Печалиться не надо

На полудетской узенькой кроватке
Аннета Дросте умерла
(музей в Меерсбурге).
На оттоманке Гельдерлин почил,
Георге, Рильке - на больничных койках,
А в Веймаре горели на подушке
До смерти не смеженные большие
Черные очи Ницше -
Теперь все это прах или пропало,
Настал распад - извечный, нескончаемый,
В нем нет тоски, хоть не слыхать имен.

Ведь в наших жилах гены всех божеств,
зародыш смерти и зародыш страсти.
Кто разлучил их - вещи и слова,
Кто вновь вернул друг другу: боль -
и место ,
Где боль отходит, слезы остающихся
В едва ли не гостиничной стране?

Печалиться не надо. Чересчур
Непостижимо это расставанье:
Ни "да", ни "нет", рожденье и мигрень,
Презренья веры, суета земного -
И неземное: иногда, во сне,
Когда, не просыпаясь, сладко плачешь.
Что ж, баюшки-баю!

Астрочка

Покойник с пивным животом на секционном столе.
Кто-то сунул ему маленькую
Серо-буро-малиновую
Астрочку в зубы.
Когда я.
Начиная с груди,
Длинным ножом вырезал ему язык и гортань,
Она мне мешала, маленькая дрянь,
И норовила увернуться в мозг.
Но я протолкнул ее в брюшную полость -
В ту область,
Где тепло и мокро.

Напейся допьяна в этой вазе!
Астрочка!
Почивай!

Прекрасная юность

Рот девушки, долго провалявшейся в камышах,
Оказался изъеден.
Когда ей вскрыли грудь, пищевод был весь продырявлен.
И наконец под грудобрюшной преградой
Обнаружился крысиный выводок.
Одна из сестричек подохла,
Зато другие пожирали печень и почки,
Пили холодную кровь и тем самым
Организовали себе прекрасную юность.
Прекрасной - и стремительной - оказалась и их собственная смерть:
Весь выводок выкинули в ведро.
Ах, какой прощальный писк они подняли!

Круговорот

Один-единственный боковой язык шлюхи,
Имя которой не установлено,
Оказался запломбирован золотом.
Остальные, как по негласному уговору,
Исчезли.
Пломбу конфисковал служитель морга,
Реализовал и отправился на танцы.
Потому что, пояснил он,
Только праху следует идти прахом.

Негритянская подстилка

... А белокурая головка белокожей
Лежала в черной луже черной крови.
Разбойничало солнце в волосах
И бедра длинно-бледные лизало -
И оседлало смуглые сосцы,
Не траченные родами и страстью.
Но черномазый - рядом с ней: копытом
Размозжено полчерепа, а пальцы
Его дерьмом заляпанной ноги
Запущены ей в розовое ухо.
... И все ж она лежала, как невеста,
Вся в пене первопраздника любви
И благовеста тысячи небесных
Соитий.

До тех пор, покуда ей
Не взрезал белой шеи острый скальпель -
И красный фартук мертвой крови срыл
Младое лоно.

Реквием

Положенные по двое мужчины
И женщины в распятья без страстей.
Разбиты ребра. Лоб навскрыт. Крестины
Нагих новораздавленных детей.

Три кубка влаги: мозг, кишки, мошонка.
Не разберешь, где Бог, где сатана.
Голгофа?.. Да, но чаще, чем гребенка.
Грехопаденье?.. Больше ни хрена.

Обрубки - в гроб. Как массовые роды:
Где ляжка, где рука, где клок волос.
А вот совокупляются уроды
И у него - в нее - оторвалось.

Доктор

1
Все мое нёбо залепила плоть.
Все, что слыло телесностью и слизью,
Наверченной на вертелы костей,
Шибает в ноздри молоком и потом.
Мне ведомо, как пахнут все они -
Мадонны, шлюхи, - пахнут после пищи,
И после сна, и пахнут в женский цикл,
Ко мне приходят также кавалеры
С кистою на мошонке: дама ждет,
Надеясь, что в нее заронят семя
И бросят навзничь на Господен холм,
А полюбовник весь в рубцах и язвах -
И мозг его ярится, как фантом,
Спеша на выпас посреди тумана,
И сперма слабосильна, как слюна.
За плоть мне платят: но посередине
Моих занятий - срам. И черепа
С причинным местом схожи. Прозреваю:
Когда-нибудь и Палка, и Дыра,
Проступят на челе, взывая к Небу.

2
Венец творенья, боров, человек.
Ступай куда положено - в свинарник!
С семнадцати - с лобковой вошью слит,
Пахучий ротик, вновь пахучий ротик,
Запоры, алименты, геморрой,
Курортные романы, деньги, триппер
И язва или камни к сорока, -
И, полагаешь, ради вот такого
Земля взошла от Солнца до Луны?
Лепечешь о душе? При чем тут души?
Старуха Ночь засрала простыню,
И старец на постели обосрался,
И жрать пора, хоть не сдержать жратвы, -
И, полагаешь, звезды - в восхищенье?
Да к черту! Лучше выхаркни из дыр
Огонь и землю, осуши кишечник,
Проблюйся кровью -
Это подтолкнет
Твой самокат
К самоуничтоженью.

3
Прыщаво, гнилозубо существо,
Которое корячится в постели,
Сливает семя в половую щель
И мнит себя с богинею - и богом.
А плод его, папашу, оттолкнет:
С горбом, с желтухой, с заячьей губою,
Косой, безглазый или без яиц, -
Но даже если будет он нормальным,
Немногое изменит это: смерть
И почва из отверстий засочатся -
Гулянки, трах и брачный ритуал
Убийственны, равно как неизбежны.
И пальчики понюхать.
Зубочистка.
Ах, золотые рыбки!!!
Паренье! Вдохновение! Полет!
И прочерк будней. Бог привязан к сраму,
Как бубенец. О, добрый пастырь наш!
О, чувство сопричастности Творенью!
Козлу, чуть ветер, тошно без козы.

Ведет ее по раковым баракам

- Вон в том ряду лежат, кто снизу сгнил.
А в том ряду лежат, кто сгнил в середке.
Сиделок через час меняем. Вонь!

- Приподыми вот эту простыню.
Комочек сала, слизи, прелых соков -
А было мужиковским мужиком,
Росло, с ума сводило, бесновалось.

- Запомни эту язву на груди.
Букетик роз напоминает гума.
Коснись спокойно. Рана не болит.

- Из той, что с краю, хлещет в три ручья.
Откуда столько крови в человеке?
А той, правей, вдобавок ко всему,
Еще сначала выскоблили двойню.

- Их лечат сном. И только сном, и всем
Новоприбывшим говорят: здесь выспитесь.
По воскресеньям их будят для визитов.

- Есть не хотят. Все в пролежнях. От мух
Спасенья нет. Их раз в неделю моют.
Их моют так, как мыли бы скамьи.

- Похоже на распаханное поле:
Плоть превратилась в почву. Пышет жаром.
Сочится, изловчившись, сок. Земля зовет.

Палата орущих баб

Беднейшие бабы всего Берлина -
Тринадцать младенцев в полутора комнатах,
Проститутки, преступницы, воровки из магазина
Корчатся здесь, и никто не вспомнит их.
Нигде не услышишь такого ора,
Нигде не увидишь подобных мук,
Как среди городского сора,
Как меж ногами сучащих сук.

- Тужься, давай! Понимаешь, нет?
Это тебе, поди, не минет!
Сил не хватает на вас сердиться.
Что разлеглась? Начинай трудиться.
Так повернешься, сяк извернешься.
Что ж, бывает, и обосрешься.
Вот он, в дерьме и в ссаке. Здорово!
Синий?.. А ты хотела - какого?

На одиннадцати койках, в слезах и в крови,
На одиннадцати помойках, реви не реви.
А новые глазки блеснули - глядь,
Время, красавица, ликовать.

Плоти невзрачный на вид комок
Как бы от радости не занемог.
А околеет он - смертью разбужена,
Пустится в плач остальная дюжина.

Родильный дом

Зачатьем заново распята -
На ржавый гвоздь, -
Лежит, разъята,
Колени врозь.

В позиции, безвольно щедрой,
Как бы кричит:
- Кончай, кончай! - Раскрыты недра
И глубь урчит.

Все тело мечется и ропщет,
Меча мечты:
Будь после нас потоп, - а тем, кто стопчет, -
Будь ты, будь ты...

Палата в веселящем газе,
Кромешная, бела:
Деторожденье, мразь от мрази,
И смерть, как доктор у стола.

Ночное кафе

Тема: страдания и лобзания.
Виолончель хватила залпом. Флейта
На три приема - буль-буль-буль - и пьян.
Ударник зачитался детективом.

Гнилые зубы, чирьи на щеках
К себе за стол трахому приглашают.

Перхоть,
Глядит, завороженная, на шанкр.
Шикарна нашинкованная шея.

Утиный нос базедовой болезни
Заказывает третью кружку пива.

Гвоздику для двойного подбородка
Купили пейсы.

Бемоль: тридцать пятая соната.
Горящие глаза рычат: хватит
В этот зал, на посмешище,
Лить кровь Шопена. Кончай, падло!

Зашелестела дверь: баба.
Пустыня знойная. Ханаанский загар.
Чистая. Разнообразно отверстая. Аромат.

Не аромат, а гниловатый чад
В моем мозгу.
За нею вслед сифонит сало в брюках.

Молодой Геббель

Все мастерите: мастерок и глина
В податливой руке. в изящных пальцах.
Я бьюсь о мрамор лбом,
Ваяя форму,
А руки ищут пропитанья.

Я так себе далек.
Но я собою стану!
В крови завелся у меня один,
Орущий мне о самосотворении
Небес - богам, земель - как наша - людям.

Моя мать настолько бедна,
Что вы бы расхохотались с первого взгляда,
Мы живем в лачуге,
Прибившейся к берегу деревни.
Юность моя как короста:
А под ней рана,
Кровь сочится все время,
Поэтому я урод.

Сна мне не надо.
Пищи - только чтобы не сдохнуть!
Борьба беспощадна,
Мир размечен мечами,
Каждому подавай мое сердце.
Каждого мне, безоружному,
Приходится расплавлять в своей крови.

Мы попали на поле мака,
Отовсюду как закричит черепица:
Вплавь и меня в башню пламени,
Для богопоклонников погребального.

Десяток обнаженных краснокожих язычников,
Смеясь над смертью, плясал вкруг башни:
Сама же свою ж грязь из луж и разбрызгиваешь
И, топча нас, топчешься в куче червей.
Мы грязь и хотим быть грязью.
Нас обманули и оболгали
Целью, и Смыслом, и Божьим Промыслом,
А тебя обозвали проклятой расплатой.
А ты раскинулась радугой крылатой
Над вершинами счастья поверх печали.

Над могилами

Оно росло, паскудя и поганя,
Опарой на родительских дрожжах.
Теперь разгрызли кость клыки кабаньи -
И прах, где надо, прахом и пропах.

А мы скорбим. Эгейские кулисы!
Листвою лавра убираем труп.
Сосцы в крови, скитания Улисса,
Взвесь танца, моря, солнца, бурь и губ.

Угроза

Но ведай:
Звериные дни настают. Водяные мгновенья.
Вечером веки мои засыпают, как небо и лес.
И бессловесна почти любовь:
Лишь бы крови твоей напиться.

Мать

Ты на челе моем раскрытой раной
И рана не смыкается никак,
Хоть и болит лишь изредка. Но как
Не рухнуть сердцу в пустоту,
Когда внезапно чувствуешь во рту
Вкус крови пьяной?

Напевы

1
Когда бы мы как предки наши были -
Комочком слизи в глубине болот,
Любовь и смерть и счастье в топком иле
И соков бытия невпроворот.

Лишайники, лианы и барханы,
Намытые то ветром, то дождем...
А стрекоза, а чайка - им погано
И сложно жить, - такой судьбы не ждем.

2
Презренны болтуны и демагоги,
Мечтатели, старатели, лгуны.
Зачем так часто думаем о Боге,
Божественностью лишь зачумлены?

Блаженна бухта. Сон сковал пещеры.
Созвездья красноглазо тяжелы.
И меж дерев бесшумные пантеры.
мир -только берег. Вечен зов из мглы -
Но тут Икар нам бросился под ноги,
Совокупляйтесь, крикнул он, дети!
Сражайтесь в тупиковых Фермопилах!
Как чашечка коленная, лети,
Бескрылый, на обоих крылах!

Экспресс

Цвет коньяка, Таити и листвы.

Экспресс "Берлин - Балтийские курорты"

Нагая плоть
С загаром до зубов.
Эллада пенорожднного счастья.
А лето, налитая, долеко:
Тоска сносей, вот-вот сойдут и воды.

Щетина и отрава лижут кровь.
Воскрылие, пролитие, бессилие.
Смятенье распускает лепестки.

Мужской загар верхом сидит на женском:
Разовые пересыпы разнообразны,
А приятные - подлежат повтору.
Но потом! Какое одиночество!
Какая безъязыкость! Какая опустошенность!

Разовые пересыпы окрашены резким запахом.
Несказанная! Изойди! Резеда!
Юг в тебе, пастушья свирель и волна.

На каждом склоне расположилось блаженство.

Светлый женский загар
Подстраивается к темному мужскому:
Удержи меня! Эй, я падаю! Сейчас я сломаю шею!

О, тошнотворно сладкий
Последний запах забавы.

Английское кафе

Разбойный сброд с далеких берегов -
Евреек и славянок караваны
С мест мертвенных снимаются в ночи.

Зазеленела скрипка. Арфа в мае.
Коптятся пальмы на ветру пустынь.

Рахиль, звеня запястьем золотым, -
Угроза мозгу. искушенье полу -
Врагиня! Но рука твоя - планета
Сладчайшая под тайным солнцем плоти.

В бесхитростных сережках. В Шарм д'Орси.
В жасмине вся, в широкожелтых всплесках,
И под ноги ей стелется земля.

Блондинка! Лето милого заката!
Цветочная зараза! Я хорош
С тобой. Я глажу
Твои плечи. Пошли, уедем

На Адриатику. В языческую синь.
К обломкам капищ. Там лежат долины,
Беременные розами. Луга
Захлестывает гибель асфоделей.

Как полный кубок горькие уста.
Как будто кровь любви в стремленье к бездне
Заколебалась, жатвы не пожав.

Чело скорбей! Больная, черный флер
Твоих бровей! Не надо, не печалься.
Пусть радугу сыграют скрипачи.

В метро

Ласкают ливни. Тянет из лесов
Теплом и мраком, как из толстой шубы.
Кровь накипает. Зыркает заря.

Сквозь всю весну проходишь ты, чужачка.
Чулок по струнке. Там, где он исчезнет, -
Меня там нет. Вздыхаю на пороге:
Цветок тепла, твоя чужая влага.

О господи, какой подвижный рот!
Мозг розы, кровь морей, небесный сумрак,
О грядка, как твои струятся бедра
По лестнице, где ты сейчас идешь.

Прошла; и то, что скрылось под одеждой, -
Лишь белый заверь и запах немоты.

Мосластый мозг грызется с грозным богом.
Я по уши в уме. О, лепестками б
Взорваться колбам плоти и пролить
Все, что кипело, пело и хрипело.

Устал. Измучен. Я хочу уехать.
В шагах ни капли крови. Птичье царство.
Потоп и тени. Счастье - умереть,
Но не сейчас, - в распаде синя моря.

Плоть

Трупы.
Один подносит руки к ушам.
Что такое? На мой обогреваемый стол?
Потому что старый, да? Потому что толстый, да?
Детский труп тебе в душу!
Чтоб тебе золотые зубы по одному повыдергали!
Лежи где лежишь!
На льду!

Вспыхивает спор.
Беременная скулит. Мужик урезонивает:
Пупком в потолок уперлась, что ли?
При чем тут я? Ну, промазал клеем твою щель.
Так это ж не я, а мой хрен.
С него и спрашивай.

Все восклицают: верно! совершенно верно!
Блевать на них! срать на них! гнать отсюда баб!
Жирные дряни! по девять месяцев вынашивают
Отпрыска.
А мужик, он прыснет - и все.

Какое на хрен благородство?
Какой сосать им выпивон?
Мы потеряли первордство.
Кто помер - наново рожден.
(Приникают к окнам подвального морга и орут на улицу)
Калеки! слышите, собаки!
Пора припухнуть в полный цвет!
Белеет мрамор на Итаке
И море манет, как минет!

О нас вспомните, о гномы
И лилипуты всех мастей!
Не обессудьте: не говно мы,
Процеженное от страстей.

(Мужик выскакивает в проход)

Разрушим серые своды небес! Устремимся на север!
Все - прахом. Все - на хер. Грядущее никому не ведомо.
Не суйте в борозду: она только этого и ждет.
Изводите семя. Буравьте себе новые дыры!
Зачинайте себя сами!

Грядущее никому не ведомо.
Мозг - это тупик. Почуять камень дано и зверю.
Камень он и есть камень. Но что кроме? Слова? Хрен!
(Да и мозг у него не лучше)

Клал я на свой мыслительный орган!
Слова выбляднули меня на свет.
Блевать собственным последом!

Разрушим серые своды небес! Устремимся на север!
Погасим солнце, обтешем землю в брусок -
Или она или мы.

Некогда море было прекрасно. Дали взывали.
Каскадами фонтанов струил кровь благодатный сон.
Звери выдали нас Богу -
Зашьем веки, вычерпаем черепа,
Вспорем шею... вставим в горло букеты...
А теперь подумайте о жопе... вот оно истинное:
Дикое, пестрое, глубоко внедренное
Возвращение в прямую кишку...

(Другой мужик похлопывает его по плечу)

Однако, дружище! пожалуйста, успокойтесь.
Вот вам ваши шлепанцы
И прошу ко мне,
На мое одинокое ложе.

Детский голосок:

Милый, милый господин служитель морга!
Только не в этот темный гроб.

Сперва этого старика! А мне хотя бы полосочку света!
Так всегда -
И настолько непоправимо. -
Лучше уж завяжите мне глазки.

Крики:

- Ты, буржуйская дохлая гадина,
Нечего облокачиваться на мой саркофаг!
Сам бы обзавелся кедровым,
А раз пожидился, то и не лезь!
Вот сейчас золоченым гвоздем
Тебе в копчик!

Мужик:

Дети мои, такое спускать нельзя!
С нами обращаются не по-людски!
Мне, к примеру, зашили мозг
Под ребра.
Что же мне им теперь - дышать?
Разве так восстанавливается кровообращение?
Раз надо, значит надо. Но надо как надо, а не как попало.

Другой:

Ничего себе! Я прибыл в сей мир
Гладким, как яйцо,
А что получилось сейчас?
Эй, кто-нибудь, будьте так добры
Выскребите мне говно из подмышечной впадины!
И аорта не обязательно должна торчать
Из заднего прохода,
Как будто у меня геморрой!

Самоубийца:

Заткнитесь, плебеи! чернь! подонки!
Мужчины, волосатые и похотливые, бабы-звери трусливые и подлые!
В дерьме жили -
В дерьме и подохли.
А я вот воспарил, как молодой орел.
Застыл, обнаженный, застыл, залитый
Звездным светом и зазвеневшей кровью.

Отрок:

Рычу: раскройся, дух!
Мозг разлагается в том же темпе. что и задница.
Кишка цепляется за кишку,
Кишка ориентируется на мошонку.
(Набрасывается на соседний труп)
А вот этому праведному покойничку
Я еще раскрою череп. - Извилины наружу. - Опухоль!
Опухоль, не тронутая распадом!
Уж не эта ли опухоль и есть Господь Бог???

Венец творенья весь исходит ржавью.
Речь размягчилась. Мысль перекрутила
Свои веревочки... гниение и распад...
А плоть все изрыгает лужи ярости:
Вот эта мерзость грезила о Боге,
А та блевотина - о счастье и любви...
Ни чести, ни отечества отныне...
Швырни сюда с помойки дохлых псов -
Точь-в-точь, как мы... они запахнут... нами...