Алмазные когти простучали по полу, оставляя глубокие царапины на
мраморных плитах, тень скользнула по стенам, слабое урчание отразилось в
углах, заставляя побледнеть, как смерть лица верных нукеров под козырьками
остроконечных шлемов и лица вазиров под туго намотанными чалмами.
Истинным злом для своих подданных являлся Михран-Шах — взбалмошный
и жестокий, с жадностью ростовщика собирающий непосильные налоги и
расточающий их на бессмысленные прихоти. А главное — не знающий удержу
в исполнении самых безумных своих желаний. Но эта бессмысленная попытка
использования того, что было найдено на далеком юге, на берегах мертвой реки,
по которой лишь ветер гнал тучи песка, стала завершающей в череде его
безумных деяний. Сгусток клубящейся тьмы изверг свое порождение в ответ на
необдуманно брошенное заклинание. С того самого дня его дворец начал
пустеть.
Вначале люди исчезали по одному. Затем они в панике бежали после того,
как исчез сам Михран-Шах. А когда стало очевидно, что продолжают пропадать
люди из округи, опустел и и весь восхитительный оазис, где отец Михран-Шаха
выстроил свою летнюю резиденцию. Так было положено начало мрачному
преданию о Мертвом дворце Михран-Шаха...
Подпоручик Ивановский отстал от Хивинского отряда — заплутался, будучи
послан в разведку. Высоко стоящее солнце пустыни жгло его спину сквозь
белую, покоробившуюся от пота, рубаху. Ему казалось, что мозги плавятся под
кепи, накрытым белым платком, спускающимся на шею. Однако не это
заботило его: кобыла подпоручика еле шла, тяжело двигая мокрыми боками
Соскочив, он повел коня в поводу. Безмолвные бугристые пески окружали его,
от раскаленного их жара, казалось, пресекается дыхание. Редкие кустики
терескена, джизгуна — верблюжьей колючки, да одинокие, прозрачные, точно
привидения, низкорослые саксаулы в ложбинах – вот и все признаки жизни,
которые он видел вокруг. Во фляге плескалось все еще довольно много воды —
вполне достаточно, чтобы протянуть до завтра. При условии, что к этому
времени он нагонит колонну (в чем он глубоко сомневался) или обнаружит
колодец среди раскаленных песков.
Несколько часов продолжалась эта мучительная ходьба по раскаленному
песку, который забивался в щели прохудившихся за время кампании сапог и
жег ноги. Но попытка отыскать тропу была безуспешна, и он просто пошел в
направлении того, что в глубине еще трезвого рассудка полагал не более чем
миражом. Но это был не мираж. Он вышел туда, где из-под надвигавшегося
вала песков выбивалось русло персохшего канала и рядом все еще возвышалась
груда каких-то развалин. А дальше виднелась окруженная купами выгоревшей
зелени ртутная поверхность воды: лужа, образованная источником (иначе она
давно высохла бы). Несколько древних карагачей, полузанесенных песком,
стояло здесь и поодаль. А еще дальше, из наметенного к подножию песка,
нечетко, точно колеблемые поднимавшимся вокруг раскаленным воздухом,
возвышались по-прежнему внушительные стены большого древнего здания.
Настороженно оглядываясь, Ивановский не смог обнаружить никаких
современных следов человека. Может быть, произошло засоление источника и
существование людей здесь оказалось невозможным? Подпоручик, не торопясь,
направился к источнику в сени деревьев. Подойдя к воде, он зачерпнул ее
ладонью и попробовал на вкус. Вода была пресная и очень хорошего качества
— «сладкая», как говорят на маловодном Востоке. Ивановский напоил лошадь и
вволю напился сам. Он вылил из фляги остаток затхлой воды и наполнил ее
свежей. Теперь, когда угроза умереть от жажды отдалилась, он мог предпринять
какие-то действия, направленные на поиск товарищей. Но солнце уже
клонилось к горизонту, и подпоручик понял: ему предстоит переночевать в
оазисе. Он решил обследовать развалины дворца, рассчитывая найти там
убежище от незваных ночных гостей — хищников, которые могли населять
безлюдный оазис. Подпоручик, конечно, знал, что всякая нечисть, вроде
скорпионов и змей, любит поселяться в щелях заброшенных строений. Костер,
который он собирался развести, на открытом месте мог привлечь гораздо более
опасных — двуногих — хищников пустыни.
Кобыла хрипела и дергала головой, не желая почему-то приближаться к
руинам. Однако твердая рука хозяина превозмогла ее, и всадник и его лошадь
вступили в тень, отброшенную стеной, оконтуренной остатками некогда
существовавшей галереи. На всякий случай он расстегнул кобуру револьвера.
Непомерно высокий портал ворот — характерная деталь средневековой
среднеазиатской архитектуры — поглотил его под своей исполинской аркой.
Эхо царило среди величественных руин, отдаваясь в углах обширной тронной
залы с провалившимся потолком. Несколько деревцов нашли приют в тени ее
стен. Привязав кобылу к одному из каменных обломков и нарубив сухих веток
терескена, подпоручих двинулся в глубь руин. Он хотел быть уверен, что
находится один в этом убежище... Анфилады комнат, протянувшиеся вокруг
главного зала, в большинстве своем сохранили свои своды. И, чтобы развеять
царившую в глубине их тьму, Ивановский зажег скрученные в факел сухие
ветки. Он шел, заглядывая в каждую из комнат, и трепещущее пламя иногда
вырывало из мрака сохранившиеся в сухом воздухе пустыни деревянные
предметы — столешницы, сундуки. Но снова и снова его постигало
разочарование — истории о несметных сокровищах пустыни, передаваемые друг
другу у бивачных костров, как видно, были пустыми слухами...
Постепенно исполинские размеры дворца начали пробирать даже толстую
шкуру строевого офицера. Нечто зловещее иногда чудилось ему в этом
безмолвии. Но вот наконец он увидел в противоположной стене одной из
комнат чернеющий дверной проем. Подойдя, разглядел при свете факела
уходившую вглубь крутую лестницу. Что могло таиться в темноте — россыпи
драгоценных камней или неведомая опасность? Это было самое подходящее
место для змеиной норы или логова хищного зверя. Однако подпоручик начал
спускаться вниз без всяки колебаний, хотя и держал руку поближе к револьверу.
Ступени наконец окончились, и факел осветил неширокий, сажен полутора в
высоту сводчатый погреб. На полу валялись треснувшие глиняные и каменные
сосуды, горшки, помутневшие бутыли, тигли и жаровни. Посередине на
железной треноге возвышался железный шар размером с кирасирскую каску. Он
блестел как новенький, точно только что изготовленный на Нижнетагильском
заводе, хотя на его боках виднелись следы старинной кузнечной работы. Внизу
шар был слегка закопчен огнем. Подпоручик ударил по нему тяжелой
рукояткой револьвера, и звонкое эхо пустоты, точно удар колокола, наполнило
углы, нарушив вековую тишину. Взглянув на шар снизу, Ивановский
обнаружил отверстие размером с петровский пятак, через которое сфера
наполнялась, вероятно, своим неведомым содержимым...
В целом погреб напоминал разгромленную лабораторию алхимика, хозяин
которой внезапно покинул ее, чтобы никогда более не возвращаться. На тот
случай, если паче чаяния неведомый хозяин лаборатории все-таки припрятал
клад, подпоручи постучал по одной стене, по другой, но везде звук
свидетельствовал о том, что за кирпичной кладкой шла земля. Факел уже
догорал, и Ивановский, поправив кобуру, собрался лезть наверх. Именно в этот
миг его настигло острое чувство, что за ним набюдает из тьмы чей-то
внимательный взгляд.
Подпоручик стремительно обернулся, подняв руку с факелом, — но погреб
по-прежнему был пуст, и он не смог разглядеть ничего подозрительного в
отбрасываемом пламенем ореоле света.
— Чертовы нервы, как баба сделался! — выругался Ивановский, сплюнул, и,
перекрестившись, полез наверх.
При осмотре здания складывалось впечатление, что оно было покинуто
внезапно, точно подвергнувшись неожиданному нападению. Между тем ничто
не указывало на нашествие врагов, пожар или иное бедствие; зримые следы
насилия, которые и через четыреста лет мог опознать глаз военного,
отсутствовали. Может быть, какая-то эпидемия заставила обитателей дворца,
поспешно обобрав чертоги, оставить его навсегда? Это объяснило бы и
безлюдье оазиса. Что-то такое вертелось на границах памяти, однако вспомнить
он никак не мог.
Между тем уже спускались быстрые южные сумерки. Вернувшись туда, где
оставил лошадь, Ивановский притащил с собой пару старых сундуков и разбил
их. Шашкой нарубил хворосту и из всего этого сложил небольшой костерок, так
как ночи в пустыне бывают холодные. Седло он приспособил под голову, а из
плаща вышла отличная постель. Место ночлега подпоручик обвел киргизским
волосяным арканом, который, по поверьям степняков, был непреодолимым
препятствием для членистоногих и пресмыкающихся гадов, выползающих
ночью из своих нор и устремляющихся на огонь костра, и улегся, завернувшись
в плащ. Револьвер, вынутый из кобуры, он на всякий случай положил под
рукой: для него не было большего удовольствия, как на глазах у дам выстрелом
из револьвера сшибить за пятьдесят шагов горлышко водочному «мерзавчику»
или погасить свечку.
Подпоручик проснулся внезапно. Его пробудила всхрапнувшая от ужаса
кобыла. Шагах в пяти в темноте адским красным пламенем пылала пара
вперившихся в него ромбических глаз. «Тигр!» — нелогично мелькнула в
голове подпоручика, слабого в зоологии. Дальнейшие его движения
совершались инстинктивно: сноп огня вырвался из стола револьвера, грохот
выстрела впервые с сотворения мира пробудил многократное эхо руин. Удар
десятимиллиметровой смитвессоновской пули равен удару паровой кувалды и
превосходит по мощи сабельный удар любого богатыря. Треск, какой издает
лопающаяся льдина во время ледохода, сопровождался леденящим душу
визгом, исторгнутым тьмой. Звук этот, в котором не было ничего живого, на
миг помутил сознание человека. И лишь его зрительная память успела
сохранить постепенное угасание одного из страшных рубиновых глаз и
отвратительное Существо, озаренное вспышкой выстрела на долю секунды.
Точно подброшенный стальной пружиной, Ивановский оказался на ногах.
Костер угас, но поднявшаяся луна ярко освещала залу рухнувшего дворца там,
где стены не отбрасывали угольно-черных теней, в одной из которых оказался
одинокий ночлег офицера. Странные, посверкивающие при призрачном лунном
свете искорки цепочкой протянулись через двор, исчезая в самом темном углу
развалин. Ивановский понял, что это такое: подстреленное Существо бросилось
жаловаться Хозяину.
Молодой офицер, молниеносно затянув пояс, схватил пару охапок терескена
и, придерживая шашку, с револьвером в руке ринулся по искрящимся под
лунным светом следам. Его не удивило, что следы привели ко входу в ту
комнату, откуда вел спуск в погреб алхимика. Подпоручик зажег факел, и
исчезнувшие в темноте искорки засверкали вновь, уводя по лестнице вниз.
Ивановский осторожно начал спускаться, ожидая, что именно в погребе
разыграется последняя схватка с припертым к стене существом. Вот перед ним
открылся погреб, длинное дуло револьвера шевелилось, точно живое,
обнюхивая темные углы, но здесь по-прежнему ничего не было, только
треножник оказался опрокинут и шар укатился вбок. Но вот в задней глухой
стене, по которой он, как вспомнил теперь, почему-то так и не постучал, теперь
зловещим черным треугольником открывался проход, аршина два в высоту!
Подпоручик нагнулся и проник внутрь, ощущая затаившуюся впереди
ловушку. Слегка наклонный ход напоминал ему большую звериную нору. И,
как в норе хищника, ему стали попадаться по пути старые кости. Кости были
человеческие, вскоре он увидал и целые скелеты, однако зловещие находки не
могли уже остановить разъяренного подпоручика. Наконец догорающий
терескен выхватил из тьмы целую груду скелетов, наполовину обратившуюся в
прах за прошедшие века. Вперемешку с костями виднелось оружие в истлевших
ножнах, пряжки, женские украшения, обрывки истлевшей кожи и тканей. А
возле одного из черепов вдруг сверкнул кроваво-красный камень размером с
голубиное яйцо.
«Никак царский рубин!» — мелькнуло в голове подпоручика, и он
инстинктивно нагнулся, чтобы подобрать камешек, достойный украшать
шахскую чалму. При этом в глаза ему бросилось, что грудные клетки и даже
толстые черепные кости скелетов были словно рассечены острым лезвием. И
тут он вспомнил: однажды захмелевший от русской водки толмач рассказал у
полуночного костра зловещее предание о Мертвом дворце Михран-Шаха!
Почти четыреста лет не ступала в его чертоги нога человека, и теперь
подпоручик оказался в самых недрах зловещего дворца!
Ивановский разжег новую связку терескена и при ярко вспыхнувшем свете
наконец увидел своего врага. Свет факела, как показалось подпоручику,
отраженный в конце коридора чем-то вроде зеркала, озарил некое темное
существо, размером не более рыси. Но не под солнечными лучами оно было
рождено и набиралось сил. Угольно-черная шкура, казалось, излучает тьму,
подобно тому, как покровы глубоководных рыб испускают холодное,
фосфорическое свечение. Алмазные когти на длиннопалых лапах и бешено
горящие рубиновые глаза были единственными светлыми частями его тела. До
той секунды, пока не раскрылась ромбическая пасть, полная бесчисленными
искрами зубов.
Ивановский воткнул факел в груду костей, и, быстро прицелившись,
выстрелил. Раздался звук рикошета, а Существо, как показалосб подпоручику,
только слегка присело. Может быть, он промахнулся, но скорее всего лишь
глаза этого Существа были уязвимы для пуль. В следующий миг молнией оно
взвилось вверх! Грянул новый выстрел, но, похоже, отшатнувшийся назад
подпоручик действительно промахнулся на этот раз. Раздался звук, почему-то
напомнивший ему звук разбиваемых гостиничных зеркал, и в следующий миг
чудовищная сила выбила у него из руки револьвер и отшвырнула на груду
костей. Факел погас, и воцарилась кромешная тьма.
вопль, изданный тварью, был ужасен. Подпоручик выхватил
шашку и ждал смерть, приходящую из тьмы. Но она медлила. Смахнув струйку
холодного пота со лба, он зажег спичку... Когда сухие ветки терескена
разгорелись, распластавшееся в прыжке туловище черного чудовища стало
хорошо видно. Ивановский подскочил и со всего маху рубанул шашкой по
тому месту, где у нормального зверя находилась бы шея. Он от всей души
надеялся, что темное создание не притворяется. Раздался такой звон, будто
подпоручик ударил по ящику с хрусталем, и темная масса твари обратилась в
тысячу осколков и груду черного кварцевого песка! Придя в себя, офицер
увидел аршинное блестящее блюдо, отполированное и с вмятиной от пули
посередине. В загнутых внутрь закраинах сохранилось несколько стеклянных
осколков. По-видимому, это была основа древнего зеркала, превращенного его
последней пулей в груду осколков, рассыпанных вокруг. Впрочем, при более
тщательном осмотре стекло зеркала оказалось темного цвета: обитателей
нашего мира оно вряд ли способно было хорошо отражать. Ивановский пришел
к выводу, что между зеркалом и темной Тварью существовала какая-то связь.
Судя по тому, каким чистым звоном блюдо ответило на удар шашки, оно
было серебряным, и подпоручик решил прихватить его с собой. С тыльной
стороны поддон почернел, но на ощупь на нем угадывалась вязь какого-то
узора — по видимому, арабская надпись. На обратном пути Ивановский увидел
свой револьвер, в котором оставалось еще две пули, и подобрал его. Так как
факел догорал, подпоручик ускорил шаги. Его заставил поторопиться и
смутный гул, который, казалось, идет из самых недр.
Едва он успел выбраться наверх, как почувствовал дрожь и опрометью
кинулся прочь из под свода. Позади он услышал грохот рушащейся стены,
который прекратился, прежде чем он успел пробежать половину обратного
пути. Он оглянулся. Осевшая пыль открыла его глазам длинную ложбину,
обозначившую провалившийся подземный тоннель.
Луна ярко освещала эту апокалиптическую зловещую картину. Решив, что
дожидаться здесь рассвета будет не слишком благоразумно, подпоручик быстро
оседлал кобылу, отвязал повод, вскочил верхом и скакал, пока зловещий портал
над развалинами не слился с общей темной массой...
...Спустя два дня Ивановский догнал свою колонну.
На следующем бивуаке сопровождающий колонну доктор Веткин, любитель
древности и знаток восточных языков, увидал в руках подпоручика странное
серебряное блюдо.
— Не хотите ли продать этот клыч? — обратился он с вопросом к
обладателю раритета.
— С удовольствием избавлюсь от этой железяки, — отвечал офицер. — У
меня как раз образовалась дырка в кармане. Кстати, там на обороте
прощупывается какая-то надпись — может быть, вам удастся ее прочесть?
С помощью нашатырного спирта доктору удалось отчистить потемневшую
сторону серебряного блюда.
— Это надпись, сделанная по-арабски, но с использованием персидских слов,
— сказал он и прочел: — Свари темное стекло из песка, что в стальном сосуде,
и вылей в эту изложницу, которую следует вращать. И ты освободишь доступ к
Силе иных Миров, Сотворенных Абу-ль-Маршава.
— Странная надпись... — пробормотал доктор.
— А что?
— Во-первых, тут не совсем понятно, как переводить: «к Силе», или просто
«Силе» — в последнем случае получается, что эта Сила просто впускается в
наш мир, независимо от желания того, кто проделает эту работу... Во-вторых,
Маршава — вовсе не арабское имя. Это имя демона обмана у древних персов,
зороастрийцев. Их древняя вера была сокрушена арабами-мусульманами при
жестоком завоевании Персии. Но выкорчевывание корней зороастризма было
делом уже отнюдь не арабов, которые всего через век лишились власти над
Ираном. Кстати, это действительно было зеркало! А я-то, грешный, думал, что
стеклянные зеркала изобрели венецианцы! — Доктор пригляделся к ободу
зеркала.
— Так что же это, доктор? — заинтересованно подался вперед Ивановский.
— Самыми упорными врагами арабов были жрецы зороастрийской веры —
мобеды, которые, как следует из темных, за краткостью, сообщений, своими
тайными знаниями и колдовством причиняли неичмслимые беды завоевателям.
Полагаю, перед нами своего рода колдовская «мина», подведенная под
невежественных, но властолюбивых арабских вождей этими колдунами Ирана.
Кстати, где вы достали это блюдо? Что вы нашли там, в песках?
— Полагаю, что я наткнулся на легендарный дворец Михран-Шаха, точнее
— его развалины.
— Как, тот самый Мертвый дворец?!
— Да. И весьма возможно, что своим возникновением легенда обязана
именно вот этой «мине».
— А вы не видели эту Силу в действии? Жалко, что древнее зеркало не
сохранилось... — доктор выковырял осколок из загиба поддона.
— А мне нет. Это моя пуля его разбила. И хорошо, что так — иначе я не
сидел бы тут с вами.
После Хивинской кампании, получив следующий чин, Ивановский подал в
отставку по семейным обстоятельствам. Он уехал в Россию и купил там
неплохую усадьбу. Говорили, что деньги на нее были им выручены от продажи
большого рубина...
