Готика его чувств
Скромная дань Кафке.
Надлом пришел темным вечером
посреди треска поленьев в камине, сытного ужина и
полного благополучия.
Читая вечернюю газету и морщась от
человеческой тупости, он неожиданно ощутил
странную перемену в себе: где-то был заложен
фундамент. Он почувствовал это кожей, кончиками
волос и даже этой газетой, которую продолжал
сжимать в ладонях.
Язык скользнул по пересохшим губам.
Фундамент. Он не мог понять, объяснить
произошедшее, но чувства кричали ему об этом.
Махнув рукой, он не стал заострять
на этом особого внимания и отправился почивать.
Утром фундамент проснулся вместе с
ним. Нисколько не изменившийся за ночь, прочный,
настойчиво ощутимый. Настоящий.
На работу он пошел с неприятным
чувством в душе, раздражительный и озлобленный.
Кривые ноги девушки в коротком платье,
дефилировавшей впереди него, вызвали стойкое
отвращение. И фундамент пустил буйные побеги!
Изящные стены в ажурной лепке потянулись вверх,
образуя каркас будущего здания.
От ужаса у него потемнело в глазах.
Сжав лицо ладонями, он попытался стереть
проклятый образ, выкинуть его из себя! Тщетно.
Подавленный и измученный своим
архитектурным психозом, он уныло брел с работы. В
почтовом ящике виднелась какая-то
корреспонденция, которую он неохотно достал на
свет Божий. От удивления его глаза распахнулись
шире допустимых пределов. Он выиграл 10 тысяч
фунтов в лотерею! Волна привалившего счастья
чуть не сбила его с ног. И словно подпитываемая
этим чувством, вновь подросла ненавистная
постройка, выгнувшись легкими арками - нервюрами.
Вскоре жизнь вошла в привычную
колею с ее будничными радостями и невзгодами.
Здание не покидало его ни на минуту: ворочалось с
ним во сне, плескалось в ванной и хохотало перед
телевизором. Время от времени оно ощутимо
подрастало, все более обзаводясь деталями и
оформляясь. Внешне оно походило на великолепный
готический собор, величественный и таинственный,
смело устремленный ввысь.
Он уже успел притерпеться с ним,
теперь он даже понял причину его роста - какие-то
эмоционально-оценочные действия. Так здание
могло обзавестись разноцветными витражами,
впитав его злобу по поводу сломанной зубной
щетки, или сплестись затейливым кружевом резьбы,
реагируя на восторг от победы футбольной
команды. Одно оставалось неизменным: каким бы ни
было чувство, здание становилось все прекрасней
и прекрасней.
Нет, он смирился далеко не сразу.
Сколько выигранных денег было истрачено на
врачей и лекарства. Вскоре в ход пошли даже
экстрасенсы - маги - шарлатаны. Собор был
непоколебим! Иногда на него
накатывали такая тоска, что он тихонечко ныл,
скользя мысленным взором по плавным изгибам
вознесшегося ввысь здания. Застывшие химеры и
благостные небожители мерещились ему
окаменевшими пороками и добродетелями, а дубовые
створки входных дверей - вратами его души.
Жизнь для него медленно
превращалась в храмосозерцание. Украдкой,
опасливо косясь по сторонам, он иногда
специально провоцировал себя на эмоции и,
любуясь последствиями, частенько бил себя потом
по пальцам, истерично хихикая и боясь. Он стал
очень бояться конца. Не смерти, не забвения, а
конца этого инфернального строительства. Страх
этот тоже добавлял черепицы на башенках и
лепнины вокруг узких стрельчатых окон.
Конец наступил внезапно.
Ему приснился яркий сон. Очень
яркий: про зеленый луг и белую собачку на нем. От
удовольствия он даже заплямкал губами. Давно ему
не снились такие сны.
И вдруг посреди луга вырос его
собор, по кирпичикам собрался из небытия. От
неожиданности он сел и широко распахнул глаза.
Напрягся.
И собор в его душе заговорил.
Недотрога
Посмотреть на неё из-за угла - на
большее он никогда не осмеливался - можно ли было
найти зрелище волнительнее и прекраснее? На
мягкую волну её волос, ослепительную кожу и
аристократическую посадку головы. На
лакированную туфельку, которой она
восхитительно притопывала, ожидая личного
шофёра. На полупрозрачную вуаль, ревнивым
газовым шлейфом струившуюся за ней следом.
Внимательнее он просматривал лишь
светскую хронику, в которой нет-нет, да и мелькало
её знаменитое имя, а порой даже сногсшибательное
фото.
Она была ангелом во плоти, олимпийским
божеством, сошедшим на твердь осиять её блеском
своего совершенства. И о её неприступности
ходили просто невероятные легенды. Ни один
бастион не простоял бы столь долго под натиском
несметных полчищ алчущих добычи завоевателей.
Ей, похоже, это не доставляло никаких неудобств.
Он умер. Она продолжила жить.
Но её заботы о себе, своей внешности
и образе жизни стали ещё более тщательными и
скрупулёзными. Иногда даже зеркало смущалось,
видя, с какой любовью и нежностью, с каким
глубоким, выстраданным чувством она умывалась,
красилась, просто касалась лица пальцами. Каким
необъяснимым феерическим восторгом пенился её
взгляд, ласкавший восхитительное тело.
Прежде он даже не мог мечтать о
ПОДОБНОМ!
Необразованный работяга, никогда не
слышавший слова "реинкарнация".
Каждое утро он вставал в ожидании
чуда, и оно случалось! Он смотрелся в зеркало и
встречал ЕЁ взгляд! Той, о которой он мог теперь
заботиться, которую мог кормить, умывать,
ласкать. О её неприступности ходили просто
невероятные легенды. Казалось, ничто в мире было
неспособно отвлечь её от её же самой, с таким
небывалым упорством и наслаждением она
заботилась о себе.
Фантасмагорическая опера
Посвящается Марусе Калининой,
поклоннице Marilyn Manson.
Мутным грозовым вечером, когда
гнусные, сизые облака лизали чахлыми струйками
дождя гладкий до отвращения асфальт, славная,
симпатичная девочка собралась на концерт своего
тошнотворного любимца. Шоу обещало быть
грандиозным: десятки полицейских с миной
озабоченности на застывших лицах мерно
курсировали по огороженному перед Концертным
залом пятачку, осатанелые фанаты истерично
визжали, заламывая руки, страдая от близости
бесконечно любимого человека, а гордые
обладатели вожделенных билетов чинно стекались
к едва приоткрытому входу.
В полутемном зале сладковато пахло
марихуаной, и ездил по ушам странный, неритмичный
бит. Когда за ней захлопнулись тяжелые,
деревянные двери, мрак зала распорол дикий визг
распластавшегося на сцене кумира, свет полыхнул,
и о воздух размазался искаженный звук
электрогитары. Началось...
Потяжелевшая, насквозь
пропитавшаяся потом футболка приятно липла к
разгоряченному телу. Шоу билось в агонии и
рушилось вокруг нее безумными огнями и
водопадами оглушительных звуков, она старалась
не отставать, падая в кроличью нору самой себя.
Отгремела, отзвучала дикая
вакханалия, превратившая его в тряпку, в шелуху,
втоптало в грязь. Опять. Слабо скуля, он вполз в
свою гримерку, захлопнул за собой дверь и
принялся сдирать с себя едко приставшую кожу.
Резко вытянувшиеся верхние конечности острыми
локтями прорвали непрочный человеческий
эпидермис. Объект поклонения миллионов
подростков стремительно превращался в пузатое
членистоногое насекомое. Выпавший из стены
человек в смокинге и валенках с интересом
наблюдал за понятными метаморфозами певца.
- Ты знаешь, - задумчиво начал
путешественник, - если идти все время на Север, то
со временем ты обойдешь весь земной шар. Это
аксиома. Но если идти дальше, опять на Север, то ты
поймешь, что это уже немного не та Земля, на
которой жил ты. Идея понятна? Я обошел нашу
планету уже раз семь, в последний раз она была уже
кубом...
Сказавши это, он также спокойно, как
и пару секунд назад, канул в стене. Насеком тем
временем продолжал свою изотопную эволюцию: он
выпустил крылья, отрастил стебельчатые
металлические рожки-антенны и встал на полу
суставчатую пару гусениц. Какое-то не
овеществленное чувство сильно тревожило его
нынешнего, где-то рыскали опасные
жуки-полицейские, стенали стрекозы-фанаты и
работала безобразная информационная помойка -
компьютер.
Окончательно придя в себя,
достучавшись до той части памяти, которая обычно
спит, той малой доли, ведающей реальной природой
человека, он ощутил вкус вращения Земли вокруг
Солнца, кисленький, разительно отличающийся от
пульса вселенной...
Он с трудом взгромоздился на спинку
диванчика и влез на стену. Скоро в комнате
остался только запах и картина на стене. Гойя
"Сон разума рождает чудовищ". Запах
неуверенности и дрожи.
Волхв
Нож вонзился в подставленный бок
ягнёнка, и струя тёмной крови хлынула на алтарь.
Предсмертный крик животного вознёсся над лесом,
но вскоре захлебнулся, осёкся перерезанным
горлом.
Он удовлетворённо вытер
перемазанные руки о шкуру белого волка. Боги
благосклонны сегодня к своему жрецу. Устало
вздохнув, он ещё раз провёл рукой по жёсткой
волчьей шерсти и присел рядом с жертвенным
камнем. Всё сложней и сложней становилось
приносить жертвы древним богам. С каждым днём, в
быту и в мыслях, люди всё больше продавались
новой вере, вкрадчивой и жестокой, а его волхва,
не забывшего заветы отцов и дедов, теперь
травили, словно одичавшего пса.
Физическое ощущение угрозы
подбросило его на ноги. Клочья мыслей рассеялись,
уступив место настороженной готовности.
Молниеносно свистнула стрела, но он
всё же оказался быстрее. Крылатая вестница
смерти лишь вкусила крови старого волхва,
пересчитав рёбра и застряв в жёстком мехе волка,
а он уже катился под уклон холма...
Никто не смог бы найти его в лесу, но,
продираясь сквозь паутину веток и зарослей, он
вдруг понял, что не за ним пришли эти люди. Капище!
Запрокинув голову, он взвыл,
тоскливо и яростно, обращаясь к серому осеннему
небу. Боги отвернулись от земли!
И он рванулся, полетел, оставляя на
кустах клочки шерсти и собственной кожи, туда,
где уже поднималось зарево христианского пожара.
Они окружили Лысый холм. Звери
пришли в святое место, слуги тёмных богов. И, не
раздумывая, с глазами, полными огня, разожжённого
ими, он бросился на ближнего врага.
Истекая кровью, он медленно вползал
в поруганное святилище, зная, что враги идут по
его следу. Он замер у опрокинутого идола Перуна и,
глядя на его бородатое лицо, хищно улыбнулся.
Жизнь печально выходила из его истерзанного
тела, но он ещё успел заметить огненные стрелы
своего бога, устремившиеся к земле.
Исхлестанная молниями, земля слабо
стонала, обугленные трупы нелепо скорчились
вокруг некоего невидимого круга. Грозный бог
стоял под тёплыми струями дождя, глядя на своего
последнего слугу. ...А в душе зияла пустота...
Жизнь
Удар пришёлся точно под левую
лопатку. Шок, и ледяное спокойствие. Спокойствие
Духа, стерегущего сапфир Иронии. Яркая тьма,
слепящая глаза своей невозмутимостью и
прерываемая треском эфира. Дорога из банок с
"Фантой", ведущая к звёздам. И шаги, робкие
шаги навстречу Судьбе. Она, как Молот Ведьм,
висящая под ногами и полыхающая ярче тысячи
солнц. Один глаз, сотканный из тысячи невидимых
линий, моргающий со сверхсветовой скоростью.
Шаг, падение и бесконечно короткий
полёт в бездну чужой жизни. Удар беззвучия,
сотрясающий несуществующие нервы, и крик орла,
настигающего добычу. Дом, запертый от хозяев и
стерегущий пыль своих половиц. И Великая Дверь,
стоящая Стражем в начале сознания. Пыл прежней
огненной поступи ледяного великана, имя которому
- Время.
А потом рябь двойного озера, в
котором вода это песок, а песок чья-то жизнь. И
звук порванной струны, предвещающий несчастье. И
жизнь, льющаяся через чужие глаза, но попадающая
в моё сознание. И осознание того, что жизнь это
перерождение. Только чужое.
Хроника закончившегося завтра
R.I.P. rest in peace
Когда Смерть сомкнула над ним свои
алчные уста, он легко и плавно скользнул в мир
заоблачных грез, где прибывал в тиши и
спокойствии долгое время. Сотни радужных Загадок
завораживающе порхали вокруг его лохматой
головы. Иногда он отходил от своих благих дум и
снисходительно решал пару другую Загадок, после
чего опять погружался в одухотворенное
самосозерцание.
Пока иные миры нежили его в своих
объятиях, белый дракон, облетая заледенелый
островок в краю метелей и вьюг, дохнул
смертоносным дыханием на кристальную плиту,
запиравшую вход в таинственную пещеру. Очнулись
от векового сна Великие Антагонисты и разбрелись
по белу свету.
Искусился невольный праведник их
туманными обещаниями и покинул мир иной, отыскав
Врата Выхода в себе. Отправился он на поиски
непримиримых Антагонистов, дабы собрать их
вместе и посмотреть, что из этого получиться.
Нашел, собрал, посмотрел. Ощутил Силу единения
слитного, но разошлись друзья враги, разбрелись
на следующее же утро, куда глаза глядят.
А он продолжил свои метания.
Корабль крепко тряхнуло, на
мгновение даже погас свет, а с полок посыпались
незакрепленные предметы. Мгновением позже
очнулась сирена: запричитала, замигала глазами
лампочками, будоража и нагоняя адреналина в
кровь. С шипением и свистом, отсекая куски
воздуха, сомкнулись челюсти герметичных
перегородок. Корабль лихорадило уже не
переставая, из иллюминаторов были видны
неприятельские суда, поливавшие его из всех
орудий.
Обшивка трещала по швам, где-то
надрывались корабельные пушки, силясь сказать
что-то в ответ.
Он понимал всю безнадежность
сложившейся ситуации: пиратов не щадили! Он
опустил взгляд на экран, где все еще
перемигивались строки чужой жизни, и, как
последнего друга, как спасение, порывисто прижал
его к груди.
Звука взрыва он уже не услышал,
жизнь мгновенно улетучилась вместе с воздухом
через широкую пробоину в корпусе. На фоне звезд
мучительно умирал пиратский флагман, истекая
десятками одиноких жизней.
Опыт партитуры для духового
барабана
Они хотели построить дом.
Их опередил Джек.
Сизым от зловонных испарений
сточных канав, призраком в мареве паровых дымов
гусениц-паровозов тонул во мраке неоновых огней
стольный град Лондон прибежище беззубых
вампиров и исстрадавшихся от жгучей похоти
маркитанток.
Дом сверкающей громадой, похожий на
айсберг и единственный безупречный зуб среди
сгнивших собратьев, медленно тонул в чернильной
луже асфальта.
Всхлипывала и стонала брусчатка.
Архангел Гавриил сумрачно скалился
с иконы на одной из стен особняка, пока жадная до
сокровищ земля не поглотила его. XIX век скончался,
уступив трон чахлому уродцу.