Много сотен тысяч раз доброй ночи, горячо любимая дочь Вероника. Невинным попал я в тюрьму, невинным подвергся пыткам, невинным должен умереть. Ибо кто бы ни попал в тюрьму для ведьмаков, должен стать ведьмаком или быть пытанным, пока он не выдумает что-нибудь и - Боже, сжалься над ним, помяни его. Я расскажу тебе, как это было со мной. Когда я был первый раз приготовлен к пытке, там были доктор Браун, доктор Коцендорффер и два незнакомых доктора. Тогда доктор Браун спросил меня: "Родной, как ты попал сюда?" Я ответил: "По обману, по несчастью". "Слушай, ты", - говорит он,- "ты - ведьмак, признаешься в этом по доброй воле? Если нет, мы пригласим для тебя свидетелей и палача". Я сказал: "Я - не ведьмак, моя совесть в этом чиста. Будь там хоть тысяча свидетелей, меня это не волнует, но я охотно выслушаю свидетелей". Итак, сын канцлера был посажен пердо мной, а потом Хоппфен Эльзе. Она видела меня танцующим на болоте Гаупц. Я ответил: "Я никогда не отрекался от Бога и никогда не отрекусь. Бог милостиво хранит меня от этого. Я охотнее вынесу то, что должен". А потом - смилуйся Боже Всевышний - еще пришел палач и надел на меня тиски для больших пальцев, обе кисти стянули вместе так, что кровь побежала по пальцам и везде так, что в течение четырех недель я не мог пользоваться своими руками, как ты видишь по написанному. Потом они сперва раздели меня, связали мне сзади руки и вздернули меня на дыбе. Тогда я подумал, что настал конец света; восемь раз они меня вздергивали и опускали, так что я подвергся ужасным мучениям.

А случилось это в пятницу, 30 июня, и с Божьей помощью я перенес пытку. Когда, наконец, палач повел меня назад в тюрьму, он сказал мне: "Господин, умоляю, ради Бога признайтесь в чем-нибудь, ибо вы не вынесете пытки, которой будете подвергнуты. А если даже вытерпите все, вы не освободитесь, будь вы хоть граф, но одна пытка будет следовать за другой, пока вы не скажите, что вы - ведьмак". "Без этого", - он сказал, - "они от вас не отстанут, как вы можете убедиться по всем их судам, поскольку один похож на другой".

Итак, умолял я, поскольку я был измучен, дать мне один день для размышления и прислать священника. В священнике мне отказали, но время на размышление дали. Теперь, мое дорогое дитя, понимаешь, в какой опасности я пребывал и сейчас пребываю. Я должен сказать, что я - ведьмак, хотя я им и не являюсь, должен теперь отречься от Бога, хотя никогда не делал этого прежде. День и ночь я глубоко страдал, но, наконец, пришла мне новая мысль. Я бы не беспокоился, но раз мне не дали священника, с которым я мог бы посоветоваться, я сам кое-что придумал и скажу это. Несомненно лучше, чтобы я просто сказал это изустно, даже хотя я этого и не делал, а потом я бы признался в этом священнику, и пусть те, кто заставили меня сделать это, отвечают. И так я сделал признание, но это все была ложь. Вот, дорогое дитя, я признался за тем, чтоб избегнуть великой муки и ужасной пытки, которую мне более было невозможно выносить.

Затем мне надо было сказать, каких людей я видел на ведьмовском шабаше. Я сказал, что не узнал их. "Ты - старый мошенник, я отдам тебя палачу. Говори, разве канцлер там не был?" Я сказал: "Да". - "Кто еще?" - "Я никого не узнал". Так он сказал: "Перебираем улицу за улицей, начнем с рынка и будем переходить от улицы к улице". Я назвал нескольких людей, живущих около рынка. Затем перешли к длинной улице. Не знаю ли я кого-нибудь там? Я назвал восемь имен. Потом еще одного человека с Зинкенверт. Потом через верхний мост к башне Георга, по обоим сторонам. Опять, не знаю ли кого? -"Знаешь ли ты кого-нибудь из замка, кто бы это мог быть? Тебе следует говорить без страха". И так беспрерывно они спрашивали меня по всем улицам, хотя я не мог и не хотел больше говорить. Тогда они отдали меня палачу, приказали ему раздеть меня, обрили меня всего и приготовили меня к пытке. - "Этот мошенник знает одного с рыночной площади, встречался с ним на днях, а вот теперь не знает его!" Они имели в виду Дитмара, так что я назвал и его тоже.

Затем мне надо было сказать, какие преступления я совершил. Я сказал, что никаких. -"Вздернуть мошенника!" Так я сказал, что далжен был убить своих детей, но вместо этого убил лошадь. Это не помогло. -"Я еще украл святую воду и осквернил ее". После того, как я сказал это, они оставили меня в покое.

Теперь, дорогое дитя, ты знаешь все мои признания, за которые я должен умереть. И это все сущщая ложь и выдумки, так что помоги мне, Боже. Ибо все это я был вынужден сказать из страха перед пыткой, которая грозила, превосходящей то, что я уже вынес. Ибо они никогда не прекращают пытать, пока в чем-нибудь не признаешься; будь хоть святым - ты должен быть ведьмаком. Никто не избегнет, будь он хоть граф.

Дорогое дитя, храни это письмо в тайне, чтобы люди его не нашли, иначе меня будут пытать немилосердно, а тюремщику отрубят голову. Так строго это запрещено. Дорогое дитя, заплати этому человеку талер. На то, чтобы написать это у меня ушло несколько дней - обе мои руки изувечены. Я очень плох.

Спокойной ночи, ибо твой отец, Иоганнес Юниус уже больше никогда не увидит тебя.

24 июля 1628.

[На полях письма им добавлено:]

Дорогое дитя, шестеро в один голос признались против меня: канцлер, его сын, Нойдекер, Занер, Хоффмайстерс Урсел и Хоппфен Эльзе. Все это ложь по принуждению, как они все мне сказали, и просили меня простить их ради имени Божьего прежде, чем они были казнены. Они от меня ничего, кроме добра не знали. Их заставили так говорить, как и меня самого.