Я видел на склоне дня напряженный и яркий взор
У шагающих на меня из банков школ и контор
Я кивал им и проходил роняя пустые слова
Или медлил и говорил те же пустые слова
И лениво думал о том как вздорный мой анекдот
В клубе перед огнем приятеля развлечет
Ибо мнил, что выхода нет, и приходится корчить шута
Но уже рождалась на свет грозная красота
Эта женщина днем была служанкой благой тщеты
А ночью, забыв дела, спорила до хрипоты, -
А как ее голос звенел, когда, блистая красой
С борзыми по желтой стерне гналась она за лисой!
А этот был педагог отдавший стихам досуг,
И наверно, славно бы мог его помощник и друг
На нашем крылатом коне мир облетать верхом
Четвертый казался мне бездельником и крикуном.
Забыть ли его вину пред тою кто сердцу мил?
Но все ж я его помяну: он тоже по мере сил
Отверг повседневный бред и снял шутовские цвета,
Когда рождалась на свет грозная красота
Удел одержимых одной целью сердец - жесток
Став камнем, в стужу и зной преграждать бытия поток.
Конь, человек на коне, рассеяный птичий клик
В пушистой голубизне меняются с мига на миг
Облака тень на реке меняется с мига на миг
Копыта вязнут в песке, конь к водопою приник;
Утки ныряют, ждут, чтоб селезень прилетел;
Живые живым живут - камень всему предел/
Отвергших себя сердец участь, увы, каменеть
Будет ли жертвам конец? нам остается впредь
Шептать шептать имена, как шепчет над сыном мать:
Он пропадал допоздна и усталый улегся спать
Что это, как не ночь? нет, это не ночь, а смерть
И нельзя ничему помочь. Англия может теперь
Посул положить под сукно, они умели мечтать -
А вдруг им было дано и смерти не замечать?
И я наношу на лист - МакДоннах, МакБрайд,
Конноли и Пирс, преобразили край,
Чтущий зеленый цвет, и память о них чиста:
Уже родилась на свет грозная красота.
Из книги "Перекрестки" (1889)
ПЕСНЯ СЧАСТЛИВОГО ПАСТУХА
Поля Аркадии пусты,
Не выйдут нимфы на опушку;
Да, мир взлелеяли мечты;
Потом он истину игрушкой
Себе избрал, но и она
Уж надоела - и скучна.
Увы, пресыщенные дети!
Все быстротечно в этом свете:
Ужасным вихрем сметены,
Летят под дудку сатаны
Державы, скиптры, листья, лики.
Уносятся, мелькнув едва;
Надежны лишь одни слова.
Где ныне древние владыки,
Бранелюбивые мужи,
Где грозные цари - скажи?
Их слава стала только словом,
О ней твердят учителя
Своим питомцам бестолковым...
А может, и сама Земля
В звенящей пустоте Вселенной -
Лишь слово, лишь внезапный крик,
Смутивший на короткий миг
Ее покой самозабвенный?
Итак, на древность не молись,
В пыли лежат ее свершенья;
За истиною не гонись -
Не много в этом утешенья;
Верь только в сердце и в судьбу
И звездочетам не завидуй,
Следящим в хитрую трубу
За ускользающей планидой.
Нетрудно звезды перечесть
(И в этом утешенье есть),
Но ты указов их не слушай,
Не верь в ученые слова:
Холодный, звездный яд их души
Разъел, и правда их - мертва.
Ступай к рокочущему морю
И там ракушку подбери
С изнанкой розовей зари -
И всю свою печаль, все горе
Ей шепотом проговори -
И погоди одно мгновенье:
Печальный отклик прозвучит
В ответ, и скорбь твою смягчит
Жемчужное, живое пенье,
Утешит с нежностью сестры:
Одни слова еще добры,
И только в песне - утешенье.
А мне пора; там, где нарцисс,
Грустя, склоняет венчик вниз,
Могила есть в глуши дубравной;
Туда мне надо поспешить,
Чтоб песенками рассмешить,
Хоть на часок, беднягу фавна.
Давно уже он в землю лег,
А все мне чудится: гуляет
Он в этих рощах, на лужок,
Промокший от росы, ступает
И распустившийся цветок
С ужимкой важной обоняет -
И слышит звонкий мой рожок...
О, снов таинственный исток!
И это все - твое владенье.
Возьми, я для тебя сберег
Из мака сонного венок:
Ведь есть и в грезах утешенье.
ПОТЕРЯВШИЙСЯ МАЛЫШ
Там, средь лесов зеленых,
В болотистой глуши,
Где, кроме цапель сонных,
Не встретишь ни души,-
Там у нас на островке
Есть в укромном тайнике
Две корзины
Красной краденой малины.
О дитя, иди скорей
В край озер и камышей
За прекрасной феей вслед -
Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.
Там, где под светом лунным
Волнуется прибой,
По отмелям и дюнам,
Где берег голубой,
Мы кружимся, танцуя
Под музыку ночную
Воздушною толпой;
Под луною колдовской
Мы парим в волнах эфира -
В час, когда тревоги мира
Отравляют сон людской.
О дитя, иди скорей
В край озер и камышей
За прекрасной феей вслед -
Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.
Там, где с вершины горной,
Звеня, бежит вода
И в заводи озерной
Купается звезда,
Мы дремлющей форели
На ушко, еле-еле,
Нашептываем сны,
Шатром сплетаем лозы -
И с веток бузины
Отряхиваем слезы.
О дитя, иди скорей
В край озер и камышей
За прекрасной феей вслед -
Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.
И он уходит с нами,
Счастливый и немой,
Прозрачными глазами
Вбирая блеск ночной.
Он больше не услышит,
Как дождь стучит по крыше,
Как чайник на плите
Бормочет сам с собою,
Как мышь скребется в темноте
За сундуком с крупою.
Он уходит все скорей
В край озер и камышей
За прекрасной феей вслед -
Ибо в мире столько горя, что другой дороги нет.
Из книги "Роза" (1893)
ТОТ, КТО МЕЧТАЛ О ВОЛШЕБНОЙ СТРАНЕ
Он медлил на базаре в Дромахере,
Считал себя в чужой стране родным,
Мечтал любить, пока земля за ним
Не запахнула каменные двери;
Но кто-то груду рыб невдалеке,
Как серебро, рассыпал на прилавке,
И те, задрав холодные головки,
Запели о нездешнем островке,
Где люди над расшитою волною
Под тканой сенью неподвижных крон
Любовью укрощают бег времен.
И он лишился счастья и покоя.
Он долго брел песками в Лиссаделле
И в грезах видел, как он заживет,
Добыв себе богатство и почет,
Пока в могиле кости не истлели;
Но из случайной лужицы червяк
Пропел ему болотной серой глоткой,
Что где-то вдалеке на воле сладкой
От звонкого веселья пляшет всяк
Под золотом и серебром небесным;
Когда же вдруг наступит тишина,
В плодах лучатся солнце и луна.
Он понял, что мечтал о бесполезном.
Он думал у колодца в Сканавине,
Что ярость сердца на глумливый свет
Войдет в молву окрест на много лет,
Когда потонет плоть в земной пучине;
Но тут сорняк пропел ему о том,
Что станет с избранным его народом
Над ветхою волной, под небосводом,
Где золото разъято серебром
И тьма окутывает мир победно;
Пропел ему о том, какая ночь
Влюбленным может навсегда помочь.
И гнев его рассеялся бесследно.
Он спал под дымной кручей в Лугнаголле;
Казалось бы, теперь, в юдоли сна,
Когда земля взяла свое сполна,
Он мог забыть о бесприютной доле.
Но разве черви перестанут выть,
Вокруг костей его сплетая кольца,
Что Бог на небо возлагает пальцы,
Чтоб ласковым сиянием обвить
Танцоров над бездумною волною?
К чему мечты, пока Господень пыл
Счастливую любовь не опалил?
Он и в могиле не обрел покоя.
ИРЛАНДИИ ГРЯДУЩИХ ВРЕМЕН
Знай, что и я в конце концов
Войду в плеяду тех певцов,
Кто дух ирландский в трудный час
От скорби и бессилья спас.
Мой вклад ничуть не меньше их;
Недаром вдоль страниц моих
Цветет кайма из алых роз -
Знак той, что вековечней грез
И Божьих ангелов древней!
Средь гула бесноватых дней
Ее ступней летящий шаг
Вернул нам душу древних саг;
И мир, подъемля свечи звезд,
Восстал во весь свой стройный рост;
Пусть так же в стройной тишине
Растет Ирландия во мне.
Не меньше буду вознесен,
Чем Дэвис, Мэнган, Фергюсон;
Ведь для способных понимать
Могу я больше рассказать
О том, что скрыла бездны мгла,
Где спят лишь косные тела;
Ведь над моим столом снуют
Те духи мира, что бегут
Нестройной суеты мирской -
Быть ветром, бить волной морской;
Но тот, в ком жив заветный строй,
Расслышит ропот их живой,
Уйдет путем правдивых грез
Вслед за каймой из алых роз.
О танцы фей в сиянье лун! -
Земля друидов, снов и струн.
И я пишу, чтоб знала ты
Мою любовь, мои мечты;
Жизнь, утекающая в прах,
Мгновенней, чем ресничный взмах;
И страсть, что Маятник времен
Звездой вознес на небосклон,
И весь полночных духов рой,
Во тьме снующих надо мной, -
Уйдет туда, где, может быть,
Нельзя мечтать, нельзя любить,
Где дует вечности сквозняк
И Бога раздается шаг.
Я сердце вкладываю в стих,
Чтоб ты, среди времен иных,
Узнала, что я в сердце нес -
Вслед за каймой из алых роз.
Из книги "Ветер в камышах" (1899)
КОЛПАК С БУБЕНЦАМИ
Дурак полюбил королеву,
Влюбился без памяти шут.
И душу - стыдливую деву
Послал к королеве на суд.
Вся в синем, струящемся, длинном,
Пошла к королеве она,
Приникла к тяжелым гардинам,
Вздыхала всю ночь у окна.
Спала королева в алькове,
А чуть потревожили сон -
Нахмурила строгие брови
И выгнала нежную вон.
И сердце свое упросил он
Отправиться к ней поскорей;
Всё в красном, кричащем, красивом,
Запело оно у дверей.
Запело и в спальню влетело,
И песня прекрасна была;
Она ж, чуть его разглядела,
Смахнула посла со стола.
"Остался колпак с бубенцами
Отдам его ей - и умру!"
Задумал - и сделал: Но даме
Пришлась мишура ко двору.
Дурацкий колпак примеряет,
К устам прижимает, к груди,
Сама от любви умирает,
Сама умоляет - "Приди!".
Окошко и дверь распахнула,
Посланцев любви призвала,
Одно в ярко-красном шагнула,
Другая вся в синем вошла.
Сверчками они стрекотали
У губ королевы, у ног:
И волосы - цвета печали.
И очи - увядший венок.
Из книги "В семи лесах" (1904)
ПРОКЛЯТИЕ АДАМА
Сидели мы в исходе летних дней
С тобою - и с подругою твоей,
Прекрасною и кроткою; велась
Речь о поэзии. "Вся наша вязь
Прилежная - пустая трата слов,
Когда в строке заметен след трудов.
Уж лучше,- продолжал я,- пол скоблить
На кухне или камни ломом бить
Всю жизнь, в жару и в холод, за гроши:
Ведь звуки стройно сочетать в тиши
Куда трудней! А между тем все те,
Кто век проводит в шумной суете -
В соборах, банках, школах,- целый свет
Нас полагает праздными".
В ответ
Твоя подруга (много причинит
Мучений тяжких этот нежный вид
И голос тихий!) мне сказала: "Но
Нам, женщинам, с рожденья знать дано,
Хоть этому нигде нас не учили:
Немалых стоит красота усилий".
И я: "С Адамова грехопаденья
Прекрасное - плод долгого раденья.
Встарь суть любви влюбленные искали
В галантности высоком идеале:
Вздыхали томно, с толком и умом
Цитируя, где нужно, древний том.
Теперь все это, право, ни к чему".
Тут мы умолкли...
Уходил во тьму
Закат дотлевший, и была видна
В пучине неба зыбкая луна -
Как раковина, сточена борьбою
Волн времени, набегами прибоя
Дробящихся на дни о звездный рой.
И мысленно тебе, тебе одной,
Я на ухо шепнул, что ты прекрасна
И что тебя любить я жаждал страстно,
Так, как любили встарь... Но что осталось?
Луны ущербной горькая усталость.
ПЕСНЬ РЫЖЕГО ХАНРАХАНА ОБ ИРЛАНДИИ
Черный ветер на Куммен врывается с левой руки,
Боярышнику на взгорье обламывая суки;
На черном ветру решимость готова оставить нас,
Но мы в сердцах затаили пламень твоих глаз,
Кэтлин, дочь Холиэна.
Ветер проносит тучи над кручею Нок-на-Рей,
Швыряет грома, тревожа покой могильных камней;
Ярость, как бурная туча, переполняет грудь,
Но мы к стопам твоим тихим жаждем нежно прильнуть,
Кэтлин, дочь Холиэна.
Клот-на-барские воды выходят из берегов,
Слыша в звенящем небе влажного ветра зов;
Словно полые воды, отяжелела кровь,
Но чище свечи пред распятьем наша к тебе любовь,
Кэтлин, дочь Холиэна.
БЛАЖЕННАЯ СТРАНА
Любой бы фермер потерял
Навек покой и сон,
Когда бы мог одним глазком
Тот край увидеть он.
Там реки полны эля,
Там лето - круглый год,
Там пляшут королевы,
Чьи взоры - синий лед,
И музыканты пляшут,
Играя на ходу,
Под золотой листвою
В серебряном саду.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь, -
Отрава для сердец".
Когда там жажда битвы
Найдет на королей,
Они снимают шлемы
С серебряных ветвей,
Но все убитые в бою
Встают, оживлены.
Как хорошо, что на земле
Знать это не должны:
Не то швырнул бы фермер
Лопату за бугор,
И выпитою чашей
Он стал бы с этих пор.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь, -
Отрава для сердец".
Снимает Михаил трубу
С серебряной ветлы
И звонко подает сигнал
Садиться за столы.
Выходит Гавриил из вод,
Хвостатый, как тритон,
С рассказами о чудесах,
Какие видел он,
И наливает дополна
Свой золоченый рог,
И пьет, покуда звездный хмель
Его не свалит с ног.
Но рыжий лис протявкал:
"Не стоит гнать коня".
Тянуло солнце за узду,
И месяц вел меня,
Но рыжий лис протявкал:
"Потише, удалец!
Страна, куда ты скачешь, -
Отрава для сердец".
Из книги "Зеленый шлем и другие стихотворения" (1910)
МУДРОСТЬ ПРИХОДИТ В СРОК
Не в кроне суть, а в правде корневой;
Весною глупой юности моей
Хвалился я цветами и листвой
Пора теперь усохнуть до корней
Из книги "Дикие лебеди в Куле" (1919)
ЗНАТОКИ
Хрычи, забыв свои грехи,
Плешивцы в сане мудрецов
Разжевывают нам стихи,
Где бред любви и пыл юнцов.
Ночей бессонных маета
И - безответная мечта.
По шею в шорохе бумаг,
В чаду чернильном с головой,
Они от буквы - ни на шаг,
Они за рамки - ни ногой.
Будь столь же мудрым их Катулл,
Мы б закричали: "Караул!"
КОТ И ЛУНА
Луна в небесах ночных
Вращалась, словно волчок.
И поднял голову кот,
Сощурил желтый зрачок.
Глядит на луну в упор -
О, как луна хороша!
В холодных ее лучах
Дрожит кошачья душа,
Миналуш идет по траве
На гибких лапах своих.
Танцуй, Миналуш, танцуй -
Ведь ты сегодня жених!
Луна - невеста твоя,
На танец ее пригласи,
Быть может, она скучать
Устала на небеси.
Миналуш скользит по траве,
Где лунных пятен узор.
Луна идет на ущерб,
Завеся облаком взор.
Знает ли Миналуш,
Какое множество фаз,
И вспышек, и перемен
В ночных зрачках его глаз?
Миналуш крадется в траве,
Одинокой думой объят,
Возводя к неверной луне
Свой неверный взгляд.
Из книги "Майкл Робартис и плясунья" (1921)
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ
Шире и шире кружась в воронке,
Сокол сокольничего не слышит;
Связи распались, основа не держит;
Анархия выплеснулась на землю,
Тусклый от крови поток вскипает,
И в нем почтенье к невинности тонет;
Добро утратило убежденья,
Зло одержимо неистовой страстью.
Ясно, что откровение близко;
Ясно, Второе пришествие близко,
Второе пришествие! Только помянешь
Его, как образ из Spiritus Mundi
Взор потревожит; в песках пустыни
Лев с головой человека и взглядом
Безжалостным и пустым, как солнце,
Поводит бедрами, и на склонах
Мечутся тени разгневанных птиц.
Возвращается мрак; но теперь я знаю,
Что каменный сон двадцати столетий
Был прерван качанием колыбели,
Что ныне зверь, дождавшийся часа,
Ползет в Вифлеем к своему рождеству.
Из книги "Башня" (1928)
БАШНЯ
I
О сердце, неужели ты способно
Прожить, с абсурдом старости смирясь,
Привязанной ко мне глумливо, словно
К собачьему хвосту? Да отродясь
Воображенье не стремилось в дали
Так страстно и свободно; слух и глаз
Несбыточного так не предвкушали -
Ни даже в детстве, когда в ранний час
Я с удочкой карабкался на спину
Бен-Балбена на целый летний день.
Так что ж теперь, к Платону и Плотину
Идти в друзья, а к Музе охладеть?
Чтоб на одни абстрактные сужденья
Мои воображенье, слух и глаз
Способны были - и свое презренье
Побитый чайник выдавал, плюясь?
II
С зубчатых стен я вижу тот же вид -
Тут основанье дома, там торчит
Из почвы ствол, как закопченный палец;
Закатные лучи распались -
Пора, воображенье! Я зову
Из древних рощ, из бывших зданий
Героев их воспоминаний,
Чтоб допросить бродячую молву.
За тем холмом царила миссис Френч;
Однажды, когда пламя сотен свеч
Лилось на серебро, хрусталь и вина,
Дворецкий понял, что причина
Хозяйкиной досады - под окном,
Проворно с ножницами вышел,
Нахалу уши отчекрыжил
И, захватив их, возвратился в дом.
Тому полвека здесь еще жила
Одной крестьянской девушке хвала,
Хвала не просто юности цветенью,
Но упоительному пенью,
И песней так прославилась она,
Что чуть на ярмарку ступала,
Как в тот же самый миг бывала
Толпою фермеров окружена.
В пивной же, одурев от звучных фраз
Иль выпив за нее в двадцатый раз,
Проверить парни срочно захотели,
Мила ли их мечта на деле;
Им показалось - солнцем залит путь,
А было сумрачно и лунно,
Они зашли в болото Клуна,
И кто-то умудрился утонуть.
Не странно ль, что рифмованной стряпней
Парней смутил не кто-то, а слепой?
Отнюдь не странно; бедствий наших эра
Ведется от слепца Гомера,
Всех у него Елена предала.
И ежели в одно сольется
От рифм моих с луною солнце,
Мужчины проклянут меня со зла.
Мое созданье, Рыжий Ханрахан,
На утренней заре, ни трезв ни пьян,
Понесся из соседнего амбара,
Шатаясь, точно от угара,
Упал, опять упал - и снова в грязь;
Одни разбитые колени
Да сладострастья исступленье
Добыл он, чародейству покорясь.
Ребята ночь играли напролет;
Когда же колдуну пришел черед
Сдавать, он показал свои таланты -
Из рук повыпрыгнули карты,
Колода стала сворой гончих псов,
А сам он обратился в зайца,
И за охотой увязаться
Мой полоумный Рыжий был готов.
Куда, куда?.. Я вызываю вновь
Того, кому ни песня, ни любовь,
Ни недруга отрезанные уши
Ничуть не веселили душу;
Прожив легендой средь родных руин,
Соседям завещал судачить,
Когда скончал он дни собачьи,
Вот этой башни нищий господин.
В былые дни к зубцам старинных стен
Воители в подвязках до колен
Или в броне взбирались неуклюже.
И среди них встречались души,
Что из Великой Памяти поднесь
Выходят звуком лат гремящих
И криком беспокоить спящих
И стуком посылать о судьбах весть.
Я всех вас допрошу, придите все:
Слепой бродяга, певший о красе,
И рыцарей потомок разоренный,
Наглец помещик полуконный
И уши положившая в футляр,
Мой Рыжий в призрачной охоте
И парень, сгинувший в болоте,
Когда от Муз крестьянке выпал дар.
Все, чей у нас доселе слышен шаг,
Мужчина, женщина, богач, бедняк.
Ответьте: явно или тайно старость
В вас так же разжигала ярость?
Но я прочел ответ во взгляде той,
Что прочь стремится постоянно.
Уйди же! Только Ханрахана
Оставь пофилософствовать со мной.
Гуляка с шашнями на всех ветрах,
Природный ум, осмысливавший прах,
Открой мне все, что отгадал в могиле
О той слепой, стихийной силе,
Что на рывок бросает нас, едва
Поманят нас лукавым оком,
Прикосновеньем или вздохом -
Вглубь, в лабиринт иного существа.
Воображенье тратит больше сил
На ту, что ты добыл иль упустил?
На ту, что упустил? Предай огласке:
От лабиринта из опаски,
Из гордости иль по игре ума
Бежал ты - подсказала совесть.
Тебя не память жалит, солнце
Луной закрылось, и упала тьма.
III
Пора писать завещанье;
В преемники я избрал
Спешащих рассветной ранью
Вверх по струе меж скал,
Туда, где бьет она, горбясь,
И первой наживки ждет;
Они унаследуют гордость
Народа и за народ,
Который тиранство и рабство
С плевком презренья отверг
На дело и Государство
Взирал, как Граттан и Бёрк,
И породил без усилья,
Щедростью мир ослепив,
Гордость, рог изобилья,
Первых лучей прорыв -
Или внезапный ливень
Над пересохшей рекой,
Или когда в молчаливом
Величье плывет на покой
По меркнущему мерцанью
Лебедь, он медлит здесь,
Он должен здесь на прощанье
Спеть последнюю песнь.
И вот мой символ веры:
Плотин вызывает смех,
Платон вызывает химеры, -
Да где были жизнь и смерть,
Покуда в людском сознанье
Не были сотворены
Целостное мирозданье,
Свет солнца и луны,
И больше того, мы знаем:
Едва мы со смертью слились,
Как тотчас мечтой созидаем
Залунный Парадиз. Я отпустил без досады
Мир итальянских наук
И гордых камней Эллады,
Стихов прихотливый звук
И горькой любви картины,
Все то из былых времен,
Что в воспоминаньях мужчины
Жизни гигантский сон,
Зеркальное отраженье.
А там внизу, у бойниц,
Гомон, споры, круженье
Серых проворных птиц.
Каждая мама-птица
Прутик приносит в дом,
Чтобы в срок взгромоздиться
Над несогретым гнездом.
Итак, моя вера и гордость -
Для прямодушных парней,
Спешащих по склонам горным
Забросить муху в ручей,
Когда, победив ночную
Тьму, пыхнет окоем, -
Их сталь еще не согнуло
Нашим сидячим трудом.
Теперь я заставлю душу
Метанья перебороть
И погрузиться в науку,
Пока одряхлевшая плоть,
В жилах опустошенность,
Злобный брюзгливый бред
Или тупая сонность
И то, чего хуже нет, -
Смерть друзей, угасанье
Пары бездонных зрачков,
Стеснявшей мое дыханье, -
Не станут бледней облачков,
День уносящих с собою,
Или слабей, чем зов
Птицы, застигнутой тьмою.
ЛЕДА И ЛЕБЕДЬ
Обрушился; крылами обнимает,
Впивается холодным клювом в рот,
И лапами колени раздвигает,
И грудь ее беспомощную мнет.
Как отвести от девственного лона
Пернатый перст безвольною рукой?
Как телу внять из белого полона,
Сколь чужд ему стук сердца громовой?
Во чреве содрогнувшемся зачаты
Горящий град, троянских стен паденье,
Смерть Агамемнона... И все же, пав,
Могущественной птицею подмята,
Не приняла ли Мощь за Провиденье,
Бесчувственному клюву уступив?
Из последних стихотворений (1935-1939)
ПОД СТАРЫМ КАМЕННЫМ КРЕСТОМ
"Политик - легкий человек,
Наврет, так уж наврет;
Газетчик выдумкой тебя
За шиворот берет;
Наплюй на них, пускай дурак
На выборы бредет", -
Сказал человек в золоченой броне
Под каменным крестом.
"Рожден в канаве этот век
И следующий век;
Как ни гляди, не отличишь
Здоровых от калек;
Как распознаешь Грех, когда
В союзе Грех и Блеск", -
Сказал человек в золоченой броне
Под каменным крестом.
"Но всех страшней глухой актер
Казнит мой мрачный сон;
За верность жизни выдает
Он кашель, хрип и стон,
Не ведая, какой от них
Трагедии урон", -
Сказал человек в золоченой броне
Под каменным крестом.
ЧЕРНАЯ БАШНЯ
Про Черную башню знаю одно:
Пускай супостаты со всех сторон,
И съеден припас, и скисло вино,
Но клятву дал гарнизон.
Напрасно чужие ждут,
Знамена их не пройдут.
Стоя в могилах спят мертвецы,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
Пришельцы хотят запугать солдат,
Купить, хорошую мзду суля:
Какого, мол, дурня они стоят
За свергнутого короля,
Который умер давно?
Так не все ли равно?
Меркнет в могилах лунный свет,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
Повар-пройдоха, ловивший сетью
Глупых дроздов, чтобы сунуть их в суп,
Клянется, что слышал он на рассвете
Сигнал королевских труб.
Конечно, врет, старый пес!
Но мы не оставим пост.
Все непроглядней в могилах тьма,
Но бури от моря катится рев.
Они содрогаются в гуле ветров,
Старые кости в трещинах гор.
