Закончилось масло в лампе,
Сухой фитиль дотлевает,
Осыпается белый пепел,
Рисуя на глине дорожку.
Порыв свежего ветра -
И искра становится ярче,
Вспыхнув коротким мгновеньем,
Исчезает небытия дымом.
Китон Говорящий,
"Стихи о неизбежном".
1.
Когда-то мир потерял искру,
приводившую его в движение. Но когда и
как - никто не узнает, потому что нет искры, и не
горит в душе желание
узнать. Мир замкнулся в бесконечном
движении по кругу. Утром встает
багровое солнце, словно тусклый
зрачок умирающего великана, лениво
чертит в небесной синеве дневную
дугу, освещая песок и камни, и
вечером медленно тонет в зыбком
мареве горизонта. Ночью песок
остывает, и из пустыни приходит холодный
ветер, расставляющий ловушки
в скалах. Назавтра цикл повторяется,
и лишь иногда, через равные
промежутки времени, солнечный свет
тускнеет - это приходит долгое
затмение.
Малейшего толчка достаточно, чтобы
разорвать круг. Но нет искры, и
не горит ни в ком желание перевернуть мир. Нет
больше желаний. Нет ни
светлой дали, ни высокой мечты. Нет даже желания
сохранять статус-кво.
Жизнь давно уже стала привычкой, но нет и желания
умирать.
Такова цена бессмертия.
На востоке зарождается
тусклая искорка, там начинает путь новая
раса разумных, происходящая от тех же предков.
Их разум примитивен, и
они редко задают себе вопросы. Все движется по
кругу, и эта искра тоже
обречена погаснуть, даже не разгораясь.
Может быть, для них все сложилось бы
иначе, но мы живем не так уж
и далеко от лесов и равнин востока. Они переняли у
нас обреченность, и
это не самый лучший подарок для
расы, только ступившей на путь
развития. Теперь они не развиваются - незачем.
Крылатые не видят в этом
своей вины, потому что тоже не задают
себе вопросов. Мы редко
разговариваем, давно исчерпав все
темы
разговора. Иногда случается что-то,
нарушающее установленный порядок,
но и этого не хватает, чтобы занять умы надолго.
И все, что случается, пронизано
дыханием смерти. Рушится одна из
скал, на которой любили отдыхать крылатые. Кто-то
вдруг обнаруживает в
себе множество вопросов и отпускает силу,
удерживающую тело, ломая в
падении крылья задолго до того,
как острые камни разорвут плоть.
Иногда это заставляет других искать в себе
вопросы.
Но вот ночной ветер
приносит с собой новый запах. В нем нет
дыхания смерти, в нем - новая,
чужая этому миру жизнь. И вопросы
появляются у всех.
Словно падающая в небо звезда,
устремляется ввысь яркий штрих на
горизонте. Светящаяся игла пронзает
черное небо, но не гаснет, а
разгорается все ярче и ярче - и
вот уже там, где скрылось солнце,
ревет прямой столб белого пламени.
Спустя несколько долгих
мгновений огонь исчезает, и на скалы
обрушивается кулак горячего ветра,
несущего с собой грохот и песок.
Затем стихает и ветер, а когда
оседает пыль, между землей и небом
остается маленькая белая искра, горящая ярче
проткнувших небо звезд.
Те, кто не видел огня, уже знают об этом.
И тоже задают вопросы. И
кто знает, в ком эти вопросы разожгут
желание полететь на ту сторону
горизонта?
- Айа, айааа!
Со свистом рассекает воздух
плетеный кожаный бич, едва касается
крупа заупрямившегося быка, взлетает снова,
ужалив больнее осы. Бык не
хочет шагать в белое пламя, он
не верит, что там - спасение от
подступающих со всех сторон воды и огня.
Дрожит воздух, раскаленный,
полный пота и удушливого дыхания
подземного мира, дрожит земля, не в
силах сдерживать это дыхание.
- Айа! Давай, скотина! айа!
Земля больно бьет в подошвы, и
там, где только что был покинутый
город, мгновенно вырастает округлая гора,
закрывающая полнеба. Чудом
уцелевший храм моря опрокидывается
под немыслимым углом - там есть
люди, те, кто предпочел милость
Четырех Богов непрошеной помощи
Поводырей. Там были люди.
Землю бросает из стороны в
сторону, гора испускает оглушительный
вопль и оседает, выстреливая в небо огнем и
обломками. Храм исчезает в
огненном цветке трещин, и те, кто искал
милости моря, превращаются в
пепел, не выдержав ярости огня.
- Нет времени, - под
бесформенным клобуком Поводыря вспыхивает
россыпь голубых звезд. - Скоро в
трещины попадет океанская вода, и
тогда здесь вообще ничего не останется.
- Айа! - в бешенстве кричит на быка
погонщик.
Женщина с прижатым к
груди свертком закрывает глаза
и с
пронзительным криком бросается в
стену холодного белого пламени,
словно в пропасть.
- Нет времени, - безучастно повторяет
Поводырь.
И бык решается, шагая в белую бездну
Двери.
Что принесла с собой
новая звезда? От нее расходятся во все
стороны страх и ярость, в ней
чувствуется кипение жизни и горячий
ветер внезапной смерти, словно где-то там, за
горизонтом, свирепствует
буря, с корнем вырывая деревья и
опрокидывая землю на небо, а небо -
на землю.
В ней слышен чужой голос,
не принадлежащий ни этому миру, ни
звездам. Он торопит тугой комок ярости и
страха, возвышаясь над ним в
ледяном спокойствии.
Ночь - время отдыха, не время для
поиска ответов. Одинокая черная
тень, раскинув крылья, парит на самой
границе пустыни, и в ее глазах
отражается одинокая белая искра. Что
там? Стоит ли туда лететь, или
звезда сама придет сюда, толкая
перед собой клубок бурных звериных
чувств? Кто он, тот, кто стоит за ней?
- Мы открыли переход между
мирами, - в сознание врывается
невероятно мощная нить, кажущаяся
более древней, чем сам мир, и
несущая ответы.
Переход? Зачем? Между какими мирами?
Нити-вопросы оплетают звезду на
границе земли и неба.
- То, что вы видите - выброс энергии
другого мира, более молодого.
Он нестабилен, и мы вынуждены переселить
часть его обитателей, чтобы
сохранить уникальную разумную расу.
Кто вы? Откуда вы?
- Мы - Поводыри. Наш мир
давно утрачен, и теперь наша миссия -
вести разум к развитию.
Почему вы выбрали именно этот мир?
- Здесь нет развивающегося
разума. Ваша раса умирает, еще две
умрут, не успев подняться на ноги. Вы уступите
место молодым.
А если мы не уступим? Никто не
спрашивал нас, хозяев этого мира.
- Вы неизбежно уступите. Вы
потеряли самих себя, и теперь здесь
нет хозяев.
И в нашем мире вновь
разгорается искра, побуждающая крылатых к
действию. Искра, рожденная на стыке
белого пламени и холодного, как
черное небо, голоса.
Так он выглядит, другой мир? Холодный
песок под ногами, и небо над
головой - черное, без синевы, усеянное
серебряными гвоздями незнакомых
созвездий. Нет Луны, есть только чернота и
звезды. И свет, идущий от
Двери между мирами.
Похоже на царство мертвых,
каким его рисуют курчавые виноделы
Запада. Неужели Поводыри обманули?
Неужели просто позволили сойти в
подземное царство, избежав мучительной
гибели в огне, и чернота над
головой - высокий свод, на котором покоится мир
жизни?
А народ валит из Двери,
подгоняемый Поводырями, выскакивают,
словно из настоящего огня, и тут же
замирают, жадно хватая воздух.
Здесь тяжелее дышать, как на
высокой горе. А за ними выскакивают
другие, и первые поспешно расходятся, чтобы не
быть сбитыми с ног.
Боги, какая длинная ночь! Каким
богам теперь молиться? Поводырям?
"Мы - не боги," - говорят они, не
скрывая холодной иронии. - "Ваши
боги останутся там, за Дверью." А кто правит
здесь? "Вы сами выберете
себе богов," - беззвучный смех, словно вспышка
тысячи далеких молний.
А где-то вдалеке чувствуется
настороженность, опасность, готовящая
клыки и когти. Что там? Сидишь, словно у логова
зверя.
Вот Дверь выплевывает сплошной поток
обезумевших людей и животных.
Многие будут искалечены в этой давке. Что
происходит по ту сторону?
И как ответ - выброс пара,
обжигающей воды и горячих камней. И
Дверь гаснет, растворяясь в темноте ночи.
- Переход завершился, - говорит
Поводырь. Негромко, но все слышат
его слова. - Тех, кто не успел
переправиться, уже не спасти. Дверь
закрыта, чтобы сюда не прорвалась стихия.
Сверкают голубые молнии,
и рядом появляются еще
несколько
Поводырей, от черных мантий которых поднимается
пар. "Те, кто не успел
переправиться" - люди, но нет смысла пенять
Поводырям.
Все. Мы навсегда оставили
свой дом, и он обрушился за нашими
спинами. Не нужно оглядываться. Там ничего
не осталось, кроме огня и
боли, теперь наш дом - здесь.
- Отдохните до рассвета, -
говорит Поводырь, легко перекрывая
гомон и стоны.
И никто не смеет перечить.
2.
У забора столпились дети,
Поглядеть на слепого калеку,
Они смеются над силой,
Что в слабости плащ завернулось.
Слюной из раскрытых ртов
Капает в пыль любопытство.
Калека смотрит в себя,
И видит слепых детей.
Китон Звонкоголосый,
"Стихи о заблудших".
Я знаю, искра, это именно
от тебя загорится мир. Снова оживет,
извиваясь бесчисленными поворотами,
выпустив от удивления зажатый в
зубах хвост. Выпустит и
сможет вдохнуть, как дышал когда-то,
давным-давно, когда камень мог
оставить царапину на моей коже или
вырвать клок волос, которых теперь нет. Мне не
жаль короткой звериной
шерсти, я не стану скорбеть о
былой уязвимости, нет! Но я рад
возрождению мира, едва не похороненного нами.
Но даже самое сухое дерево не
вспыхнет мгновенно от одной искры.
Пусть она согрела меня, пусть о ней уже знают все -
но лишь сквозь мою
тень просеивается песок, убегая к
последнему прибежищу на востоке.
Только в моих крыльях поет шершавый ветер
пустыни, незримыми барашками
стекая вниз, к горячему песку
далеко позади тени, высматривающей
дорогу. Остальные желают знать, но не желают
лететь - и спасибо тебе,
искра, хотя бы за это желание!
Комок загадок и
неизвестности ждет меня впереди. Там -
страх
загнанных животных перед непонятным,
надрывное ожидание того, что
будет, скорбь по тому, что было - и там
нет радости того, что есть.
Почему, искра? Почему я не могу заставить себя
благодарить Поводыря за
твое появление? Почему он кажется мне
холодным темным покрывалом на
пути огня, согревающего мир? Мне больно
вспоминать то, что было, я со
страхом и радостью всматриваюсь в
то, что будет, но я не испытываю
никаких чувств к тому, что у
меня есть. Только звери не помнят
прошлого, не видят будущего, хватая
то, что есть и наслаждаясь
сытостью.
Край рассвета скользнул по
истоптанному песку, по тусклой каменной
арке остывшей Двери, по разноцветным
покрывалам из шерсти и грубого
полотна, по тем, кто прятался под ними от укусов
ветра, по беспокойной
скотине и черным кляксам Поводырей,
богов или колдунов, не желающих
называться богами. Дальше, дальше и
дальше - и небо теряет свою
черноту, наливаясь фиолетом.
Красное солнце, красное,
словно кровь, и огромное. Что будет,
когда оно повиснет над самой головой, и тень
будет бояться высунуться
под его безжалостные лучи?
Я никогда не видел солнце
таким. Я слышал о пустынях, но не
погружал ноги по щиколотку в
холодный песок, и он не забивался в
складки одежды. Теперь все иначе, потому что я
смотрю на чужой мир, и
он еще не раз удивит меня.
Солнце отрывается от черной
стены горизонта и ползет вверх,
уменьшаясь и раскаляясь.
"Ваша земля погибнет",
- сказали Поводыри. И она
погибла,
раскололась в когтях огня и воды, и боги
отвернулись от нее.
"Вы спасетесь в другом мире", -
сказали Поводыри. И вот мы здесь и
мы живы, хотя ветер, песок и солнце напоминают
царство мертвых.
"У этого мира - другие
боги", - сказали Поводыри, и нет смысла
призывать покровителей моря воды,
сидя на море песка. А кого
призывать? Кого просить о
снисхождении? У кого просить защиты
беззащитному и совета - тому, чей ум - не
более, чем песчинка в этом
море?
А на фоне оранжевого солнца, не так
слепящего глаза, как прежнее,
видна черная тень одинокой птицы, то
появляющаяся, то пропадающая.
Странная тень в этом странном небе.
Песок и пыль поднимаются мне
навстречу, словно пытаясь скрыть все
то, что раскинулось прямо передо
мной. Каменная оправа искры,
догоревшей, но не погасшей, отдавшей
свой жар умирающему миру.
Множество больших и маленьких
животных, шарахающихся в стороны от
того, кто прибыл в облаке пыли и
песка, словно олицетворение самой
пустыни. Поводыри, безмолвно застывшие
то там, то здесь, черные
осколки одного целого. Поводыри? Поводырь?
Множество осколков - один
разум.
- Где же ваши поселенцы? - выстреливаю я
ближайшему.
Это тот, кто вчера ночью говорил
с нами, предрекая неизбежное. И
стоящий чуть дальше - тоже он.
Никакой разницы, словно две капли,
упавшие с черного неба.
- Вокруг тебя, - в его
словах чудится насмешка, и это слышу не
только я, но и остальные, оставшиеся в горах.
Кто он такой, чтобы смеяться над нами?!
- Это? - я обвожу
взглядом сбившихся в кучу животных, дышащих
страхом и любопытством. - Это?!
- Кто ты? - выделяю я из толпы нечто
массивное, с большой головой
и мощным телом.
У них по четыре конечности. У всех, хотя
они такие разные.
Нет ответа. Никакой реакции,
только Поводырь смеется, словно
услышав мой вопрос. В том, кого я выбрал, нет и
тени разума.
- Кто ты? - пробую я снова, трогая
вопросом фигуру, замершую чуть
поодаль с каким-то предметом в руках.
Смеется Поводырь, ветер
швыряет в испуганных животных горсть
песка. Ничего. Никакого ответа. Но нет и страха,
как у остальных.
Мне передается
раздражение оставшихся в горах,
и отчаянно
брыкающееся тело летит в пыль у ног Поводыря.
- Это? - переспрашиваю я, указывая на
верещащее в пыли существо. -
Ты хочешь, чтобы мы уступили место зверям?
- Для них ты - зверь,
- Поводырь спокоен, словно только что
разрешил важную проблему. - Их
разум невозможно поймать, нельзя
потрогать.
- И где же он? Они даже не чувствуют
меня.
- А ты не чувствуешь их. Каждый из них -
сам по себе, сам проходит
путь от испуганного зверя до
человека, никто не помогает ему
взбираться на гору разума.
Теперь я чувствую усталость и
бессилие.
- Но в чем же их
разумность, если разум не может дать о себе
знать?..
- Они творят. Они общаются при
помощи знаков и звуков. У разума
много граней, и все сверкают во тьме.
Сегодня в горах появится множество
вопросов.
Нет, это не птица, это
огромный крылатый зверь появляется
ниоткуда, поднимая тучи пыли. Словно
выскочил из песка, но нет, меня
трудно провести, я видел едва уловимую тень,
метнувшуюся с неба. Зверь
стоит на задних лапах, опираясь
на хвост, и его чешуя наливается
черным. Он похож на крылатого змея, повелителя
небесных стрел. Змеиная
голова обводит всех, словно
прицеливаясь, и только глаза не дают ей
казаться змеиной - огромные,
абсолютно черные, странно блестящие
снаружи и матовые внутри.
- Айа, - говорит лютня, когда я,
забывшись, отпускаю струну.
- Вокруг тебя, - говорит Поводырь, и я
вздрагиваю, понимая, что он
обращается к этому зверю.
Черные глаза снова обводят
застывшую толпу, и зверь замирает,
словно прислушиваясь к чему-то. Люди молчат,
скованные страхом.
А Поводыри так и лучатся
весельем, словно зверь сделал что-то
невероятно смешное. Они молчат, но
я чувствую их смех. Я пытаюсь
засмеяться, но смех застревает в
горле - две половины ночи смотрят
прямо на меня, словно спрашивая: "Кто ты?" Я
смотрю в черноту с тем же
вопросом.
Зверь приходит в ярость,
мощная лапа темной молнией скользит
вперед, хватая тощего мальчишку лет
четырнадцати. Мальчишка визжит в
черных когтях, легко разрывающих одежду и плоть.
Рывок - и несчастный,
описав дугу, падает на песок.
Толпа взрывается криками, словно
пробудившись ото сна.
- Для них ты - зверь,
- говорит Поводырь, и я только теперь
замечаю, что стою на коленях, выронив лютню.
Поводырь говорит о разуме,
обращаясь к зверю. Странные вещи он
говорит.
3.
Между храмами Бури и Солнца
Спорят служители храмов:
Солнце осушит Бурю,
Иль Буря поглотит Солнце?
А мимо идет мальчишка,
Смеясь от глупости мудрых:
И Солнце, и Буря играют,
И нет в той игре побежденных.
Китон Звонкоголосый,
"Стихи о Заблудших".
- Китон! - трогает меня за
рукав Саал, жрец Четырех Сил. Бывший
жрец - теперь нам предстоит
заново избирать богов. Или боги сами
изберут нас, что будет добрым знаком.
- Тише, - говорю я, прежде чем понимаю,
что нужно сказать.
Саал испуганно замирает,
отдернув руку. Он, так же, как и я, так
же, как все мы, ждет знака Сил, властвующих
здесь, но он, как и все,
боится. А мне кажется, что Силы не придут утешать
трусов.
Удивительно - когда я видел
побоища, учиняемые людьми, я боялся.
Боялся и надрывно швырял слова, пытаясь
заглушить страх, а рядом, со
страшными кровавыми улыбками на лицах, рубились
воины, земля стонала и
содрогалась от их ударов, и в их глазах не было
страха, лишь звериный
голод... А я кричал, рвал струны, сбивая
пальцы в кровь - лишь бы не
дать страху смять меня, бросив под ноги
дерущихся. Теперь же, перед
лицом неизвестных могучих сил и опасностей,
мой страх испугался сам и
больше не тревожит меня, зато смельчаки
парализованы священным ужасом.
Саал смотрит мне в глаза и видит голод.
Я жажду знать.
Небесный зверь сидит на
песке в окружении Поводырей, и солнце
пускает зайчики, отражаясь от его
спины там, где чешую не скрывают
сложенные крылья. Они разговаривают,
не издавая ни звука, но мне
кажется - говорят о нас. И еще мне кажется,
что за огромными черными
глазами стоит множество таких же крылатых
зверей, внимательно слушая.
- Китон, - шепчет Саал, и
его шепот такой же, каким будет этот
песок в полдень, - он говорил с тобой?
- Нет... - начинаю я, но вдруг понимаю,
что же произошло на самом
деле. - Да. Он говорил со мной, но
говорил с глухим. И я ничего не
сказал в ответ.
- Теперь он говорит с Поводырями. Что?
Что он хотел тебе сказать?
- То же, что сказал бы
и я, увидев странное существо. Он
спрашивал, кто я. А я не услышал...
Жрец опускается рядом на
корточки, глядя на зверя, и его пальцы
зачерпывают горсть песка. Зверь
смотрит на нас, и в черной бездне
отражается все.
- Они просят зверя не убивать нас, -
шепчет Саал.
- Нет. Они просят бога принять нас, как
достойных.
Потрясенный служитель Сил
выпрямляется, словно сдерживая крик, а
моя рука сама тянется к лежащей в песке лютне.
Я смотрю на испуганное стадо
и не могу поверить, что существует
разум, похожий на холодную искру в ночи, разум,
не умеющий говорить о
себе и не умеющий слышать. Как можно жить
только в себе, сохраняя при
этом разум? Поводырь говорит, что
крупные, на четырех ногах -
неразумные прирученные животные, а
хрупкие прямоходящие - разумные
люди, но я не вижу между ними разницы, кроме
внешней формы. Не видят и
другие. Поводырь предлагает сделку, а нам чудится
утонченная насмешка.
- Никогда не думал, что столь
развитый народ может деградировать
до ксенофобии, - замечает он, притворяясь, что не
слышит моих мыслей.
- Причем здесь ксенофобия? Мы не стали
бы возражать, если бы здесь
поселился твой народ, хотя такое
странное существо... или существа,
как ты, я вижу впервые. Но мы не
станем "уступать" расе безмозглых
существ. То, о чем ты говоришь, бездоказательно.
- Ты можешь поговорить с любым из них, и
увидишь, что я прав.
- Поговорить? Но они не слышат и не
говорят.
- Они общаются не так, как ты
привык. Неужели так трудно понять
или хотя бы представить, что различные
миры могут породить различные
формы общения?
- То есть, ты хочешь выступить
переводчиком?
- Да. Я, в отличие от
вас, чувствую биение разума там, где он
есть.
Оставшиеся в горах не верят. И я не
верю.
- Нет. Такой разговор не
может служить доказательством... Но я
согласен попробовать.
- Выбирай, с кем бы ты хотел поговорить.
Я вновь обвожу взглядом стадо, все
еще излучающее животный страх.
Там нет никого, с кем стоило бы говорить. Чуть
поодаль сидят или стоят
еще двое, и в одном из них
нет страха. В том, кого я приметил с
первого взгляда.
- Тот, кто не боится - кто он?
- Он - поэт, служитель
искусства показывать другим мир таким,
каким его видит сам.
- Странное искусство.
- Не забывай, каждый из них -
сам по себе. И все они по-разному
воспринимают окружающее. Но он может увидеть то,
чего не видят другие.
- Я хочу поговорить с ним.
Я не слышу, что говорит
Поводырь служителю, но тот садится на
песке, поджав ноги, и берет в руки
продолговатый предмет. Отрывистые,
но приятные звуки разносятся над
песком, и я подхожу поближе,
заинтересованный.
- Я ничего не говорил ему, -
удивленно замечает Поводырь за моей
спиной.
И я почему-то верю.
Ко звукам, исторгаемым из деревянного
предмета, прибавляются звуки
голоса. Он говорит звуками... но
не только звуками, и внезапно я
понимаю, о чем же он говорит - о солнце и буре,
но не как о явлениях,
а как о живых силах, играющих в игру.
- О чем ты хочешь его спросить? -
напоминает о себе Поводырь.
- Не нужно ничего доказывать. Я все
понял.
Я слушаю странные звуки,
несущие в себе странный смысл. Поэт
умолкает, и я говорю ему, пробуя на языке воздух:
- Глупы мудрые. Играй, служитель.
И он играет, а я слушаю. И
вижу мир странным, таким, каким его
видит поэт.
Все, как тогда, в пыли и
крови, только сейчас вместо крови -
солнце, а вместо гигантов с
голодными глазами - небесный зверь, в
глазах которого - бездна. Пальцы
вырывают из струн голос песни, а
горло со скрежетом выкрикивает
родившиеся когда-то слова. Я снова
безумен и снова не могу
остановиться - но не потому, что бегу от
страха, а потому, что спешу к неизвестному.
Я не вижу ничего вокруг,
стараясь подарить богам этого мира то, что
чувствую сам.
Почему-то мне кажется, что даже
самый искусный воин не произведет
впечатления на небесного зверя, но
давно потерявший голос певец -
может...
И пальцы не щадят ни себя, ни струны.
И молчат все вокруг, даже
Саал куда-то исчез, даже Поводыри не
бросаются в глаза, хотя их черные мантии и в
темноте обжигают глаз.
Нет ничего, кроме меня и
небесного зверя, но и его я не вижу. Я
вижу слова, бьющие, словно
волны о скалу. И скала подается,
превращаясь в песок.
Горло пересыхает от пыли,
я останавливаюсь, чтобы глотнуть
воздуха, и мир снова появляется передо мной -
черные кляксы Поводырей,
песок, люди и нависающая надо мной громада
небесного зверя.
- Глупы мудрые. Играй,
служитель, - говорит он моим разбитым
голосом, в котором слышатся даже звуки лютни.
И я играю, а он слушает. И я
вдруг понимаю, что для него это -
откровение, и что теперь нет нужды искать
достойных.
4.
Две армии на границе,
Войска из бумаги и щепок.
Остры деревянные пики,
На шлемах играет солнце.
Призыв бумажного рога
Толкает их друг на друга,
Но вот налетает ветер,
И нет ни войны, ни войска.
Китон Говорящий,
"Стихи о тщеславии"
Песок уходит на запад, и
снова я лечу за своей тенью, убегающей
все дальше и дальше от меня, к
далеким горам, словно цепляясь за
осколки старого мира, где не было
места Поводырю и его подопечным.
Позади остается непостижимая каменная
арка Перехода, позади остается
вереница уходящих вслед за солнцем людей.
Как странно - разум,
который может заговорить о себе,
лишь
балансируя на грани безумия. Не
скоро эта раса доживет до своего
расцвета... Если вообще доживет,
раздираемая противоречиями и
разобщенностью. Но, быть может,
совсем скоро они откроют для себя
совершенное общение - ведь смог же это сделать
поэт.
Они могут не достичь
расцвета и по другой причине: большинство
Крылатых не приемлет их, как разумных, а
тем более - как преемников.
Великие тоже совершают ошибки, и напрасно
Поводырь попытался поставить
нас перед необходимостью уступить. Я простил его,
понял, что им движет
и увидел уникальность его подопечных.
Другие видят это во мне, но не
могут принять. Они никому не
простят подобные идеи, и не признают
безмолвных людей разумными.
"Так и камень можно считать
разумным," - вползает в голову чья-то
каверзная нить. - "Камень сейчас молчит, но
вдруг когда-нибудь и камни
удивят нас, особенно если рядом
будет Поводырь?" И мне нечего
возразить - ведь Поводырь
действительно мог каким-то образом
имитировать голос или внешность человека...
Кто знает, что скрывается
под непроницаемыми черными оболочками?
"И что теперь?" - вяло отбиваюсь
я. - "Я дал согласие, и никто не
возражал. Вы смотрели, слушали, но ничего не
говорили."
"Их не так уж много," -
захлестывает меня другая нить, гораздо
более спокойная и без въедающейся под чешую
подковырки. - "Пусть себе
живут в лесу. Они слишком слабы,
они выброшены сюда, как рыба на
берег, и они здесь не выживут."
"Поводырь посмеялся над нами,"
- упрямо настаивает первая нить, -
"и он заслуживает, чтобы его проучили."
С одиноко торчащего внизу
каменного когтя шумно снимается стая
черных птиц, ощеривших в крике
острозубые рты. Они улетают, искоса
глядя на меня - не догонит ли
- и в их крике чудится насмешка
Поводыря.
Китон-Говорящий. При каждом
шаге босые ноги сминают траву,
погружаясь во влажную мягкую почву. Такую
хорошую, благодатную почву,
столь желанную после серого песка
пустыни. Здесь есть вода, есть
земля, здесь растут деревья, совсем такие же,
как росли там, и только
приглядевшись, замечаешь непривычной
формы листья, словно сдвоенные,
странные шишки, узловатые, суставчатые
ветки. Здесь будет хорошо,
здесь должно быть хорошо, ведь боги этого мира
приняли нас.
Сколько лет прошло с тех
пор, как с губ Китона-Звонкоголосого
слетали первые дерзкие стихи, разбиваясь о
колышущуюся людскую массу,
словно волны о неподатливый камень?
Сколько?
Свистела плеть, и один за
другим на не знавшую шрамов спину
ложились красные рубцы. Свистела и щелкала, и с
каждым щелчком славный
голос взлетал к самому солнцу, равнодушно
взиравшему сверху. Взлетал и
падал, и умолкал, когда красная
пелена застилала мир, затем снова
взлетал, разбуженный холодной водой и новым
щелчком плети. Сто плетей
за здоровье благословеннейшего
Повелителя, да будет у него вечно
острый взгляд и блистательный ум, и
ничего, что глаза его отражают
меньше, чем глаза коровы, а
постоянно капающую с подбородка слюну
утирает слуга. Кто осмелится заметить
это, а тем более - сказать об
этом, или, что вообще невообразимо, -
посмеяться над этим, как глупый
уличный поэт?
Были ценители, были гонители,
вторых куда больше, чем первых.
Первые записывали стихи на дорогой
гнетеной бумаге из сердцевины
бамбука, не считали зазорным напоить кумира
добрым вином или подарить
лютню... Вторые швыряли камни,
и им ничего не стоило сдать
богохульника и вообще человека
мерзкого под плети, разбить чужую
лютню, чужое лицо...
А еще больше было равнодушных.
Ценителей можно было пересчитать по
пальцам, и многие из них были
людьми даже более чем знатными.
Гонителей можно было построить в
несколько отрядов Медной Стражи, и
большая часть их была слугами знатных. Но и тех, и
тех задевали слова,
не проходили мимо, не терялись бесследно... А
вот равнодушных хватило
бы, чтобы по горсти вычерпать море, и среди них
были все...
Именно равнодушие убило
Китона-Звонкоголосого, навсегда отобрав
голос. Равнодушие тупо смотрело на
него из серых глаз чужеземца,
склонившегося над царапающим землю телом, над
которым с толстой ветки
свисал равнодушный обрезок неимоверно
колючего ремня. Он не был
равнодушным к жизни, этот чужеземец. Но и он
был равнодушен к словам,
пузырями выходившим из раздавленного
горла. "Дурак ты," - сказал он
тогда. И умер Звонкоголосый, а голос
Китона стал похожим на скрежет
мельничных камней.
Навсегда.
Сколько лет прошло с того
дня? Ушел голос, но остались стихи.
Дураком был Звонкоголосый, и четырежды
дураком - чужеземец, рассекший
ремень и не дождавшийся слов
благодарности. Нельзя умирать от
равнодушия, и не стоит ждать благодарности от
убитого равнодушием.
А теперь - Китон-Говорящий.
Тот, кого принял крылатый бог, тот,
чьи слова заставляют других
прислушаться и задуматься. Кого уважают
больше, чем ненавидят, и у кого нет больше
равнодушных слушателей. И
голоса нет, есть только слова.
Наверное, ради этого стоило умереть
Звонкоголосому.
Они спорят о том, стоит
ли связываться с непонятной
силой
Поводыря. Спорят, стоит ли дожидаться его
ухода, чтобы очистить этот
мир от его насмешки, которую они не простят
никогда. И я не прощу, но
я и не стану спорить. Люди здесь ни при чем.
Неужели я - единственный,
кто понял? Неужели я так и не смог
передать, не смог объяснить уникальность
разума, заключенного в себе?
Неужели только меня потрясло чарующее единство
отрывистых нитей-слов и
звуков голоса?
Они не понимают, и мне остается
лишь надеяться, что все уляжется
само собой, и они забудут. Крохотная надежда,
потому что мы никогда не
забываем.
Сухой ветер летит мне
навстречу. Сухой, мертвый ветер пустыни,
подгонявший меня раньше. Ветер слов звучал
совсем по-другому. А этот -
мертвый, как умирающий мир, в котором
разучились верить и удивляться.
И где-то глубоко рождаются странные звуковые
слова, звенящие на ветру.
Сухой, мертвый ветер пустыни,
Уставшие сложены крылья.
Песчинка в безбрежной равнине,
Слова, что летают, как ветер.
Застывшие в ужасе лица,
Насмешка в безликом взоре.
Я не устал удивляться
Всем граням своей судьбы.
Говорящий с Людьми
