Васильев Илья Александрович

Гуталиновый снегопад под звуки музыкальной шкатулки

(трагикомедия коллективного абсурда)

Посвящаю Ф. Кафке

Я крашу губы гуталином,
Я обожаю чёрный цвет.
И мой герой, он соткан весь
Из тонких запахов конфет.
Напудрив ноздри кокаином,
Я выхожу на променад,
И звезды светят мне красиво,
И симпатичен Ад.

Агата Кристи “Опиум для никого”

Гуталиновый снегопад под звуки музыкальной шкатулки

Я осмотрелся – более странного места я ещё не видел. Песок под ногами был алым, и что ужасно – красные дюны простирались от горизонта до горизонта. Небо же было кислотно-жёлтым, с редкими серыми пятнами причудливой формы, и как ни странно совсем без Солнца, хотя и было светло как днём, но, что самое удивительное, в воздухе стояла абсолютная тишина… тот, кто хоть раз испытал на себе тишину, тот знает, на сколько она мучительна, что-то ужасное и скользкое есть в абсолютной тишине, как в шелесте личинок трупоедов…

От всего это, казалось, что в голове поселились маленькие злобные черви, которые пожирали заживо мой мозг, хотелось запрокинуть голову и, завыв, положить руки на черепную коробку, разорвать её и, наконец, достать от туда этих проклятых червей.

Но неожиданно впереди себя я заметил какое-то движение. Не понятно, откуда взявшийся чёрный куб, довольно приличных размеров, висел в воздухе и медленно вращался. Вдруг он бесшумно упал на землю, подняв в воздух облако красной пыли.

Я подошёл к нему – ничего не произошло. Тогда я решился более пристально его изучить, но везде была абсолютная чернота. Догадавшись, что нападать на меня куб не собирается, я попробовал прикоснуться к нему…

С неприятным для себя удивлением я отметил, что нет больше ни какого куба, и что вместе с кубом исчезла так же кровавая пустыня и кислотное небо, а сам я находился в какой-то странной, идеально правильной, комнате, на потолке которой была не вообразимая каша из проводов, труб и кусков арматуры, а пол и стены были сделаны из какого-то металла. Не найдя для себя ничего интересного в этой комнате, я отправился в шарообразное отверстие в стене.

В другой комнате меня встретил манекен, наподобие тех, которые стоят в кабинетах биологии, единственное, что его от них отличало - это было три провода, тянущиеся к потолку (там была такая же каша, как и в перовой комнате). Посмотрев на меня своими выпученными глазами, манекен произнёс: “Жареные мухи хороши при любой погоде”. Я задумался. Раньше мне ни как не могло прийти в голову, что манекены любят мух, тем более – жареных, и я поразился красоте этой мысли. Хотя может быть у манекена была плохая дикция и в место “мух” он имел в виду “шлюх”? Но тогда резонно возникает вопрос, а чем ему не угодили шлюхи? Или, быть может, он, наоборот, любил хорошо прожаренных шлюх?

Окончательно запутавшись в попытке разгадать значение слов манекена, я осмотрелся; пока я думал, мои ноги привели меня в большой грязно-серый зал, в центре которого стоял гигантский конвейер непонятного цвета. Лента его медленно вращалась, и с ужасом я увидел на ней человеческие тела…

Но, подойдя поближе, я понял, что это были не люди, а оловянные солдаты. Только вот зачем нужно столько игрушек? Где-то вдалеке заиграла однообразная барабанная дробь… Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре… В голове застучало и чей-то хриплый голос прошептал: “Слышишь шелест личинок трупоедов? Они зовут нас…”, голос ещё что-то говорил, но я его уже не слышал …

Было холодно, я лежал на снегу, где-то невдалеке музыкальная шкатулка играла грустную мелодию, а на меня сверху падали хлопья чёрного, как гуталин, снега. А вокруг шли какие-то серые, безликие люди. Я закричал.

И вдруг оказалась, что я лежу на кровати. Голова трещала, во рту пересохло. Я попытался встать, но моё тело меня не слушалось. Мне ничего не оставалось, как лежать и смотреть. Через грязные окна в комнату проникал серый свет, и вообще всё было грязным и серым: серые ободранные обои, грязно-серый пол, и казалось, посреди всего этого я сам был каким-то серым… с большим усилием воли я просунул руку в карман – там лежало ещё две “марки”… и тут я понял, на сколько же я одинок среди этих стен.

…Чёрный гуталиновый снег медленно падает с небес, а по улице шагают шеренги оловянных солдат, барабанщик играет свою однообразную дробь, а сквозь его бой и топот кирзовых сапог, слышится печальная мелодия музыкальной шкатулки… А я всё бежал… бежал от себя самого…

Взгляд в Бездну

По небу медленно ползли грязно-серые облака. От их вида хотелось убежать, скрыться в маленьком уютном уголке, в своих причудливых и ярких мирах. Так делает моллюск – закрывается в своей раковине и ждёт, ждёт, ждёт… Но чего ждать? Как будто от этого что-то изменится? Молчание…

Если подойти к зеркалу и посмотреть себе в глаза, то можно увидеть то, от чего мы так усердно бежим. Достаточно только остановить ход мыслей, которые, как черви, копошатся в мозгу, и взглянуть внутрь своих зрачков…

Так что же я там вижу? Оттуда, из глубины зеркала, на меня смотрят два волчьих глаза…

Да, я помню, ты говорила, что у меня тяжёлый взгляд, что я им, как клыками, разрываю твою нежную и сладкую плоть, как ты была права в тот безлунный вечер… А ты помнишь тот вечер? Лето, берег озера, только я и ты… и ни одной живой души вокруг… живой…

Но сейчас настала зима. Что? Да… я знаю, она всегда при ходит… Всегда… Всё, что нам остаётся, так это смотреть себе в глаза.

А по небу, как и прежде, медленно плыли грязно-серые облака…

Дождь

В комнате тепло, горит электрический свет, а за окном, во тьме, плачет дождь. Мы сидим в зале, пьём вино, нам хорошо вдвоём. Нет! Нам было хорошо вдвоём. Теперь я не знаю… смотрю в её голубые глаза, на её золотые волосы и смеюсь сквозь слёзы, обречено, устало. Да, я устал, мне скучно, мне противно, мне страшно… Но я люблю её? Да, пока люблю…

- Я не смогу жить без тебя, а ты без меня – снова повторяет она мне, но я знаю, что она не права.

- Что ты знаешь о Жизни? Ты видела Жизнь?

Мне отвечает молчание.

- Я знаю, тебе больно. Мне тоже больно, но я не могу иначе…

- Если ты сейчас уйдешь, то больше я не впущу тебя…

- Я больше не вернусь…

- Я люблю тебя!

- Я тоже…

- Так почему же…

- Меня зовёт дождь…

- Ты погибнешь там!

- Может быть…

- Тебе нужен Свет!

- У меня есть Свет… я сам Тьма и Свет …

Она молчит.

- Мне жаль… но п…

- Ты вернешься! Ты всегда возвращаешься!

- Но не теперь… раньше я думал, что ты пойдешь вместе со мной…

- Я боюсь…

- Но со мной тебе нечего боятся, я освещаю Путь.

- Знаю, но дождь не для меня…

- А эта золотая клетка не для меня. Здесь слишком светло… А как можно днём видеть звёзды?

Она плачет.

- Прощай!

Теперь есть только я и дождь, впереди петляет холодная улица, я иду, иду налегке, а моё сердце, что бьётся в руке, освещает Путь…

- Привет!

- Привет…

- Ты кто?

- Тот Кто Есть и Кого Нет. А Ты?

- Та Кто Идёт.

- Так что Ты хочешь?

- Я заметила, что нам по пути… – на меня смотрят два рубиновых глаза.

- А Тебе не холодно под дождём?

- Нет… - вода струится по её чёрным волосам. – Я горю.

- Тогда пошли…

Таракан

Я сидел на крыше моего дома и смотрел вниз, – а там жил своей жизнью город. Шум машин и музыки, разговоры людей, всё это, налагаясь, друг на друга превращалось в одно целое, в один большой живой организм…

Вдруг кто-то толкнул меня в бок, я обернулся. Вован стоял, выпучив на меня свои мозаичные глаза, и нервно переминался на всех шести ногах.

- Ах да, я совсем забыл, сори – пробубнил я

- Да, уж… я всегда говорил, что ты скотина.

Ничего не ответив, я побежал за ним в вентиляционную шахту… Наконец, мы приползли к гнезду, там была тьма тараканов, все они беспорядочно бегали и возбуждённо трясли усами.

Вскоре прозвучал чей-то голос. Все повернулись на звук, жирный рыжий таракан басил что-то про права тараканов и политкорректность.

Радостный гул пронесся по гнезду, когда он объявил о начале военных действий, и вся толпа понеслась к выходам. Общий поток вынес меня в кухню, где на стуле сидел юноша и курил крэк. За секунды его тело покрылось тараканами, ещё через несколько минут он упал на пол и больше не шевелился, а меня вновь подхватил поток, и я оказался на улице.

На середине дороги стоял броневик, на который нагло залез таракан, который в гнезде читал нам речь, и запел дурным голосом "Марсельезу", другие тараканы вытащили откуда-то красные флаги и, оря что-то, отправились на погром частной собственности врагов народа…

- Ты что? – спросил меня Вован, теребя за плечо.

Я осмотрел его: две руки, две ноги, жёлтая кофта и черный цилиндр.

- Ой, ты только представь себе. Только что мне показалась, что все мы тараканы.

- Ты меньше мешай грибы с белым… кстати на счёт белого… во всём городе нет ни грамма… Миха говорит, что до конца месяца не будет…

- Это всё революция…

- Ну, суки, весь белый конфискован на пользу пролетариата… так что сегодня только абсент…

- Бля, они, что хотят? Чтобы мы загнулись?

- Ай… ладно… ты не успеешь оглянуться, как месяц пролетит, – сказал Вован доставая бутыль с изумрудной жидкостью.

- Ага, а ломать будет Ленина…

- Ну, вздрогнем…

Очнулся я в какому-то саду. Невдалеке у фонтана два человека что-то ели. Несмотря на страшную головную боль, я нашёл в себе силы доползти до стола…

…Сократ и Шопенгауэр сидели за столиком во внутреннем дворике и завтракали. “Определённо, город – это одно большое насекомое” – сказал Сократ, пригубив из кубка и бессмысленно разглядывая таракана, который пытался взобраться на стол и приять участие в трапезе философов. “Я бы даже сказал, что всё человечество – это один большой таракан” - ответил Шопенгауэр, накалывая на вилку кусочек человеческой вырезки…

Замок

Среди диких лесов, в которые уже ни одну сотню лет не ступала нога человека на холме стоит старый замок. Крепостная стена его уже на половину разрушилась, навесной мост сгнил, а вода во рве высохла.

Бледное Солнце освещает кладбище замка. И даже его серый свет кажется оскорблением этих гробовых плит, но лучи по-прежнему дразнят мертвецов и призраки встают из своих могил, и бродят по развалинам не в силах понять, что они умерли.

По вечерам в замке устраивают балы. Король сидит на своём троне, который уже проржавел от времени, музыканты играют вальс, а десятки пар кружатся в пыльном зале. Раз, два, три… раз, два, три…

В подземелье сидят узники, не видящие, что решётки их камер уже превратились в пыль, хотя они привыкли здесь сидеть, если бы одни даже увидели, что решеток нет, то не захотели бы отсюда бежать.

Так что же я здесь делаю? Почему я не бегу из этого кошмара? Просто, я сам уже привык…

Дотронься до звезды

Не плачь, всё пройдёт. Ну… ну, что ты, правда, а? Эх-э… бедная ты моя, ну не плачь, только не плачь. Ведь я, в конце концов, арлекин, я должен смешить людей, а ты плачешь. Ну… хочешь я что-нибудь для тебя сделаю? Хочешь я убью Серого? Нет? Тогда посмотри на моё лицо! Мой грим смешит всех… что? Да… я печальный клоун. Хем… Тогда я дарю тебе звезду, а она будет согревать тебя в те часы, когда будет казаться, что выхода уже нет. Думаешь, что я шучу? Нет, это самая большая правда на свете, которая когда только на нём была! Вот дай руку… послушай, как бьется. Ха, конечно горячо, а ты думала... Ну, вот и умница, правда, что плакать… жизнь есть жизнь… ты только посмотри, как всё сюрреалистично, здесь не плакать надо, а смеяться. Вся жизнь – это всего лишь танго на лезвии ножа, направленного то ли в звёздные дали, то ли в подземные глубины… Так… стоп… а где мой скальпель? Ах, вот он… смотри, вот твоя звезда… не бойся, ты возьми её в руки… она согреет… греет…