PARENTIAL ADVISORY
Explicit content
Мои извинения:
Данный текст содержит ненормативную лексику.
СДОХНИ!
РИТУАЛ
"Кошмар к кошмару в гости пришел…."
Я нашел их именно там, где и должен был. Они сидели в глубине зеленого двора на двух скамейках, поставленных углом друг к другу и, казалось, скучали.
- Привет, - просто шагнул я им навстречу.
- Че те надо, *банат, вали отсюда, пока под говно не напинали! - это Скин - бритоголовый убийца и ублюдок, я уже знал, что он заводится с пол-оборота, и поэтому не обратил на его вопли ровным счетом никакого внимания. К тому же, Красавчик, похоже, признал во мне старого знакомого, но пока еще не мог вспомнить, при каких обстоятельствах нам раньше доводилось встречаться. Славно.
- Разбудите кто-нибудь Маркиза, - вежливо попросил я, плюхаясь рядом с Флегмой. Он даже глазом не повел.
- А ты шизик, парень, - как будто бы даже радостно пропищал Бритва, он всегда пищит, ему, говорят, так чиркнули бритвой по горлу, что по нормальному ему уже никогда не говорить, - мы же тебя на куски порвем.
И было столько неприкрытой радости в его жутком клекоте, что я (Я!!!) внутренне дрогнул. Всего на миг. И встретился глазами с Маркизом.
- А ты живучий, - задумчиво протянул он. Наверное, я ему чем-то запомнился тогда. Он провел ногтем правого мизинца по губе, почему-то напомнив мне снулую рыбу, мерзкий запах гниющих водорослей и поросший травой холмик в лесу. Он обо всем этом, конечно, не знал. - Интересно, а она тоже выжила?
- Ой, - очнулся, наконец-то Скин, - это ж тот пидор недо*банный с сучкой малолетней. Что, сердешный, понравилось? Еще захотелось?
- Скин, завали *бало, - в разговор вступил, помню, помню, как неожиданно он тогда вступил в игру, той пасмурной осенней ночью, когда я уже был уверен, что все, все позади, мы бежали, она немного спереди, а потом вспышка и хруст собственных костей. Наверное, это было больно. Не помню. Сейчас я смотрел на Паука… и улыбался.
- Поделись улыбкою своей, - он всегда бил наверняка, и я уважал бы его, если бы уже не убил.
Потом они замолчали. Как в тот раз. Словно перед прыжком. Становясь единым организмом. Убийцей. Садистом. Тварью. Они почуяли опасность. А опасность должна исчезнуть.
- Зачем ты пришел сюда? - Маркиз был предельно откровенен, в его голосе пела страсть, он хотел моей крови. Моего мучительного и долгого конца. Но. - Я не спрашиваю, как ты нашел нас.
- Все очень просто, - я еще раз улыбнулся им навстречу, - я пришел вас убить.
Скина смело со скамейки, он рухнул наземь и стал кататься по жухлой, желтовато-серой траве. Даже Флегма ухмыльнулся. И только Маркиз остался серьезен. Он, и еще Паук.
- Ты кому-то стукнул про нас? - теперь уже все, вновь став единым целым, пристально смотрели на меня, - Сюда кто-то должен прийти?
Скин достал из ножен свой любимый тесак и подкинул его на ладони:
- Ну ты-то, х*йло, при любых раскладах трупак. Я тебя на ремни распластаю! Ты орать будешь, о кончине меня молить будешь…
Красавчик вбил ему в щербатую пасть свой начищенный ботинок и равнодушно отвернулся. Ему был интересен отблеск солнца в окне на третьем этаже. Скин мешал сосредоточиться. Ломал чужое наслаждение.
- Да нет, - я аккуратно придержал локтем чуть не выпавшую на землю книгу, - Я и сам справлюсь.
Свет вспыхнул и померк чересчур рано. Я не успел договорить. Благоразумный и опытный Паук сломал мне шею чуть прежде. А потом они дружно порвали меня на куски. Не забрызгался один лишь Красавчик.
***
- Слушай, Бритва, мне седня такой сон приснился, ты ваще офигеешь, - говорил Паук немногим лучше, чем Скин, даром, что значительно реже, - помнишь того чувака, которого мы осенью положили? С ним еще такая прикольная девка была. Ну, помнишь, ты еще вспорол ей пузо и отодрал прямо в кишки? Короче, мне приснилось, что этот лох выжил… Да! Весь кривой, хромой, одного глаза нет. Урод, короче. Приперся к нам в какой-то двор, мы там сидели чето, лето, тепло, солнышко, Красавчик слюни пускает, какие-то стихи про бабочек загоняет… А, ну он, короче, нам и говорит, я вас, дескать всех умудохаю сейчас! Прикинь да? Мы его в ножи, конечно. Так и завалили. А потом смотрим, в руках у него книжка какая-то была, Маркиз ее вынул, листанул. Белые страницы. Да ты, бл*дь, не гони лошадей…
Он вскрикнул, как от боли, и отбросил прочь листок со своим приговором. Он увидел там себя, свое искаженное и дрожащее лицо и крупную надпись черными литерами: "СДОХНИ!" Четкую и ровную. Уверенную в своем левом верхнем углу.
Они ничего не поняли, окликнули его, а книгу подобрал с земли Скин, вырвал пару пустых страниц, пустил их по ветру и отчего-то расхохотался… Книга корчилась. Она будто пылала в невидимом огне. И листы ее превращались в опавшие листья. Почерневшие и скрюченные.
Маркиз вовремя пришел в себя. Его лаковая туфля втоптала в газон уже мертвый труд Мастера.
Паук уже положил трубку и натянул свою обычную маску молчания, когда взгляд его упал на тумбочку у окна. На ней лежал ломкий коричневый лист какого-то дерева. Потянуло осенью. За окном билась вьюга. С деревьев опадали лишь снежинки.
Он оступился. Серьезные ботинки на могучей подошве никогда не подводили своего хозяина: не скользили, не натирали мозолей. Он просто споткнулся и полетел вниз головой прямиком в канализационный люк. И сломал себе шею. Но не умер.
Он тоже подобрал ту книжку, равнодушно пробежался глазами по пустой глади страниц и вдруг наткнулся на сухое: "СДОХНИ!" Как будто стайка тараканов решила своими спинами выложить хитрую мозаику букв: лапки, крылья, усы, хитиновые брюшки неприятно шевелились, желая ему смерти.
Он пролежал так много часов, страшно мучаясь непрекращающейся болью в сломанных руках, ногах, шее, груди, пробитой ржавой арматуриной. Но хуже всего были они. Тараканы. Он всю жизнь ненавидел этих тварей. А теперь, отогревшись в тепле его искореженного тела, они жили в нем. Ползали по его лицу, заползали в рот, отверстые раны, лакали его кровь, жрали его. Он видел древний храм. Ступени, ступени, ступени. Его построили ацтеки или инки, но теперь здесь воцарились новые хозяева. И бурым потоком стекали они вниз и вниз. Тараканы. И у каждого было человеческое лицо. Его лицо. И они рвали друг друга, и топтали, и спускались все ниже и ниже, и не могли достигнуть конца…
Он взбежал на его щеку словно специально. Спина его разломилась, и изнутри показался крохотный лиловый бутон. Божественный лотос распускался на спине таракана. И когда он раскрылся, из глубин его вылетела голова. Его. И поглотила самое себя жадными челюстями.
***
На первой же странице этой ужасной книги он увидел свою Судьбу, и "СДОХНИ!" было похоже на ломаные кости.
В темном переулке ему саданули куском водопроводной трубы в голову и пробили череп. Он упал. Полежал пару десятков минут и пополз. К свету. Там его переехал грузовик. Перемешал колесами. Больно. Если бы не сломанная челюсть, весь свет сбежался бы на его крики. Его переехали еще два трамвая, каждый раз отъедая по небольшому кусочку. Потом кто-то вызвал "Скорую". Но она приехала не сразу. А он продолжал цепляться за жизнь. Напрасно. Врачи не поняли, что их анестезия не помогла, и продолжали пластать. По живому. И шок, сука, как он молил об этом, не наступал. А потом начали говорить его кости, сначала одна, потом другая, все вместе, ноги, руки, ребра. И все они скрипели: "СДОХНИ!" А потом его череп развернулся вовнутрь и поглотил себя.
***
Бритва вообще ни о чем не думал. Его "СДОХНИ!" было цвета крови. Пятнами крови. Ошметками глупого мяса. Он ни о чем не думал. Он скомкал свой осенний лист и смыл его в унитазе. Поэтому его смерть стала самой глупой из всех. Он напился со сторожем на мясокомбинате и упал в большую мясорубку. Ногами вниз. И работала она в тот момент очень медленно. Говорят, его собутыльник поседел за те два часа, что метался, стараясь выключить адскую машину, потому что знал, что вытащить Бритву по-другому не удастся. Не удалось. И чувствуя, как грудь его, живот и руки перекручиваются, становясь нежнейшим фаршем (костяная похлебка!), он увидел каплю, падающую на него с небес. И лик его кровью размазался о лицо его. Поглотил.
***
Скин молча отбивался. Он считал ниже собственного достоинства тратить ругательства не на жертв. А сейчас жертвой был он. И его загоняли.
Это был какой-то завод. Трубы, печи, провода, лебедки. "СДОХНИ!" - металлическое, ржавое, ледяное. Оно жило своей, ритуальной, религиозной жизнью холодного железа. Он видел мучение и смерть. И вились вокруг бесы.
Их все-таки было больше. Его оглушили и притащили в соседний сборочный цех. Там его распяли 12 - сантиметровыми стальными болтами. Прикрутили его руки и ноги к холодному цементному полу. Напоили резьбу дикой кровью.
Их было шестеро.
- Помнишь меня, Скин? - вперед вышагнул молодой волосатый парень, - Ты сломал мне руку год назад. Я любил "Metallica" и носил длинные волосы.
- Соси х*й, пидарас! Я вас всех *бал! - пока он орал, еще оставался шанс, что он не сломается, не начнет их умолять, не разрыдается, как младенец. Как жертва. Но боль была нестерпимой.
- Ты помнишь меня, Скин? - второй вошел в круг света, и на нем был фрак и галстук, и держался он с манерами выхолощенного аристократа, - Меня изнасиловал твой дружок Красавчик, потому что ты сказал ему, что я - голубой.
- А-А-А-А-А!!!!!!!! - он все-таки не выдержал и сорвался. А они все выходили и выходили, и не было им числа, и покрывались они шерстью и чешуей, и адским пламенем пылали их глаза, рога и крылья рассекали мутный воздух, и Сатана послал за грешником всех тех, кого поверг он и замучил.
- Да будет так! - сказал один из шестерых и вскрыл садисту чрево.
Скин все еще пребывал в сознании, и боль рвала его на куски. Как он когда-то рвал и метал. Убивал. Насиловал. Калечил. И столько кайфа было разлито в воздухе, что за одно это мгновение уже можно было потерпеть. НО БЫЛО УЖАСНО БОЛЬНО. А потом где-то загремели металлом о металл, послышался вой, цоканье когтей по полу, и со всех сторон на него кинулись бесы. Дикие, отощавшие, костистые. Их пасти были полны слюны, и они дрались за комок его кишок. И в каждом он видел себя и жрал себя! И впивался в чужую шерсть в колтунах, и визгливо оспаривал вкусную печень, и корчился на полу, захлебываясь воем, под пастью десятка одичавших, голодных, жестоких собак. Таких, как он.
***
"СДОХНИ!" Редкий каллиграф так изящно и тонко выписал бы это слово. Пожалуй. Оно сулило нечто большее, нежели просто конец еще одного Пути. Оно сулило тонкое блаженство. Красавчик сразу это понял. Он спрятал свой листок под стекло и любовался им, и знал, что за ним придет он сам. Он. Или кто-то очень на него похожий. Он подолгу смотрелся в зеркало и представлял себе их встречу. Вечер. Тусклые огни. Томная, холодная Нева. Лучше Темза. И Джек-Потрошитель, интимно берущий его под руку.
Это случилось в метро. И когда он очнулся связанный. В темноте. В сыром углу. Признаться, право он было несколько разочарован.
- Все не так, как тебе бы хотелось? Не так ли, моя крошка? - его грубый рык пробил темноту тоннеля вслед за желтым глазом фонарика, - В жизни все не так, как на самом деле.
- Я - настоящий маньяк, - продолжал он, потому что кляп во рту Красавчика мало способствовал ведению диалога, - Не психопат, как ты, не наркоман, не школьный учитель, поехавший на американских ужастиках. Я - Воздающий, и в этом моя сила.
Нимало не церемонясь, он подошел к спеленатому Красавчику и взвалил его на плечо.
- Ты получишь то, о чем так страстно мечтал - я убью тебя. Но… - похоже, они прибыли на место: из пола торчал толстый обрезок водопроводной трубы, увитый плющом колючей проволоки и увенчанный бритвенно-острой короной из кривых и заржавленных металлических листьев, - … это будет совсем не то.
Потом он достал откуда-то из себя темный пузырек и влил ему в глотку немного соляной кислоты. Так просто, для профилактики. Затем вколол ему слоновью дозу какого-то реаниматора…
- Ты уже понял? - он перешел с ним на доверительный шепот, - Я специально отучил тебя кричать. Это будет самый сладостный кошмар в твоей жизни. Ты будешь агонизировать долго. Годы. Ты сам это полюбишь. Так же, как любил это место, - его рука погладила его по ягодицам, - Пора.
И он посадил его на кол. И мир вспыхнул мириадами бабочек, они липли ему на лицо, проникали в нос, глаза, уши, скапливались в обожженном горниле гортани, проникали внутрь сзади, через низ. Точили его своими ходами. И со всех сторон летели на звуки пиршества черные страхи. Как черные маски. И у боли, у страхов, пришедших к нему, было его лицо. Лицо его жертв.
***
Он был первым, кто прочитал "СДОХНИ!" на ладони своей Судьбы, и то, что он увидел там было настолько ужасно, что он не сдержался тогда. Отбросил книгу прочь. А потом и вовсе попытался втоптать ее в грязь.
Верный поклонник маркиза де Сада. Он и сам был не чужд литературным порывам. И во времена, подобные этим, когда с ветки падающий лист, лист осенний засыхает, в море ветра плавно тает. Почернел, засох, исчах. Ветер носит пыль и прах. Он вкладывал чересчур много души в своих жертв. И жизнь его трудов была скучна и обычна. Писать было не о чем. И когда она открылась пред ним на нужное странице, он увидел.
Они познакомились как-то под вечер прямо на улице. Она читала Кортасара, а он шел со своих занятий и был полон каких-то легких, воздушных мыслей. Он что-то бросил ей насчет чудной прически, она похвалила его. Он обернулся, шутливо пригласил на чашку кофе, она не отказалась.
А потом сразу…
Лес. Уже была осень. Золото. Медь. Багрянец. Они накидали целую кучу опавшей листвы, валялись в ней. И он поцеловал ее, и потом они целовались еще полчаса и опоздали на электричку...
Ее день рождения. Она позвала только его, а он принес ей пачку белой бумаги. Пустой. И целый вечер рисовал ее. Писал о ней. Мастерил ей бумажных журавликов. Они получались какими-то кособокими, но ей очень нравилось. А потом он сшил для нее бумажное свадебное платье. И шутливо позвал ее под венец…
Потом пришла весна. Где-то пробежала, осталась позади, пролетела, мелькнула короткая зима, и теперь они снова были в лесу. Голом, одиноком, пустом. И только им было весело, и их вопли будили стаи взъерошенных птиц. В тот день они гонялись за солнечными зайчиками, и он поймал ей целых двух, а она пообещала подарить ему лунного…
Когда его начали бить ногами, она было уже далеко оттуда. Она понимала, что лучшее, что она сейчас может сделать, это убежать, как можно дальше. Она рыдала, но бежала и бежала вперед, пока Паук не закрутил ее в свою паутину.
Это было страшно. Не столько больно, сколько ужасно. Страх липкими струйками бежал по спине, из подмышек… И хуже страха было только унижение. И ее боль. Боль, которую не было сил терпеть…
Она так и умерла. С болью в глазах. Наверное, она тоже очень боялась за него. А он. Он не смог лечь в могилу с ней. В ту могилу, что он выкопал ей в том лесу. И надо было что-то сделать. Как-то оправдаться. Отомстить. Но он решил все по-иному.
Диким зверем, перегрызающим собственную лапу, попавшую в капкан, он выл. Каждая страница, каждая новая фраза отрезала от него кусок. И он сочился кровью, талантом, болью. И он смотрелся в зеркало, и видел там его лицо. Мое. И понимал, что это его жизнь ложится так ровно на простыню страниц. И слова отдавались так просто, и ручка выпивала из него такой слог…
Соседи тихо молчали. Маркиз кидался на бумагу, лихорадочно шепча, и видел одно лишь слово. Везде, в каждой строчке, оно преследовало его, гнало. И слово это было "СДОХНИ!"
Он закрыл кавычки, поставил точку. И сила, сдерживавшая его порезанное на листы тело, исчезла. Он осыпался на стол, хлопнул кожаной обложкой, всплакнул рядами окровавленных букв. Изнутри, все еще снедаемый болью, он увидел меня. Мое лицо, пришедшее за ним. И я поглотил его.
А ПОТОМ МЫ ПРОСНУЛИСЬ И НАЧАЛИ КРИЧАТЬ.
Реальность страшнее любых вымыслов.
(c) Некрасов Юрий Написать нам Обсуждение |