставались силы изумляться: “Неужели это я - Аскольд?.. У меня же на счету такая сумма, что я мог бы все эти рудники выкупить!.. Но кто мне поверит… А что я здесь делаю? Какой чёрт меня сюда занёс?.. Как странно!..”
Через несколько часов, он понял, что просто не может больше двигаться. Его перенапряжённое тело повалилось на камни, из носа хлынула кровь, и он жадно слизывал её, – ведь это же была драгоценная влага! Но кровь не утоляла жажду, а только больше её распаляла.
И вот подошли к нему надсмотрщики, подхватили за руки, потащили вверх.
И вот, также как и накануне втолкнули его в хибарку к Марии, и на прощанье ещё крикнули:
…Время от времени Аскольду становилось так дурно, что его начинало тошнить, выворачивать наизнанку, но желудок был пустым, поэтому ничего из него не выходило.
Между тем Мария собиралась: у неё сохранилась косметичка, и он, смотрелась в зеркальце, подводила брови, красила губы.
Аскольд прекрасно понимал, к чему эти приготовления, и пытался этому воспротивиться. Он шептал:
Мария закончила свои приготовления, и теперь преобразилась в дорогостоящую путану. Она ещё раз критически оглядела себя в зеркало, и нервно рассмеялась:
И Мария выпорхнула в неспокойную, пьяную, наполненную драками, руганью и животным вожделением ночь.
А Аскольд так ослаб, что даже и каких-либо пронзительных чувств не мог испытывать. Он просто потерял сознание.
* * *
В обязанности Афансия Петровича, Гильома и Жанны входило не только выбивание руды из тверди, но также и последующий вывоз наполненных рудой тележек вверх. Несмотря на то, что толкать тележки было чрезвычайно тяжело, всё же это были наиболее приятные за всё время их работы мгновенья.
Ведь там, наверху, был хоть какой-то, хоть и душный и жаркий, но всё же воздух. И они вдыхали этот дурной воздух с превеликим наслаждением, так как внизу, в забое, где работали детишки, воздуха вообще практически не было.
Но вот они, так же как и иные работники, сваливали содержимое своих тележек в большой железный чан, который после того, как наполнялся (всегда это происходило к обеду), по скрипучим рельсам уезжал куда-то, чтобы через час вернуться, и вновь молчаливо требовать свою рудную дань.
И вот, во время очередного такого подъёма, Гильом приметил, что в одном месте, в каменном полу имелась трещина, из которого вырывалась призрачная, сероватого цвета дымка. Никто возле этого места не ходил, но и газ (судя по всему ядовитый), не задерживался, но стремительно вздымался к широкой трещине в потолке, и далее – растворялся в раскалённом небе. Тогда Гильом спросил у одного из детей, что это за трещина, и какой из неё выходит газ.
На этот ребёнок, а это был мальчишка, лет, быть может, тринадцати, ответил, что он не химик, и про газ ничего не знает, но, раз уж газ выходит, так, стало быть, под землей его превеликое множество, и хорошо было бы, если бы он однажды взял да и рванул.
Гильом поблагодарил мальчика, и задумался. Он уже понимал, что этот газ – ключ к их спасанию, но никакого конкретного плана у него ещё не было.
И вот закончился очередной изматывающий день. Пора было спать, и детей уже подгоняли в их каменную келью-темницу. Афанасий Петрович, который едва на ногах держался, безропотно шёл вместе с ними, но Гильом сказал:
Афанасий Петрович устало кивнул и отправился вместе с детьми, но, перед тем как заснуть, ему ещё хватило рассказать им сказку про Красную Шапочку, сказку про Русалочку, и Гадкого Утёнка. Он хотел рассказать ещё и про Халифа-Аиста, но тут сморил его сон…
…А в то время, когда Афанасий Петрович уже спал, Гильом и Жанна очень осторожно пробирались по городку. Среди лачужек было множество пьяных негодяев, которые постоянно ругались, и вообще – были настроены столь агрессивно, что, заметь этих пришельцев, могли наброситься, Гильома избить, а Жанну – изнасиловать. Конечно, так просто они бы не дались, но очень уж много этих преступников там было.
И вот через некоторое время они приблизились к лачуге, которая в отличии от иных лачужек, была именно Лачугой. То есть имелась у неё добротная пластиковая дверь, почти все щели были залатаны; и даже какое-то хилый заборчик вокруг Лачуги имелся. И в этом дворике стояла округлой формы печь, которая, хотя в это время и горела, всё же нестерпимо воняла резиной. Сбоку от печи валялись резиновые ошмётки, на которых храпел двухголовый пёс-мутант.
Когда Гильом и Жанна приблизились, пёс резко вскинул обе свои головы, и грозно зарычал. И тут же дверь лачужки, и её хозяин, будто того и ждал, выскочил во двор.
Это был пузатый коротышка, с закопчённым лицом, и с выпирающим брюхом. Он упёр руки в бока, и уставился на Гильома и Жанну, и вот заговорил – голос у него был стремительный и ворчливый.
Жанна удивлённо на него поглядела. Коротышка же потёр ладошки, и слащаво улыбнулся:
Глаза у Коротышки округлились.
И он назвал сумму по местным меркам совсем уж непомерную:
Гильом кивнул, и они с Жанной удалились. И вновь им пришлось пробираться среди перекошенных хижинок, и, хотя время было уже очень позднее, всё ещё галдели пьяные. И где-то поблизости происходила поножовщина, и, судя по визгу, кого-то уже прирезали…
Всё же им удалось незамеченными пробраться ко входу в шахту. Но, оказалось, что вход уже закрыт. Тогда они укрылись за камнями, улеглись там на жарком песке. Смотрели в небо – очень им хотелось увидеть звёзды… И, тут действительно – увидели!
А ведь никогда, никогда прежде им не доводилось видеть звёзды! Та пелена ядовитых испарений, которая полнила атмосферу, пропускала обжигающие лучи Солнца, но робкий свет звёзд не в силах был через неё прорваться.
Но теперь они действительно увидели звёзды. Не так уж звёзд было много, но это были самые яркие звёзды, лучи которых прошли сквозь ослабшую дымовую завесу.
И до самого утра они лежали среди камней и созерцали звёзды, и на рассвете почувствовали себя такими отдохнувшими, будто всю ночь крепко проспали.
* * *
Аскольд уже и не ведал, сколько этот кошмар продолжался. Дни и ночи сливались в один болезненный, терзающий их орган.
Дело в том, что, если бы не Мария, то они бы умерли от голода и жажды. Также и те, погружённые в кому, которые лежали в их лачужке, давно бы ссохлись, в мумий превратились. Но Мария подходила к каждому из этих недвижимых (а в первую очередь – к Гильому), раскрывала им рот, и вливала в них драгоценную влагу. В общем-то, только ради Гильома Мария и претерпевала эти страшные мучения.
Она действительно предпочла бы поставить ноги на раскалённые угли, но такого выбора у неё не было. И каждый вечер она ходила в кабак, где входили уже в неё… Это грязное, вонючее отребье – Аскольд, лёжа в хижине, слышал их ругань, слышал, как они дерутся, и как обсуждают анатомические подробности местных шлюх.
В последнее время чаще всего обсуждали Марию, так как она несомненно была самым красивым существом в этом городке. Для Аскольда же она была самым красивым существом во всей Вселенной. Он любил её больше, чем когда бы то ни было. Раньше он даже и не представлял, что можно так изводиться от любви, от ревности, и от ненависти к мучителям Марии. Он вообще не ведал, что существуют такие муки.
Ещё один раз пытался он поработать в шахте. Заметил он, что работают там и дети, но ему пояснили, что – это беспризорники, и практически рабы, и их поставили в самое дурное место. Ещё он заметил, что в одном месте из трещины в полу выходил летучий газ, но не придал этому никакого значения.
В тот день его, обессилевшего, опять-таки вытащили из шахты, и долго потешались над ним, немощным, и плевали в него.
В тот день явился к Аскольду его Демон. Напомню, что, после смешения измерения, Демоны время от времени являлись ко всем людям. Причём появлялись, когда про них меньше всего думали, или забывали.
Мария как раз ушла в кабак. Аскольд валялся один в их лачужке. Демон вышел из тёмного угла, и тёмный, мрачный остановился.
Аскольд зажал уши, но голос Демона колоколом в его голове отдавался:
И действительно, с улицы, помимо разрозненных обычных криков, раздался ещё и отчаянный вопль Марии.
Демон шагнул в тёмный угол, и растворился во мраке.
А спустя несколько мгновений, как то и было предречено, ввалился здоровенный пьяный мужик, который за руку тащил Марию. Видно, он уже несколько раз сильно ударил её, и поэтому Мария сопротивлялась крайне слабо, из уголка её рта стекала кровь.
Преступник толкнул её в угол, где она упала, и лежала, уже не в силах подняться, сам же глянул на Аскольда, и рыкнул:
И ещё пояснил:
Преступник склонился над Марией, начал раздирать на ней платье. Она попыталась сопротивляться, – пальцами вцепилась в его лицо, но мужик был много сильнее её, несколько раз наотмашь ударил её по лицу, и Мария больше не шевелилась, и не стонала.
Тогда Аскольд зарычал, словно зверь дикий. Преступник слишком поглощён был своим делом, и уже расстёгивал свои штаны. Поэтому он не обращал на Аскольда никакого внимания. Он и не ожидал, что слабый, забитый Аскольд способен на какое-либо сопротивление, и, тем более – на агрессию.
Аскольд метнулся в угол, схватил железок, и ударил по затылку преступника с такой силой, на какую только был способен. Череп был проломлен, – смерть наступила мгновенно. Тяжёленная, смердящая, ещё при жизни начавшая разлагаться туша рухнула сверху на Марию, придавила её. Мария не шевелилась, она почти не дышала…
Не малых трудов стоило Аскольду отпихнуть тушу в сторону. При этом он стенал и плакал, повторяя дорогое имя:
Она пошевелилась, и тогда он рухнул перед ней на колени, и истово начал целовать её, чего он уже очень долгое время просто не решался делать.
Она открыла глаза, и в ужасе отстранилась от него, прошипела:
Аскольд не посмел как-либо возразить ей, но он кивнул на бездыханную тушу, и пояснил:
Тогда Мария закрыла ладонями лицо, и долгое время просидела так, без движенья. Потом она спросила шёпотом:
Он припомнил, что местные законы отличаются особой жестокостью, и предположил, что за убийство ожидает его какая-то особо мучительная казнь. И вот теперь его трясло от страха.
И она уселась рядом с Гильомом, открыла бутылочку с водой, просунула горлышко между его белых губ. Когда некоторое количество драгоценной влаги влилось в него, также напоила и Афанасия Петровича и остальных…
Уже светало, когда они вытащили из своей хибарки мёртвого…
А ещё через несколько минут, они были остановлены человечком с закопчённым, круглым лицом, и оттопыренным животом. Этот Коротышка деловито осведомился:
И заглянув в изувеченное лицо мёртвого, вздохнул:
Аскольд кивнул. Мария жадно слушала.
Аскольд всё понял, и сказал:
Да – ради Гильома она готова была даже и на убийства. А Аскольд был готов на всё, ради Марии. И он сказал:
Мария ничего ему не ответила. В своих мыслях и чувствах она никогда не отводила Аскольду какой-либо роли; ну, разве что – в негативных эмоциях…
* * *
И вот каков был тайный сговор Гильома, Афансия Петровича, Жанны и детей. Каждый день дети отливали часть своей водной порцию в специальную, найденную Гильомом канистру. Наибольшую же часть в это водное пожертвование вносили собственно Гильом, Афанасий Петрович и Жанна.
И, несмотря на то, что все они действовали с большим энтузиазмом: больше двадцать литров в день у них никак не выходило. И дело было в том, что порция воды, а в особенности для детей, была строго-настрого рассчитана; и, буквально каждая сэкономленная капля отдавалась потом болью и головокруженьем.
Однако, дети не роптали. Ведь теперь появилась у них надежда. Появилась цель. И, несмотря на страдания, работали они с большим, чем когда-либо энтузиазмом. Надсмотрщики были довольны, и обещали, что самых трудолюбивых в следующем месяце переведут в менее запылённый забой…
Три раза в день: утром – Жанна, днём – Афанасий Петрович, и вечером – Гильом, относили воду Коротышке, а заодно проверяли, как идёт изготовление резинового шара.
Изготовление шло полным ходом; печь Коротышки беспрерывно дымила, а сам Коротышка – грязный и вонючий суетился поблизости. В котлах булькало нечто жирное и смрадное. И было там жарко, как в Аду.
Коротышка радовался каждой водной порции, но всё же не мог воздержаться от расспросов, зачем всё это, - следовали самые уклончивые ответы, а вместе с тем возрастало волнение: выдержит ли Коротышка, не выдаст ли их…
Но, помимо того, были у них и иные заботы, главной из которых было строительство корзины. Корзина должна была вместить не только троих взрослых, но и ещё и тридцать детишек (именно столько маленьких страдальцев надрывалось в шахте).
Сплести такую корзину было чрезвычайно сложно, хотя бы потому, что стебли единственных растений, которые были в пределе досягаемости, были покрыты шипами, к тому же и гнулись чрезвычайно тяжело. Но Жанна сшила из чешуи какой-то пустынной твари такие перчатки, что они могли не беспокоиться за свои ладони и запястья. Дно же корзины они устилали мягким мхом, который можно было найти в некоторых пещерах.
Была ещё одна проблема с властями, которые весьма скоро заметили, что плетут эту огромную корзину. На их вопросы Афанасий Петрович ответил, что – это особое устройство, которое повысит производительность труда в шахтах. Представители власти были таким ответом удовлетворены, и даже пообещали изобретателям, в случае успеха повышенный паёк…
Также Гильом достал и притащил на вершину холма, туда, где выходил из трещины летучий газ, старые, ржавые трубы. Ну, а Жанна обменяла пять литров воды на пол-литра спирта, – всё это входило в их план. Ещё пять литров воды были обменены на сеть и верёвки, которые нашли у владельца Трактира. Тот уже ко всему привык, и даже не спрашивал, зачем им это.
В таком напряжённом труде прошли целых десять дней, и по истечении их оказалось, что резиновый шар уже изготовлен, а корзина – сплетена.
Во время очередного обеда, Гильом, Афанасий Петрович, Жанна и тридцать детей собрались в уголке. К тому, что они обедают обособленно, и перешёптываются, все уже привыкли, и никакого внимания на них не обращали…
Гильом сказал:
Итак, когда начали сгущаться сумерки, Афанасий Петрович и Гильом ушли из шахты, и до поры укрылись среди глыб. Жанна же осталась внутри, и, выждав, когда все рабочие уйдут, прошла к столу у закрытого уже выхода, где сидели три охранника. Эти верзилы откровенно скучали. Не зная, чем заняться, они просто переругивались. Увидев же Жанну, они были удивлены и обрадованы.
Один из них воскликнул:
Другой подхватил:
Третий предложил:
На это Жанна ответила:
И она поставила перед ними бутыль, в которой было пол-литра неразбавленного, стопроцентного спирта.
Охранники обрадовались ещё больше прежнего, ведь далеко не каждый день доводилось им пить их любимый напиток – спирт, да ещё за такую награду. Нашлись три кружки, в них разлили первую порцию, которой было достаточно, чтобы свалить быка. Они выпили, пошатнулись, но усидели.
И она разлила им то, что оставалось в бутылке. Они выпили, и тут же повалились под стол, откуда тут же раздался их оглушительный храп.
Жанна склонилась, и, кривясь от отвращения, начала шарить в их карманах. Вскоре она нашла ключи, и побежала к камере, в которой томились дети. Открыла. Дети выбежали. Они улыбались, глаза их сияли, они готовы были к прекраснейшему чуду.
А Афанасий Петрович и Гильом забрали уже готовый резиновый шар (в сложенном виде он занимал не так уж много места) у Коротышки, и под покровом темноты отнесли его на вершину холма. Там набросили на шар сеть, и уже сеть прикрепили к корзине (корзина заранее была привязана к выпирающей глыбе, также в корзину были сложены булыжники, – это был балласт).
Затем они с помощью мха скрепили ржавые трубы (трубы также были приготовлены ими заранее), и подвели их к основанию шара. Шар начал наполняться летучим газом, раздуваться, и рваться вверх. Однако, привязанная к глыбе корзина удерживала шар.
Всего лишь через десять минут шар был полностью надут, и теперь, если бы кто-нибудь взглянул на вершину холма, то увидел бы это огромное, ни с какими законами не стыкующиеся круглое безобразие. Однако стражи порядка либо спали, либо получали сомнительное наслаждение в лапах прокажённых проституток…
…Вот раскрылись двери шахты. Выбежали оттуда дети, а за ними и Жанна. Все они поднялись на вершину холма, и уселись в корзину. Тогда Афанасий развязал верёвку, и шар взмыл в небо.
Когда они пролетали над стенами городка, стражники их заметили. Кто-то подумал, что – это белая горячка - последствие последней попойки; а кто-то решил, что – это новое чудище из пустыни. Однако, то, что это на самом деле, никто даже и предположить не мог.
Однако, одному из тех, кому почудилось, что – это чудовище, почудилось также и то, что чудище их атакует. И вот он уже был возле пулемёта, и открыл огонь по шару. Крупнокалиберные пули свистели возле корзины, но, к счастью ни в кого не попали.
Но одна пуля всё же попала в шар, и пробила две рваные дыры. Газ засвистел, начал улетучиваться в небо. Однако, и к этому они подготовились. С одной стороны шара ловко вскарабкался Гильом, с другой – Жанна. И они заткнули отверстия смазанными клейковиной плотно спечатанными обрывками одежды.
Итак, они продолжили свой полёт над пустыней. Ветер уносил их прочь от ненавистного городка, а также – от снеговых стен, которые возносились над горизонтом…
Восторгу детей не было предела. Они высовывались из корзины, смеялись, кричали от счастья. Приходилось постоянно их одёргивать: иначе бы они непременно расцарапались об шипы, которые выпирали с наружной стороны корзины.
Однако, вскоре в небе появились хищные трёхголовые грифы, со стальными клювами. Главным своим противником они посчитали шар, и налетали на него, и драли его. Дети и взрослые кидали в грифов камни, которые лежали на дне корзины, но это мало помогало.
И вскоре изодранный шар начал снижаться…
Действительно: внизу были уже не пустоши, но более обжитые районы. Имелись там и реки, и леса, и города: всё это, конечно, было искажённым и отравленным, но, всё же – там были люди, и чувствовалось, что до Океана уже немного осталось.
И у самого горизонта они даже увидели Океан…
* * *
Когда Мария шла в кабак, так на неё там многие западали, но она выбирала самых отвратительных, самых грубых и уродливых. Их она вела с собой, к их с Аскольдом лачужке.
И Аскольд уже поджидал их. Когда каторжник вслед за Марией вваливался в лачужку, на его затылок обрушивался смертоносный удар. Труп они тащили к стенам, где их уже поджидал потный от страха и жадности Коротышка.
Он открывал тайное отверстие, и сбрасывал труп вниз, где уже копошились отвратительные пустынники. Затем Коротышка спускал туда же на верёвке сосуд, куда и заливался спирт. После каждого убийства Коротышка делал пометку, и говорил, сколько им ещё осталось.
И так получилось, что до ближайшего воскресенья они так и не набрали нужного количества спирта. Приехал громадный бронированный грузовик, забрал руду, да и уехал, а им предстояло страдать ещё целую неделю.
Уже больше десяти человек было убито Аскольдом и Марией. То, что они пропадают, было замечено, и началось следствие. Никаких явных улик так и не было найдено. Однако ж кто-то заметил, что в последний раз все пропавшие уходили с Марией. За ней было установлена слежка, и на целых три дня от убийств пришлось отказаться.
Пропавшие так и не были найдены, и решили, что они бежали - был объявлен розыск.
Ещё пять убийств, и бегство Аскольда и Марии было оплачено.
Накануне, тела Гильома, Афанасия Петровича, Жанны и Ренаты, были упакованы в мешки, и под покровом ночи перенесены в ров перед воротами.
На следующий день приехал грузовик, и, оказалось, что его водитель за предложенное количество спирта, готов хоть в преисподнюю отправиться. Итак, мешки были загружены в тайник под кузовом, а Мария и Аскольд укрылись в тайнике под сиденьем водителя.
Когда они прошли выездной контроль, и выехали на дорогу; водитель позволил им выбраться из-под сиденья…
Водитель уже принял спирт и был весел. Он пел песни, и просил, чтобы они рассказывали ему анекдоты.
Но Мария помнила, что они пережили, и что творили они, и рыдала. Аскольд пытался сдержаться, пытался быть мужественным, но вот и из его глаз хлынули слёзы…
Глава 6
“Дорога к Острову (продолжение)”
Мария и Аскольд почему-то надеялись, что огромный грузовик, который вывез их из шахтового городка, отвезёт их в тот Город, рядом с которым был уже и остров Аскольдия, но, конечно же, они ошибались.
Два дня они провели в дороге, и, наконец, въехали в город, который был побольше, чем городок, из которого они бежали, но всё же до желанного ими Города не дотягивал в тысячи, а то и в десятки тысяч раз.
Это был уездный городишко, большую часть которого занимал металлургический завод, на котором работало несколько десятков мужчин и бессчётное множество электронных механизмов. Но до этого завода им так и не суждено было добраться.
К металлургическому заводу вела специальная дорога, так как один везущий руду грузовик мог разрушить не только хилое покрытие улочек этого городка, но и вызвать трясение, от которого рухнули бы и составляющие городок домики – погребли бы под собой и жителей, и тот нехитрый скарб, который они умудрились натащить в свою вонючие комнатушки, в течении жизни.
Не доезжая пары миль до металлургического завода, водитель остановил грузовик, и сказал:
На прощанье он похлопал по заду Марию, которой не раз за это время успел попользоваться, грозя, в случае отказа, выбросить их посреди пустошей, на растерзание хищным-мутантам. Так же он грозился выбросить и “трупы”, которые лежали в тайнике под кузовом. Так как среди лежащих там был и Гильом, то Мария соглашалась, и отдавалась ему.
Когда они по лестнице спустились из кабины на раскалённую дорогу, Водитель крикнул им сверху:
Аскольд и Мария побежали, поднырнули под кузов, нажали там на неприметный рычажок. Тогда, грозно скрипнув, раскрылось небольшое отверстие. Из него они поспешно стали вытаскивать завёрнутые в мешковину тела.
Однако отверстие было слишком маленьким, и края мешковины цеплялись за изогнутые края металлических брусков. Иногда они через чур сильно дёргали, и ветхая мешковина рвалась…
Послышался насмешливый крик водителя:
Первым в тайник положили Гильома, теперь приходилось его вытаскивать последним. Мария залезла в душное, чёрное чрево тайника, схватила за мешковину, зашептала что-то нежное, а сама заплакала от жалости к Гильому и от отвращения к себе.
Она потянула его к себе. Он не поддавался. Ещё сильнее рванула. Он немного поддался. Она чувствовала себя такой слабой! В это мгновенье грузовик завёлся, пришёл в движенье. Марию швырнуло к дальней стенке, она упала на Гильома.
Аскольд орал:
Каким-то образом и Аскольду удалось пропихнуться внутрь. Он обхватил Марию сзади, и вот втроём: он, Мария, и Гильом – вывались на дорогу.
Совсем рядом, сотрясая почву, прогрохотали многометровые колёса, затем дыхнуло выхлопными облаками, и некоторое время они ничего не видели из-за тёмного облака газа.
Потом облако это медленно отплыло в сторону, и их взглядам открылась пустынная дорога, на которой лежали завёрнутые в мешковину тела. А по соседству расположился уродливый, припекаемый неистовым солнцем городишко, о котором уже было сказано выше.
И настолько эта картина была безысходной и мрачной, что Мария разрыдалась…
Аскольд вздохнул, кивнул покорно…
От зноя гудела, кружилась голова. И тогда Мария обхватила руками голову, и попыталась привести в порядок беспорядочно скачущие мысли. Через некоторое время ей это удалось, хотя это вовсе не значит, что ей стало хоть немного лучше.
Она сказала:
Аскольда трясло от этих видений, а на самом деле лучше было и не вспоминать обо всей этой сочной роскоши в окружающем их безвыходном (по крайней мере, на долгое время – безвыходном), пекле.
И вот они вошли в городок.
Шли среди растрескавшихся желтоватых, перекошенных стен; среди оград, за которыми должны были бы цвести сады, но только кривился колючий кустарник, и сухая колючая пыль била их в лицо и обжигала.
Казалось, что – это мёртвый город, и даже изредка попадавшиеся жители нисколько не развеивали этого подозрения. В их тусклых глазах была лишь смерть; да и голоса были сухими и выжитыми. Пусть и говорили они и зло, и недоверчиво, ясно становилось, что на самом то деле всё им давно надоело, и ничего им не нужно; и всё, чего они хотят – это уйти из мучительного, ненужного существования в пустоту.
Всё же, после многочисленных расспросов, удалось выяснить, как пройти к пункту связи, который был единственным пунктом связи в окружности ста миль.
В пункте их встретила бородатая женщина. Руки у неё были мускулистые, как у культуриста. Эта бородатая женщина беспрерывно курила, и одновременно умудрялась жевать жвачку.
Увидев вошедших, она спросила грубо:
Бородатая женщина несколько раз крикнула “Ага! Ага!!”, потом чрезвычайно глубоко затянулась, и достала толстенную книжку, в которой не менее двадцати минут копалась. При этом она слюнявила липкой слюной пальцы, и материлась. Аскольд же и Мария были чрезвычайно напряжены, они очень-очень ждали, что же она им скажет.
И, наконец, женщина изрекла:
Аскольда полез в карманы, и довольно долго там копался, пока не изрёк:
И тогда бородатая женщина вдруг возопила:
Женщина продолжила голосить, и тогда дверь в противоположном конце этого помещения распахнулась, и появился мужчина у которого из затылка росли детские ручонки. В этих ручонках он сжимал двустволку.
Аскольд выскочил за нею.
Они бежали среди клубок обжигающей пыли, а вслед ним неслись истеричные завывания женщины:
Грохнула двустволка, и часть стены, возле которой они пробегали, откололась. Стала видна комнатушка, по которой кругами носился мужчина. Женщина, по видимому его супруга, лежала оттопырив зад, на диване, и мужчина, каждый раз когда пробегал возле неё, бил её локтем по оттопыренному заду, женщина стонала от наслаждения.
…Наконец, Аскольд и Мария остановилась, чтобы отдышаться, погони не было, хотя где-то далеко-далеко все ещё вопила бородатая женщина.
* * *
Разодранный трёхголовыми грифами шар уже не мог нести корзину, и являлся уже, в общем-то и не шаром, а безвольной тряпкой. Корзина рухнула на землю, перевернулась, и выбросила тех, кто в ней находился.
По инерции они прокатились ещё несколько десятков метров, и только после этого смогли, потирая отшибленные бока, подняться и оглядеться.
Прежде всего, Афанасий Петрович жалостливым, отеческим взором оглядел детишек, и спросил:
Они находились в нескольких десятках метрах от реки, в которой продвигалась оранжевая жидкость, с жировыми пятнами на поверхности. Именно туда отлетела корзина и остатки шара. Вот розовая жидкость забурлила, и усеянные присосками щупальца обмотали корзину, утянули её на глубину…
Так что к берегу они не подходили, и вообще – отошли от реки подальше; не только из-за чудищ, но и из-за сильного смрада, от которого кружилась голова. Вообще же шли туда, куда тёк этот яд, так как знали, что все реки, пусть даже и такие мерзкие, в конце концов, впадают в Океан.
Один из мальчишек поделился весьма странным соображением, которое, однако ж, отдалось и в голове Гильома и Афанасия Петровича и Жанны, как их собственная мысль:
Шли очень долго, а Солнце, пусть и не пустынное, пекло немилосердно, очень хотелось пить…
Постепенно вокруг них всё больше и больше стало появляться ржавых изогнутых форм. Чем дальше они шли, тем больше этих уродливых наростов появлялось, и тем выше они становились. Они потеряли из виду оранжевую реку, а потом поняли, что заблудились. Они попали в настоящий лабиринт, из гнутого ржавого железа.
Время от времени налетал ветер, в котором не было прохлады, но зато летела ржавая пыль, которая резала глаза и вызывала кашель.
Афанасию Петровичу до слёз было жаль детишек, и, хотя он сам едва передвигал ноги – всё же подбадривал их ласковыми словами, и уверял, что всё у них будет хорошо.
Так блуждали они очень-очень долгое время…
И вдруг в одной из железных конструкций раскрылась дверь, и вышел оттуда горбатый человек со ржавыми пятнами на лице. Такая же дверь открылась и по соседству, и во многих иных местах. Выходили люди: мужчины, женщины и дети, которые все были горбатыми, и на лицах всех имелись следы ржавчины. Оказывается, всё это время Афанасий Петрович, Гильом, Жанна и дети блуждали по городу!
И жители этого города целеустремлённо шли куда-то.
Мужчина, у которого он спросил, даже и не глянул в его сторону, но всё же ответил скрипучим голосом несмазанного рода:
Что же: кажется, им ничего иного и не оставалось. И они пошли вместе с толпами народа.
Постепенно улицы становились шире, зато изогнутые ржавые домищи возносились уже на десятки метров.
Вскоре они оказались в очереди.
Тем не менее, отступать было некуда и они медленно продвигались вместе с остальными. Вот и касса.
Каждый просовывал туда руку, вздрагивал, и затем – проходил дальше.
Подошёл и Афанасий Петрович, тоже просунул руку, и почувствовал, как игла впилась в его локтевой сгиб, пробила вену, и откачала сколько то крови; затем на это место шлёпнулась липкая масса и пластырь. Итак, платой за вход была кровь. Туже самую процедуру прошли и Гильом, и Жанна и дети.
Итак, они прошли в дельфинарий. Он был подобен амфитеатру, в центре которого имелась мутная вода. Все сразу подумали, что нормальных дельфинов в такой воде им увидеть не суждено.
Они ожидали наблюдать каких угодно уродцев, но ошиблись.
Из воды появилась милая мордашка молодого дельфина. И, разве что измученным он был, виднелись на нём шрамы. Огромная, занимающая почти все места толпа взвывала, в дельфина полетели тухлые овощи, и он поспешил нырнуть.
А ещё через полчаса началось нелепое, жуткое, отвратительное представление. В дальней части амфитеатра поднялась решётка, и появилась отвратительная тварь – похожая на помесь исполинской улитки и тюленя. На спине этой твари сидела голая женщина, в два с половиной метра ростом и с бородой. Огромные мускулы перекатывались по её телу, в каждой из рук она сжимала по трезубцу, с которых сыпались электрические искры. Толпа неистово заорала, а из ртов покрытых ржавыми прыщами злых юнцов потекли ржавые слюни.
Уродливая тварь плюхнулась в вонючее озеро, в его слизком теле раскрылись поры из которых потекла тёмная, вязкая масса, которая наполняла нижние слои воды, и гнала заточённых там дельфинов вверх.
И эти дивные животные, выскакивали из воды, они стенали, они молили о милости, но милости не было, – толпа платила не за милость, но за жестокость, за боль этих созданий. Когда какой-нибудь дельфин выпрыгивал из воды, слизкая тварь бросалась к нему, хотела проглотить, но, так как пасть её была запечатана стальным намордником, ничего у неё не выходило. Зато бородатая женщина била дельфина своим электрическим трезубцем. Удары были рассчитаны так, чтобы не убивать дельфинов, но только причинять им сильную боль. Они извивались в воздухе, падали в воду, бились на поверхности; а толпа была в восторге! Все прыгали, размахивали руками, рычали, и даже кусали друг друга, некоторые юнцы, а также и их развращённые подружки бились в оргазме. Ржавая дымка смрада поднималась над разгорячёнными телами…
Её даже и не услышал никто. И тогда малютка, проныривая между ног, бросилась к мутному озеру, где происходило отвратительное действо. Остальные дети бросились за ней, и тоже кричали, – требовали, чтобы прекратили это представление. Тогда уж и взрослым не оставалось ничего иного, как последовать за ними. Тогда на них обратили внимание, и начали сильно колотить по спинам. Кто-то даже орал:
Но, оказывается, подступ к мутному озеру был перекрыт толстой решёткой, в верхней части которой торчали ядовитые шипы.
Девочка плакала, она просунула между прутьями решётки свои тоненькие ручки, и закричала:
И тогда к ограждению подплыл самый старый из дельфинов, на теле которого было больше всего шрамов, а один глаз выколот ударом трезубца. Он раскрыл рот, и в своей голове девочка услышала очень красивый, и певучий, но только усталый голос:
Дельфин хотел сказать ещё что-то, но тут подплыла слизкая тварь, и он вынужден был рвануться в сторону.
* * *
Казалось, что этот напряжённый, жаркий день никогда не закончиться.
Аскольд и Мария ходили по городу, и искали для себя жильё и работу. Что касается жилья, то они нашли несколько хибар столь жуткого вида, что за пользование ими даже стыдно было брать какую-либо плату. Тем не менее, везде находился хозяин или хозяйка – непременно озлобленные и с какими-нибудь психическими выкрутасами, которые требовали, чтобы Аскольд и Мария нашли себе какую-нибудь работу, и принесли с этой работу справку о том, что они кредитоспособны.
А с поиском работы было куда тяжелее, чем с поиском жилья…
Наконец, уже под вечер, когда ноги у них подкашивались и дрожали, кто-то им подсказал два места, где имелось как раз две вакансии, для мужчины и для женщины, и они разошлись, условившись через час встретиться на том же самом месте.
И вот Мария вошла в массивное помещение, где, среди клубов пара копошились некие фигуры. И Мария обратилась к одной из этих фигур:
И оказалось, что перед Марией стоит здоровенная бабища с круглым лицом и запасной парой рук, которая росла из её спины.
Бабища хмыкнула:
И бабища подвела Марию к ряду корыт. Возле каждого корыта стояла круглолица и четырёхрукая бабища. Они ничем не различались, так как были клонами. Над каждым корытом висел бачок. Когда какая-либо бабища нажимала на педаль, которая была вделана в пол возле её ног, то бачок раскрывался, и из него выплёскивалось некоторое количество кипятка, в которой плескались существа, похожие на дельфинов, но только размером с детскую ладошку. Дельфины имели оранжевое покрытие, но в остальном – и формой и повадкой являлись точной копией настоящих дельфинов. По словам провожатой бабищи, эти дельфины обитали в кипящем озере неподалёку от их городка. Дельфинов ловил Жаркий Ловчий и привозил к ним в цистерне. Итак, когда один или несколько дельфинов попадали в корыто, то бабища ловила их, быстро вытаскивала из кипятка, и растягивала. Дело в том, что такое уж у этих дельфинчиков было свойство: в первые мгновенья на свежем воздухе они становились мягкими и податливыми. Вытянутого дельфина бабища быстро передавала задним своим рукам, которые окунали его в холодную воду, где вытянутый, ошалелый дельфинчик немедленно умирал. И только в таком вытянутом и замороженном виде становился он вкусным лакомством: конфеткой по вкусу напоминающей леденец. Две задние руки быстро поднимали этот “леденец” над холодной водой, и завёртывали его в хрустящую прозрачную упаковку, после чего кидали в бачок, на котором значилось: “Готовый продукт”.
Провожатая пояснила Марии:
И провожатая вывела Марию на задний двор, где было чрезвычайно смрадно. Среди груд неудавшихся, не принявших состояние конфетки дельфинчиков, лежала умершая бабища. Она уже распухла, и гнила. На ней копошились личинки. Живая бабища презрительно, и с видимым удовольствием пнула свою точную копию, и хмыкнула:
Что касается Аскольда, то ему, следуя указаниям, прошлось пройти на окраину города, где имелась будка, представляющая собой точную копию собачьей будки, но только гораздо большую по размерам. На будке имелась надпись: “Осторожно – злой Жаркий Ловчий”.
Аскольд помнил, что именно в это место ему было указано идти. Он так устал, что ничему не удивлялся, и просто вошёл в будку.
На полу лежал трёхметровый пёс, с головой щетинистого пьяного мужика. Ловчий высунул язык, который был раза в три больше человеческого языка, и тяжело дышал. Завидев Аскольда, он грозно зарычал, глаза его стали красными и мутными от гнева.
Тогда Аскольд поспешил сказать:
Аскольд вслух размышлял:
Аскольд протянул руку, и Ловчий прокусил её до кости. В глазах Аскольда потемнело от боли. Он расслышал насмешливый рык Ловчего:
* * *
Представление закончилось, и те, кто на нём присутствовал, смогли покинуть Амфитеатр. После такого выплеска эмоций, жители Ржавого Города выглядели чрезвычайно усталыми, и двигались медленно, и согнувшись, отчего больше прежнего выпирали их уродливые, острые горбы.
Вышли Афанасий Петрович, Гильом, Жанна и дети. И тогда маленькая девочка рассказала им то, что передал ей старый, одноглазый дельфин.
И тогда один мальчик, который был старше других – почти уже юноша, но только тощий, словно скелет, выступил вперёд, и сказал следующее:
И многие девочки действительно плакали от жалости к дельфинам. Кстати, слёзы они слизывали, потому что очень уж хотелось пить.
Одна из девочек закончила речь мальчика:
Помня о том, что Ржавый Ловчий выходит на охоту в некий Сад, они начали искать Сад. Однако, легче сказать, чем действительно найти. После представления, Ржавый Город вымер. Все разошлись по своим домам, заперлись и не издавали ни звука. По пустынным улицам раскалённый ветер нёс ржавую пыль…
Они прошли несколько сот метров, но потом всё же остановились, так как понимали, что так можно блуждать до тех пор, пока последние силы не оставят их. Тогда Гильом начал барабанить в одну из закрытых дверей. Никто не отзывался, но всё же он продолжал отчаянно барабанить, так как понимал, что в иных домах результат будет таким же.
Через десять минут беспрерывного стука, по ту сторону двери послышался раздражённый голос:
Грохот поднялся такой, что чувственный Афанасий Петрович даже зажал уши. С противоположной стороны двери раздался визг:
Ещё через десять минут её труды были вознаграждены, – дверь раскрылась. На пороге стоял ржавый мужичок, а из-за его горба выглядывала опять-таки его ржавая жёнушка.
И вот вся многочисленная компания ввалилась в дом. Внутри было темно, душно и жарко. Отовсюду торчали острые железные шипы, так что двигаться приходилось с чрезвычайной осторожностью.
Тут вперёд выскочила хозяюшка, упёрла руки в бока, так что стала похожа на изогнутую букву “Ф”, и спросила:
И все они чувствовали, что и действительно – сил совсем немного осталось, и надо цепляться хоть за какой-то шанс.
И вот, вслед за хозяином стали они спускаться вниз по чрезвычайно длинной лестнице, которая вилась вокруг изогнутой железной колонны.
Наконец они оказались в пещере, стены которой были покрыты мхом. Мох этот испускал оранжевое свечение, и слабо шевелился.
Хозяин сорвал пучок шевелящегося мха и начал его жевать. Затем – проглотил, и пояснил:
* * *
Может ли здоровый взрослый человек (или пусть даже и не здоровый и не взрослый), наедаться одной костью средних размеров (где-то с локоть), выполняя при этом тяжёлую физическую работу? Ответ: НЕТ.
А может ли такой же человек, и при тех же условиях наедаться половиной той же самой кости? Ответ: НЕТ.
Тем не менее, именно половина кости была предложена Судьбой в качестве Ежедневной трапезы для Аскольда и Марии. Нет, – Жаркий Ловчий не обманул Аскольда, и действительно в качестве платы отдавал ему по две кости, но одну из этих костей им приходилось отдавать владельцу той развалюхи, в которой они в это время обитали.
Вначале они вроде бы уговорились на одну кость в неделю, что итак было очень высокой, по местным меркам, платой. Однако, когда они перетаскивали от дороги завёрнутые в мешковину тела, хозяин черты лица которого были стёрты неизвестным недугом, заявил:
И он указал ссохшуюся руку, которая высовывалась из разорванной мешковины.
И вот таким образом, в качестве ежедневного питания у них осталось по одной кости на двоих.
Они пытались есть пыль, но давились. Есть же свои экскременты, как делали большинство жителей этого городка, они отказались. Тогда они приспособились выдавливать костный мозг из единственной кости и смешивать его с пылью. Пропорция была следующая: одна двадцатая мозга, и остальное, – уличная пыль. Затем они крошили в этот раствор остатки кости, и заливали вонючей водой, которую Аскольд привозил из Кипящего Озера. Кстати, воду проверял представитель власти, – не везёт ли Аскольд для себя дельфинчика. Если бы там случайно оказался дельфинчик, то Аскольду отрубили бы руки.
Получившуюся вязкую массу они глотали. В первые дни их рвало, но они приучились есть и свою рвоту, иначе бы они умерли. Если бы не было Гильома, Мария бы с радостью предпочла умереть. Если бы не было Марии, Аскольд добровольно сварился бы в Кипящем Озере.
Теперь, что касается того, как они работали.
Мария, как и было обусловлено её рабочим контрактом, двенадцать часов в день занималась изготовлением из дельфинчиков конфеток. От горячей воды подымался пар, четырёхрукие бабищи постоянно галдели, переругивались меж собою – озорно матерились, к тому же – вонь и духотища; к тому же – постоянный голод. А ведь Марии приходилось вертеться за двоих.
Сначала выполняла первую часть операцию. Затем, стремительно оборачивалась и окунала дельфинчика в холодную воду, делала из него конфетку…
По правилам, за одного забракованного дельфинчика приходилось изготавливать целую сотню сверх нормы. И в течение первого часа работы, Мария двенадцать раз ошиблась – таким образом, ей надо было изготовить тысячу двести лишних конфеток. Если бы она не отработала этой нормы, то ей бы не только ничего не заплатили, но ещё и казнили бы, так как стоимость одной конфетки в два раза превышала среднестатистическую зарплату на этом производстве.
Хотя у Марии очень сильно кружилась голова, и подкашивались ноги, она всё же нашла в себе силы сосредоточиться (конечно же, ради Гильома), и с большим ожесточением заняться превращением живых дельфинчиков в конфетки для детишек из средне обеспеченных семей из Города.
Что касается ожогов, от соприкосновения с горячей водой, то таковые, конечно же имели место, и вскоре её руки распухли. Всё бы ничего, но ими трудно было ворочать, а волдыри постоянно лопались… Однако гораздо большей проблемой для Марии оказалось то, что к окончанию второго рабочего дня она стала терять сознания. Так очнулась она на полу, от того, что на неё наступила работавшая по соседству бабища.
Бабища по обычаю своему выругалась. Мария поднялась, заняла своё место, и… через пару минут поняла, что опять-таки теряет сознание.
Тогда она представила лик Гильома. Лик Гильома обнесён был в золотую рамку. И на него прямо-таки молилась Мария. Ему она шептала: “Помоги… помоги..”, и, в то же время, сама пребывала в состоянии сильнейшего напряжения. Голова ёе клонилась то вниз, то куда-то вбок, то даже закидывалась назад, но всё же, помимо Гильома, видела она и бачок, в который выплёскивала кипяток с дельфинчиками, а также - и все последующие операции. И, хотя глаза её были закрыты, делала она всё безошибочно, и не только сделала в тот день тысячу двести лишних конфеток, но ещё и перевыполнила норму на четыреста пятьдесят шесть единиц, за что ей полагалась награда в размере одной сотой кредита, что, учитывая их положение, было очень-очень хорошим результатом.
Однако, когда Мария пошла по вечерним улицам в ту развалюху, где обитала она с Аскольдом, то её мотало из стороны в сторону, словно она приняла очень немалую дозу невиданного в этих местах алкоголя. Последнюю же часть пути ей и вовсе пришлось проползти. Да так и не доползла она нескольких шагов до входа, – потеряла сознание. Там, в пыли, и нашёл её Аскольд, которому довелось пережить ещё большие страдания…
Как помнит читатель, Аскольд должен был вылавливать дельфинчиков из Кипящего Озера. Жаркий Ловчий в торжественной обстановке включил ему ключи от своей машины, пояснив, что топлива в баке рассчитано как раз на то, чтобы доехать до Кипящего Озера и вернуться. Так что, если бы Аскольду вздумалось бежать, то далеко бы он всё равно не уехал…
И вот, следуя указания Жаркого Ловчего, Аскольд доехал до Кипящего Озера. Озеро действительно кипело, и, если прибавить к этому поднимающейся из пустыни жар, то приближаться к нему было просто физически больно.
У берега были каменистые берега, которые покрывал красный ил, прикосновение к которому вызывало жжение. Что касается дельфинчиков, то их было превеликое множество. Они прямо-таки кишели в кипящей воде, но на некотором отдалении от берега…
И вот тогда то Аскольд и задумался: как исполнить ему то, что от него требовалось. Ведь хвоста, которым приманивал дельфинчиков Жаркий Ловчий, у него не было, а надо было выполнять план.
Он ходил по берегу, задыхался от жара, и, в конце концов осознал, что шепчет: “Дельфинчики, ну пожалуйста – ну, приплывите!”, тогда он сказал сам себе:
Тогда он уселся на липкий камень, обхватил голову, и начал думать. Шло время – минута за минутой, однако, так ничего он и не придумал.
И тогда он воскликнул горестно:
И от одной этой мысли ему сделалось так горько, что он оказался готовым на самые отчаянные меры. И вот он подошёл к берегу, склонился над кипятком, и опустил в него указательный палец правой руки. Боль была нестерпимой. Аскольд начал дёргаться, но всё же удержал в кипятке палец, приговаривая:
Потом он решил: “Вот досчитаю до двадцати и, если за это время дельфинчики не подплывут к моему пальцу, так никогда больше его туда опускать не буду”
И, когда он проговорил “тридцать”, то вокруг его распухшего пальца закружили дельфинчики.
Он дёрнулся, рухнул в кипяток, и ошпаренный, выскочил на берег, и начал кататься, завывая тоненьким голоском.
Через некоторое время Аскольд всё же пришёл в себя, и опять уселся на камень, и обхватив голову рассуждал, не замечая, что говорит вслух, и очень громко:
Аскольд был в таком состоянии, что даже обрадовался этому болезненному плану… Однако, прежде всего, ему требовалось откромсать палец. От жары голова его функционировала крайне плохо, поэтому даже если бы и стоило осуществлять эти безумные помыслы, то стоило бы отрезать менее значимый палец – мизинец. Он же выбрал указательный.
В багажнике машины, на которой он приехал, было навалено много всякого барахла, в том числе – и ржавый, зазубренный нож. Этим ножом, совсем не думая о возможной инфекции, он и начал свою страшную операцию.
Это было очень больно. ОЧЕНЬ. А также очень-очень долго. Подробностей описывать пожалуй, не стоит, но по окончании операции он потерял сознание, а когда очнулся, то в ужасе понял, что Солнце уже перевалило через линию зенита.
Тогда он схватил отпиленный палец, привязал его леской к железному бруску, брусок же воткнул под некоторым углом в берег, таким образом его палец оказался под водой, и вокруг него начали кишеть дельфичики, которые на палец бросались, но не кусали его, так как и зубов у них не было, а просто толкали его, как интереснейшую игрушку.
Вот тогда и начал вылавливать их Аскольд. Сачок то у него имелся! Сачок ему Жаркий Ловчий всучил. Как заведённый работал Аскольд – хватал и хватал дельфинчиков, а на место пойманных тут же подплывали новые. Недостатка в них не было. Аскольд смеялся от счастья, – он чувствовал, что такими темпами выполнит дневную норму.
И он действительно выполнил дневную норму, однако ж, по окончания дня едва двигался, и ни о чём уже не мог думать. Он забыл вытащить из воды палец, и только чудом довёл машину до конуры Жаркого Охотника, и не разбился.
Жаркий Охотник приветствовал его громким лаем. Взвесил цистерну на специальных весах, и высчитал, что норма выполнена. Тогда он вручил Аскольду две кости, и на прощанье до крови укусил его в зад. По его мнению, – это было очень смешно…
…Однако, на следующий день выяснилось, что забытый Аскольдом палец пропал, и тогда пришлось Аскольду отпиливать указательный палец на левой руке. Всё это он делал ради Марии… И весь тот день он пел частушки, и даже не замечал, что сходит с ума.
Когда же, поздно ночью он возвращался домой, и споткнулся о тело Марии, то долгое время просто не мог понять, кто же эта женщина. Потом всё же он вспомнил, что – это Мария, и ради неё он претерпевает муки. Он посчитал, что достоин её поцелуя, и сам поцеловал её в губы. Но тут же и заснул.
Так и проспали они, лёжа друг на друге, посреди пыльной улицы, в нескольких шагах от коморки, в которой сложены были ссохшиеся мумии. Но внутри этих мумий вершился свой роман, и Аскольд и Мария, несмотря на состояние своё, помнили об этом…
* * *
То существование, которое началось для Афанасия Петровича, Гильома и тридцати детишек, могло бы стать животным, однако таковым оно не стало. А ведь имелись все задатки именно для животного существования.
В течение ближайших двух недель, после того, как вошли они в ржавый дом, то единственное, что им оставалось делать – это добывать пищу для других, а также и самим поглощать этот отвратительный, шевелящийся мох оранжевого цвета.
В этой пещере им предстояло также и спать. В этой же пещере была и дыра, уводящая, должно быть, к самому центру Земли. И эту дыру использовали они как отхожее место. Им нельзя, да и некуда было выходить. Таким образом, они могли бы уподобиться аквариумным рыбкам, или каким-то иным примитивным организмам, весь смысл существования которых сводиться к поглощению и последующему выделению переработанных продуктов.
Но через каждые два часа работы они устраивали получасовой перерыв. Тогда они садились возле одной из стен. Гильом сидел в центре, и на него были устремлены жаждущие чуда глаза. И Гильом рассказывал сказки. Много он знал сказок. Очень много. Быть может, все сказки которые когда-либо были напечатаны в книгах знал Гильом. И среди этих сказок он выбирал лучшие и рассказывал. Очарованные дети слушали, а в руках они держали шевелящийся мох, и лизали его, так как какое-либо иное потребление оказалось неприемлемым для их желудков.
Если же лизать этот мох, то слюна становилась кислой и липкой, но всё же питательной. Если же лизать мох очень долго, то можно было даже и жажду притупить (должно быть, мох содержал в себе некоторую долю влаги), а одно это уже очень многое значило, потому что в течение этих двух недель им не дали ни одного стакана с драгоценной водой…
И все, они, конечно же, считали дни. Дети верили, что, как только они освободят Дельфинов, те отвезут их к Океану, и дальше – к их Архипелагу, к Островам.
Когда остался один, последний день, только и разговоров было об освобождении. И, несмотря на то, что все они были и грязными и худенькими, всё же и улыбались, и смеялись они…
Но вот, наконец наступило долгожданное мгновенье, и винтовая лестница заскрипела, и хозяин закричал сверху:
Дети закричали, бросились к лестнице, но Афанасий Петрович осадил их:
И дети послушались его, и, хотя это немалых трудов им стоило, – вышагивали стройно, без излишней толкотни. И это было хорошо, потому что иначе могли бы они соскользнуть, и полететь вниз, и разбиться на дне ненавистной пещеры.
Но все они поднялись благополучно, а хозяин пригласил их выйти на улицу.
Улица опять-таки была пустынной, и, как и следовало ожидать, продувал сильный ветер в котором летела ржавая пыль.
По дороге хозяин промолвил:
И вот они посмотрели друг на друга, и при этом, пусть и мутном, но всё же гораздо лучшем, нежели в пещере освещении обнаружили, что на телах каждого из них появились теперь ржавые пятна.
Некоторые детишки тут же начали эти пятна тереть.
Всего-то они прошли от дома хозяина минут десять, и тут остановились перед решётчатой оградой, за которой виднелся парк, который составляли гнутые железные стволы. Между стволов медленно плыл тяжёлый ржавый туман.
И тогда хозяин молвил:
И хозяин удалился.
Через несколько минут все перебрались на противоположную сторону. При этом Афанасий Петрович сильно расцарапал себе палец. Однако, из пореза вытекло всего лишь несколько капелек крови, и, приглядевшись, понял Афанасий Петрович, что там уже и не плоть человеческая, но стружка. Однако ж и ещё одна мысль пришла к нему: “А ведь я похож на мумию усохшую…”
* * *
“Похож на мумию усохшую…” – так думал, склонившись над Гильомом, Аскольд.
Дело было глубокой ночью, толи на восьмой, то ли на девятый день его с Марией адской работы. Мария незадолго до этого приползла, и смогла ещё поцеловать Гильома. Потом – откатилась в угол, и там, свернулась клубочком, и погрузилась в глубокое забытьё.
Аскольду тоже больше всего на свете хотелось заснуть, но он понимал, что именно сейчас никак нельзя. А дело было в том, что не просто так, из праздного любопытства развернул он мешковину с Гильомом, но с намерением отрезать ему палец.
Дело в том, что на приманку дельфинчиков ушло уже три пальца Аскольда: указательный с правой руки; указательный - с левой; и безымянный - с левой. И, если первый палец он просто забыл забрать с собой на ночь, и на следующее утро этот палец куда-то пропал, то остальные пальцы он вовсе и не забывал, но со временем они полностью вываривались, и распадались, так что приходилось резать следующие.
Если бы он додумался срезать пальцы у себя на ногах, то он бы непременно этим и занялся, но почему-то такая мысль его не посетила. Он решился отрезать палец у мумии из-за отчаянья. Дело в том, что он явственно ощущал, что, если лишит себя ещё хотя бы одного пальца, так не сможет уже держать в руках сачок, и вытаскивать из кипятка дельфинчиков.
И вот он прихватил с работы ржавый и зазубренный нож, который уже покрыт был тёмными пятнами его ссохшейся крови, и склонился над Гильомом.
Он уже взял его руку, рука была твёрдой, и сухой. Аскольд попытался приподнять руку, но та не поддалась, он потянул сильнее, и из руки раздался сухой треск.
Мария беспокойно зашевелилась…
Он развернул Афанасия Петровича, посмотрел на его похожее на пергамент, впалое лицо, покачал головой, но всё же достал его руку, и начал отпиливать его указательный палец на правой руке. Однако, из разреза посыпалась какая-то труха, и Аскольд остановился:
Он развернул Ренату. Лицо девочки, как и лица иных, было ссохшимся, но третье небесное око было слегка приоткрыто, и из него исходило тусклое свеченье ржавого оттенка. И это зрелище показалось Аскольду настолько жутким, что он поспешил поскорее прикрыть мешковиной её лицо.
Он раскрыл её лицо, и оно показалось ему менее ссохшимся, нежели лица иных. Тогда он приподнял её руку, и начал отпиливать большой палец на её правой руке…
Из раны вытекло всего несколько капель густой, похожей на смолу крови, так же распространился острый запах, похожий на запах от каких-то медикаментов.
Он отодрал от мешковину длинную полоску, и наспех перемотал им место среза. Затем он убрал руку Жанны за её спину, и прикрыл её мешковиной.
* * *
Только они отошли на несколько шагов от ограды, как почва начала содрогаться.
И действительно – шаги становились всё более громкими; и земля содрогалась, и железные деревья скрипели.
Детишки послушались: бросились в овраг, где и залегли, укрывшись в тени от нависавшей над ними коряги.
Афанасий Петрович, Гильом и Жанна выбрали себе иное укрытие. Это была дупло в нижней части большого дерева. Места там хватило на всех, но всё равно лежать было очень неудобно. Так Гильому казалось, что кто-то выворачивает, ломает ему руку.
Но вот увидели они великана. Было в нём пять метров росту. Был он весь покрыт ржавыми наростами, которые практически полностью скрывали черты его лица. Однако, глаза были видны – они были выпученными и очень злыми. У великана также имелась и борода, которая состояла из ржавой стружки, которая шевелилась и скрипела. Его одежда состояла из листов гнутого железа.
В могучей длани сжимал он железный посох, а в широченное его плечо вмонтирована была клетка, в которой сидела небольшая, едва ли больше голубя птица. Что касается, внешнего образа этой птицы, то ничего конкретного, кроме того, что она сильно замучена, и грязная, и измятая сказать было невозможно…
И вот Ржавый Ловчий остановился на краю круглой поляны, на которой ничего не росло. Некоторое время он стоял, прислушиваясь к чему-то, наконец, прорычал: “Здесь!” – и ударил своим посохом об почву…
Тут же поляна покрылась трещинами, почва вздыбилась, между её разрывами появилась вода… И через несколько мгновений на месте полянки уже появилось целое озеро.
И он достал из клети измученную птицу, сильно встряхнул её, и прорычал:
Однако, птица отрицательно покачала головой.
И вслед за этим Ржавый Ловчий ударил птицу по голове. Удар был не слишком силён, однако достаточным для того, чтобы бедное создание потеряло сознание. И в бессознательном состоянии семигласка начала петь. Слов в той песне было не понять, ибо был то язык дельфинов, но такой дивно красивой была мелодия, что укрывшиеся в дупле заслушались, и на время даже забыли, зачем они в этом месте…
Но вот в воде появилось доверчивая мордашка дельфина. Ржавый Ловчий тут же направил на него свой посох, и на окончании этого посоха раскрылся специальный хват, который и объял дельфина. Тогда Ржавый Ловчий рванул его вверх. Дельфин пытался вырваться, но тщетно. Тогда в спине Ржавого Ловчего открылась дверка, из него вырвались ещё две запасные руки, подхватили посох, и запихнули дельфина внутрь. Затем посох был передан в передние руки.
Семигласка немного пришла в себя, прекратила петь, за что получила ещё один удар по голове. Пение возобновилось. Ржавый Ловчий заявил:
И тогда Жанна спросила у укрывшихся в дупле:
Что же: тогда и Гильом и Афанасий Петрович поспешили за Жанной. Однако за ней не легко было угнаться, так как у неё было три хорошо натренированных ноги…
И вот Жанна первой подбежала к Ржавому Ловчему, вся напряглась и метнулась вверх, повисла у него на шее, а затем – переползла ещё выше, и ладонями закрыла два его выпученных, и оказавшихся чрезвычайно жаркими глаза.
Ржавый Ловчий ошалел от неожиданности, он издавал отрывистые звуки и размахивал руками. Между тем, по той руке, в которой он держал птицу-семигласку уже карабкался Гильом.
В то мгновенье, когда Гильом протянул к птице руки, Жанна сильно надавила на глаза Ловчего, тот сильно мотнул шеей, и Жанна соскользнула вниз. Её рука попала в рот Ловчего, она сразу же отдёрнула её, но всё же железные челюсти оказались чуточку быстрее, и откусили большой палец её правой руки.
Она рухнула на землю. В это мгновенье Гильом завладел птицей и спрыгнул на землю.
Тогда Гильом, Жанна, Афанасий Петрович, а также и подбежавшие детишки толкнули Ловчего, и он рухнул в воду. Поднявшиеся волны омыли стоявших на берегу, однако вода оказалась солёной, так что пить её было нельзя.
Ржавый Ловчий орал, бил своими ручищами по воде, пытался вырваться, однако вся огромная масса его неуклюжего тела утягивала его вниз. Вокруг него появились дельфины, своими ловкими носами они открыли его спину, и выпустили своего, ранее пойманного собрата.
Затем, весело ударив по воде хвостами, дельфины уплыли.
Наконец, в Ржавом Ловчем произошло замыкание. Из его головы повалил чёрный дым, а глаза, разбросав красные искры, лопнули. Он перестал дёргаться и пошёл ко дну. На воде, на месте его затопления, стали расползаться масляные пятна.
Вслед за этим почва сокрыла это тайное озеро. И только тогда они вспомнили, что Жанна потеряла палец.
* * *
Аскольд и Мария даже и не знали, как прожили всё это время…
Но вот настал этот, столь долгожданный день. То было ранним утром, когда раскалённое светило, прорвавшись сквозь трещины в стенах развалюхи, разбудило их.
И они, уже мало отличающиеся от тех мумий, которых хранили они, медленно поднялись. Иссушённые тела их скрипели и издавали громкие щёлкающие звуки, так что, казалось, стоит им сделать какое-нибудь непродуманное, резкое движение, и они развалятся.
И вот Мария проползла в тот угол, где складывала кредитки, которые получала по окончании рабочего дня (кредитка составляет одну сотую кредита). Это были ржавые, часто изогнутые монеты, некоторые сильно исцарапанные, некоторые перепачканные какой-то слизью. И Мария начала эти монетки пересчитывать. Она считала, а её распухшие от ежедневных ожогов красные пальцы тряслись, а по впалым щекам катились слёзы…
Аскольд, пошатываясь, уже прошёл к двери, и тогда Мария окрикнула его:
Аскольд действительно не понимал, так как с некоторых пор он превратился в механизм, выполняющий вполне определённые действия по ловле дельфинчиков, и не позволяющий себе роскоши размениваться на какие-либо сторонние мысли…
Мария сложила кредитки в кусок плотной материи, который заранее присмотрела, тщательно проверив на отсутствие дырок. Теперь не менее тщательно она эту материю завязала, так что получился узелок, который она и сжала в покрытом волдырями кулаке. Другой рукой она схватила Аскольда, и потащила его за собой по улице.
Через некоторое время они добрались до того переговорного пункта, с которого начались их мытарства в этом городке.
И внутри их поджидала всё та же бородатая женщина. Несмотря на то, что за прошедшее время Аскольд и Мария чрезвычайно изменились, она их сразу же узнала, и замахала своей ручищей, зашипела:
И из стойки перед Марией и Аскольдом выдвинулся замызганный компьютер, который нехотя включился, и попросил ввести их имена, а также – придумать пароль. Аскольд ввёл своё имя, а также и некий пароль…
Последовало ещё несколько вопросов, на которые Аскольд поспешно ответил. Наконец компьютер попросил ввести пароль для входа непосредственно в программу связи.
Аскольд и Мария поднялись, медленно побрели к выходу. Им не на что было надеяться. Мысли о самоубийстве упорно колотились в их головы…
И тут их окрикнула Бородатая:
Аскольд стремительно обернулся к ней, и воскликнул:
Аскольд не мог сдержаться и крикнул: “Ура!”, отчего сердце его прорезала сильная боль. Вместе с Марией, рванулись он к переговорному устройству, и вновь начал набивать на клавиатуру требуемую форму.
На этот раз придуманный пароль он прошептал на ухо Марии, и они несколько раз шёпотом его повторили…
И вот, наконец, подступил торжественный момент оплаты. Из аппарата высунулся совочек, в который они и ссыпали накопленную мелочь. Совочек убрался, и теперь на экране стали появляться изображения каждой из собранных ими монеток, – проходила индификация.
Наконец, появилась надпись: “Поздравляю. Вами оплачено шестьдесят секунд разговора с Городом. Введите на клавиатуре Городской номер, с которым вы хотели бы соединиться…”
Появился мигающий курсор.
Аскольда трясло в лихорадке, он водил дрожащей рукой по лбу, и бормотал:
Появилось чёрно-белое, покрытое многочисленными помехами изображение. Там сидела молодая, но задёрганная девица. В верхней части экрана появился счётчик: секунды отсчитывались в обратном порядке с сотыми долями. За каждой секундой стоял адский, мучительный труд Аскольда и Марии.
И действительно – на счётчике осталось тридцать секунд.
Аскольд рыдал, также и Мария рыдала, она тоже бросилась к экрану, и орала этой девице:
И столько в них было неподдельной боли, что что-то в этой девице всё же дрогнуло, и она нажала на кнопку экстренной связи с генералом N. Оставалось три секунды. На экране появилось недовольное лицо генерала, который хорошо знал Аскольда, так как частенько бывал на его вечеринках.
“Конец Связи” – возвестила надпись на экране.
И бородатая женщина громко свистнула. Тут же, как по команде, раскрылась боковая дверь, и появился мужчина из головы которого росли детские ручки. В этих ручках он сжимал двустволку. Аскольд и Мария побежала. Их преследовал хохот бородатой женщины.
* * *
Итак, Афанасий Петрович, Гильом, Жанна и тридцать детишек благополучно завладели птицей-семиглаской, и выбрались из Парка.
И только за оградой, приткнувшись к перекошенной, ржавой стене одного из зданий, они решили эту птицу разглядеть. Видно, совсем несладко ей жилось у Ржавого Ловчего – перья её были изодранны, крылья смяты, а один глаз заплыл.
Конечно, маленькие девочки стали жалеть несчастную птичку, да и мальчишкам было её жалко.
И это его замечание было правдой: клюв представлял собой очень красивую резьбу, которую явно следовало всунуть в некий замок и провернуть.
Они не стали расспрашивать у птички, кто именно её создал, однако ж поинтересовались, не покажет ли она им дорогу до дельфинария.
И вот они побежали по ржавым улицам. Птичка была слишком измучена, и не могла лететь, однако ж, пребывая в руках Гильома, она поворачивала свой удивительный клюв, куда следовало завернуть.
Ветер то подстёгивал их в спины, то бил в лицо. Они бы никогда не подумали, что бегут в нужном направлении…
Тем не менее, наконец то оказались возле амфитеатра, который в это время был закрыт. Следуя указаниям птички, они побежали вдоль стены, и, наконец, свернули в туннель, над которым кривыми буквами было выведено: “Служебный вход”.
Там, среди множества дверей птичка указала на единственно верную. Однако, клюв семигласки был не от неё. Пришлось стучать. Открыл многорукий служитель – уборщик. Пришлось затолкать его в мусорный бак, и закрыть там.
Они спустились вниз по лестнице, и там оказались по слизкой стене, из которой выступали древние барельефы изображающие дельфинов.
Они начали расчищать ил в центральной части стены, и в это время за их спинами раздались тяжёлые шаги.
То была бородатая женщина, которая терзала дельфинов. Она прорычала:
Цепь просвистела в сантиметре от лица юноши, но в это мгновенье под ноги бородатой бросилась Жанна, сбила её, и ударила кирпичом по её лбу, и сказала:
Бородатая действительно больше не двигалась.
Тут и отверстие для носа птахи нашлось.
Нос птицы идеально подошёл для этого древнего замка и Афанасий Петрович провернул её тельце. Неведомый механизм громко заскрежетал, и стена медленно начала раскрываться. В образовавшийся проём тут же хлынул поток мутной воды, который сбил с ног Афанасия Петровича.
Он пытался прорваться к птичке, которая так и осталась в замке, однако ж давление воды возрастало, и отбрасывало его назад. Семигласка тоже пыталась высвободить свой нос, но тот застрял в замке, и ничего у неё не получалось.
К птичке пытался прорваться и Гильом и Жанна, но проём раскрывался всё шире, и давление воды возрастало. Так что и они, сильные и молодые, не могли устоять на ногах. Тогда они подхватили Афанасия Петровича, и оттащили его на ступеньки, где уже столпились дети.
Младшие дети плакали, да и те что постарше не могли сдержать слёз.
И действительно – замок, а вместе с ним и семигласка скрылись под водой. Теперь через это помещение протекала целая река. Воду поглощала чёрная труба у дальней стены…
И вот появились первые дельфины. Это были недавние пленники, настрадавшиеся, но теперь счастливые неожиданным освобождением.
Вот подплыл самый старый дельфин, тот самый, у которого отсутствовал глаз. И он сказал:
Но печальны были дети, да и взрослые тоже – очень им жалко было Семигласку. И тогда раскрыл рот один из подплывших дельфинов, и оттуда выбралась на его затылок Семигласка – мокрая, истрёпанная, но, по крайней мере, живая.
Конечно, дети да и взрослые очень обрадовались спасению птички, и расселись на спины дельфинов, которые понесли их в тёмный туннель, навстречу Океану…
* * *
Аскольд и Мария лежали на спинах в том прямоугольном помещении с растрескавшимися стенами, которое стало их жилищем в эти мучительные дни.
За несколько минут до этого приходил хозяин, у которого были стёрты черты лица, и потребовал кость в качестве платы. Однако, платить им было нечем, так как сил для работы в их иссушённых телах просто не оставалось. И тогда хозяин сказал, чтобы в течении ближайшего часа они убирались из помещения, да и своих мертвяков прихватили. В противном же случае, он обещал донести на них властям.
И вот теперь, глядя слипающимися глазами в потолок, бормотал Аскольд:
Боль сжала сердце Аскольда, и так ему стало горько, что он решил проклясть Марию, и всю жизнь, и всё своё мнимое счастье. И тут услышал характерное стрекотанье вертолёта. И он воскликнул:
Мария напряглась, прислушивалась, вот сказала:
Кое-как они выползли, и, опираясь о стену, поднялись. Действительно: приближался вертолёт. Это был очень большой, рассчитанный на сотню пассажиров вертолёт.
И этот вертолёт опустился поблизости от них, на жалком подобии городской площади. При посадке его винт сбил крыши у нескольких домов, сам же он нисколько не пострадал.
Аскольд и Мария, хромая и шатаясь, направились к вертолёту.
И Аскольд уже видел, что навстречу бегут знакомые ему люди – в основном, из его личной охраны.
Аскольд кивнул, и повалился к ним на руки.
Мария не могла успокоиться, – она требовала:
Ещё через пару минут успокоённые наркотиками тела Аскольда и Марии загрузили в вертолёт; туда же пронесли и мумии, которые по-прежнему были упакованы в мешковины.
А затем вертолёт поднялся в небо, и вскоре его грохот растворился в раскалённом воздухе.
Это было самое значительное событие в жизни городка в течение нескольких десятков лет, и теперь на несколько лет была обеспечена тематика разговоров – бесконечное обсуждение посадки этого исполинского вертолёта и его последующего отлёта.
Быть может, эти люди нуждались в спасении больше, чем кто-либо иные…
Глава 7
“На берегу”
Дельфины донесли Афанасия Петровича, Гильома, Жанна и детишек до основания открытого колодца. В нескольких десятках метрах над их головами в круглом проёме видно было сероватое, жаркое небо; в котором медленно проплывали более тёмные облака. А ещё слышен был рокот, в котором все они безошибочно узнали голос Океана. Туда вела лестница.
Но всё же потом они вспомнили о хороших манерах и начали благодарить дельфинов за то, что они довезли их до этого места. Дельфины же, в свою очередь благодарили их за освобождение, а самый старый дельфин добавил следующее:
И вот они выбрались по лестнице вверх.
И открылась им местность, которая если бы не чрезмерное количество хлама, как то груды металлолома, гниющий мусор, а также – разрушенные корабли вполне могла бы украсить полотно какого-нибудь итальянского художника Эпохи Возрожденья.
Эта холмистая местность спускалась к прибрежной полосе, где и разместился город Сток, который был весьма большим городом, но, конечно ни в какое сравнение ни шёл с тем Городом, с которого началось это повествование.
А за городом виден был Океан. Это была масса слизи, которая кишела всевозможными мутантами, а из людей там купались разве что самоубийцы.
Вскоре они ступили на улицы Стока. Воняло гнилой рыбой. Эту рыбу привозили из дальних, не настолько отравленных уголков Океана, но, однако ж и она была подвержена различным мутациям.
Навстречу попадались многочисленные моряки, которые отличались могучими торсами и наглым выражением пьяных физиономий. Также в избытке было продажных девок, которые не только стояли на улицах, но также, свесив наружу обнажённые ноги, сидели на балконах. Тела многих из этих девок были отмечены следами страшных неизлечимых заболеваний. Также многие из них были клонами…
Конечно, хотелось поскорее вырваться из этого места. Поэтому, перебарывая неприязнь, они спрашивали у встречных, как пройти к таверне “Последняя пристань”. Иногда в ответ они получали изрядную порцию ругани, иногда же противоречивые указания.
Долго они блуждали, пока какая-то сердобольная старушка почему-то упорно твердившая, что она Рената, не провела их прямо к двери этой таверны. Затем старушка растаяла в воздухе.
Они ступили в таверну, которая оказалась воплощённым представлением о средневековой припортовой таверне. Никаких технических приспособлений, но зато – огромный камин, в которым медленно поджаривалась туша какого-то жирного зверя, и масса пьяных матросов, которые галдели и хапали разносивших подносы с выпивкой девок в цветастых платьях. Девки громко, заливисто смеялись.
Афанасий Петрович и Гильом подошли к прилавку, дети остались в тёмном углу под присмотром Жанны. За прилавком возвышался и проверял хорошо ли вымыты пивные кружки человек с огромным, похожим на сардельку носом. Запах пива у прилавка перебивал все остальные запахи.
Человек приоткрыл дверцу прилавка, и медленно выступил из-за него. Оказывается, вместо ног у него были две деревяшки, которые начинались много выше колен.
Гильома сильно толкнул подошедший к прилавку пьяный матрос, и прорычал:
Затем он обратился к Року:
Рок крикнул одну из девок, и та кинулась исполнять заказ. Затем он обратился к Гильому и Афанасию Петровичу:
И Гильом вкратце изложил, к каким именно Островам ведёт их дорога.
И вот они поднялись по лестнице, и в конце освещённого живыми огоньками старинных светильников коридора нашли дверь обведённую золотой каймой. И вот ступили в личные покои капитана Рока. Там было очень аккуратно, невиданной роскошью выделялись стеллажи с печатными изданиями в основном классиков. И вообще – почитав корешки можно было отметить, что у хозяина очень даже хороший вкус.
Что же касается еды, то в красном шкафу её действительно нашлось в избытке, и это была такая качественная еда, от которой они уж и отвыкли, и, конечно же, с особым удовольствием потреблялись натуральные соки, которые разлиты там были во вместительных графинах.
Когда насытились, то расселись на мягких диванах, а кому не хватило места – те и на полу, и начали читать или же просто листать книги собранные Роком. Ведь в некоторых книгах имелись очень занимательные иллюстрация, изображающие в основном старинные морские сражения, также морских чудищ, или же просто красивые пейзажи моря, морского побережья или островов.
Так, за этим занятием незаметно пролетело время, и пришёл капитан Рок.
Он тут же достал большую деревянную трубку, и раскурил её, выпуская под потолок клубы густого, синеватого дыма.
И сказал он:
И вот они улеглись спать: кто на диванах, кто на полу. Сам же капитан Рок устроился в кресле. Там он просто закрыл глаза, и просидел в таком положении до рассвета, не издавая никаких звуков, так что и не понятно – спит он или бодрствует.
А новый день преподнес им новые приключения.
* * *
Дорога к дому заняла для Аскольда и Мария очень много времени.
Вертолёт, который нёс их, пролетал в час несколько сот миль, но всё же, так уж получилось, что их занесло практически на другую часть Земного шара, который, в общем-то из-за искажений пространства, шаром уже и не являлся, но растянулся и был гораздо больше (что не значит лучше), чем Земля былых времён.
Они летели уже несколько часов…
Мария очнулась внутри вертолёта, и почувствовала, что тело её наполнено обезболивающими наркотиками, а также дорогостоящими питательными веществами. Первое, что она спросила, было:
Её за руку провели в соседний отсек, где, пристёгнутые к столам, лежали ссохшиеся тела. Мария сразу же бросилась к Гильому, уселась рядом с ним, положила ладошку ему на лоб, да так и осталась сидеть, глядя в иллюминатор, и представляя черты не этой мумии, но милого, романтичного юноши, который был её счастьем.
А между тем, за иллюминатором проплывала страна увитых туманов скал. Скалы эти были все острые, и обрывались они бездонными чёрными ущельями, громоздились друг на друга, и, казалось, что пытаются они добраться до самого неба. В прежние времена этих скал не было, но появились они в результате катаклизмов в последний раз исказивших Землю.
Подошёл доктор, и сказал участливым тоном:
Однако “чаша сия” их не обошла. Вороны появились сразу со всех сторон и в неисчислимом множестве. Чёрное облако приближалось справа, слева, а также и спереди, и сзади их настигало; чёрное облако опадало на них сверху, ну а самое крупное облако поднималось из ущелья.
И вскоре отчётливо стали видны и отдельные составляющие эти облака вороны. Были их тысячи, а может – и десятки тысяч. Каждый ворон был размером со взрослого человека, и у каждого имелась сотканная из крепчайших мускулов широкая грудь, и острейшие полуметровые когти из точёных алмазов, и ещё более грозные клювы.
И доктор не мог сдержать испуганного возгласа:
Послышались боевые команды, и в разных частях вертолёта открылись проёмы из которых высунулись пулемёты, и стремительно застрочили крупнокалиберными разрывными пулями. Каждая пуля имела систему наведения, и каждая находила свою цель. Мёртвые вороны сотнями падали вниз, однако такие потери не страшили их, так как плодились они в великом множестве, выползая из чёрных радиационных озёр, и подобные схватки были частью их существования. За счёт поедания мёртвых, выживали остальные.
Итак чёрным дождём падали вниз мёртвые вороны, но на месте каждого убитого появлялось десять новых противников.
И вот они уже оказались возле самого вертолёта. Мария увидела на расстоянии вытянутой руки от себя, за иллюминатором жуткую помесь из морды птицы и человеческого лица. Птица размахнулась клювом – удар, и пуленепробиваемое стекло треснуло, брызнуло осколками.
Мария вскрикнула, но подавила первое желание бежать – телом своим загородила Гильома, и приговаривала:
Однако, конечно же эти её слова были совершенно излишними, так как Гильом не слышал её. Зато вороны продолжали разрушение вертолёта. Они впивались в него когтями, и стальная обшивка прогибалась и рвалась, они исступлённо били своими алмазными клювами, и обрывки стали разлетались, словно это была удара.
Наибольшее же число птиц пришлось на винты. Вороны кидались на них, и лопасти перерубали их тела, однако ж и сами прогибались, и вскоре главный винт выгнулся так, что дальше уже не мог вращаться, и ударил в кабину пилота, где и так всё уже было разрушено и залито кровью. После этого вертолет окончательно потерял управление…
Вороны разодрали обшивку, и вот первый из них уже бросился на Марию.
Однако, между ними метнулась стремительная тень. То был Аскольд, в руках он сжимал металлический торшер. Со всех сил ударил им в грудь ворона. Так как вертолёт нагнулся, то ворона отшвырнуло назад. Однако в проёмы, которых становилось всё больше, пробивались новые вороны.
В помещение ворвалось несколько человек из охраны, и один из них крикнул:
У охранников имелись автоматы и они принялись палить в наседавших воронов. Несколько воронов было убито, но остальные набросились на охранников и… не убили их, но просто вырвали из их рук автоматы, клювами выгнули их и сбросили вниз.
Далее вороны отступили, и считая, что битва закончена, сосредоточено занялись иным, весьма важным по их мнению делом. Они хорошо поработали клювами и когтями, и разорвали махину вертолёта на две части – на нижнюю и на верхнюю, верхнюю часть они сбросили, а нижнюю, в которой находились все выжившие люди, подхватили сотнями своих мускулистых тел, и понесли вниз.
Ледяной ветер продирал стоявших там людей, и они с ужасом глядели на чёрных воронов, которые окружали их и носились над их головами. То и дело слышались перепуганные, всхлипывающие голоса:
Однако, в ответ звучали лишь презрительные, надрывные вопли…
* * *
Портовый город Сток пробуждался нехотя, так как наполняющая его людская толпа напилась и истомилась в плотских оргиях. Такое, впрочем, происходило каждодневно. И этот утомлённый, утренний город с распухшими рожами, с медленным ворчанием языков был много приятнее города вечернего и ночного, так как, по крайней мере, всякая чернь и шваль уже не способна была на активное проявление беззаконий, а, стало быть, на улицах было куда как безопаснее.
И по этим притихшим, наполненных затаённой злобой улочках шли Афанасий Петрович, Гильом, Жанна и тридцать детишек. В своих руках Афанасий Петрович держал карту, которую вручил ему капитан Рок. Карта была стилизована под стариной: на желтоватой, толстой бумаге, и нарисовано всё было с помощью гусиного пера и чернил.
Был отображён там Океан, сред вод которого вздымались всевозможные чудища, которые в действительности из-за радиации там обитали; а также и береговая полоса; и город Сток, и окрестности его, с пояснительными надписями, выполненными чрезвычайно аккуратным, каллиграфическим почерком.
Был обозначен там и лес Облачных Деревьев, над которыми выведены были Чёрные вороны, и подпись имелась: “Чрезвычайно опасно. Чёрные вороны обладают демонической силой”.
И вот наши путешественники вышли из Стока, и оказались среди перегнутых, ржавых корпусов старых судов, а также, почему то и вертолётов. Так дошли они до Кровяного ручья, который кишел пиявками-мутантами, которые забирались под кожу, и со скоростью хороших кротов добирались до своего любимого лакомства – кишок.
Почему-то никому не захотелось искупаться в этом чрезвычайно приятном, звонкоголосым и романтичном ручейке (во всяком случае, таковым он действительно являлся до тех пор пока его не решил слегка облагородить великий Творец по имени Человек)…
Более того, к ручейку они не приближались, но, следуя указаниям карты, держались от него на почтительном расстоянии. И вдоль течения шли они до тех пор, пока впереди не появились чёрные, толстые деревья.
Капитан Рок наставлял их, что, когда они увидят эти деревья, надо им будет укрыться за корягами и выжидать, и наблюдать. Так они и сделали. Прождали целых полчаса, однако, ничего не происходило. А ждать было очень тяжело: ведь небо, хоть и прикрытое пеленой серых облаков, очень сильно припекало. К тому же сама атмосфера была такой тяжёлой и нервной. Казалось, что в воздухе в огромном количестве растворены чужой ужас и страдания.
И, чем дольше они там находились, тем тяжелее им становилось. Даже и взрослым начало мерещиться, будто коряги шевелятся, тянуться к ним. Афанасий Петрович подумал, что, если капитан Рок знал об этом, так обязан был предупредить, и тогда бы они запретили детям идти с ними (что, правда, было нереально, так как детей было большинство, и они были весьма самостоятельными).
Но, так или иначе, а дети беспокоились больше всего. А самые маленькие уже и плакали потихоньку, некоторые дрожали. Тогда Афанасий Петрович подумал, что пора командовать отступление, и возвращаться в это место на другой день, или же вовсе не возвращаться, а искать иные пути, так как очень уж тягостно было…
Однако, он не успел ничего сказать, так как одна девочка поднялась в полный рост, и быстро пошла в сторону.
Девочка пригнулась, и вскоре скрылась за корягой, где и сделала своё дело. Однако, к сожалению было уже поздно – девочку заметили.
Оказывается, в чёрных деревьях были многочисленные дупла, и вот из одного такого дупла вылез теперь чёрный ворон. Его чернота была не просто цветом, она резала глаза, она высасывала из тела силы – эта чернота была окном в абсолютное ничто. А первым шагом к этому ничто была безысходность, которая захлестнула каждого, кто на ворона смотрел. И уже не хотелось бороться, стремиться к счастью, но выйти и сдаться победителю, - лишь бы только он поскорее уничтожил, и одарил забвением.
И тогда ворон задрал голову, широко раскрыл клюв, и начал издавать низкие, протяжные ноты, которые складывались в завораживающую мелодию, от которой путались мысли и слова.
И та девочка, которую ворон видел, и которая только что вернулась, вдруг поднялась в полный рост. Зрачки в её глазах закатились, и видна была только пугающая белизна. Девочка вытянула вперёд руки, засмеялась безумным, жутковатым смехом, и бросилась к деревьям.
Она очень быстро бежала, и всего-то через минуту достигла чёрных стволов, и вдруг бесследно растворилась на их фоне. Чёрный ворон метнулся вниз, и тоже исчез. По-видимому, он не подозревал, что за корягами скрывается и ещё кто-то, поэтому и прекратил пение.
Однако, мальчик уже вскочил на корягу, с одной коряги перескочил на следующую, и так побежал к лесу.
И остальные дети говорили:
Тогда уж и Афанасий Петрович, и Гильом, и Жанна, понимая, что без детей они и Острова своего не найдут, поспешили за ними.
И вот очень скоро они достигли первых деревьев. Там неожиданно нахлынул на них холод. И чем дальше они шли, тем холоднее становилось. На деревьях и на выступающих из земли змеевидных корнях появился иней.
Это был хороший совет и его послушали. Причём за руки взялись не только дети, но и взрослые.
И вот земля под одним мальчиком расступилась, и он провалился бы в бездонную нору, если бы не руки, которые держали его со всех сторон. Одна ветвь зашевелилась и обмоталась вокруг руки девочки, только совместными усилиями удалось её освободить.
Так шли они довольно долго, и холод всё усиливался. У них уже зуб на зуб не попадал, однако ж они продолжали продвигаться вперёд.
И вот вышли они на поляну, в центре которой подымался чёрный, уродливый пень, размером превышающий некоторые деревья. Это был целый чёрный замок, из глубин которого слышалось зловещее нечеловеческое пение.
И сердце Афанасия Петровича болезненно сжалось, он подумал: “Ведь мы сами, к смерти своей приближаемся…”. И стоило ему только так подумать, как из многочисленных проёмов пня-замка стали вылетать чёрные вороны. И смотреть на них было так же больно, как и на того, первого…
Вороны расселись на корнях, раскрыли клювы, и извергли своё хоровое, заунывное пенье.
И он, увлекая за собой иных детей, и Афанасия Петровича и Гильома и Жанну поспешил навстречу этим воронам.
А те взмахнули крыльями, и взмыли в воздух, образовав там целую стену из этой режущей, уходящей в ничто черноты.
И сила этого маленького, бесстрашного мальчика передалась и Афанасию Петровичу, и Гильому, и Жанне, и всем остальным детям. И хоть перед ними было материальное воплощение самых жутких кошмаров – теперь совсем они не боялись. Страшно? Жутко? Ну и пусть! Зато в их сердцах есть отвага, зато чувствуют они друг друга, и знают, что рядом друзья, и что не бросят они друг друга в беде; и вместе пойдут до самого конца.
А вороны были уверены, что эти существа, эти непонятные, жалкие людишки отступят, разорвут свою цепь, и побегут по лесу, не видя куда, цепляясь ногами за корни, падая, и вот тогда они набросятся на них сзади, когтями в их плоть вопьются, и унесут в свою чёрную, холодную преисподнюю.
Но этого не происходило: чем громче и страшнее заводили свою песнь вороны, тем с большим азартом кричали дети и взрослые, и быстрее бежали к ним. А потом дети засмеялись, и был этот смех настолько чужд для вороньих органов восприятия, что они сами ужаснулись.
Они взмыли вверх, и там начали беспорядочно метаться, сталкиваться друг с другом, а потом сцепились крыльями, и образовали вихрь, который рассёк небо и унёсся в небытиё.
И только тогда дети и взрослые почувствовали страшную, ни с чем несравненную усталость. Только тогда поняли, сколько своей энергии на это дело отдали, и какой подвиг совершили.
Гильом опустился на корень, и положив руку на свой побелевший, покрытый потом лоб, прошептал:
Детей быстро пересчитали, и оказалось, что двоих не хватает. Конечно, тут уж они не на шутку они взволновались. Думали, где уже криком их звать, как они сами появились. Это был та самая девочка, которая убежала первой, и её брат. Они вышли из пня-замка и, улыбаясь, направились к ним.
И девочка рассмеялась – теперь это жуткое происшествие вспоминалось ей не иначе, как забавный аттракцион.
Кстати, после того как вороны исчезли, стало потеплее…
* * *
Когда Мария очнулась, то обнаружила, что держит свою ладонь на лбу Гильома. Просто она, как и все люди из разрушенного вертолёта, потеряла сознание от совершенно невыносимого, много ниже нуля холода.
Но теперь стало потеплее, хотя по-прежнему по привыкшей к жару коже бегали мурашки. Они находились в огромной пещере, стены которой были покрыты бессчётными круглыми отверстиями, и у каждого из таких отверстий сидел ворон-мутант.
Люди же находились в центральной части этой пещеры…
Поблизости от них также стояли несколько воронов. И у одного из этих воронов глаза сияли ледяной синевой. Этот ворон заговорил, и по его властному голосу стало понятно, что он привык командовать:
Доктор-пленник прокашлялся, и молвил:
Вожак воронов сделал едва приметное движение крылом, и один из его слуг, метнулся сверху, и клюнул доктора в череп. С черепом доктора случилось тоже, что с грецким орехом сжатым в мощных тисках.
То, что осталось от доктора рухнуло на пол, и несколько раз конвульсивно дёрнулось. Кое-кого, кто был послабее, стошнило. Что касается Аскольда и Марии, то они уже ко всему привыкли, и даже не обратили на это внимания.
Вожак воронов продолжал:
Подняли руки все, кроме Марии и Аскольда, которые были слишком поглощены: Мария созерцанием Гильома, а Аскольд – созерцанием Марии. Также, по вполне объяснимым причинам, не подняли руки и мумии.
Ничего этого уже не воспринимали Мария и Аскольд. Они даже и не почувствовали, как подхватили их и понесли. Для Марии, главное было, что рядом с ней Гильом. Для Аскольда, что рядом с ним – Мария.
И только когда вновь объял их страшный холод, потеряли они сознание.
* * *
Афанасий Петрович хлопнул себя по лбу:
И вот Афанасий Петрович достал из кармана старинный конверт с марками, на которых изображены были красивые парусники. Он аккуратно распечатал конверт, и достал письмо (что касается конверта, то он, из-за наличия этих замечательных марок тут же перешёл к одному из мальчишек).
Письмо капитана Рока было очень простым и содержательным:
“Если Вам удастся изгнать воронов, а я уверен, что удастся, потому что вы отважные и честные люди, с ясными душами, то, пожалуйста, подберите для меня два бревна, из которых я выточу себе ноги.
P.S. Дело в том, что выточенные из Облачных Деревьев части тела приживаются и становятся человеческой плотью.
P.P.S. Уж очень хочется мне походить на нормальных ногах, а не на тех дурацких деревяшках, которыми я вынужден сейчас довольствоваться!”
После того, как вороны улетели, в лесу посветлело, и сами деревья преобразились. Теперь и следа от былой тёмной мрачности не осталось. Сияли они белизной, напоминали берёзы, но берёзами не были: казалось – это кто-то спустил с неба наполненные солнечным светом белые облачка и выстроил их в ветвистые колонны. И только чёрный пень на центральной поляне оставался таким же мрачным.
От обилия света и мягкого тепла стало нашим героям так хорошо, что уж и не хотелось им покидать Облачный Лес, но всё надо было возвращаться в убогий город Сток.
Они прихватили с собой два бревна для ног капитана Рока, и, часто оглядываясь назад, направились к портовому городу Стоку.
И вот, когда они ступили на его улицы, то оказалось, что жители озлоблены и перепуганы больше, чем когда-либо прежде. То и дело слышались голоса:
И, похоже, один только капитан Рок был рад. Он приветствовал своих гостей широкой улыбкой, принял два бревна и на несколько часов удалился…
Вернулся же он уже с новыми, вполне человеческими ногами. Он несколько раз подпрыгнул, и даже хлопнул пятками в воздухе.
Затем он прошёлся на своих новых ногах в угол гостиной, и раскрыл сундук, в котором оказалось множество свитков. Он нашёл один нужный свиток, который, когда его развернули, оказался чрезвычайно вместительным – занял почти всю поверхность стола. И на свитке этом отображён был план строительства старинного парусного судна. Там были обозначены все необходимые размеры и пропорции. При одном взгляде на это чудо далёких эпох глаза у присутствующих мальчишек, да и у девчонок тоже, разгорелись, и чувствовалось, что они то и станут самыми активными строителями.
Потом капитан Рок занялся подготовкой к строительству. Как оказалось, он любил старину во всём. У него и не машина была, а повозка, в которую запряг он двоих вороных коней. Кстати, кони были без каких-либо мутаций, что само по себе являлось большой редкостью.
Из подвала таверны были извлечены многочисленные инструменты, которые должны были пригодиться при строительстве судна, и при помощи Жанны, Гильома, Афанасия Петровича и детей были загружены в повозку…
После этого капитан Рок уселся на повозке, и взмахнул поводьями – кони потащили повозку в сторону Светлого Леса. Что касается Афанасия Петровича, Гильома, Жанны и детей, то они окружили повозку плотным кольцом, а также – шли и сзади повозки.
Жители города кидали в них испуганные или злые взгляды, шипели проклятья, а также – время от времени добавляли, что капитан Рок на старости лет совсем сошёл с ума.
…Но вот, наконец, ненавистный город остался позади, и они приблизились к Облачному Лесу, который теперь был премилым местом.
И вскоре они начали строить судно. Это была тяжёлая, но действительно занимающая их работа, а поэтому дела продвигались очень быстро…
* * *
Вороны опустили Аскольда, Марию, а также мумии возле широкого шоссе, а затем взмыли в небо, и устремились в сторону скал, которые едва виднелись у горизонта.
И, как только Мария смогла двигаться, она подошла к Гильому, положила ладошку ему на лоб, и прошептала:
Каждый раз, когда случались такие сцены, Аскольд переживал сильнейшие муки ревности, и это несмотря на крайнее его физическое истощение (впрочем, также была истощена и Мария).
И вот теперь, чтобы не выкрикнуть какое-нибудь проклятье, или же просто не застонать, Аскольд сказал то первое, что пришло ему в голову:
Шоссе оставалось пустынным, но это не слишком беспокоило Аскольда, так как он видел, что покрытие хорошее, да и местность вовсе не пустынная – так, милях в трёх виднелся промышленный городок с довольно богатыми домиками. В общем, повторение того кошмара, которое пережили они, им уже не грозило. Тем более, что вороны собрали у остальных, нынче уже должно быть мёртвых пленников, все имеющиеся у тех деньги, и теперь толстенная пачка кредитов оттягивала карман Аскольда…
И вновь он услышал, как Мария шепчет Гильому нежные слова, такие как “миленький”, и Аскольд заскрежетал зубами, и ещё раз поклялся, что, какое бы средство передвижения не остановилось перед ними первым – они им и воспользуются…
И вот, наконец, что-то появилось. Очень медленно ЭТО приближалось, а потом оказалось, что – это телега запряжённая двумя лошадьми-мутантами, у которых была красная, колючая шерсть и рачьи клешни вместо копыт. В телеге сидел сгорбленный старик с огромным носом, на кончике которого росла ещё одна голова. Причём если большая голова старика была весёлая, то маленькая голова на его носу выражала крайнюю меланхолию, к тому же малая голова была головой старухи.
Аскольд закрыл глаза.
Повозка заскрипела, и остановилась перед ними.
Старик помог Аскольду и Марию загрузить тела в телегу, и оказалось, что, помимо их, сложены там были ящики с синтетическими помидорами, которые являлись дорогим деликатесом.
Вот Аскольд уселся рядом со страшным стариком, тот взмахнул поводьями и лошади их повезли. Аскольд говорил:
Тогда старик повернул к Аскольду своё страшное лицо, и спросил:
В этом зрелище не было ничего комичного, – это было действительно тошнотворное, мерзостное зрелище.
Всё же Аскольду удалось вставить в их стремительную речь и свои слова:
Однако Мария так поглощена была Гильомом, что совсем не обращала на него внимания.
Аскольд покорно протянул КапРоку свою левую руку.
Аскольд выполнил и это распоряжение. Тем временем КапРок расстегнул карман в своей рубашки, и достал из него пару острых клыков, в которых вделаны были некие электронные механизмы.
Затем КапРок впился в вену Аскольда. Было больно, очень даже больно. Аскольд едва сдержал крик… Однако ж вскоре боль утихомирилась, а на место ей пришла расслабленность, которая могла перейти в сон. Аскольд буквально чувствовал, как легчает его тело, как уходят из него бесценные жизненные соки.
КапРок постанывал, глаза его закатились, а тело сильно дрожало.
И он со всех сил, которые у него оставались, толкнул вампира в плечо. Тот отшатнулся, запрокинул голову; блаженная, бездумная улыбка наркомана расплылась по его лицу. Капли крови скатывались по его подбородку, пачкали рубашку.
Аскольд испуганно покосился на Марию, но она по прежнему была поглощена Гильомом. Тогда он поспешил заверить КапРока:
* * *
Капитан Рок разжился где-то семенами томатов, и теперь у детишек в избытке было этих замечательных фруктов, а также и томатного сока…
Воду они брали из ручья, который прежде звался Кровяным, но теперь очистился от мутантов-пиявок, и был наполнен живительной родниковой водой. Помимо того, питались всякими плюшками и пирожками, которые росли на ветвях одного из деревьев.
Однажды Афанасий Петрович сказал:
Бывший рядом с ним Гильом в согласии кивнул:
И они направились к выстроенной ими миниатюрной верфи, где дети, под руководством капитана Рока собирали из светоносных стволов корпус судна.
…Белые лебеди из иных миров появились в тот день, когда строительство корабля было завершено.
Подобные облакам птицы спустились к тому исполинскому пню, который оставался единственным мрачным пятном во всём Облачном Лесу. Они покрыли этот пень нежными поцелуями, и он ожил, и выросло из него древо, пред которым все остальные деревья были, что трава перед вековым дубом.
Крона сияла и заполняла собой многие-многие мили небосвода.
Глядя на это чудо, Афанасий Петрович прослезился, и молвил:
И тут Афанасий Петрович понял, что забыл уже и имя и образ той, из-за которой пережил столько страданий. И он нисколько не смутился этому факту, нисколько не расстроился.
Лебеди слетели к ним, и каждый из них одарил путников пером своим белоснежным. И перьев оказалось как раз достаточно, чтобы обшить все борта, нос, а также и днище их судна.
Что же касается паруса, то парусом стал лист, который лебеди принесли к ним с кроны многомильного древа. Размером он идеально подходил для паруса, был он мягким, лёгким, и в тоже время – твёрдым.
С помощью круглых блоков корабль спустили к морю…
Тридцать три человеческих фигуры взошли на борт, и корабль отплыл от Земных берегов, чтобы никогда уже к ним не возвращаться.
И в мгновенье, когда они отплывали, каждый в сердце своём почувствовал грусть. Да – они покидали землю скорби и страданий. Но там, среди всякой грязи, среди мерзость всегда ведь жило прекрасное. Там творили: писали стихи и романы, и картины – уже почти никому не нужные, но всё же именно оттуда вышли все они, стоящие теперь на палубе. Эта мёртвая, клонированная земля всё же была их Родиной, и именно теперь, после стольких пусть и невысказанных вслух обращённых к ней проклятий, поняли они, как же любят они свою Родину, и шептали ей: “Прости, миленькая, единственная”, потому что чувствовали и свою вину за то, что она стала такой, и ещё большую вину за то, что так и не сделали её лучше, но бегут от неё…
Светоносное древо исполин махало им на прощанье, но они знали, что дерево спилят, и им было жалко, тех кто будет пилить, и материться, а потом напьётся, чтобы заглушить страх, и плюхнется в объятья дешёвых шлюх, а потом и умрёт вместе с этими шлюхами – безликий, клонированный.
И жалко было Океан, отравленный, кишащий мутантами. Но эти мутанты не смели приближаться к их судёнышку, потому что чувствовали особую, исходящую от него силу.
* * *
Очень тяжело было Аскольду оставаться в сознании, и дело было не только в Солнце, которое немилосердно припекало его, но также и в том, что очень мало крови в его организме оставалось.
А всё же Аскольд, в которым мало уже оставалось от прежнего, самоуверенного богатея Аскольда, боролся с забытьём, и более того, находил в себе силы говорить. Всё это он делал ради Марии. Вот что он говорил КапДоку:
КапДок слизнул с губ ссохшуюся Аскольдову кровь и проворчал:
Они уже вплотную подъехали к Городу. Дома-исполины возвышались над ними; из Города вырывался шум, порождённый мириадами машин и людей, но в этот душный Ад ещё предстояло прорваться, так как окраинные дома были окружены стальным забором с колючей проволокой.
Все машины, которые въезжали в Город проходили быструю индификацию, но, конечно телега КапДока не могла проехать в Город.
Возле контрольного пункта телега съехала на обочину, и к ней подошли трое: начальник этого поста – мужчина средних лет главной приметой которого являлось огромное пивное пузо и злые глазки, в которых затаился страх. Два его помощника имели совершенно одинаковые лица и являлись скорее всего клонами.
Но тут начальник заглянул в телегу, и тут же, как, впрочем и следовало ожидать, изменился в лице, отпрыгнул, и, вытаскивая из кобуры свою скорострельную пушку, взвизгнул:
Конечно, его мрачные помощники тут же подчинились.
Дело было в том, что Аскольд являлся кумиром этого начальника. На него он буквально молился. Считал он Аскольда Богом, который добился в жизни всего, чего только возможно. У себя дома этот начальник все стены завесил плакатами с Аскольдом. Он даже купил ужасную книгу, написанную якобы Аскольдом (но на самом – подставным автором), которая называлась “Как я стал АСКОЛЬДОМ”, и многие страницы этой книги он вызубрил наизусть. Своей жене и детей он наказал во всяком разговоре упоминать имя Аскольда вкупе со словами восхвалениями.
И вот теперь какой-то бледный, грязный, похожий на наркомана, бомжа, убийцу и ещё дьявол знает кого уродец смеет называть себя Аскольдом. Наладившее было благодушие, как рукой снесло. Начальник взмахнул руками, зачем-то стрельнул в воздух и заорал:
Между тем всех им заломили руки за спину, и повели в сторону контрольного пункта.
Внутри было весьма чистенько и беленько. Пищали компьютеры, кондиционеры делали отравленный воздух почти прохладным.
Начальник наотмашь ударил Аскольда дулом по лицу. Появился шрам, но крови из него вытекло совсем немного – так как очень мало в Аскольде оставалось крови.
Начальник плюнул ему в лицо.
Аскольд сказал:
Его провели в соседнее помещение, где он приложил палец к индификационной панели. На примыкающем экране появилась надпись:
“Подождите. Идёт поиск по базе”.
Спустя несколько мгновений эта надпись сменилась следующей:
“В базе ничего не найдено”.
На экране появилась ещё одна надпись:
“Подождите. Идёт поиск по базе vip-персон”
И тут же эта надпись была замещена:
“Индификация прошла успешно. Личность: Аскольд…”
Появилась фотография упитанного Аскольда в дорогом пиджачке, и с сонными глазами – это был тот самый Аскольд, на которого молился начальник. Далее следовал перечень основных его богатств, первым среди которых значился остров Аскольдия.
Начальник пошатнулся, и рухнул на колени. По лбу его катился пот, он задрожал, и тихонечко завизжал:
Аскольд чувствовал себя очень плохо. И всё же он нашёл силы ответить:
Однако, начальник никак не мог про этот инцидент забыть. Только что он ударил и плюнул в своё Божество. Он за свою жизнь во многих людей плевал, и многих, в том числе и невинных, убивал, – это доставляло ему удовольствие, и он никогда не раскаивался…
Он ещё раз провизжал:
Аскольд попытался обойти его, распластавшегося на полу, и говорил:
И Аскольд, хватаясь за стены, вышел в приёмную, где ждала его Мария, а также и КапДок.
Тут грянул выстрел. Аскольд повалился на пол. Но Аскольд остался жить, – он просто потерял сознание. Пуля же попала в голову начальнику, который решил свести счёты с потерявшей вдруг всякий смысл жизнью.
Глава 8
“Плавание к Острову”
Пока парусник, который нёс на своей палубе капитана Рока, Афанасия Петровича, Гильома, Жанну и детишек не достиг границы Земных вод, плавающие в этих отравленные водах людские корабли (а точнее, те, кто на этих кораблях находился), обращали на парусник самое пристальное внимание.
Сначала они посылали запросы, – требовали остановиться, но никакого ответа не получали. Вообще вид этого покрытого сияющими перьями судна был настолько необычен, что его тут же увязали с появлением ещё более необычного древа-исполина неподалёку от портового города Стока. Так как военные начальники были лишены какой-либо фантазии, они и посчитали, что – это диверсия одного из враждебных государств, только вот ещё требовалось выяснить, какого именно.
Пока что враждебные государства отмалчивались, и военные решили, что диверсионное судно, судно разведчик надо захватить в плен. Послали к нему так называемого “Хвата” – это был корабль с хватательными приспособлениями, и был он полностью автоматизированный. “Хват” без проблем подплыл к парусники, вытянул к нему свои металлические культяпки и… был телепортирован на расстояние тридцати миль.
Тогда военные приняли решение немедленно уничтожить опаснейший парусник. Сначала в него запустили торпеды из субмарин, однако – торпеды бесследно исчезли. Следом по нему дали залп из плазменных пушек; заряд плазмы поднялся над парусником, и несколько часов вторым Солнцем сиял в небе. Последний подарок людей своим уплывающим братьям и сёстрам, сыновьям и дочерям был выражен в виде Атомной Боеголовки, которая зависла над парусником, и… невидимыми дланями была разобрана на составляющие. Затем те же невидимые длани эти детали растянули, словно пластилиновыми они были, и ловко собрали из них резиновую утку, с отменным двигателем. Эта резиновая умела быстро плавать и нырять. Мордашка у утки была очень забавная, а выражение глаз – доброе. Военное начальство не оценило этот подарок и приказало расстрелять бедную уточку из крупнокалиберных пулемётов. Более того, случился пренеприятный инцидент: у известного адмирала N, победителя нескольких морских сражений, отличного стратега и светского льва случился нервный срыв, и он совершил то же, что и безвестный начальничек-тиран с поста при въезде в Город. Просто старый, уродливый адмирал N послал себе пулю в висок, оставив свою молодую, красивую жену в слезах счастья.
К счастью, все плывшие на паруснике уже не знали об этих грязных, суетливых делишках. Они были поглощены светлой печалью, – прощались с Землей. И когда они достигли Границы, печаль эта ушла, и они уже никогда не стремились вернуться.
Их окружали безбрежные воды, над ними было синее небо с белыми барашками облачков. Воздух был свежим, тёплым, солнечным…
И это были воды уже не земного Океана. И знали они, что, если бы прямо сейчас повернули, и плыли назад очень долго – неделю, месяц, год или всю жизнь всё равно бы они не вернулись бы назад, потому что Земная география и Земное пространство уже не имели над ними власти.
И увидели они пред собой белое сияние.
И тогда Афанасий Петрович спросил в большом волнении:
Однако, никто не мог дать ему никакого ответа, так как никто прежде в этих водах не плавал.
Когда же они подплыли ближе, то поняли, что – это был не Остров. То был туман, который слагался в стены домов-исполинов, а также в фигуры людей и формы машин. И всё, чему надо было двигаться, и все, кому надо было двигаться – все двигались.
И вот они вплыли в окружение белых домов…
* * *
Аскольд очнулся и понял, что находится он внутри машины, а машина эта мчится по улицам Города. Рядом с ним сидела Мария, но на него внимания не обращала. Она склонилась над Гильомом, который также лежал рядом, и был похож на мумию.
И больно было смотреть Аскольду на Марию, потому что он жаждал, чтобы она такое же внимание на него обратила, ибо многое он из-за неё претерпел, но знал, что никогда не обратит…
Тогда Аскольд приподнялся, и спросил у водителя, который находился впереди:
И эти чувства не понравились Аскольду потому, что отвык он от них, и не видел он причин, чтобы этот водитель как либо унижался перед ним, и ставил его, Аскольда, выше себя…
“Чего мне ждать от жизни дальше?” – сам у себя вопрошал Аскольд, и не находил ответа.
И вдруг машина остановилась.
Так ответил водитель, и голос его был ужасом преисполнен, ибо уверился он, что его за это с работы выгонят, и останется он без средств к существованию, и не сможет прокормить свою семью, в которую, помимо него входила его жена и семеро детишек, от одного года и до семи лет: три девочки и четыре мальчика, в которых он души не чаял и за которых готов был жизнь отдать.
Однако, Аскольд совсем на него не разозлился, ибо рассудил так: “Чего быть, тому не миновать. А уж если рок подготовил мне ещё один удар, так, стало быть, и суждено”.
И, действительно, судьба подготовила им ещё одно испытание. Когда водитель вышел из машины, чтобы проверить двигатель, оказалось, что они окружены бандой. И у этой имелся излучатель, которыми они вывели из строя двигатель машины. Также у них имелись и иные излучатели, которые испускали раскалённые лучи. И один из этих лучей ударил в голову водителя, и головы не стало. Также прекратился и жизненный путь этого человека.
Дело происходило на людной улице, поэтому члены банды делали очень быстро. Двое из них забрались внутрь машины. Одна – это была женщина, застрелила врача, который колдовал над телами, и навела свою пушку на Аскольда. Вторая – это тоже была женщина, завела двигатель, и вырулила на боковую, узенькую улочку.
Остальные забрались на мотоциклы, и устроили им своеобразный кортёж. В руках у них поблёскивали автоматы – они готовы были отстреливаться.
Кстати, банда эта состояла исключительно из женщин-клонов. Все они были весьма сексапильны, но и безжалостны ко всему миру, а особенно к мужчинам, которые использовали их в качестве дешёвых шлюх в одном из притонов. Эти женщины бежали из притона, и организовали банду, надеясь сколотить достаточную сумму для того, чтобы покинуть город и поселиться где-нибудь на отшибе. Пока у них был крайний дефицит в средствах, и когда они узнали, что нашёлся Аскольд, так сразу же составили план, как похитить его и потребовать с него выкуп, составляющий половину Аскольдовых капиталов. Этой суммы с лихвой хватило бы на всех них (а всего в банде состояло шестьдесят женщин), и жили бы они припеваючи до конца своих дней.
Итак, они отвезли Аскольда и Марию на старый завод, там привязали их к креслам. Аскольда одна из этих женщин безжалостно избила, Марию же они не били, но даже предложили поесть, однако Мария отказала, и только попросила, чтобы принесли к ней Гильома. И Гильома принесли, положили перед ней, на пол… и Мария не отрываясь смотрела на счастье своё.
* * *
Парусный корабль плыл по улицам города-призрака, и окружали их люди, которые жили своими призрачными жизнями, раскрывали рты, и говорили призрачные слова, в которых смысла была не более, чем в шелесте лёгкого ветерка.
А потом корабль вздрогнул и остановился:
Капитан Рок взял весло, перегнулся через борт, и, спустя мгновенье, вот что поведал:
И вот все они выбрались из судна, и ступали осторожно, ибо туман представлялся ненадёжным, а где-то совсем рядом плескалось море…
Так молвила Жанна, подошла к какой-то ограде, и стала выламывать из неё прутья. И тут раздались голоса вопрошающие:
Обернулись они, и обнаружили, что вопрошают женщины из тумана сотканные. У всех женщин были разные лица, но всех объединяло дружелюбие.
И тогда Гильом взял на себя обязанности рассказчика, и рассказал женщинам обо всех их приключениях, и о том, почему они оказались в этом месте.
А потом женщины сказали:
И они не могли отказать женщинам, и прошли в ближайший дом, где оказались в зале из тумана, и там уселись за столы из тумана, и были поданы им туманные кушанья, которые давали усладу для души, но не для тела.
Отблагодарили они женщин, и сказали, что им пора в путь-дорогу, и тогда женщины расплакались, и сказали, что им очень хотелось бы стать матерями, но они не могут, потому что они призраки, и умоляли остаться с ними ещё хотя бы ненадолго.
И так жалостливо они молили, что они не могли отказать. И вновь были поданы кушанья из тумана…
* * *
Один глаз у Аскольд заплыл, также у него были разбиты губы, да и всё тело саднило и кровоточило: женщины мстили за месяцы и годы унижений в притоне, когда их били по лицу, плевали в них, и многое иное вытворяли “эти ненавистные, потные и пьяные мужики”. Теперь они хорошенько поработали над Аскольдом своими острыми каблучками, а также и щипчиками, и даже отвёрткой, и совсем немножко – паяльником. За эти годы в них самих развились садистские наклонности.
Аскольд совсем не сердился на них за эту боль, он даже был им благодарен. Сильное физическое страдание хоть немного отвлекли его от мыслей об Марии…
Одна из женщин сидела напротив Аскольда в кресле, закинула одну обнажённую ногу на другую и глубоко затягивалась сигаркой. Он знал, что через пару минут она затушит эту сигарку об его лоб, так как уже много сигарок было затушено об его лоб, запястья и пах.
Он закашлялся кровью, и с трудовым выговорил:
Однако, её голова лопнула в следствии попадания туда разрывной пули. В помещение ворвался спец. отряд милиции…
Однако, его никто не слушал, и все женщины из этой банды были убиты, а Аскольд, Мария, а также и мумии были спасены (причём мумии спасли исключительно по просьбе Марии, а без этой просьбы выкинули бы их на свалку).
* * *
Женщины-призраки никак не хотели их выпускать, и всё кормили их едой из тумана, а также и своими сладкими голосами. Было у них очень-очень хорошо, но всё же ждали наших путешественников Острова, а поэтому – собрались они с силами, и решительно заявили, что им пора.
Женщины не могли сдержать новых слёз, и каждая их слеза крупной жемчужиной становилась. Из этих жемчужин соткали они жемчужное ожерелье, которые было такой длины, что пришлось бы впору великану. Это ожерелье они подарили трёхногой Жанне, и она обмотала его вокруг своего тела.
Женщина-призрак сказала Афанасию Петровичу:
Потом все вместе вышли они на улицу, и там всеобщими усилиями высвободили корабль из призрачного плена. И Корабль и его команда поплыли дальше, к Островам, до которых оставалось совсем уже недалеко.
Что же касается Города-призрака, с его призрачными обитателями, то он растаял за их спинами, и они забыли про него, как забывают про сон, проснувшись поутру.
* * *
Аскольд очнулся уже на своём острове, на Аскольдии.
Он лежал в помещении, стены которого были обшиты белой, мягкой материей. За окном зеленел сад из натуральных деревьев и кустов: за этот сад Аскольд в своё время выложил огромнейшую сумму, так как все деревья и кусты были специально отобраны – т.е. лишены каких-либо мутаций.
Как только Аскольд очнулся, сработал датчик, и тут же в помещение ввалился широко улыбающийся слуга, а за ним – миниатюрный робот с подносом, на котором расположен был графин с натуральным апельсиновым соком, и несколько румяных, душистых пирожков из настоящей муки высшего сорта.
Аскольд прикинул, что за содержимое этого подноса простой человек из Города работал бы половину своей жизни, и ему сделалось тошно, и отказался пить сок и есть пирожки.
Он ожидал увидеть иссушенный скелет, но обнаружил, что его отражение – это упитанный, розовощёкий мужчина, будто и не было страшных испытаний. Хотя… всё же глаза у него изменились. Прежде они были ленивыми, теперь в них пламень горел.
Прислужник пояснил:
Аскольд распахнул шкаф, и с отвращеньем оглядел ряд дорогих и неудобных и нелепых пиджачков с галстуками и выбрал простую чёрную рубаху, и такие же брюки. На ноги он надел простые тапочки, и, следуя за слугой, пошёл по своему огромному, стилизованному под античный дворец, дому.
И вот он вошёл в помещение, где прежде была приёмная для гостей. Теперь большую часть этой приёмной занимало пикающее, тикающее, и перекачивающее что-то медицинское оборудование.
На столах лежали тела Афанасия Петровича, Гильома, Жанны и Ренаты. И они действительно пребывали в самом плачевном состоянии: жёлтые, иссохшие, такие худые, что, казалось, что в них вовсе не осталось плоти – только пергаментная кожа, да кости.
Все они были обнажены, и по шею прикрыты лёгкими простынями. Многочисленные электроды подходили к их телам. Мария, положив ладошку на лоб Гильома, сидела рядом с возлюбленным своим.
Под глазами у Марии темнели синяки – следы бессонных ночей. Она не плакала – она уже все слёзы выплакала.
Академик Веркхуве колдовал что-то над клавиатурой компьютера, но, когда увидел, что появился Аскольд, поспешил к нему. Он широко улыбался, и пожал Аскольду руку, сказал своим подчёркнуто вежливым голосом:
И они отошли в противоположный угол помещения, где Мария, если бы даже она захотела, не смогла бы их услышать.
Веркхуве прокашлялся, и молвил:
Веркхуве замолчал, и скорбно опустил глаза.
Веркхуве подвёл Аскольда к одному из мониторов, на котором отразилось дивное синее море, и солнечное небо над ним, и белые барашки облаков. А по морю плыл парусный корабль обшитый лебедиными перьями. На палубе стояли: Афанасий Петрович, Гильом, Жанна, капитан Рок и дети.
И Аскольду сделалось так горько, что он не смог сдержать слёз.
Чего жалел он?.. Он просто понимал, что – сейчас рядом с ним ещё живо то самое прекрасное, что встретил он в жизни, но вскоре это уйдёт, и…
Академик Веркхуве с большим увлечением рассказывал:
Аскольд направился к Марии. Веркхуве схватил его за руку, зашипел:
Но Аскольд действовал решительно: он уже подвёл Марию к монитору, на котором плыл по морю парусный корабль, и спросил у неё:
Так промямлил академик Веркхуве, и сразу стало ясно, что он лжёт. Тогда Аскольд приказал:
Аскольд ждал этого ответа, он улыбнулся и сказал:
Веркхуве был удивлён, он спросил:
Мария кивнула, и она улыбалась, глядя на экран.
Аскольд продолжал:
А Аскольд всё говорил:
И Аскольд сказал:
Эпилог
Дети сошли на берега островов своего Архипелага. А самый большой из этих островов достался капитану Року.
Что же касается Афанасия Петровича, Гильома и Жанны, то их ждал отдалённый Остров, расположенный уже вне Архипелага. Внешне Остров был непривлекательным – похожим на обнажённый мозг. Но, когда они сошли на берег, Остров расцвёл и стал подобен Раю.
Жанна обратилась в древо с тремя могучими корнями. По Жемчужной лестнице взошёл на её вершину Афанасий Петрович и стал листьями в её кроне. Листья те ветер целовал, и Солнце ласкало.
А Гильом встретил-таки свою Марию, и провели они вместе три счастливейших дня и три ночи. И Солнцем, и Луной и звёздами, которые с любовью на них взирали – всем этим был Аскольд.
На закате третьего дня Гильом и Мария сидели, взявшись за руки, на берегу Океана. Заходящее Солнце освещало воды, и растекалось по ним, дивным, неземным златом…
И Мария шептала на ухо Гильому:
КОНЕЦ
11.11.2002
|
(c) Дмитрий Щербинин сайт автора Написать нам Обсуждение |
|
|