Ведьма на покое

 

 

Человек есть нечто, что должно быть превзойдено.
Фридрих Ницше

Обретая силы, я становлюсь своим собственным богом.
Жан Жене

Дай Бог быть богом хоть чуть-чуть,
Но быть нельзя чуть-чуть распятым
Евгений Евтушенко

Василь Дробот

Глава 1. Наемный убийца

Валерия Рубцова в данной ситуации утешало только то, что и сам он — далеко не подарок судьбы.

В особенности для лесбиянки, в чей затылок он целился.

Неделю назад к нему забежала секретарша Катенька и, взволнованно округляя и без того круглые ярко-голубые глаза, чего за ней вообще-то не водилось, прошептала:

— Рубцов! Тебя начальство!

Старлей милиции Рубцов, как раз допрашивавший малолетнюю свидетельницу, менее всего был расположен бежать к начальству невесть зачем. От голубеньких Катенькиных глазок не укрылось то, с какой неохотой он понимался с места, и она злобно, что тоже было для нее необычным, зашипела: “Скорей, это очень срочно!”

Извинившись перед девчонкой и вызванной специально по случаю допроса педагогиней (черт, до чего неудобно, мелькнуло в голове), Валерий заторопился за Катенькой. В мозгу машинально отложилось, что дверь кабинета Козельцева, обычно распахнутая настежь, теперь была закрыта и в замке даже торчал ключ. Катенька прыгнула за свой стол, в приемную сунулся еще кто-то, и Катенька завизжала: “Нету! Не принимает! Занят, я вам сказала!”. Валерий, дивясь всем этим необычностям, приоткрыл дверь и уже раскрыл рот, чтобы сказать “Здрасте, Сергей Иваныч!”, как заметил, что на месте Козельцева восседает некий тип в штатском.

Типу было лет пятьдесят. Он был средней упитанности, похоже, что среднего роста, в дорогом, но безликом сером костюме и белой рубашке с неброским галстуком. Залысины. Морщины сообразно возрасту. Очки на славянском курносом носу. Весь вид солидный и ничего не прибавляющий к уже имеющемуся типу бюрократа.

— Здравствуйте, Валерий Васильевич, — лощеная любезность типа тоже была типичной для ответработника, а вот голос оказался звучным и бархатистым, отчего по спине Валерия побежали мурашки. — Присаживайтесь. Разговор у нас с вами будет долгий, а в ногах правды нет.

— Извините, — обалдело промямлил старлей. — А… где Сергей Иванович? И…

— Извините, — в свою очередь ответил тип, — я забыл представиться. Михаил Михайлович. Ваш начальник майор Козельцев любезно разрешил нам занять его кабинет.

Он отмахнулся от неловкого “очень приятно” Валерия и завозился, вытаскивая из кейса какие-то бумаги.

— Вы, Валерий Васильевич, каких взглядов на мораль? — походя поинтересовался Михаил Михайлович, в то время как Валерий безмолвно наблюдал за его манипуляциями. — Строгих, свободных? Проституция и половые извращения у вас негодования не вызывают?

— Вызывают, — Валерий облизнул пересохшие губы. Михаил Михайлович невольно (или вольно?) задел его за живое. — А что?

— Есть тут одна… извращенка, — усмехнулся его собеседник. — Вот, извольте…

Старомодность в дворянском духе ему не шла. Однако, бросив взгляд на фотографию, предложенную для созерцания, Валерий решил, что об этой женщине просто так говорить нельзя.

С фото смотрела молодая дама лет двадцати… или тридцати, но не старше. Она не была настоящей красавицей, но миловидность ее лица, соединенная с особым выражением, появляющимся только после нескольких поколений с университетским образованием, впечатляла больше, чем красота. Валерий несколько минут рассматривал ее плавные, почти размытые черты, широкие скулы, большой лоб, вздернутый нос, чувственные губы. Глаза красивые, черт… что-то не то у нее с глазами. И вообще с ней что-то не то. Как-то не гармонировали с типично славянским обликом девушки эти очень черные глаза миндалевидной, итальянской формы с бровями вразлет и странным выражением.

— Видите, у нее сразу несколько особых примет, — Михаил Михайлович снова усмехнулся, и Валерий нашел его усмешку весьма неприятной. — Во-первых, косоглазие… вы его, кажется, заметили…

— Фото некачественное, — буркнул Валерий. — Слишком темное.

— Ничего подобного. Это ее настоящие цвета.

Он явно слишком часто усмехался. Неприятной усмешкой. Валерий снова перевел взгляд на фотографию. Жгучая брюнетка с каким-то фиолетовым оттенком кожи. Интересно, она больная или это такой загар?

— Кто она такая? — спросил Валерий.

— Вот, — вместо ответа Михаил Михайлович протянул ему отпечатанный на допотопной машинке листок.

Из листка явствовало, что Александра Снегирева, с ростом 173 и весом, выраженным аппетитной цифрой 69, нормального питания и очень спортивного телосложения, 15 сентября появилась на Невском проспекте. Одежда ее состояла из черной шелковой блузы, черных шелковых брюк фасона клеш и кожаных мокасин. В руках она держала маленький брезентовый рюкзачок. Валерий пожал плечами и взял другой листок, протянутый ему Михаилом Михайловичем, на сей раз рукописный. Это был список каких-то вещей. Александра, как истая женщина, сразу же по прибытию на Невский отправилась по магазинам. Уже из одного этого можно было заключить, что деньги у нее водились. Первым делом Снегирева заглянула в бутик Карла Лагерфельда, откуда вышла в осенних туфлях из черной замши на двенадцатисантиметровых трапециевидных каблуках. Затем на ее пути очутился фирменный магазин “Ли райдерс”, который она порядком опустошила, приобретя джинсы, кожаные брюки, мужской батник с капюшоном, свитер, водолазку и несколько пар носков. В магазине дорогого белья она купила трико и десять пар трусиков.

— Только трусиков? — уточнил Валерий.

— Только трусиков.

Трико, соображал Валерий, это, наверное, боди. Тот, кто писал эту грамотку, явно не разбирался в женских туалетах. Но трусики!

Шляясь дальше по проспекту, Александра Снегирева затарилась мужским костюмом, кожаной ковбойской курточкой, банданом, бальными туфельками и дорогущим вечерним платьем. Все вещи были черного цвета. Валерий перестал что-либо понимать. Наконец Снегирева обрела законченный образ в косметической лавке.

— Темно-бронзовые тени, черничная помада и водостойкая тушь, — вслух прочел он. — Все от Герлайн. Не Герлайн, между прочим, а Герлэн.

— У нее хороший вкус, — заметил Михаил Михайлович.

— Я все понимаю, но… Чем она вас заинтересовала?

— В этом деле очень много неизвестных, — уклончиво сообщил Михаил Михайлович и почему-то отвел глаза. Валерия это начинало злить.

— Почему здесь о ней ничего нет, кроме роста и веса? Сколько ей лет? Кто она по образованию? Замужем, нет? Что она натворила? Какую организацию представляете вы?

Сейчас Валерий самому себе напоминал Маргариту Николаевну во время первой встречи с Азазелло. Увы, у разведенного и ничем не примечательного молодого следака, каковым он являлся, не было надежд на вакансию королевы бала.

— При чем тут сексменьшинства? — задал он последний вопрос и умолк.

Этот последний вопрос Михаил Михайлович проигнорировал.

— Здесь все, — коротко бросил он, и, видя вопросительный взгляд Валерия, повторил: — Все. Больше ничего нам о ней не известно. Вроде бы… жената. Есть сведения, что курит. Как она сюда попала, тоже неизвестно. Наш информатор уверяет, будто бы она попросту материализовалась из воздуха. (Тут уж усмехнулся и Валерий). Я надеюсь, что вы кое в чем нам поможете.

— А именно? Добыть информацию?

Как раз недавно им поставили новую программу, объединившую досье на всех без исключения горожан, включая новорожденных, а также умерших за последние 40 лет. Однако Александра Снегирева вполне могла быть не петербурженкой. Или не Снегиревой.

— Это да, это тоже нужно. Но вообще-то, — Михаил Михайлович замялся, впервые за все время, — у вас ведь есть табельное оружие. Это опасная женщина. Она может быть вооружена. Есть непроверенные данные, что она владеет приемами рукопашного боя. Учитывая ее… э… склонности… самозащита…

Валерий едва верил своим ушам. Его нанимали в качестве киллера.

— Кто вы? — он уже не надеялся, что получит ответ.

— Полковник ФСБ Журавлев, — важно представился Михаил Михайлович и ткнул в лицо Валерию красненькую “корочку”. На первый взгляд подлинную. Рубцов не сомневался, что на второй взгляд она таковой не окажется.

— Что она сделала?

— Она — ничего. Но по ее вине погибли сотни людей. Кроме того, она… она причастна к непонятным явлениям… я не могу вам объяснить подробнее.

Потому, что сам ничего не знаю, подумал Валерий.

— Она действительно лесбиянка?

— Вот уж в этом не может быть никаких сомнений, — заверил его Журавлев. — Ее поступки естественны для… для таких, как она. Мстит всему человечеству. Надо ее убрать.

— А если я откажусь?

Ответом Валерию была такая нехорошая ухмылка, что ему впервые за последние четыре года стало страшно. Впрочем, Журавлев тут же мило заулыбался и доверительно сообщил, что родина Рубцова не забудет.

После этого Валерий Рубцов начал свое собственное расследование.

Для него это отнюдь не явилось манной небесной. В славном городе Санкт-Петербурге хватало граждан, не чтивших Уголовный Кодекс. Из этого с неизбежностью следовало, что у следователя Рубцова хватало забот и помимо таинственной лесбиянки, материализующейся из воздуха. Кажется, это смахивает на гипноз. Крупномасштабная преступница-гипнотизерша. Очень мило. Рубцов усиленно переключался на более насущные дела, но Снегирева занимала его куда больше.

Если бы она была семейной матроной или на худой конец шлюхой, он бы махнул на “Журавлева” рукой. Но… Лже-полковник знал, куда метил.

Четыре года назад Рубцов женился. Женился по любви на Оленьке, чистой, порядочной девушке с большими ясными глазами. Казалось, что и она его любила. После свадьбы оказалось, что Рубцов был ее первым мужчиной. Словом, все шло хорошо, пока в первую же годовщину свадьбы Ольга не подошла к нему и не сказала скучным будничным голосом: “Валер, я на развод подала. Делить что-то будем?”. Делить было нечего, но потрясение, испытанное Валерием, не поддавалось описанию. Он ничего не понимал. Наконец однажды на улице увидел Ольгу с подругой. И лица у обеих были такие счастливые, — он никогда не видел этого выражения у нее на лице, пока был женат.

Александра Снегирева, наверное, тоже была чистой и порядочной. И перепортила жизнь не одному мужчине. Уже за одно это ее следовало убить.

Впрочем, стоило Валерию ввести ее имя в компьютер, как он забыл и об Ольге, и обо всем на свете.

Женщин с таким именем оказалось несколько, но все они не подходили. Наконец на дисплее высветилось знакомое лицо. Снегирева, Александра Ивановна. Образование высшее. Была известна как лидер когда-то популярной рок-группы и талантливая поэтесса. В более узком кругу — как программистка с репутацией подлинного гения. Вот оно, сообразил Рубцов, торговка государственными тайнами. Или… не государственными? В любом случае, гениальная хакерша, сидя в кресле, запросто могла погубить не одну сотню человек. В гей-среде Питера она, однако, не обреталась, так как не фигурировала в соответствующем разделе. Осуждена не была. Замужем не была. Ученых степеней не имела.

А еще Александра Ивановна Снегирева погибла в Кавказских горах во время турпохода двадцать пять лет тому назад.

Валерий откинулся на спинку стула. Информация впечатляла. Либо эта Снегирева живет по паспорту давно погибшей женщины, что маловероятно, так как современные средства идентификации документов и личности позволяли ее моментально разоблачить. Во всяком случае, ФСБ это уже давно бы сделало. Либо же чертова стерва инсценировала собственную смерть. В этом что-то, конечно, было, но “умерла” она четверть века назад, а за это время живой человек бы на те же четверть века постарел. Может, пластическая операция, недоумевал Валерий. Но и при “пластике” видно, молодой ты или не очень. А Снегиревой-то уже ого-го, пятьдесят стукнуло!

Зато горы успешно объясняли странности ее внешнего вида. Такой сиреневатый темный загар получается высоко в горах из-за усиленного ультрафиолетового облучения. Да и зрение легко испортить если не блеском вечных снегов, так работой с компьютером. Значит, все-таки инсценировала и сделала операцию. Это прибавляло лишних хлопот. Валерий, однако, не привык отступать и подготовил запросы во все более или менее известные клиники косметической хирургии, разослав их вместе с размноженным фото Александры. Заодно он направил запрос и в ФСБ, решив на всякий случай проверить, работает ли там полковник Журавлев.

Через два дня позвонил Журавлев.

— Умен, черт, — заявил он вместо приветствия. — Так, значит, не нашел ты Журавлева?

— Нет, — Валерий, не ожидавший такого наскока, немного смешался. — Так все-таки, кто вы?

— Ты же не думаешь, что я свою настоящую фамилию буду сообщать всякому встречному и поперечному, — недовольно пробухтел Журавлев, но тут же сменил тон: — Какая тебе разница, кто я?

— По-вашему, я буду охотиться на человека ради кого попало? — Валерий решил отомстить за “встречного и поперечного”.

— Мы тогда не оговорили сумму, — судя по тону, Журавлев опять усмехнулся своей неприятной ухмылочкой. — Но это можно решить. И запомните: это — не человек! Это ходячая смерть! Вы нашли что-нибудь?

Валерий подумал, что понял все. Журавлев, конечно, представился полковником для пущей солидности. Какая-нибудь коммерческая фирма, очень богатая, но, скорей всего, легальная в лучшем случае наполовину. Снегирева ее, надо полагать, неплохо почистила. Надо также полагать, что это не первая успешно провернутая косоглазой змеищей операция, иначе ей не нужно было бы скрываться. Похоже было также, что “змеища” разыгрывала Робин Гуда, так как полностью легальные и законопослушные граждане на нее не жаловались. А вот нагреть на пару миллионов долларов примафиозенную структуру сам Бог велел. Излагая Журавлеву все, что нашел в компьютере, он продолжал думать. Наверное, Журавлев представляет не одну фирму, а несколько, может быть даже, компанию конкурентов, решивших объединиться против общего врага. Когда Журавлев назвал сумму, в которой, по его мнению, выражалась добытая Валерием информация, и премиальные за дополнения к ней, Валерий убедился в своей правоте.

— А что вы предлагаете за ее смерть? — небрежно поинтересовался он.

— Миллион.

— Рублей? — поразился Валерий. Миллиона рублей ему бы хватило на несколько десятилетий. Правда, с такими деньгами он не стал бы скромничать, как до сих пор.

— Долларов, — мягко и внушительно произнес Журавлев. — Желательно, чтобы вы думали побыстрее, наша мадам на одном месте не сидит. А убрать ее надо.

Повесив трубку, Валерий некоторое время оглушенно сидел, потирая лоб. Вот это да! Как же они, стражи порядка (ерш их медь!), прохлопали ушами? Ай да рыбка! Недаром в мутной водичке отсиживается. Что же это, черт возьми, за хакерша, смерть которой оценивается в миллион?

— Неплохо бы узнать, что она у них сперла, — в пустоту (Валерий жил один) проговорил старлей, попробовал подумать — обычно это помогало, но так ни до чего в тот день и не додумался.

Зато утром, на работе и на свежую голову, он решил еще раз покопаться в базе данных — авось еще что-нибудь обнаружится по этой Александре.

Поначалу не обнаруживалось ничего интересного. Некоторое время Снегирева значилась пропавшей без вести. Затем ее признали умершей. По времени это совпадало с ее предполагаемой гибелью. Валерий немного удивился, почему в картотеке без вести пропавших написано так, а в личном досье — эдак, затем решил, что картотека, пожалуй, ближе к истине и, может быть, Снегирева даже не особенно и старалась объявить себя мертвой — просто обстоятельства сыграли ей на руку. Тем не менее по внимательном изучении карточки в картотеке выяснилось, что у ее возможной смерти есть свидетели. Благо рыться нигде, кроме компьютера, не пришлось, Валерий через полчаса уже знал адреса троих, а всего в отряде туристов, с которым шла Снегирева, было девять человек. Молодых. Умирать никому из них было еще не поздно, однако трое из них уже были несомненно мертвы (сердечный приступ, автокатастрофа и самоубийство), еще один оказался законченным наркоманом, и Валерий не стал даже переписывать его адрес, и еще одну, по совести говоря, тоже следовало считать трупом, так как она после двух неудачных попыток самоубийства исчезла. Девятой была Снегирева.

Уяснив это, Валерий занялся допросом свидетеля по ерундовейшему делу о грабеже серебряных сережек, затем — обвиняемого с инсценировкой, затем — еще чем-то и только после обеда он вернулся к Александре.

К этому времени он успел осознать, что ни одна женщина не занимала его мысли наполовину так, как она. Труп ценою в миллион. Гений программирования. Интеллектуальный Робин Гуд. Извращенка. Выдающаяся поэтесса и композитор, некоторые песни которой поются до сих пор. Образец верной дружбы — свалилась, если верить свидетелям, в пропасть, пытаясь помочь товарищу. Что там еще? — ах да, оружие и рукопашный бой.

Да и эту ее способность материализовываться из воздуха не надо сбрасывать со счетов.

Валерий первым делом позвонил в библиотеку, долго выяснял, есть ли в фондах сборники Снегиревой, наконец узнал, что есть. Ясно, чем будет занят вечер. Затем он снова полез в компьютер.

Картотека без вести пропавших, уже преподнесшая ему один сюрприз, была еще далеко не исчерпана. Имя Санди Снегиревой, правда, Санди — но разве это не может быть сокращенным от Александра? — светилось еще в нескольких делах. Семь человек пропали без вести в одно и то же время, шесть вернулись ровно через год и еще одна отсутствовала целых семь лет. Восьмой, пропавший вместе с ними, не вернулся. Похоже было, что Александра Снегирева приносила несчастье своим знакомым. По описанию Санди порядком смахивала на Александру. Тоже носила кожаные брюки — а это была одна из первых вещей, приобретенных “его” Снегиревой по приезду в Петербург. Не составило труда установить, что все пропавшие были знакомы между собой. Две недели они собирались в тусовку. Родные двоих показали, что Санди чему-то их учила, у одной она жила. Затем в один прекрасный день девять человек ушли в никуда. Причем снова велись разговоры о турпоходе в горы.

— Девять, девять, — бормотал Валерий. — Как в первый раз. Зачем?

Хакерство тут явно было ни при чем. Но биографий второй порции хватило с лихвой, чтобы долго-долго думать о вечности. Думанием о вечности Валерий называл отчаянные усилия мозга переварить информацию.

Одним из пропавших был заместитель начальника… ба, зам Козельцева. Иван Долгобородов.

Его биографию можно было и не изучать. Долгобородов был молод, красив, умен, удачлив, благороден, чуток и глубоко несчастен. Он слыл отличным семьянином, но на столе у него стояла фотография рыжей и ничем не примечательной женщины Ларисы, замужней и еще более несчастной пьяницы, в которую Долгобородов был безнадежно влюблен. Еще у него часто болела голова и однажды он даже упал в обморок на глазах Рубцова. Свою жену он тихо и нежно ненавидел, о детях заботился, явно считая, что это его крест, хотя дети у него как раз были хорошие — мальчик и девочка, семи и пяти лет, отличники, развитые не по годам и тихие.

Второй была рыжая Лариса.

За Ларисой шла мать-одиночка и один из самых уважаемых психологов Питера Валентина Седых. Валерий нашел ее красавицей. Отец дочери Валентины, называвшейся Александрой (случайность? Не похоже) был известен, однако Валентина не желала его даже подпускать к ребенку. Сама она к маленькой Саше тоже редко подходила, так как по 14-16 часов торчала с пациентами, а дитя сидело на попечении бабушки и дедушки. На фотографии она не выглядела особенно радостно.

Игорь Левенштейн. Кардиолог. Тоже один из самых уважаемых и любимых пациентами. Живет с мужчиной. Мужчина этот, Андрей Вязенский, четыре года из девяти прошедших со времени их исчезновения провел в психиатрической клинике после того, как вылез на крышу девятиэтажного здания и с жизнерадостными песнопениями (“Битлз”, что ли) выколол себе глаза.

На последней Валерий споткнулся и обнаружил, что человек в этой развеселой команде было не девять, а восемь со Снегиревой. Девятым была собака породы немецкая овчарка по кличке Рекс. Почему у него создалось впечатление, что их было девять, Валерий не знал. Рекса взяла с собой в загадочное путешествие Валентина Седых.

А последней была известнейшая в Питере журналистка из самого сенсационного, самого склочного, самого острого издания города — “Питерский фонарь”. И уж конечно, ее статьи и заметки были самыми-самыми. Джиневра Сомова.

Валерий долго всматривался в ее фотографии. В деле было две фотки: до исчезновения и после. До — это была “мальчик Джиневра” с короткой мужской стрижкой и таким прекрасным лицом, что Валерий невольно зажмурился. После — Сомова сменила прическу, и теперь длинные черные пряди в художественном беспорядке закрывали пол-лица. Так она казалась вообще неотразимой. Это она отсутствовала долгих семь лет. Она была лидером компании, по мнению матери Вязенского, — она, а не Санди. Или Санди ловко подставляла ее. В ее столь продолжительном отсутствии, скорее всего, была вина или воля Санди. Джиневра была незамужней, и Валерий решил на всякий случай навести о ней более подробные справки. Результат оказался плачевным: Сомова в определенных кругах именовалась Рэй и последние несколько лет сожительствовала с некоей Еленой Поляковой, полгода назад погибшей под колесами грузовика. Полякова верно ждала подружку все эти семь лет. Валерий злобно сплюнул и пошел выяснять, откуда взялся этот Журавлев.

У Козельцева подлинность ФСБэшной “корочки” сомнений почему-то не вызвала, он даже загордился, что его сотрудник будет принимать участие в нейтрализации опаснейшей преступницы. Валерий не удержался и рассказал ему, кем, по его мнению, являлась Снегирева. Козельцев был разочарован.

Еще два дня прошли в дальнейшем копании в компе. Свои прямые обязанности Рубцов потихоньку отодвинул на задний план, личную жизнь в особе Катеньки он вообще отставил. Хотя как раз это было, мягко говоря, излишним: Катенька, помимо того, что была верной возлюбленной Валерия, собиралась замуж за Козельцева, поэтому терять ее было никак нельзя. Но Александра побеждала, и Валерий из-за нее забывал даже пообедать, обнаруживая все новые и новые подробности ее странного бытия. Параллельно с этим он ухитрился подключить уличных мальчишек (это обошлось ему чуть ли не в треть месячной зарплаты) к наблюдению за Снегиревой.

Снегирева была, мягко говоря, занудой. Ничего общественно опасного она пока не совершала. Два дня прожила в какой-то гостинице (какой именно, узнать не удалось), потом нашла одинокую женщину Инну Федоровну (фамилию малолетний мегрэ тоже не потрудился установить) и поселилась у нее. На любовницу ни по каким параметрам Инна Федоровна, сорока двух лет и более чем заурядной внешности, не тянула, а ее скромные доходы библиотекаря не позволяли ей иметь Александру содержанкой. Итак, Санди честно снимает комнату, в которой заведомо нет никакого компьютера, сидит там целыми днями и выходит только в винный магазин за хорошими крымскими винами, по утрам в музей и вечером в театр. Имени Мусоргского и Мариинку. Вот зачем ей было вечернее платье с бальными туфельками. Инна Федоровна тем временем стала приносить домой целые пачки книг. Если верить мальчишке, Санди прочитала за четыре дня не меньше десятка книжек, названия коих он опять-таки не углядел.

Валерий еле дождался конца рабочего дня. Еще какая-то свидетельница, которую ему пришлось все же допросить, пожилая крестьянского вида тетечка, даже спросила заботливо: “Сынок, да ты не больной?”. Валерию пришлось признать, что у него температура — не рассказывать же свидетельнице, что он “болен” странной женщиной, уже четверть века как мертвой.

Вечером он читал ее стихи.

Странные это были стихи, красивые и необыкновенно грустные, совершенно не женственные. В них часто повторялись мотивы путешествий, ностальгии, одиночества. Ни слова о любви — а ведь для женщины это было бы естественно. Зато немало строф Снегирева посвятила друзьям. У Валерия создалось впечатление, что она и среди друзей не чувствовала себя хорошо и спокойно. Во втором сборнике он наткнулся на стихотворение, озаглавленное “Фрези Грант”, вспомнил, что это из Грина, и несколько раз перечитывал первые строчки:

Я не одержима Заратустрой,

Я скорей обделена природой:

Незнакомо мне простое чувство

Притяженья…

И так далее. Дальше шло, между прочим, о неспособности жить в мире силы тяжести. Бог весть, почему романтическая героиня романтического писателя вызвала у Александры такие ассоциации.

Необходимость распутывать идиотскую (хотя и довольно крупную) квартирную кражу доставала Валерия невыносимо. Ворюгу уже, в общем-то, нашли, осталось провести еще парочку допросов и выбить из него, куда же он девал половину украденного. Рубцов слыл хорошим следователем, несмотря на молодость, — главным образом из-за способности целиком и полностью отдаваться расследованию, так что дело было бы раскрыто в рекордные сроки, но теперь… теперь оно было всего-навсего досадной помехой. Утро, еще неделю назад показавшееся бы весьма плодотворным, сегодня явилось бесполезно убитым. Только в обед Валерий смог вырваться, на ходу запихивая в рот бутерброд, и пробежаться до небольшой районной библиотеки в квартале от родимого РОВД, где работала, по наблюдениям того же мальчика, Инна Федоровна.

Козельцев или та же Снегирева могли бы немало порассказать об убожестве библиотек их молодости. Теперешние библиотеки, как и подобает храмам искусства, просторны, хорошо обставлены и оснащены компьютерной техникой, а служители этих храмов модно одеты и сыты. Тем не менее остается на лицах этих жрецов книги некая печать, позволяющая безошибочно выделить в толпе закомплексованного интеллигента. Рубцову работники библиотеки показались все на одно лицо, и он выпалил в пространство:

— Скажите, а можно Инну Федоровну?

Инна Федоровна Живкова его не удивила и не разочаровала. Невысокая, тщедушная женщина не первой молодости, с впалыми щеками бесцветного лица, одетая в том же бесцветном стиле. По сравнению с эффектной, затянутой в черное Александрой, конечно… После секундного размышления (за это время они успели зайти в какое-то помещение, директорский, что ли, кабинет) Валерий достал удостоверение. Инна тихо ахнула.

— Инна Федоровна, я по поводу вашей жилички, — торопливо сообщил Валерий. — Узнаете?

Взглянув на фото, Живкова поспешно кивнула головой:

— Она. Саша. Что-нибудь с ней случилось?

— Да нет, — удивился Валерий. — Почему вы думаете…

— Н-не знаю, — неуверенно перебила его Живкова. Она вся была какая-то неуверенная, словно ей было что скрывать. — Она… она преступница?

— Да нет же, Инна Федоровна. Просто Александра… Ивановна? (Живкова кивнула), так вот, она очень похожа на женщину, давно объявленную в розыск. Вот я и решил проверить, не наша ли это пропавшая.

Валерий искренне надеялся, что у Живковой не возникнет вопроса, почему ее не вызвали повесткой, почему ее показания не протоколируются, наконец, почему ее расспрашивает следователь, а не оперативник. Она растерянно уставилась на него.

— Опишите ее внешность, — попросил Валерий.

— Ну… высокая, очень стройная. Мышцы такие, знаете ли… сразу видно, спортсменка.

— А вы не знаете, чем она занимается? Извините, что перебиваю…

— Знаю, — вопреки его ожиданиям, сообщила Живкова. — Альпинистка. Она уж и травмы получала, но вот тянет ее в горы.

— А откуда вы о травмах-то…

— Она сама говорила, — Инна Федоровна суетливо смяла пальцы, сухо захрустевшие. — Сказала, что у нее после травмы позвоночника всегда болит спина на перемену погоды.

— Вы особых примет не замечали? Шрамов там, родинок…

— Татуировки, — торжественно объявила Живкова. — Цветные татуировки. Она их делает на память о каждом восхождении. Кажется, на ней уже нет живого места.

— Кажется или нет? Вы их не рассмотрели?

Живкова отрицательно и торопливо повертела головой:

— Я видела всего несколько, на щиколотках и запястьях. Она дома носит длинную пижаму.

— Черную?

— Д-да… А откуда вы знаете?

— А она вообще носит что-нибудь не черное?

— Нет. — Живкова вздохнула. — Это ее любимый цвет. Она считает, что он сохраняет энергию.

Рубцов усилием воли удержал стремительно падавшую челюсть.

— А вы не замечали за ней каких-то странностей?

Живкова замолчала и опустила голову. Рубцов не торопил ее. Наконец она промямлила:

— Я за ней не замечаю… ничего… э… нормального…

Дальше слова из нее выходили какими-то урывками, бессвязными и неуверенными. Она постоянно бормотала “кажется”, “наверное”, “по-моему”, прибавляя: “О ней ничего нельзя сказать точно”.

Ни с кем при Инне Федоровне Александра не общалась. Утром выходила в какой-нибудь музей (билеты сохраняла на память), вечером надевала вечерний туалет и шла в театр. С самой Живковой разговаривала мало. Возраст Снегиревой казался неопределимым, манеры — жесткими и уверенными, средства — неисчерпаемыми. Не похоже было, чтобы кого-то боялась, однако не выходила на улицу без оружия и спала, держа под подушкой пистолет. По возвращении из театра запиралась в комнате и занималась гимнастикой. Рубцов подумал, что это могут быть упражнения отнюдь не мирные. Безумно много читала, причем все подряд — от детективов до трудов Сенеки, правда, не переносила женские любовные романы. Зато с интересом прочла два раза подряд шведский бестселлер “Исповедь лесбиянки”. От “Исповеди” перешла к “Заратустре”.

— А стихи она еще пишет? — спросил Валерий.

— Стихи? — удивилась Живкова. — Она — стихи?

— Кто она по образованию, не говорила?

— Она… нет. Кажется, инженер, потому что сказала, что любит компьютеры.

— Ага, значит, если любит компьютеры, то не может писать стихи, — уточнил Валерий. — А между тем была такая поэтесса Александра Снегирева…

— Однофамилица, — с жаром перебила Живкова. — Та Снегирева умерла двадцать пять лет назад! Совсем молодая, но, Боже, какая талантливая…

— А, вы любите стихи, Инна Федоровна, — Валерий криво усмехнулся. — Я тоже люблю. Вчера весь вечер читал ту Снегиреву. Между прочим, она у нас числится не мертвой, а только признанной умершей. То есть теоретически может быть и жива. А почему эта Снегирева кажется вам такой странной, Инна Федоровна?

Он хорошо помнил Дейла Карнеги: “Самым приятным для человека является звук его собственного имени”. Живкова от звука собственного имени дернулась и снова сбивчиво забормотала.

В снегиревском апартаменте по ночам постоянно горел свет, но не лампа, а свеча. На столик Александра поставила подсвечник с потеками черного воска. Воска, не парафина. Да, она действительно по ночам что-то писала. Что именно — Живкова не знала. Не выносила, если в ее отсутствие совались в ее комнату. На шее носила крохотную звезду в круге. Челюсть Валерия снова начала отвисать. А еще… тут Живкова запнулась и принялась многословно объяснять, что это, конечно, чепуха, но Александра…

Прикуривая — Александра все-таки была злостной курильщицей, — она не пользовалась зажигалкой. На кончиках ее пальцев вспыхивало голубоватое пламя. А если сквозило, ей стоило бросить взгляд в сторону двери, и та захлопывалась. Еще иногда Александра вслух отвечала не словам, а мыслям.

— А вы уверены, что молчали в те моменты?

— У меня, молодой человек, — обиделась Живкова, — нет привычки разговаривать с собой.

— А зачем вы заглядывали в ее комнату? Из любопытства?

Живкова снова начала мямлить. Похоже, у нее была еще одна жиличка, и вот с ней-то Снегирева постоянно заедалась. Валерий подумал, что тут он Снегиреву понимает. Последней особенностью Александры было то, что она, не пьянея, за вечер приговаривала бутылочку хорошего портвейна, отдавая предпочтение крымским винам.

Обеденный перерыв у Валерия растянулся на два с половиной часа, за что его вызвал на ковер Козельцев и долго отчитывал. Валерий не стал оправдываться, тем более, что сказать ему было нечего.

То есть, конечно, было.

Но то, что было, — о том не скажешь.

После этого Валерий целую ночь, не сомкнув глаз, думал о вечности, ибо человеческого срока для того, чтобы осмыслить ситуацию, явно не хватало.

Возникание из воздуха. Пентаграмма на шее и черные свечи. Черный цвет, сохраняющий энергию. Валерий достал несколько псевдонаучных изданий на темы экстрасенсорики и выяснил, что Александра, если верить Живковой, занимается пирокинезом, телекинезом и телепатией, а также телепортацией.

Подумав как следует, Валерий решил, что пора встретиться с Александрой лично.

Стоило ему додумать эту, в общем-то, хорошую мысль до конца, как раздался звонок.

— Черт возьми, два часа ночи! — заорал Валерий в трубку. — Вам кого?!

— Тебя, друг Рубцов, тебя, — вкрадчиво проворковала трубка. — Что новенького?

Слышать голос Михаила Михайловича было вовсе не так приятно, как это казалось самому Михаилу Михайловичу. Все шло к тому, что Журавлев свалился на голову бедного Рубцова в виде наказания за грехи, и не столько его собственные — за свои двадцать восемь Рубцов не так уж много и напортачил, сколько за грехи родителей и других кровных родственников. Тем не менее Валерий, деланно зевнув — надо же хоть как-то воздействовать на остатки мафиозной журавлевской совести, — добросовестно изложил все свои открытия.

— Бред, — рявкнул Журавлев уже без всякой бархатистости в голосе. — Какой еще пирокинез?

— Это говорит ее квартирохозяйка, — зашипел Валерий, — я ничего не выдумывал. Разбирайтесь сами, кто чего кинезит. Деньги когда?

Журавлев немного протрезвел, тяжко вздохнул и предложил встретиться завтра.

На завтра у Валерия был запланирован поход по “плешкам” его нелюбимых “меньшинств”. Ему казалось, что Санди непременно должна была поискать себе подобных. Днем он еще собирался зайти к свидетелям смерти “той” Снегиревой, но Журавлева это уже не касалось. Рубцов подумал, что с него информации уже предостаточно. По счастью, все трое обитали в местах, близких к тем, куда Рубцов должен был отправляться по долгу службы.

Итак…

Невыспавшийся и зевающий следователь Рубцов, отпустив казенную машину, где сидел несчастный подследственный, зашагал пешком. Два квартала. Вот она, эта улица Фурманова, 11. Надежда Шпилева, в замужестве Рылькова. Когда-то — снегиревская, точнее, “сильфидская” (группа Снегиревой называлась “Сильфида”) гитаристка Надюша.

Дверь открыла приятная, интеллигентная женщина с изящной короткой стрижкой.

— Вам повезло, что вы меня застали, — она приветливо улыбнулась, — я как раз на больничном последний день. Что-нибудь случилось?

Работа такая, зло подумал Валерий, где мы, там и что-то случается. То есть наоборот.

— Надежда Григорьевна, — начал он, — я по поводу вашей подруги, пропавшей 25 лет назад. Александры Снегиревой. Вы ее помните?

— Помню, конечно, — Надежда приподняла тонкую, красиво очерченную бровь, — но это было так давно…

— Расскажите, пожалуйста, как она погибла.

Надежда предложила ему сесть, мимоходом выразив на лице полнейшее недоумение, прошла в кухню и вернулась с чаем и печеньем на подносе. Чай оказался крепким и очень хорошим.

— Мы поехали большой компанией в турпоход на Кавказ… Ну, это вы, наверное, знаете.

— Куда именно, — перебил Валерий, — на какую турбазу?

Надежда встала и принялась рыться в книжном шкафу.

— Вот, — она показала ему карту, — примерно в этом районе. Никакой турбазы. Мы шли дикарями.

— Почему?

— Так романтичнее. Не забывайте, мы были молоды.

— Кажется, поход оказался очень тяжелым?

— Вот, вы и это знаете. Мы попали в сложные погодные условия. Туман, сильные ветра, даже, помнится, небольшое землетрясение… Один из нас, Лешка Васильев, — это был наш флейтист, — так вот, мы карабкались по крутому склону, он поскользнулся и упал. Завис на каком-то уступе. Саша бросилась его спасать, она была такая — импульсивная… И тоже сорвалась. Лешку мы потом общими усилиями вытащили, а Сашу так и не нашли.

— Она потом вас не разыскивала?

— Н-нет… Она, по всей вероятности, погибла. Или умерла от травм.

— А поисковую группу не посылали?

— Посылали, кажется. Этим занимался Юра, и, кажется, еще Максим. Ох, не помню их фамилий. Юра, кажется, Басов. Но и они ничего не нашли.

Юрий Басов и Максим Соловьев, сотрудник Санди, были мертвы. Сердечный приступ и самоубийство.

— Есть сведения, что она десять лет назад приезжала сюда, в Санкт-Петербург, — объявил Валерий. — И, между прочим, опять набирала команду для турпохода в горы. Девять, как и с вами, только девятый был собакой.

Надежда снова приподняла красивую бровь. На ее лице отразилось какое-то замешательство, но тут же она овладела собой. Казалось, она приняла какое-то решение.

— Я ничего об этом не знаю. Вряд ли она выжила. Ведь ее некому было спасти, а упасть с такой высоты…

— Вы не поддерживаете отношений с остальными членами “Сильфиды”?

— Нет. Из нас половина уже умерли. Мой брат тоже погиб, разбился на машине. Лешка, тот еще жив, но тоже скоро…

— Я знаю, — ответил Валерий и поспешил откланяться.

“Половина”. Значит, Евгения Кораблева, пропавшая без вести, тоже мертва. Почему Надежда ничего не сказала, когда Кораблеву искали? И странная же, однако, из нее подруга — не помнит фамилию собственного басиста, даже не удосужилась узнать, что стало с лучшими друзьями. Скрывает что-то, гадина, зло прошипел сквозь зубы Рубцов. А что — уже не узнаешь так просто.

Остальные двое “свидетелей смерти” ничем порадовать его не смогли. Бывший первый муж Надежды, Сергей Столпников, повторил слово в слово историю, рассказанную Надеждой. Что касается Игоря Смирнова, который, кстати, в бытность свою барабанщиком “Сильфиды” именовался совсем по-другому, но ни за что не соглашался сообщить, как именно, то он оказался омерзительным и явно психопатичным типом, объявил, что был влюблен в Александру, но вот никаких подробностей не помнит, кроме того, что она сорвалась в пропасть и разбилась в лепешку. Судя по обстановке комнаты и в особенности по валявшимся под продавленной кроватью бутылками, Смирнов был попросту алкашом, пробавлявшимся случайными заработками. Где же тут упомнишь обстоятельства гибели любимой женщины?

Встречу с Журавлевым Валерий постарался сократить до минимума.

Машины у него не было, а на метро не очень-то наездишься. Он объехал три “приятных местечка”, после чего его ненависть к приверженцам однополой любви усилилась в геометрической прогрессии, так как его собеседники и собеседницы (одних не всегда можно было отличить от других) оказались все как на подбор тупые, подозрительные, проявляли откровенную враждебность, а главное — ничего не знали о косоглазой брюнетке с фиолетовым загаром. Четвертое, у Казанского собора (Бог мой, когда-то здесь собирались безобидные хиппи!), его разочаровало с первого же взгляда. Там торчало несколько малоприятных субъектов, похожих на мужчин. Валерию не хотелось на них даже смотреть, тем не менее он для порядка окинул взглядом унылые фигуры и обалдел.

Прямо перед ним в обнимку с каким-то довольно симпатичным блондином стоял сын Козельцева.

Ладно был только стоял! Козельцев-младший почему-то решил, что Рубцов будет ужасно рад его видеть, и замахал бодренько ладошкой; Валерию волей-неволей пришлось подойти, и Козельцев поинтересовался:

— Валера, ты чего здесь делаешь?

Как будто они встретились в фойе Мариинки.

— Ищу кое-кого, — важно ответил Валерий. — Работа, понимаешь… Слышишь, Санек, а ты вот с этой мадам никогда не встречался?

Саня Козельцев прищурился, разглядывая фотографию. Блондин тоже заглянул и прошепелявил:

— Сашенька, она знаешь, на кого похожа? На твою тетю. Помнишь, ты мне показывал…

— Точно, — вид у Сани был немного растерянный. — Тетя Саша, покойница. Фотка-то у тебя откуда?

Валерий не успел придумать подходящей легенды и запнулся. На фотографию упала тень.

К ним подходил парень в черном, с длинноватыми для мужчины волосами, прикрывавшими уши. Видимо, новичок, уж слишком усердно изображал вихляющую кокетливую походку; при каждом движении на ногах напрягались жесткие витые мускулы, выпирая из-под лоснящейся кожи брюк. На носу у парня красовались огромные темные очки.

— Молодой человек, — игриво произнес парень нарочито писклявым голоском, — вы что ж это к заангажированным мужчинкам пристаете? А мне тут одному вечер сидеть?

Валерия едва не стошнило. Козельцев со своим блондином попятился, но парень неожиданно рявкнул:

— Постойте, касатики мои! Я вам историю расскажу.

Чокнутый, подумал Валерий. Этого еще только не хватало. Судя по выражению лиц Сани и его приятеля, они вполне разделяли Валерины нехорошие мысли.

— Жили-были мальчик и его мама, — начал парень, зловеще ерничая. — Мама выращивала цветы и даже получила за это дело диплом. Они им очень гордилась, но никому не показывала. Мальчик ей тоже очень гордился. Шли годы, мальчик вырос, мама умерла. После его смерти мальчик — нет, уже мужчина, так вот, он начал рыться в ее бумагах и нигде не нашел диплома за цветочки. Тогда мальч… мужчина решил написать в общество цветоводов, получить копию маминого диплома и вставить ее в рамочку. Словом, он проверял, была ли его мама хорошим цветоводом, проверял и обнаружил… — парень драматически смолк.

— Что же он обнаружил? — шепотом поинтересовался блондин.

— Что она не его мама, — парень криво усмехнулся. — Мораль ясна или разжевать?

— Разжуй, разжуй, — процедил Валерий, от души мечтая разжевать ненормального педика.

— Не суй нос в омут, он может оказаться без дна.

Отчеканив это, парень резко повернулся и ушел в тень. Валерий заспешил за ним, но странно: парень как сквозь землю провалился. Саня и его блондин взволнованно обсуждали происшествие.

— Чудак какой-то, — шепелявил блондин. — Откуда он здесь?

— Вы что, его не знаете? — уточнил на всякий случай Валерий, и Саня с жаром выпалил:

— Да я его в первый раз вижу! Что за черт…

Валерий уже знал, что за черт, и ругал себя ругательски за глупость. “Парень”, как же! Зря, что ли, ему показывали список одежды? Черные кожаные брюки, батник с капюшоном, туфли на высоких каблуках. Да и батник этот не так уж и скрывал женственные формы: тонкую талию и маленькие крепкие грудки, не нуждавшиеся ни в каких бюстгальтерах. И голос. И загар. Ну ладно, глаз под очками не видно и вообще темно. А выпуклость под батничком, столь часто наблюдавшаяся у “крутых” дам после легализации ношения огнестрельного оружия? К счастью, крутых дам было очень немного… пока.

— Ну что же, касатики мои, вы получили, что хотели, — вслух проговорил Валерий. — Она меня предупредила. О, черт!

Поиски можно было сворачивать. Убивать Санди, пусть и за миллион, ему не хотелось. Даже при условии, что она этого заслуживала. Узнать он уже узнал все, что хотел, и даже больше. То есть оставались еще Долгобородов энд компани, оставался еще племянничек Саня Козельцев, но их доставать уже было не обязательно. Можно было бы попробовать привлечь ее… пушка ведь наверняка не зарегистрирована. И если копнуть поглубже — просто так люди слухи о своей смерти не распускают. Да с привлечением сообщников. Бывшие “сильфиды” врали так похоже, что просто не могли не быть сообщниками. Валерий попытался одернуть себя — ну, какая разница? Что ему до этой косоглазой ведьмы? — но в конце концов вынужден был признаться, что она слишком заинтриговала его. Надо копать дальше.

Утром его вызвал на ковер Козельцев.

— Чем это ты занят уже неделю? — невинно осведомился Сергей Иванович. — Что-то не подвигается расследование ни одного из твоих дел. Тебя вон свидетель вчера целый час ждал. А ты отсутствовал и так и не соизволил явиться для допроса.

Блин, подумал Валерий. Как я мог забыть?

— Не переживай, — заметив движение старлея, Козельцев с брезгливой снисходительностью откинулся на спинку кресла и бросил на него холодный взгляд. — Свидетеля твоего уже практикантка допросила. Толковая, между прочим, девочка. И тоже смотрит, как надо к работе относиться.

Никакой, ни плохой, ни хороший пример практикантке Валерий подавать не собирался, так как видел ее всего раз в жизни. Ему было по-настоящему стыдно. Сейчас, думал он, Козлик скажет, что я из-за косоглазой ведьмы забросил все дела, и место мне не на работе, а в преисподней, а мне и возразить будет нечего.

— Тебе не стыдно? — отечески гудел между тем Козельцев.

— Стыдно, Сергей Иванович, — жалобно ответствовал Рубцов. — Но ведь ФСБ с меня тоже спросит. Кстати, кто это их надоумил обратиться именно ко мне?

— Я, — Козельцев немного удивился. — Вернее, господин Журавлев спросил, есть ли у меня толковые и надежные работники, я назвал несколько фамилий, в том числе и твою, Журавлев ознакомился с вашими личными делами и выбрал тебя. Я считал, что он сделал правильный выбор. Не мог подумать, что из-за одного дела ты запустишь остальные.

— Но ведь это же международная преступница, — заныл Валерий, — хакерша, компьютерная ворюга…

— Журавлев высказался в том духе, что она как минимум террористка, — недовольно пробормотал Козельцев, сообразил, что думает вслух, и осекся. — Работай, как следует, — загремел он, словно опомнившись, — иначе придется писать рапорт об увольнении! ФСБ с хакерами и без тебя справится!

Выходя от Козельцева, Валерий столкнулся с Долгобородовым.

— Ты ко мне? — быстро спросил тот.

— Д-да, — растерянно протянул Валерий, не в состоянии припомнить, чем же он подал Долгобородову повод так считать.

— Пойдем ко мне в кабинет, — пригласил Иван. — Ты ведь ненадолго?

Валерий плелся за ним; все, что он имел сказать и спросить у Ивана, вылетело из головы. Однако в кабинете он приосанился и насколько мог спокойно произнес:

— Иван, я по поводу вашего исчезновения десять лет назад.

— Ну… было дело, — Иван сделал удивленные глаза. — А что тебя смутило?

— Странно просто это все, — напрямик заявил Валерий. — В город приезжает оригинальная дама, уже пятнадцать лет как официально мертвая. Набирает команду из семи человек и собаки. Куда-то уезжает, причем все уезжающие в один голос твердят, что едут в турпоход на две недели. Одни возвращаются через год, еще одна — через семь лет, один не возвращается вообще! До сих пор не раскрыто!

— Ты о Санди, — полуутвердительно проговорил Иван. — Да, ее считали мертвой. Покопайся в машине. Она же не может жить без гор. Еще в молодости она сорвалась с большой высоты, получила травму позвоночника (знаю, вставил Валерий), много лет пролежала парализованной. Другой бы и не встал на ноги. Она — встала.

— А… вы?

— А мы, Валера, попали в лавину. С Женей… ну, той, которой семь лет не было, так вот, с Женей произошло то же, что и с Санди. Она до сих пор не вполне оправилась от тяжелейшей травмы. Кирюху так и не нашли. Вернее, нашли несколько изуродованных трупов, опознать их не представлялось возможным… Кирилл был одним из них. У меня лично два ребра и нога были сломаны. Ты удовлетворен?

— Почему в машине об этом ничего нет? — с замиранием сердца прошептал Валерий.

— Не знаю, — Иван пожал плечами. — Меня это не касалось. У меня до сих пор ноги болят на погоду.

— А Женя — это Джиневра? Джиневра Сомова?

— А вот тут ты мня поймал, — Иван улыбнулся. — Я не знаю ее полного имени. Сомова, точно.

— Между прочим, Санди имеет репутацию международной преступницы, — заявил Валерий. — Когда не ходит в горы, потрошит чужие компьютеры.

— Ты же сам этому не веришь, — вздохнул Иван. — Я слышал, что ее пытались какие-то криминальные структуры склонить к сотрудничеству. Потрошить, как ты изволил выразиться. Но Санди не из таких.

Валерий не поверил. Он вообще никому не верил, так как все эти люди были так или иначе заинтересованы. На всякий случай он проверил — действительно, в Крыму примерно во время “турпохода” Снегиревой произошло стихийное бедствие, много людей погибло. Что и убедило Валерия — Иван врать умеет. А уж за что преследуют Александру Снегиреву, — за компьютерный грабеж или за отказ совершить оный, — разберемся. Попозже. Сейчас работать надо.

К концу рабочего дня позвонил Журавлев.

— Ну, как денежки? Много уже потратил? — ехидненько поинтересовался.

— Еще не тратил, — устало ответил Валерий, — не до того было. Кстати, чем вам Снегирева так досадила, господин полковник ФСБ? Увела пару миллионов из швейцарского банка? Или отказалась увести их для вас у кого-то другого?

— Я познакомлю вас с Астерикс, — непонятно ответил Журавлев, — да-да, с леди Астерикс. Она владеет полной информацией. Она и вам ее может предоставить. Боюсь только, что вы недолго после этого проживете.

— Омут без дна, — машинально проговорил Валерий.

— Мы вам доплатим, — поспешно произнес Журавлев. — Это позиция леди Астерикс: не жалеть средств для общего дела и общего блага. Есть еще какая-то информация?

— Есть, — ответил Валерий не без злорадства. — Она нас расколола. Я виделся с ней вчера. (Журавлев шумно втянул воздух, отчего трубка зашипела). Я нашел также ее родного племянника. Правда, он, как и все, считает ее умершей, но его можно будет использовать.

— Как это произошло?

Валерий про себя порадовался, до того обморочный голос был у Журавлева.

— Она неожиданно подошла ко мне. Рассказала байку на предмет излишнего любопытства. Под конец посоветовала не соваться в омут, так как он может оказаться без дна, и пропала.

— Как пропала?

— Растворилась в воздухе. Кажется, ваш агент наблюдал похожее явление?

— Кто ее племянник?

— Честный обмен, Михаил Михайлович. Вы мне деньги, я вам фамилию.

— Сумма?

— После договоримся, — Валерий устало бросил трубку. Его начинала мучить совесть. Зря он ввязался в это дело, зря согласился, зря копался в компьютере, зря рассказывал Журавлеву и деньги от него брал зря… Раздался звонок. Опять звонит, подумал Валерий, зар-раза! Но трубку взял.

— Назвался груздем, полезай в кузов, — произнес смеющийся женский голос. — А-у-у! Будем тебя солить, жарить и мариновать по свободному выбору. А пока полезай, полезай!

Валерий сидел и тупо взирал на трубку, из которой доносились короткие гудки.

Угрозу Санди Снегиревой можно было понять по-разному. В том числе и буквально.

В голову ничего не лезло. Домой идти не хотелось. Можно было бы зайти навестить родителей, но это означало бы рассказать им что-нибудь о работе, а Валерий боялся проболтаться. Можно было бы позвонить Катеньке или попытаться закадрить эту практиканточку. Но… о чем бы он с ними говорил, если его сейчас не интересует ничто и никто, кроме Санди? Валерий не заметил, как дошел до Невского, а, заметив, болтался по проспекту, пока окончательно не стемнело. Все это время он отчаянно боролся со своей совестью, точнее, обнаружилось вдруг, что в нем уживается сразу две совести, требующие противоположного и немедленно. Так ни до чего и не доборовшись, Валерий отправился на заслуженный отдых.

Почему его черт понес мимо Казанки? Можно было бы пройти еще квартал по Невскому, наслаждаясь величественным видом колоннады и фонтана, и не думать, что с другой стороны собора торчат мерзкие личности, и в их числе — Козельцев-младший со своим блондином. Так нет же — вечно я куда-нибудь влезу, идиот, уже влез в тот самый омут без дна, и теперь все, что я ни сделаю, ей на руку, а мне на голову, размышлял Валерий часом позже. В тот момент он как-то не задумывался над тем, куда несут его ноги. Только, обернувшись, он увидел, что Сани Козельцева почему-то нету, а его белокурый приятель с тяжким вздохом забрасывает модный рюкзачок на плечо и собирается уходить. Общаться с блондином Валерию по понятным причинам не хотелось, поэтому он ускорил шаг. Внезапно сзади раздались разухабистые вопли и многоногий топот; Валерий повернулся и обнаружил, что за ними спешит толпа подростков, человек семь, не вполне трезвых и далеко не мирных. Старлей засунул руку в карман, нащупывая пистолет, но подростки уже нашли себе жертву.

По их выкрикам Валерий понял, что они следовали за блондином с самой Казанки, явно намереваясь объяснить ему в доступной форме преимущества нормального образа жизни. Один из парней с садисткой ухмылочкой въехал несчастному блондину в челюсть, второй ударил под дых… Через секунду блондин уже упал, а Валерий наконец опомнился и заспешил ему на выручку, что-то крича и размахивая пистолетом.

Он опоздал.

Гибкая черная фигура скользнула из непроницаемой тьмы переулка. На шее тускло блеснула в свете фонаря правильная пентаграмма. Глаза горели в полумраке, горели нехорошими желтыми огоньками. Валерий застыл на месте, медленно оседая на землю, голова у него закружилась и зазвенело в ушах. Все происходящее он видел с болезненной четкостью, но не мог даже пошевелиться.

— До чего же я не люблю мужчин, — светским тоном сообщила фигура и кокетливо вздохнула, — особенно в массе. С массами нужно обращаться по-гитлеровски.

От ее небрежного тона у Валерия заныло под ложечкой. Ноги стали будто ватными; он попытался сдвинуться с места, но что-то вдруг опутало его липкой паутиной. На лбу, он это чувствовал, выступили капли ледяного пота и заструились по лицу, щипая глаза.

У подростков, судя по всему, таких ощущений не возникло. С гиком один из них подскочил к Санди, выкрикивая на ходу что-то насчет минета, за ним — другой… внезапно первый полетел на землю, корчась от боли, а Санди стремительно отскочила и ударила одновременно ногой, локтем одной руки и кулаком другой. Трое моментально оказались вырубленными, их приятели (Валерий так и не сосчитал, сколько же их было) поспешили им на помощь, но где им было справиться с разъяренной валькирией!

До сих пор Валерий наблюдал нечто подобное только в фильмах в жанре “К”. Только в кино это скорее походило на искусство, на зрелище. Санди было плевать на зрелища — она хотела бить, била и получала от этого жуткое, извращенное наслаждение. Или ему это только показалось? Внезапно все подростки оказались на асфальте, никто из них уже не помышлял о продолжении разборки… Окаянная берсерк-девица несколько секунд созерцала картину побоища молча, затем раздумчиво произнесла в пространство:

— Шел по Фонтанке мужчина, и встретился ему черт. На вид — ну человек человеком. Но наш мужчина сразу распознал нечистую силу. Достал он свою душу, назначил цену — и черт купил его душу не торгуясь. Мужчина пошел домой, а черт — к себе в преисподнюю, и оба считали, что им посчастливилось. Мужчина — потому, что многие хотят продать душу, а черти у них на дороге попадаются редко. Черт — потому, что многие хотят продать душу, а продавать-то им чаще всего и нечего. Вот только чертовы деньги у мужчины закончились, мужская душа у черта испарилась, и оба так и не поняли, что каждый должен оставаться при своем сокровище.

Договорив, Санди ловко отскочила вбок, в темноту — и все! Валерий глядел во все глаза, но так и не уловил момента исчезновения.

Странное наваждение, нахлынувшее на него, понемногу рассеивалось. Мышцы отчаянно ныли, голова разламывалась от боли, но в этих ощущениях уже не было ничего трансцендентального. Валерий поднялся на четвереньки, затем — в позвонках раздался неимоверный хруст — попробовал встать на ноги; с третьей или четвертой попытки ему это удалось.

Подростки тем временем тоже зашевелились, кое-кто начал приподниматься, отползая в сторону. Валерий почувствовал себя в состоянии идти, сделал шаг, другой и подошел к безвинно пострадавшему блондину. Тот вжался в глухую стену какого-то здания и тихонько стонал, точно больной звереныш.

— Идти можешь? — охрипшим голосом спросил Валерий.

— Н-не знаю… Попробую…

— Пошли, — Валерий подставил блондину плечо.

По дороге он уговаривал блондина написать заявление в милицию.

— Я все равно вынесу постановление о возбуждении уголовного дела, — говорил он с важностью, обычно напускаемой им в разговорах с Козельцевым-младшим; теперь же Валерий рассудил, что Саня и его блондин, как муж и жена, — одна сатана, — нельзя оставлять преступление безнаказанным.

Блондин с замиранием сердца внимал ему, но писать заявление не соглашался.

— Тогда и мне, и всем остальным придет конец, — жалостно шепелявил он разбитыми губами.

В конце концов Валерий его уговорил, припугнув известной статьей УК за отказ от дачи показаний. Дело было, конечно, не в борьбе с преступностью, Валерия уже перестало это заботить. Просто теперь есть повод встретиться с Александрой лицом к лицу. Свидетель, как-никак, да еще и спаситель безвинно пострадавших. Рейнджер Санди. При подписании протокола допроса баснями не отделаешься.

Дома он достал заначку — бутылку хорошего крымского портвейна и выпил ее до последней капли.

Кажется, Санди Снегирева ежедневно проделывала то же самое.

С утра Валерий умолил Козельцева дать ему пару дней за свой счет. О ночном происшествии Козельцев явно ничего не знал, но заметил, что Валерий совершенно больной, покачал головой и проявил доброту — дал три дня с условием, что Валерий до обеда оформит документы уже, в общем-то, законченного дела.

Своего начальника Валерий тихо ненавидел. Сергей Иванович Козельцев был того же типа, что и Журавлев: средний возраст, средний рост, средняя полнота. К сотрудникам он был не строг и не снисходителен, из себя по-настоящему никогда не выходил. Одно время на столе у него стояла фотография жены и детей — Сани и его младшей сестры Ниночки. Не так давно фотография исчезла. Иногда он бывал очень добрым и понимающим, но Валерия не оставляло чувство, что все это лишь умело разыгранная роль. В бесцветных серых глазах Козельцева всегда прыгало что-то неназываемое, отчего их выражение никогда не менялось. Да и сами эти глаза всегда смотрели куда-то в угол и лишь по временам нехорошо впивались в собеседника. По обращению Козельцева никогда нельзя было понять, как он к тебе относится, существовала только одна примета: перед тем, как кого-то “съесть”, он становился особо ласковым. А “съел” он уже многих.

Валерий никогда не заедался с Козельцевым, однако частенько мечтал, чтобы он куда-то провалился. Особенно тогда, когда сам был на все сто неправ — например, со Снегиревой.

Документы у Рубцова были практически готовы, он аккуратно прошил дело, но домой не спешил. Вчера старлей выяснил, как зовут блондинчика, и ему не терпелось влезть в его досье. Алексей Васильев, студент истфака ЛГУ, потомственный интеллигент, учился в музыкалке по классу флейты, страдает астмой. Проживает с матерью на Гороховой улице, отец умер, замужняя сестра живет в семье супруга. Личность вполне благонамеренная и законопослушная.

Странно только одно. В первой команде Снегиревой был Алексей Васильев, флейтист ее группы, учившийся на истфаке, бывший хиппи, ныне догнивающий от наркотиков. Тоже, кстати, блондин. Во второй команде был Васильев Кирилл, хиппи, блондин, заканчивал музучилище по классу флейты, подавал заявление на истфак ЛГУ. Тот, который не вернулся. Теперь племянник Снегиревой выбрал себе кого? Вот-вот.

Потому-то она за него и заступилась вчера ночью. Как ни крути, — почти зять. Зато еще более странным казалось то, что Санди не достала пистолет — а ведь она не расставалась с оружием. Может быть, не хотела поднимать лишний шум, зная, что и так справится? Валерий на всякий случай проверил родственные связи троих Васильевых, уверенный заранее в нелепости этой затеи (фамилия-то редкостная и оригинальная!) — и обомлел.

Кирилл был родным племянником Алексея-первого.

Алексей-второй был родным племянником Кирилла.

Племянника Алексея-второго, двухмесячного младенца, звали Кирилл.

Валерий некоторое время думал о вечности, затем собрался и пошел. У него как-то спонтанно появилось желание забраться в квартирку Живковой и пошарить в вещах Санди. Конечно, она этого терпеть не может, и Бог знает, чем это обернется… но соблазн был слишком велик.

Перед глазами у Валерия то и дело вставало ее миловидное, доброе славянское лицо с фиолетовым загаром и горящими желтыми глазами. Как она дерется… черт возьми, как она дерется! Он уже видел, как она передвигается — пружинистой, мягкой и тяжелой походкой огромного свирепого хищника. Теперь же он оценил ее стремительные, жесткие и точные удары, ее беспощадность, ее экономность в движении. Тонкая водолазка рельефно обрисовывала мускулы, не слишком заметные в состоянии покоя, но вздувавшиеся при малейшем напряжении твердыми буграми. Не мускулы, а витые жгуты стальной проволоки.

Да у нее и нервы, наверное, из того же материала.

У Живковой дома никого не было, что Валерия вполне устроило. Он достал отмычку, специально захваченную с работы (как многие его коллеги, Валерий собирал коллекцию изъятых орудий взлома), немного повозился и открыл дверь. Замок у библиотекарши был довольно примитивным.

Однако жила она в просторной трехкомнатной квартире. Самая маленькая комната была, конечно, ее. Стеллажи с книгами до потолка, вытертый, но еще приличный, ковер, чистота и порядок. На спинке стула висит строгое серенькое платье, на вбитом в стену гвозде — домашний халатец с неброскими цветами, рядом — пара темно-синих комнатных туфель. На столе лежит закрытая книга с тщательно вышитой закладкой. Множество цветов на широком, как во всех старых домах, подоконнике.

Вторая комната, большая и лучше обставленная, наверняка сдавалась. В ней царил неслыханный бедлам — валялись дорогие кружевные трусики всех цветов радуги, скомканная блузочка, расшитая золотым стеклярусом, вывернутые атласные брючки, на туалетном столике беспорядочно громоздились баночки, скляночки и футлярчики с косметикой; по всей комнате был разлит приторный до тошноты запах. Цветов не было. Под кроватью корешком кверху красовалась ярко и безвкусно раскрашенная книжка с изображенными на обложке полуголой девахой и каким-то графом с хищной и похотливой рожей. Уже одного этого было достаточно, чтобы понять — Санди живет в третьей комнате. А здесь, должно быть, обитает девица, любящая шарить по чужим вещам. Интересно, Санди ее еще не перевоспитала?

Комната Санди была средней — меньше девицыной, больше хозяйской — и наводила на мысль об аскетизме. Книг тут действительно валялось очень много, одна из них лежала раскрытой на столе, остальные по всей комнате были рассыпаны или собраны в неаккуратные стопки, джинсы и кожаная курточка висели на спинке кресла, шелковая пижама — на спинке кровати. Валерий просмотрел заглавия книг и лишний раз поразился странным вкусам Санди: Грин, Гарсиа Лорка, Аристофан, Цветаева, Ницше, Жене, Набоков, Стругацкие, Диккенс, Достоевский, Верлен, Рембо, Кьеркегор, Булгаков... Вот и “Исповедь лесбиянки”. Ага, задело, наверное, за живое! Валерий полистал книгу, испещренную какими-то малопонятными заметками карандашом. В самом конце значилось угловатым и неопрятным, но, несомненно, интеллигентским почерком: “Верстальщика на гильотину!”. Сам Валерий ничего не понимал в художественной верстке, но проникся ощущением правоты Санди как профессионала, тем более, что успел заметить в книге уйму неправильных переносов и опечаток. Вот зачем она ее перечитывала дважды! Вообще же в комнате Санди не было книг только по оккультизму и вроде имевшейся в комнате второй жилички.

Подсвечник с потеками черного воска Валерий нашел на шкафу. Потеки были свежими, очевидно, Санди его регулярно чистила; тут же лежала коробка со свечами, пахнувшими лавандой. Спичек в комнате не было. Никакой сатанинской и ведьмовской символики — тоже. На полочке белела коробка с бижутерией, очень красивой и стильной, тут же стояли рядком вся немногочисленная снегиревская косметика, баллончик дезодоранта и флакон духов с сильным и чарующим ароматом эвкалипта, должно быть, чертовски дорогих, а также пачка очень дорогих дамских сигарет. На столе Валерий обнаружил две фотографии, поразившие его необычайно.

С одной смотрело лицо прекрасное, но человеческое не напоминавшее даже отдаленно. Огромные глаза-зрачки, занявшие всю глазницу миндалевидной формы, высокие скулы, огромный, суживающийся кверху лоб, тонкий нос и губы, наводившие на мысль о компьютерной графике. Удлиненный подбородок. Слишком длинная и тонкая шея. Повязка-бандан на черных волосах. И тот же фиолетовый оттенок кожи. На обороте фото чернело несколько очень красивых закорючек, смахивавших на скандинавские руны; впрочем, будь они хоть китайскими иероглифами, Валерий бы их все равно не прочел. Под рунами было аккуратно написано по-русски: “Черной Сильфиде от Ктерий Леахайр, Огонь Несущей. Дух мой всегда с тобой, призови — и я буду рядом”.

На второй фотографии улыбалась девочка. Ребенок. Она больше походила на человека, однако в ее лице было и что-то от большеглазой Ктерий Леахайр. Девочке было лет пять, если не меньше. На обороте все тем же угловатым почерком Санди значилось: “Александре Второй 4 года”. Чуть ниже, почерком крупным, округлым и чисто детским, но уже уверенным, было написано: “Александра дочь Александры помнит свет твоих глаз” и еще несколько тех же рунических символов.

Александра Вторая! Дочь Санди! У нее есть дочь! Валерий был настолько потрясен этим открытием, что на некоторое время забыл, что он здесь делает. Опомнившись, он аккуратно положил книгу про “верстальщика на гильотину” на прежнее место, притворил дверь и вышел.

Пришел он в величайшей задумчивости на Невский и долго бродил там, думая о вечности и сталкиваясь со спешащими туристами. Кто, ерш твою медь, эта Ктерий Леахайр, кроме того, что она и есть жена Санди? От кого у нее эта девочка с таким странным лицом? Неужели от каких-то чертей или инопланетян? Любая, даже самая бредовая версия теперь казалась Рубцову заслуживающей внимания. В то же время он как-то отстраненно осознавал, что продал душу черту даже не выходя на Фонтанку, что получил за нее сомнительную привилегию проникнуть на несколько сантиметров в чужую и не очень нужную ему тайну, а за это отдал вместе с душой нормальную, спокойную жизнь. Еще немного поразмыслив, Рубцов понял, что влюбился.

В старую лесбиянку, ухитрившуюся насолить какой-то Астерикс настолько, что та ищет достойного киллера, не считаясь с расходами. Женатую. С ребенком неизвестно от кого! Да еще и в настоящую ведьму.

Ему остро захотелось снова увидеть Санди. Интересно, какую байку она расскажет ему при следующей встрече? И кому еще она разобьет интимные места своим двенадцатисантиметровым каблуком?

От своих размышлений он очнулся, только услышав за спиной очень знакомый женский голос. Собственно, беседовали две женщины. Одна спрашивала:

— Слушай, Оль, он же классный мужик. Ну, чего ты ему голову морочишь? Выходи за него и не напрягайся! Не все же такие, как твой бывший козел…

— Не могу, — отвечал знакомый голос, — понимаешь, Анька, не могу я!

— Чего? — недоумевала Анька.

— Да как подумаю, что он будет ко мне прикасаться липкими лапами… и эти слюнявые губищи…

— Да ты же с ним еще не пробовала, может, он и ничего?

— Чего, — убежденно возразила Оля, — еще как чего! Я хорошо помню своего первого, будь он проклят! Вот кому смерти желаю скорой и страшной! Шлюха, мразь проклятая! Он знал, что я девочка, он все специально сделал так, чтобы мне было плохо… я орала от боли, а он мне на это, знаешь, что? “Меня возбуждают твои стоны!” — зло передразнила она. — Сволочь… И все они такие! Он был сплошной грязью, он и меня хотел в эту грязь втоптать, унизить, уничтожить, сделать такой же, как сам… Так это же еще не все, — теперь ее голос недобро улыбался, — он же распустил сплетни, будто я лесбиянка! Ну? Убить бы гада, да казни не придумаю!

Валерий остановился, как вкопанный. Прохожие толкали его, кто-то недовольно заворчал “стал столбом посреди дороги, балда!”, а он все глотал воздух и не мог опомниться.

— Ну что, что я сделал специально? — жалобно возопил он в пространство и какая-то бабка шарахнулась от него. — Я старался доставить ей удовольствие! Какая грязь? Какое унижение? Я молился на нее! За что?!!

За то, милок, за то, ехидно посмеивалась недавно обнаруженная вторая совесть. Не сумел ты ей понравиться? Значит, не старался, не ври хоть самому себе! Значит, не на нее молился, на свой…

— Заткнись, — вслух сказал Валерий. — Матом хоть не ругайся. Это еще не дно… вот что я в обмен на душу свою получил, омут без дна! Почему я ее не послушал? Почему не послал этого Журавлева куда подальше?

Еще поразмыслив, он решил, что отступать ему некуда. Надо бороться с этой Астерикс, а для этого нужно использовать Журавлева… Надо бороться с Санди, иначе он попросту откинет копыта, а на попадание в рай у него надежды нет. Надо… Может быть, надо поговорить с Ольгой, объясниться, уговорить вернуться? Разве он был таким уж плохим мужем? Что, этот классный мужик, о коем говорила неведомая ему Анька, лучше?

Дома его ждал еще один сюрприз из разряда неприятных.

У подъезда на лавочке восседал и курил Саня Козельцев, и на его лице не угадывалось ни единого признака доброжелательности. Валерий поздоровался, спросил “ты ко мне”?

— К тебе, к тебе, — мрачно ответствовал Саня. — Пошли.

Саня на первый взгляд был типичным программистом: близорукий прищур, несмотря даже на контактные линзы, темные волосы собраны в хвостик. На этом типичность заканчивалась: от своих хилых и изнуренных ночными блужданиями по Интернету коллег Козельцев-младший отличался ростом в метр девяносто семь и атлетическим телосложением, а заодно и чудовищно скверным характером. Валерий прикинул, что в случае кулачных объяснений от Сани его спасет разве что чудо, и решил постараться его умаслить, даже начал придумывать, как именно, но весь его наспех создаваемый план с треском провалился.

Стоило им переступить порог Рубцовской квартиры, как Саня захлопнул дверь и ухватил Валерия за воротник. Старлей с ужасом почувствовал, что ноги его на добрых десять сантиметров оторвались от пола, а шея вот-вот треснет в тисках “милого Сашеньки”.

Хотя Лешку Васильева он, наверное, за шкирку не тягает…

— Ты что это моего Лешку шантажируешь? — вкрадчиво поинтересовался Саня.

— Да я его не шантажирую… порядок такой… — задыхаясь, прошептал Валерий.

— Порядок? Думаешь, я не знаю, какой у вас там порядок? Ты ничего не сделал, чтобы спасти его! А теперь нашел способ расправиться с ним?

— Да что ты, Сань, ты че, — Валерий подумал, что еще чуть-чуть — и он не сможет сказать ни слова, а учитывая Санину взрывоопасность… — Зачем мне с ним расправляться?

— А тем подонкам — зачем? — резонно возразил Саня и хорошенько встряхнул обмякшее тело.

— Саня, это тебя твоя тетя прислала?

Валерий и сам не знал, почему он это сказал. Но Саня от неожиданности даже ослабил хватку.

— Какая тетя? Че, поехал? Моя тетя умерла, когда мне было два года, придурок!

— А если не умерла?

— Ты мне зубы не заговаривай, — Саня окончательно разозлился, — и заруби себе на своем ментовском носу: не дай Бог с Лешкой что-то случится, я тебя отпетушу, хотя и противно будет! Понял? И отстань от него!

— Хорошо, — почувствовав под ногами твердый пол, Валерий обрел уверенность. — А все-таки насчет тети…

— Да что ты ко мне привязался со своей тетей? — растерянно, но грозно возопил Саня. — Идиот!

— Сам идиот, — Валерий счел возможным обидеться. — Твоя тетя, к твоему сведению, жива. Съел? А теперь по порядку.

— Какой порядок? Ты бредишь! Она не может быть жива, иначе она бы с нами связалась, — решительно заявил Саня. — У нас семья дружная, только папочку сатана послал — врагу не пожелаю. А если хочешь еще что-то знать, открывай уши: тетка моя была человеком высшей пробы! Я во всем с самого детства равнялся на нее. И если ты посмеешь сказать о ней хоть что-нибудь…

— Да не посмею, не посмею, успокойся, — поспешно заверил его Валерий. — Просто есть сведения, что она жива, только и всего.

Саня пренебрежительно фыркнул и развернулся, чтобы уходить, на прощание процедив: “Смотри же, я тебя предупредил”, как Валерия осенило.

— Эй! Любящий племянничек! — заорал он, выбежав на лестницу и свесившись через перила. — Тетка-то твоя с нами разговаривала, байки про цветочки рассказывала. Не узнал? Дурак!

Лестница в ответ загудела неразборчиво, но интонация прослеживалась четко, и Валерий ринулся обратно в квартиру — от греха подальше. Характер у Сани был, однако…

Минут десять Валерий думал о вечности. А потом начал собираться.

Зазвенел телефон. Валерий уже знал, кто это.

— Что у нас плохого? — радостно осведомилась трубка.

— Все в норме, Михаил Михайлович, — желчно процедил Рубцов, — надеюсь, вы еще не забыли, что вас так зовут? А фамилию свою помните?

— Помню, помню, — Журавлев был настроен благодушно. — Говорят, вчера наша Снегирева ввязалась в драку? И кто победил?

— Победила дружба. Да, что-то вы мне говорили насчет планов вашей леди Астерикс…

— Точно. А у вас есть предложения?

— Есть. Во-первых, я хочу видеть ее. Во-вторых, слышали о таком явлении, как предоплата?

— Слышал, — подтвердил Журавлев. — Так вот, по пункту первому. Астерикс и я видел всего раз или два.

— Очень страшная? — лениво поинтересовался Валерий. Почему-то ему очень хотелось разозлить Журавлева. Но тот, словно разгадав его, засмеялся:

— Обыкновенная женщина, средних лет, довольно симпатичная. Наша ведьмочка выглядит, конечно, эффектнее. Но и она не всем показывается.

— Ага, — заключил Валерий, — значит, и ваша леди тоже ведьма.

— Э… да нет… то есть, конечно, характерец еще тот… по телефону так распекает — будь здоров!

Журавлев деланно смеялся, Рубцов делал вид, что понимает — женские капризы, так женские капризы, но про себя думал: хорошо же, значит, я влез рядовым в войну экстрасенток. Небось делят клиентов. Зря я с Козельцевым заелся, этот Конан-варвар был бы хорошим союзником.

— А что у нас по пункту второму? — небрежно полюбопытствовал Валерий, перебив Журавлева. Тот поперхнулся на полуслове, протянул “ээээ”, наконец сообщил:

— По пункту второму могу сказать, что мы вам пока — уж извините — не настолько доверяем. Вы возьмете деньги и смоетесь, пардон… а нам расхлебывай.

— Астерикс голову оторвет, — Валерий злорадно хихикнул. — Нет. Я другого не хочу: чтобы я сделал работу, а вы меня — уж извините, милостивый государь! — кинули.

— Хорошо, — по минутному размышлению ответил Журавлев, — пятьсот штук сейчас, пятьсот — по исполнении. Согласны?

Не соглашаться было бы глупо. Валерия, в сущности, интересовали не столько деньги, сколько… он и сам не смог бы объяснить, что именно. Наверное, то, чего нет у человека, которого обозвали “бывшим козлом”, пообещали отпетушить и запугивали побасенками про черта и омут. Например, решимость прострелить башку почти не знакомому и вряд ли в чем-то виноватому человеку. Ладно, решил Рубцов, хватит заниматься самокопанием.

— Приезжайте сегодня к Казанскому собору, — попросил он. — Ну… через час.

Журавлеву, похоже, просто больше нечего было делать, как только организовывать охоту за Снегиревой. Он был готов ко встрече в любую погоду и в любое время. Либо он втюримшись в эту их Астерикс, думал Валерий, либо ему очень хорошо платят, либо… как я раньше не допер? Его припугнули. И хорошо припугнули.

А меня и пугать не надо. Санди будет для “бывшего козла” козлом отпущения.

Наверное, оно и к лучшему.

Они зашли в пропахший ладаном полумрак собора. Это было не самое удобное место, сновали туда-сюда, почтительно стараясь не шуметь, туристы, какая-то богомолка стояла на коленях, истово крестясь. Однако Журавлев категорически отказался уйти, завел Валерия за колонну и протянул ему объемистый пакет:

— Держи. Можешь пересчитать.

Валерий вытряхнул зеленоватые бумажки из пакета, машинально принялся их пересчитывать и, не оборачиваясь, насмешливо спросил:

— Думаете, ЕЕ это отпугнет? Я имею в виду — собор и ладан, все такое.

— Я думаю, — глухо произнес Журавлев, — что ОНА не боится ничего. А вот мы с тобой, друг Рубцов, влипли. Ты влип, когда согласился со мной работать. Я — двумя годами раньше, когда нашел эту… это существо в компьютере. Ее данные… Скажи, — он тряхнул Валерия за плечо, — неужели ОНА может жить?

— Может, — просто ответил Рубцов. — Но я попытаюсь что-то сделать. Если получится.

…И вот уже полчаса он дежурил возле дома, где жила Инна Федоровна Живкова, сжимая в кармане пистолет. Брать табельное оружие не хотелось, но другого у Валерия не было.

Он видел прямоугольник ЕЕ окна, темный и тусклый. Ее не было дома. Наверное, ушла в театр. Сегодня в Мариинке идет вагнеровская “Валькирия”, вряд ли изысканная Александра пропустит такую оперу. Наверное, она надела бальные туфельки и роскошное платье из черного шифона. И накрасила губы темно-фиолетовой помадой, так подходившей к ее высокогорному загару. Наверное, у нее от долгого сидения в партере ноет когда-то переломанная спина. Интересно, вспоминала ли она свои сказочки, когда лежала на камнях, растерзанная и чуть живая, зная, что никто не придет на помощь? Сколько она так пролежала? День? Два? Кто же спас ее?

Прямоугольник дрогнул и налился золотом электрического света. Прямо посреди окна заскользил черный силуэт, гибкий и нервный. Валерий вынул пистолет из кармана, прицелился, но стрелять не спешил, боясь промахнуться. Попасть в Санди было мудрено: она все время сновала взад-вперед, то нагибаясь, то приседая. Вот вытянулась на цыпочках, подняла руку к полке шкафа… Стреляй! Черт, опять шарахнулась в сторону… вот снова застыла…

— Стреляй, — произнес за спиной спокойный голос. — Только не в голову. Право слово, за пользование чужой помадой вышка не полагается. А вот проучить человека, чтоб не шарился по чужим вещам, надо бы.

Она стояла рядом с ним. В вечернем платье. В бальных туфельках. Пахнущая дорогими духами. С фиолетовой помадой на губах.

Она стояла и улыбалась, подставив лицо прохладному сентябрьскому ветру…

К содержанию   Глава 2