“...Со мной - моя погибель...”

В какой же священно-волшебный миг все внутреннее - сомнение, разочарование, грусть, восхищенность, беспокойство, обида, сердечная смута, разрывает пыльную драпировку обыденности и начинает искриться неостановимым стихотворным потоком?

“Настоящий поэт начинается, как только в нём встрепенется душа и он обретет ту лирическую дерзость, которая позволит ему вырваться из плена запомнившихся с детства напевов и сотворить свою гармонию” - говорит В. Орлов.

А это уже сам поэт, о котором я и хочу поговорить в рамках этой статьи, в своей речи “О назначении поэта”:

“Что такое поэт? Человек, который пишет стихами? Нет, конечно. Он называется поэтом, не потому что пишет стихами; но пишет стихами, то есть приводит в гармонию слова и звуки, потому что он - сын гармонии, поэт”.

И дальше:

“Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело.

"Слова поэта суть уже его дела". Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть, они собирают какие-то части старой породы, носящей название "человек"; части, годные для создания новых пород; ибо старая, по-видимому, быстро идет на убыль, вырождается и умирает.

Поэт-символист, драматург, публицист, пошлый и франтящий молодой человек (самохарактеристика - оглядка на молодые годы), истинный петербуржец, мистический тёмный рыцарь (внемля зову жизни смутной), сейсмограф исторических встрясок России, утонченный лирик, переносящий любые мелочи и - реальных людей в свою подчас восторженную, подчас угрюмо-суховатую, но - разьединённую с земным миром, с видимой природой - волшебницей Лорелеей, названную так Андреем Белым, оптику - Александр Александрович Блок.

Бритвенная насмешка - бледная Коломбина (А вверху - над подругой картонной - высоко зеленела звезда...), хохочущий Арлекин, обманутый Пьеро с детскими глазами, паяц, истекающий клюквенным соком, красный карлик, - картонное веселье, шарада, дурманящая пестрота красок и манерная искусственность грима, гротеск...

“...религиозное собрание сменяется маскарадом; из паяца, "раненного" рыцарским мечом, брызжет струя... клюквенного сока; даль, видневшаяся за окном, оказывается нарисованной на бумаге, и Арлекин, прыгающий в окно, летит в пустоту, перед испуганными масками возникает Смерть, Пьеро простирает к ней руки, она оказывается Коломбиной и... опять исчезает вместе с взвивающимися кверху декорациями и разбегающимися масками.”

Это - слова Андрея Туркова.

Замечание Блока: “Лишь около 15 лет родились первые определённые мечтания, и рядом - приступы отчаянья и иронии”.

Вновь - горькая насмешка:

И тот же Блок в своей статье “Ирония” писал:

“Пьян иронией, смехом, как водкой; так же все обезличено, все "обесчещено", все - все равно.”

“Рыцарь Прекрасной Дамы - Гамлет, размышляющий о небытии, - безумный прожигатель жизни, пригвожденный к трактирной стойке и отдавшийся цыганским чарам...” Так писал о Блоке известный литературовед Б. Эйхенбаум.

Лирическая героиня Блока - неземная, в небесных тенях таящаяся (Ты отходишь в сумрак алый, в бесконечные круги), пронизанная вечным звёздным светом да непреходящей женственностью - её нельзя увидеть, можно лишь ощутить, осознать, уловить переливчатый отблеск в чресполосице будней.

Или -

И слышится петрарковское из темных вод времени:

И вспоминается Гейне:

И - непременно! - Данте, считавший, что именно любовь движет небесные светила:

Несмолкающий хор голосов, выпевающих гимн обоготворённой Даме, бессмертной Чистоте, Величественной Деве...

(Тут невольно хочется процитировать слова поэта, иллюстрирующие - как иронично говорил В. Брюсов - пафосное ожидание, неизбывный поиск высшего света: “В женщинах меня влечет и отталкивает вместе - их нежность и лживость. Я ищу человека, который бросит семена в мою растерзанную, готовую для посева, душу”.)

Однако поэт разграничивает мистику и религию, говоря: “Из мистики вытекают истерия, разврат, эстетизм”.

Но - есть и другой, томительно сумрачный мир:

“Это сладкое болотное зелье, навевающее тяжкую дремоту. Дурман, оцепененье. Значительную роль играла тут сама символика цвета: глубокие сине-лиловые и зелено-лиловые врубелевские тона означали на языке Блока темное демоническое начало, разлагающее современную жизнь и культуру”. Напишет В. Орлов.

И вдруг - повеяли снега лихо и звонко, осыпали блестками тяжелозмейные волосы, почудилась жутковато-блескучая бездна, переливчато-синие глубины...

Вновь комментарий В. Орлова: “В “Снежной маске” в наиболее обнаженной форме закреплены типические черты тогдашней художественной манеры Блока - метафорический стиль и завораживающая музыкальность стихотворного языка. Темы и мотивы “Снежной маски” - страсть, отчаянье, и гибель, запечатленные в образах метели, полета, погони - получили соответственное идеальное по логике самого метода, хужожественное выражение в общей дифирамбической структуре этого цикла и необыкновенном ритмическом богатстве сложных музыкально-словесных построений, в гибкости и легкости вольных разностопных стихов, поистине крылатых, порхающих”.

Однако утихает светлый ветер и выступает из блистательных звездистых крыльев метелей иной - пронзительно-горький, усталый, потерявший надежду, отчаявшийся Блок - в цикле “Страшный мир” (1909 - 1916):

“В магии его стихов есть какой-то яд; они неотступно преследуют сильных и сокрушают слабых. Блок не сходит с пути, проложенного его эпохой; и в конце становится все более очевидно, что все на свете - лишь грязь, тлен и боль”. Говорит Н. Берберова.

И впрямь - строки из блоковского письма:

“Такое холодное одиночество - шляешься по кабакам и пьешь. Правда, пью только редкими периодами, а все остальное время - холоден и трезв, злюсь, оскаливаюсь направо и налево”...

Снова - письменное свидетельство:

“...Живу не тем, что наполняет жизнь, а тем, что ее делает черной, страшной, что ее отталкивает”.

...Ходят, ходят по земле сгоревшие, только притворяющиеся живыми и страстными тени, в изящных фраках и с трезвыми лживыми улыбками, лихорадочно топящие в ресторанной мути, наполненной цыганским визгом, память о когда-то давно невзначай оброненном сердце. “Мы ищем боли, чтобы избежать тоски” - писал Блок, но (само?) сожженая душа нечувствительна к подлинному и спасительному страданию, она может лишь тосковать - беспрестанно и глухо.

Вспоминаются почему-то мне слова, прозвучавшие в одной из пьес Г. Ибсена: “Непоправимое мы видим лишь тогда, когда мы, мертвые, пробуждаемся... Видим, что мы никогда не жили.”

И, пожалуй, именно беспощадный блоковский голос заставляет увидеть ту обуглившуюся мертвую сущность, что прячется под надрывно улыбающимися масками и осознать такую простую и страшную истину - не имеем мы права называть механическое комедианство, бездуховную сатурналию жизнью. Нет, не имеем.

...Третий призрак. Ты куда,
Ты, из тени в тень скользящий?