Левин П. Вигилия первая или О том, как сделаться поэтом, не опрокидывая корзины с яблоками
Даже если вы, уважаемый читатель, вдруг обнаружите у себя на темени три волоска необычного цвета (предположим, огненного, хотя куда чаще встречается белый) или вам регулярно мерещатся три зелёных змейки, это, увы, не свидетельствует о том, что вы попали в волшебный мир сказок Гофмана. И даже если вы нарочно примитесь опрокидывать корзины с яблоками у всех встречных старушек или, удобно устроившись на одном из перекрёстков в ночь полнолуния, попытаетесь вызвать хоть какого-нибудь, пусть самого плохонького, духа тьмы, все ваши усилия оказаться в этой волшебной стране окончатся неудачей. Ибо, как говорил сам великий маэстро Гофман, проникнуть в этот мир и познать все его тайны может только наивная поэтическая душа. Остаётся надеяться, что вы и есть та самая поэтическая душа и взяли в руки книгу сказок Гофмана не для того, чтобы прочесть её между делом в метро. Иначе вы рискуете проехать свою остановку-маэстро Гофман знает, как увлечь своего читателя! Ведь он-тс-с-с-это тайна! - истинный волшебник, и даже одно из трёх его имён не настоящее. Итак:
Эрнст Теодор Вильгельм Гофман сменил своё третье имя на "Амадей" из любви к Моцарту, а своё призвание сказочника скрывал карьерой юриста, сочетая эти такие разные занятия с увлечением музыкой. И кто же он такой? Вероятнее всего, просто путешествующий по жизни "энтузиаст", тем более, что это слово, вызывающее в памяти название станции московского метро и одноимённое шоссе, имеет благородное происхождение и в переводе с греческого означает "боговдохновенный". У немецкого читателя, современника Гофмана, слово "энтузиаст" должно было вызвать иную ассоциацию-с бунтарями, выступающими против установленного порядка- ведь этим словом Лютер, уже перешедший на сторону князей, клеймил восставших крестьян и народных проповедников.
Так вот - "энтузиасты" - главные герои сказок Гофмана. Их отличает совершенно невообразимое поведение. Появление их в приличном обществе всякий раз сопровождается небольшим скандалом или, по крайней мере, падение чего-нибудь тяжёлого. Они не входят, а стремительно врываются, энергично жестикулируют и регулярно испускают патетические вопли. Экспрессивность "энтузиастов" только подчёркивает несовместимость с окружающим миром. Однако их появление приводит размеренную жизнь добропорядочных граждан в движение, подобно потоку свежего воздуха, ворвавшемуся в наглухо запертую комнату. Благоразумная Вероника вдруг решается на опасную сделку с колдуньей во имя спасения Ансельма, почтенный отец семейства конректор Паульман, словно обезумев, начинает выкрикивать имя стихийного духа Саламандра и бесноваться вместе с Ансельмом (от которого, впрочем, всего можно было ожидать) и с "умеренным и аккуратным" регистратором Геербрандом.
Буффонадное поведение "энтузиастов" открывает дорогу волшебству, предваряет появление в обычной, известной нам до мелочей действительности невероятных существ из параллельного мира, который на поверку оказывается лишь обратной стороной реальности. В этом особенность сказок Гофмана: действие происходит не "за тридевять земель в тридесятом царстве"- волшебный мир рядом с читателем, нужно только уметь его увидеть. Поэтический мир Гофмана имеет своё "зазеркалье", "ночную" сторону реальности, и потому все герои в нём живут как бы двойной жизнью, в плоскости обыденного и иного мира. Пересечение этих реальностей создаёт сложный узор разных сценариев жизненного поведения героев. В сказочной новелле "Золотой горшок" Гофман моделирует во всех отношениях счастливый финал: наивная поэтическая душа студента Ансельма соединяется с возлюбленной Серпентиной в волшебной стране Атлантиде, а их "земные" проекции - Геербранд и Вероника достигают благополучия в привычной реальности. Мечты героев исполняются: Гофман мудро замечает, что сила желания Вероники вела её вовсе не к Ансельму, а к лелеемому в мечтах статусу надворной советницы. :Несколько недель спустя госпожа надворная советница Геербранд сидела действительно, как она себя прежде видела духовными очами, у окна в прекрасном доме на Новом рынке и, улыбаясь, смотрела на мимоходящих щёголей, которые, лорнируя её, восклицали: "Что за божественная женщина надворная советница Геербранд!"
Несмотря на мягкую авторскую иронию, связи между так называемым "обыденным" и "иным" миром гораздо тоньше. Романтическая традиция отвергла окружающий мир, который героями воспринимался исключительно как источник страданий. Отвергая всякую возможность утвердить себя на земле, романтики погружались в мир иной-это с равным успехом могло быть и славное прошлое, и великое будущее, и мифическая волшебная страна (не имеющая границ с реальным миром).
Гофман относился к земной жизни совершенно иначе: чего стоит хотя бы перечень его "земных" профессий-композитор, дирижёр, режиссёр, декоратор, художник, театральный и музыкальный критик и одновременно советник суда, заслуживший уважение честностью, добросовестностью и блестящим знанием дела. Он всегда говорил, что "писатели должны не уединяться, а, наоборот, жить среди людей, наблюдать жизнь во всех проявлениях". Гейне подметил характерную черту его творений: "Гофман со своими причудливыми карикатурами всегда и неизменно держится земной реальности". Только виртуозно балансируя на грани двух миров, художник мог чувствовать себя свободным. Как писал В. Соловьёв в предисловии к собственному переводу новеллы "Золотой горшок": "С одной стороны, явления и образы вседневной жизни не могут иметь для Гофмана окончательного, вполне серьёзного значения, потому что он знает, что за ними скрывается нечто иное. Но, с другой стороны, когда он имеет дело с образами из мира фантастического, то они не пугают его, как чужие и неведомые призраки, потому что он знает, что эти образы тесно связаны с обиходной действительностью, не могут уничтожить или подавить её, а, напротив, должны действовать и проявляться через эту же действительность".
Поэтому все крайности, чрезмерное увлечение соблазнами того или этого мира Гофман одинаково воспринимает как несчастье. Когда герой теряется в закоулках "тёмной стороны души", он становится, по выражению Белинского, "жертвою собственного воображения, игрушкой собственных призраков, мучеником несчастного темперамента, несчастного устройства мозга".
В описании страданий "очарованных странников", подобных Натанаэлю из новеллы "Песочный человек", Гофман обнаруживает глубокое знание психологии. Он показывает в действии то, что специалисты много лет спустя классифицируют как раздвоение личности, психическую травму детства, тяжёлую наследственность или мастерское манипулирование сознанием (вспомним доверчивую Веронику). Беда экзальтированных романтиков, по Гофману, заключается в том, что они сами доводят свою душу до разрушения. Невеста Натанаэля, Клара, предупреждает юного безумца: ":Мне думается, что всё то страшное и ужасное, о чём ты говоришь, произошло только в твоей душе, а действительный внешний мир весьма мало к тому причастен: Ежели существует тёмная сила, которая враждебно и предательски забрасывает в нашу душу петлю: то она должна принять наш собственный образ, стать нашим "я", ибо только в этом случае уверуем мы в неё и дадим ей место в нашей душе, необходимое ей для её таинственной работы".
Однако Гофман и предостерегает и от другой крайности: от полного погружения в материальный мир и, что гораздо хуже, агрессивного отрицания существования волшебной страны, обители поэтических душ, которая на самом деле и есть обратная сторона действительности. Вряд
ли можно представить Гофмана эдаким Самсоном, побивающим ослиной челюстью презренных обывателей (в немецком языке слово "филистёры" -Philisters-обозначающее обывателей, мещан, значит в то же время и "филистимляне", коих, по библейскому преданию, ожидала именно такая участь). Он, скорее, сочувствует тем, кто не смог вырваться из объятий повседневности и уверовал в неё как в единственную реальность, доступную человеку.
Для самого Гофмана любая карьера, даже вполне успешная, не свидетельствовала о реализации человеческих возможностей. Во всех его новеллах так или иначе звучит мысль о том, что человек может стать подлинным хозяином, творцом собственной жизни во всей её полноте, "должен противиться желеfyзной руке судьбы, но должен, осиянный светом своей божественной натуры, подняться над своим жребием и, пробуждая в себе высокое бытие, вознестись над мукой этой жалкой жизни" ("Эликсиры сатаны").
Хорошо бы, конечно, но кто знает, как это сделать:Кто знает? Спросите у детей, они знают, ответил бы Гофман. Кто же ещё с лёгкостью поверит сам и расскажет взрослым о том, как крёстный Дорссельмейер уселся на часах вместо совы, а в платяном шкафу есть лесенка кедрового дерева, ведущая прямо в сказочную страну? Только дети с лёгкостью и главное без ущерба для рассудка могут путешествовать в Страну чудес и обратно. Но Гофман всё же писал сказки не только для детей, но и для взрослых, точнее, для взрослых детей. Всё, что нужно чтобы увидеть его волшебный мир, это обладание "иным зрением" (ничего общего не имеющим с подзорной трубой Песочного человека) и умением слышать внутреннюю музыку, что для Гофмана было аналогией голоса иной реальности. Люди с душой ребёнка, "счастливцы, одарённые этой внутренней музыкой,- единственные, кого можно назвать поэтами".
