Виктор Дакруа. Шрамы на облаках

Посвящается памяти Сергея Сасковца

Солнце медленно поднималось над горизонтом, бросая лучи на бесконечные грани высоких серых скал. Райан смотрел прямо перед собой, не в силах отвести взгляда от одной из горных вершин, постепенно погружающихся в величественную корону ослепительного света. Скоро утро полностью вступит в свои права, и тогда корона покинет вершину, оставив её такой же неприметной и безжизненной как раньше. Покинет, чтобы снова вернуться вечером, но уже на более короткий срок, окрашенная кровавым заревом заката - чья-то невидимая рука вновь опустит её в очищающую купель вечной ночи, сделает столь же девственно чистой следующим утром, как будто не было очередного дня, наполненного болью, страданиями и дымом войны, оставляющим ожоги даже на небесах…

Война по-прежнему продолжалась, и скорее не потому, что не все вьетнамские солдаты знали о Парижском соглашении по выводу войск, или что Сайгон всё ещё громко заявлял о себе, - война не закончится до тех пор, пока последний американец не покинет эту страну. Страну, в которой половина лесов превращена в серый пепел, в которой курганы встречаются так же часто, как и пастбища. И Райан знал, что даже за океаном (если удастся туда добраться) ничего не закончится, немногие его сны обойдутся без эха взрывов и треска горящих деревьев, а в большинстве воспоминаний он не будет видеть ничего, кроме мёртвых взглядов своих товарищей и детей Вьетнама.

Он смахнул пот со лба и посмотрел на восток, туда где казавшаяся бесконечной горная полоса наконец прерывалась зеленью влажного тропического леса. Идти в ту сторону не особо хотелось, но другого выхода просто не было – ещё оставались какие-то шансы дойти до порта в Дананге и убраться подальше отсюда. В лесах всегда опасно, но опасность давно стала для него второй тенью, остающейся рядом днём и ночью. Райан устало вздохнул и начал медленно спускаться с невысокой возвышенности, осторожно переставляя ногу, простреленную в последнем (как он надеялся) бою.

Высокие деревья всегда действовали на него немного угнетающе даже в родной Пенсильвании, а эти издевающиеся джунгли просто не могли вызывать ничего, кроме жгучей ненависти. Однако сегодня что-то изменилось – нет, не количество комаров или змей, что-то иное, расположенное в тенистых уголках его подсознания. Обычно там скрывались только чёрные глаза страха, поджидающие его в снах, но сегодня то ли день был особенно ясным, то ли в его голове появились дыры, сквозь которые могли проникать солнечные лучи, - словом он наконец смог рассмотреть обладателя этих глаз, смог понять его предназначение и увидеть, что его страх не идёт дальше банального инстинкта самосохранения, волны ужаса не смогут заполнить его голову (а если и заполнят, то всё равно выльются обратно через те самые дыры). На пути ему встретился ручей, и, посмотревшись туда, он не увидел даже миражей ночных кошмаров на собственном лице. Чем не повод для локального праздника?

Но время шло и жара становилась всё невыносимее, - он провёл во Вьетнаме 3 года, однако так и не смог к этому привыкнуть (да и никто не смог бы). Утром Райан сделал перевязку, наложил чистые бинты, и тем не менее уже начинал чувствовать, как кровь прорывается наружу, привлекая ненасытных москитов и вызывая новые приступы боли. Его рана не считалась такой уж серьёзной по военным меркам – бедро, простреленное навылет, но учитывая то, сколько крови он потерял, а также отсутствие серьёзных медикаментов (связка бинтов не в счёт), его положение нельзя было назвать таким уж безоблачным.

Скорей бы добраться до ближайшей воды и насладиться её прохладными струями – ни о чём другом он сейчас просто не думал. На помощь рассчитывать не приходилось – местные жители (если их не всех ещё разогнали из этих мест) ненавидели американских солдат даже больше, чем бойцы Национального фронта освобождения Южного Вьетнама: ведь это именно их дома сжигались, их поля вытаптывались, их дочери подвергались насилию допропорядочных и честных американцев, ратующих только за освобождение простых людей и оставивших свои семьи на родине лишь для того, чтобы привнести наконец порядок в страну, изнываемую от бесчисленных войн. Райан сам не раз испытывал на себе всю силу “благодарности” здешних аборигенов, и не слишком хотел встречаться с ними вновь.

В конце концов ему удалось дойти до ручья, скрытого от посторонних глаз низко нависающими ветками. Вода била здесь ключом, настолько чистым, что можно было в деталях рассмотреть дно узкой дорожки в камнях, оставленной потоком. Вокруг единственной скалы, у которой и уселся Райан, опустив руки в воду, обвивались молодые побеги неизвестного ему растения, и место это так сильно отличалось от однообразной зелени жаркого леса, что даже заслуживало быть запечатлённым на холсте. Возможно Райан так бы и сделал, будь он художником-туристом, совершенно случайно оказавшимся в зоне боевых действий.

Он в очередной раз промыл глаза и взглянул вперёд. Сперва Райан не заметил ничего необычного – всё тот же привычный пейзаж, но потом его глаза натолкнулись на что-то новое. Что-то, чему как казалось далеко не сразу можно было дать определение, что-то отличающееся от всего, что он видел за всё время, проведённое здесь. Он уже видел подобное - эта мысль пришла сразу. Видел, но точно не здесь, не под этими облаками.

И лишь через несколько минут он понял – это волосы. Длинные светлые волосы.

Встать на ноги в это раз оказалось сложнее, чем когда бы то ни было – не из-за раненного бедра. В первые секунды его охватило непонятное воодушевление, однако потом какие-то гадкие черви сомнений, в изобилии населяющие человеческий мозг (как и всякое гнилое яблоко), начали нашёптывать ему то, чего не хотелось слушать, от чего хотелось закрыть уши и громко кричать, в надежде заглушить собственный внутренний голос. Они говорили ему, что слишком долго она не шевелится, нельзя столько времени пролежать на траве джунглей не шелохнувшись, чёрные муравьи так и норовят вцепиться в тебя при первой возможности. Никто не отдыхает в такой позе с нелепо вывернутой шеей и беспорядочно растрёпанными волосами. Вообще невозможно было отдыхать в этом месте, на пространстве, со всех сторон открытом для выстрелов и непрошеных взглядов.

По мере приближения к ней, Райан понимал, что сейчас не имело значения ни то, откуда она здесь – ведь знание о том, что было раньше, не поможет изменить то, что уже произошло; ни то, сколько времени прошло с момента…

Он не хотел вспоминать этого слова, оттягивал неизбежное до последней секунды, а когда оставалось около тридцати шагов – просто отвёл глаза в сторону, но всё равно продолжал приближаться, внимательно разглядывая невысокие кустарники, расположенные сбоку, подмечая каждый их листок, каждую сломанную ветку, стараясь не обращать внимания на запах, постепенно становившийся всё сильнее и сильнее.

Тем не менее посмотреть пришлось…

Когда мы видим что-либо, что не может в первый же миг уместиться в нашем сознании, не разорвав его на созвездие кровавых образов, мы хватаемся за вещь, способную послужить якорем, уценпившись за который можно всплыть над этим морем безумия. Главное, чтобы якорь этот не оказался якорем уже утонувшего судна – остальное не так и важно. Для Райана таким якорем стала её рука, бесконечно белая и прекрасная, не запачканная грязью и осколками черепа. Он повидал немало трупов на своём веку и обычно главным чувством, сопровождавшим его при их виде было облегчение от того, что не он лежит в этой забытой богом пыли. Но на этот раз он тяжело рухнул на колени с ней рядом и горько заплакал, прижав её руку к своей щеке. Каким-то уголком сознания он понимал, что оплакивает не только её смерть, но и свою собственную – это скрывалось от него последние несколько дней, в которые он остался один, но всё-таки выплыло наружу: понимание того, что фактически его жизнь закончена и не будет никакого счастливого возвращения на родину, не будет никаких объятий любимой девушки, приветствующей своего героя, не будет никаких орденов и медалей. Не будет ничего, кроме этих грязных лесов и смятой, пожелтевшей похоронки с его именем…

Неизвестно, сколько времени прошло до того момента, когда Райан всё-таки смог встать. Ноги не держали его (рана в бедре вновь открылась) и он опять упал на колени, согнулся пополам и спрятал лицо в ладонях.

Вторая её рука сжимала пистолет и была до самого локтя забрызгана кровью. Пальцы мёртвой хваткой вцепились в рукоятку и Райану потребовалось немало усилий чтобы разжать их. Её мотивы были предельно понятны: можно себе представить, какой смертью она умерла бы, оказавшись в руках вьетнамцев. И теперь Райан поднял её пистолет, погладил шершавый ствол и приставил дуло к собственному виску. Он собирался излечить себя от болезни жизни, этой раковой опухоли души, перешедшей в новую стадию, после которой оставалась лишь агония на выжженном пространстве его мозга. И он не собирался продлевать эту агонию.

Именно в этот момент по Райану открыли огонь…

Они следили за ним давно, наверное с самого утра. Их было трое – все закалённые в боях, со многими шрамами как снаружи, на теле, так и внутри. Ими уже не двигало ничего, кроме ненависти и пустой злобы. Убийство ещё одного янки не спасёт им души – они знали это, но зато добавит очередную зарубку на ложе ствола. Настоящего смысла жизни давно уже не скрывалось ни в чём, кроме этих зарубок, и все другие их чувства медленно стекали вниз, на холодную землю, с каждым новым убийством, подобно древесному соку после того, как нож вновь и вновь оставлял на ружье свои отметины.

Впрочем чувств этих осталось не больше, чем сока в иссохшем дереве старых винтовок…

К тому же их целью не было просто убить его. Пуля в сердце или в голову – слишком милосердный исход, исход, которого не заслужил ни один из этих грёбаных американских “миротворцев”. Убивать таких нужно медленно, если есть такая возможность, конечно. А в конце они сами должны молить о смерти…

И сегодня час расплаты наконец настал.

В первые мгновения после выстрелов Райан даже не успел понять толком, что именно произошло. Одна пуля пробила его левую руку чуть выше локтя, вторая застряла в правом плече, ещё несколько прошли мимо (слишком уж боялись они отправить его на тот свет раньше времени).

Райан упал на землю, закрыв голову руками. Его глаза тяжело затуманились от ослепительной вспышки боли, он издал дикий крик раненного зверя и выпустил несколько пуль из её пистолета в ту сторону, в которой по его мнению скрывались нападавшие.

О том, чтобы снова приставить дуло к своей голове, теперь и не думалось. Единственным его желанием стало выбраться отсюда как можно скорее, неважно каким способом (в крайнем случае выплыть из болота ставшего бесполезным существования, прихватив с собой пару этих сволочей, поднять их как рыб над гниющей водой нашей реальности, дать им глотнуть воздуха ада). Он попытался проползти в спасительную тень деревьев, но это оказалось слишком тяжело – через пару метров его так скрутило от боли, что пришлось остановиться и прижаться лицом к земле в надежде, что выстрелов не будет ещё хотя бы какое-то время.

Лучше уж попробовать встать на ноги и передвигаться именно таким способом. Главное – уйти с этого более-менее открытого места, потом должно быть проще…

Он подтянулся ещё чуть-чуть, но потом внезапно обернулся и… в первый раз по-настоящему встретился с ней взглядом. Что-то прибило его к земле в ту же секунду, и некоторое время для него в мире уже не существовало ничего, кроме её голубых глаз, отражающих серые шрамы войны на белой пене тающих облаков…

На самом деле взгляды мёртвых различаются между собой не менее сильно, чем взгляды живых, мы просто не замечаем этого, да и не можем заметить. Мало кто на похоронах заглядывает в глаза покойника, пытается прочесть в них то, что он хотел сказать, но не успел. Мало кто по-настоящему пытается понять его боль, никому не нужны никакие причины, ведь главное для нас – покой собственной души, который может быть поврежден от того, что там скрывается. И никто не задумывается, что в глазах многих живых можно встретить гораздо больше страшных чёрных дыр, и на дне этих дыр нет ничего другого, кроме дикой тоски и желания умереть.

Некоторые умирают дома, окружённые любящими детьми, с осознанием того, что в их жизни было какое-то счастье. Некоторым смерть просто приносит облегчение, долгожданное избавление от мучений. Но большинство умирает совсем не так – и именно в их глазах после смерти стоят сотни вопросов, которые не дадут им покоя там (особенно в глазах самоубийц). Именно это отражалось в её глазах – и Райан почувствовал, что должен помочь, хоть он совершенно не представлял как именно.

Вновь прогрохотали выстрелы. Шум немного прочистил голову, и решение появилось само собой (правда, неизвестно являлось ли это решением, но ничего лучше у него не было). Он возьмёт её с собой, не оставит её тут одну, на растерзание дождей и чёрных теней приближающейся ночи…

Луна мягко серебрила высокие кроны деревьев, казавшихся высохшими остовами себя самих при свете дня. Их густые ветви образовывали внизу какую-то безобразную паутину, похожую на сплетение сломанных костей, связанных спутанными верёвками вырванных сухожилий, которые не так то просто перерубить с первого раза. Но старый походный мачете, управляемый усталой раненной рукой, всё равно упрямо пробивался сквозь почти непреодолимую преграду. Прорубался несмотря на пули и тяжёлую ношу обладателя этой руки.

Сейчас Райан уже не верил, что он всё ещё жив, что сможет пройти ещё хоть один метр, не захлебнувшись в жгучем океане боли, поселившемся у него внутри. Слёзы и кровь текли не переставая, правая рука давно отнялась, тем не менее он не останавливался и не бросал её тело. Причина, побудившая его взять труп с собой, не стала для него яснее, но и не стала от этого менее важной или необходимой. Одним словом, Райан знал, где пролегал путь, однако понятия не имел о том, где он закончится и к чему приведёт в самом конце.

Возможно, всё сводилось к тому, что он всего лишь хотел похоронить её по-настоящему. Преследователи не давали ни секунды на передышку, все силы тратились на уход от погони, время оставалось только на то, чтобы бросить тело где-нибудь под кустом, но тогда зачем вообще было брать его с собой с самого начала.

Иногда, у костра на привале ему доводилось слышать истории о том, как вьетнамцы хоронят американских солдат. Это называется у них “последним крещением”: труп поджигают, используя какой-то особый воспламеняющийся состав, и гасят собственной мочой, и так до тех пор, пока не опорожнится весь отряд проклятых “гробовщиков” - в конце трупу позволяют сгореть до пепла. Они считают, что только так и должно отправлять янки в последний путь. Райан не знал, зависит ли загробная жизнь от того, что делают с телом после смерти, но он не мог этого проверить и хотел, чтобы такого “крещения” не произошло с ним или с девушкой у него на руках.

Идти становилось всё труднее с каждым шагом. Теперь Райану окончательно стало ясно, что его не хотели убивать. Его необходимо было взять живым: возможно им требовалась какая-то информация, но скорее всего они просто хотели, чтобы он умер “их” смертью. Лучший выход из такой ситуации – всё та же пуля в висок, однако не для того он боролся, отдавая последние жизненные силы. Не для того…

Его нога внезапно нащупала что-то мягкое, Райан посмотрел вниз и увидел мох, казавшийся безобразной пародией тусклого серого снега. Спуск перед ним круто обрывался вниз и впереди образовывалось некое подобие окопа, в котором можно было укрыться хотя бы на некоторое время. Недолго думая, он аккуратно спустил вниз тело девушки и спрыгнул сам. Место оказалось крайне удобным для обороны – на склон ямы Райан мог опереться, выставив наверх лишь дуло своего автомата. Он не был хорошим стрелком, но лучше хоть как-то отбиваться, чем убегать, показав спину. И его спины они больше не увидят, потому что эта яма – лучшее место для последнего боя (и на этот раз действительно последнего).

Треск выстрелов разорвал зловещее спокойствие ночи, и всё последующее произошло уже как будто в какой-то нелепой замедленной съёмке у плохого режиссёра. Райан опять стрелял наугад по еле слышному звуку осторожных шагов, и на этот раз всё-таки попал. Крик боли и ярости, донёсшийся до него, невозможно было спутать ни с чем другим. И в тот же миг к нему полетела граната, брошенная меткой рукой – игра закончилась, поскольку стала чересчур опасной для тех, кто её затеял. Граната скользнула по склону и, оттолкнувшись от камней, приземлилась на живот девушки. Райан успел только схватить её и отшвырнуть подальше в сторону… Но до земли граната не долетела.

Ослепительный взрыв, последовавший после этого, заполнил весь его мир, но был всего лишь жалкой искоркой для птиц в ночном небе, давно уже привыкших к запаху пороха на крыльях…

После смерти земля становится твоим главным врагом. Вот и сейчас она осыпалась под её пальцами, производя слишком много ненужного шума. Одна рука сжимала старый мачете, предназначенный для разрубания веток, и поэтому не так-то легко было выбраться из ямы наружу. Ноги тоже слушались не слишком хорошо, что только осложняло задачу. В конце концов удалось зацепиться за какой-то корень и, немного подтянувшись, всё-таки выбраться наверх.

До неё донеслись дикие крики с требованием остановиться, но они воспринимались лишь как сдавленное шипение безнадёжно тонущего. Шипение, слабо передаваемое болезненным эхом. Она не обратила никакого внимания ни на это, ни на пули, последовавшие после. Те двое, стрелявшие в неё, почему-то никуда не уходили (возможно, их просто сковал ужас, заклинив на курках указательные пальцы). Вскоре мачете со свистом вонзился в шею стоящего чуть ближе, выйдя наружу с другой стороны. Второй вытащил очередную гранату и сорвал кольцо, но ступор снова вернулся в самый неподходящий момент, и граната так и взорвалась в его сжатом кулаке…

Взрывом ей оторвало правую руку. Ноги подогнулись, и теперь она могла только ползти. Почему-то казалось, что ползти обратно нужно обязательно, нужно успеть коснуться его, иначе как ещё они найдут души друг друга там. Она уже побывала за гранью, и не хотела возвращаться обратно совершенно одна, не хотела умирать второй смертью, оставаясь такой же одинокой, как одиноки люди в этом мире. Но сил хватило лишь на то, чтобы добраться до ямы, свесив ладонь вниз, а после всё закончилось.

Дождь, начавшийся через некоторое время, робко уронил свои первые капли на её руку, остававшуюся такой же белой и незапятнанной, как раньше.

Утро снова вернулось на землю, скинув надоевший чёрный полог затянувшейся ночи, осветив многочисленные капли росы, покрывшие траву россыпью тающих кристаллов, всего на несколько часов дарящих глазу свой скупой блеск. Солнце пока ещё не обрушилось на лес своими безжалостными лучами, и можно было свободно вздохнуть полной грудью, не чувствуя внутри пепла, осыпающегося с отражений умирающих глаз, навеки впечатавшихся в зеркала этого опустошённого неба.

Хонь Ли опустил ладони в мелководье ручья и окропил водой морщинистый лоб. Надо успеть выкопать до жары яму, достаточно глубокую для трёх тел, так как потом работать будет невозможно. Случившееся здесь оставалось для него загадкой, но это не главное. Главное то, что не должно мёртвым оставаться здесь, птицы-стервятники не помогут обрести покой их душам. Он легко мог не делать этого, не хоронить их, возможно ничего бы и не изменилось…

Он просто пытался хоть немного очистить от пепла своё собственное небо, ведь сделать это (или хотя бы попытаться сделать) никогда не бывает поздно.

Когда Хонь Ли закончил свою работу, солнце уже успело подняться достаточно высоко. Его взгляд, рассеяно бродивиший по деревьям, внезапно наткнулся на что-то очень похожее на след, петляющий между сырыми камнями. Он устало вздохнул, но подняться всё-таки пришлось: мысль о том, что оставивший этот след мог причинить ему какой-либо вред, даже не пришла в голову (да и не могла прийти, судя по самому виду следа, похожего на болезненные обломки чьего-то падения).

Хонь Ли с трудом взобрался по пологому холму, и в самом конце остановился, привалившись спиной к стволу невысокого бука. Перед ним лежало тело светловолосой девушки, её свесившаяся вниз рука крепко держалась за руку какого-то парня-американца, умершего на склоне ямы, из которой он видимо пытался выбраться. А может он просто тянулся к ней…

Внезапно поднявшийся лёгкий ветерок робко зашевелил пока ещё зелёную траву у её висков, и Хонь Ли подумал, что эти хрупкие крылья неожиданной свежести вызваны откуда-то сверху лишь для того, чтобы помочь ему похоронить их. Но даже там, под землей, он не станет разъединять их рук, навсегда сцеплённых вместе последними радостными бликами осколков угасающей жизни.
февраль 2004 г.