Солнечным осенним днем ребенок вышел
из своего бревенчатого дома на лугу и, никем не
замеченный, забрел в лес. Избавившись от надзора,
он наслаждался новым для него чувством свободы и
обещанием неожиданностей и приключений, ибо дух
предков, возродившийся в этом ребенке, тысячи лет
закалялся в славных подвигах, открытиях и
завоеваниях — еще когда исходы битв решали
судьбу столетий, а станом победителей были
города, сложенные из каменных плит. От колыбели
своей расы победоносно прошли эти люди через два
материка и, переплыв океан, ступили на третий,
оставив и здесь в наследство своим потомкам
страсть к войнам и завоеваниям.
Ребенок этот — мальчик лет шести — был
сыном небогатого плантатора. Отец мальчика в
молодые годы был солдатом, сражался с дикарями и
пронес знамя своей родины далко на юг, в столицу
цивилизованной расы. Мирная жизнь плантатора не
остудила его воинственного пыла; вспыхнув
однажды, он продолжает гореть вечно. Человек этот
любил книги о войне и батальные гравюры, и
мальчик почерпнул достаточно сведений, чтобы
смастерить себе деревянный меч, хотя даже
отцовский глаз едва ли угадал бы в этом предмете
оружие.
Им-то и размахивал он теперь со
смелостью, достойной потомка героической расы, и,
останавливаясь время от времени на залитых
солнцем полянках, принимал слегка утрированные
позы нападения и обороны, знакомые ему по
картинкам. Окрыленный легкой победой над
невидимым врагом, стремившимся преградить ему
путь, он допустил довольно распространенную
стратегическую ошибку: в азарте преследования
углубился слишком далеко в лес и вышел на берег
широкого, но мелководного ручья, чьи быстрые воды
отрезали его от бегущего противника, с
непостижимой легкостью осуществившего
переправу. Но это не смутило бесстрашного воина.
Дух предков, пересекших океан, неугасимо пылал в
его маленькой груди и не допускал отступления.
Отыскав место, где камни на дне ручья лежали друг
от друга на расстоянии шага, мальчик перескочил
по ним на другой берег и снова напал на арьергард
воображаемого противника, предавая мечу все
вокруг.
Теперь, когда битра была выиграна,
благоразумие требовало, чтобы он отступил на
исходные позиции. Но увы! Подобно многим
могущественным завоевателям и даже самому
могущественному из них, он не мог
Страсть к
битве обуздать или понять,
Что, коль
судьбу без меры искушают,
Она и
сильных мира покидает.
Удаляясь от ручья, мальчик вдруг
столкнулся с еще одним, гораздо более грозным
врагом. На тропинке, по которой он шел, сидел,
вытянувшись столбиком и держа на весу передние
лапки, кролик с торчащими кверху ушами. С криком
ужаса ребенок повернулся и бросился бежать, сам
не зная куда, невнятными воплями призывая мать,
плача, спотыкаясь и больно раня нежную кожу
колючками. Сердечко его бешено колотилось,
ребенок задыхался и совсем ослеп от слез. Он был
один, затерянный в гуще леса! Более часа блуждал
он среди густых зарослей, а затем, наконец
сраженный усталостью, улегся в ложбинке между
двумя валунами в нескольких ярдах от ручья и,
прижимая к себе игрушечный меч — теперь уже не
оружие, а единственного
товарища, — плача, заснул. Лесные пташки весело
щебетали у него над головой; белки, помахивая
пышными хвостами, вереща, перепрыгивали с дерева
на дерево, а откуда-то издалека доносился
странный приглушенный треск, точно перепела
хлопали крыльями, прославляя победу природы над
сыном ее извечных поработителей. А на маленькой
плантации белые и черные люди, сбиваясь с ног, в
тревоге обыскивали поля и живые изгороди, и
сердце матери разрывалось от страха за
потерявшегося ребенка. Спустя несколько часов
малыш проснулся и поднялся на ноги: ему было
холодно по вечерней прохладе и страшно в
наступающей темноте. Но он отдохнул и больше не
плакал.
Вокруг сгущались сумерки. Едва
заметный туман поднимался над водой. Он пугал и
отталкивал ребенка. Вместо того чтобы пересечь
ручей и вернуться обратно, мальчик пошел прочь от
ручья, в самую гущу темнеющего леса. Внезапно он
увидел перед собою странный движущийся предмет
— не то собаку, не то свинью, что именно — он не
знал. А может быть, это был медведь. Мальчик видел
их на картинках и, не зная за ними ничего плохого,
не прочь был повстречаться с медведем в лесу. Но
что-то в очертаниях или движениях существа, —
быть может, неуклюжесть, с какой оно продвигалось
вперед, — подсказало мальчику, что это не
медведь, и детское любопытство его было
парализовано страхом. Он замер на месте, но, по
мере того как животное приближалось, мужество
возвращалось к ребенку, так как он увидел, что у
этого зверя нет по крайней мере таких страшных
длинных ушей, как у кролика. Возможно,
впечатлительный ребенок уловил в неуклюжей,
переваливающейся поступи животного нечто
знакомое. Не успело оно приблизиться настолько,
чтобы окончательно разрешить сомнения мальчика,
как он увидел, что вслед за ним движутся еще такие
же существа. Они были и справа и слева. Вся поляна
кишела ими — и все они двигались к ручью.
Это были люди. Они ползли. Одни ползли
на четвереньках, волоча за собою ноги. Другие —
на коленях, а руки плетьми висели вдоль тела.
Какие-то пытались подняться, но падали ничком на
землю. Все вели себя крайне неестественно, хотя и
на разные лады, общим было только то, что все
медленно продвигались в одном направлении. В
одиночку, парами, небольшими группами возникали
они из мрака; одни задерживались, другие медленно
проползали мимо.
Затем отставшие снова приходили в
движение. Они появлялись дюжинами, сотнями,
распространялись вокруг, насколько их можно было
различить в сгустившейся тьме. Конца им не было,
черный лес позади них казался неистощим. Как
будто сама земля шевелилась, медленно сползая к
ручью. Некоторые из тех, кто останавливался,
больше уже не двигались с места, так и оставались
лежать, не шевелясь. Они были мертвы. Иные,
остановившись, начинали странно жестикулировать
— поднимали и опускали руки, хватались за голову,
воздевали кверху ладони, — это было похоже на
общую молитву.
Ребенок замечал не все из того, что
бросилось бы в глаза наблюдателю постарше. Он
видел лишь, что это взрослые люди, которые
почему-то ползают, точно младенцы. Но раз они
люди, то и пугаться их нечего, хотя некоторые из
них и одеты как-то странно. Мальчик безбоязненно
двигался среди них, переходя от одного к другому,
с детским любопытством заглядывая им в лица,
необычайно бледные и покрытые красными пятнами и
полосами. Эти лица — да еще причудливые позы и
движения — привели ему на память размалеванного
клоуна, которого он видел прошлым летом в цирке, и
мальчик расхохотался. А они все ползли и ползли
вперед, эти изувеченные, истекающие кровью люди,
столь же мало, как и ребенок, сознавая
трагическое несоответствие между его веселым
смехом и их ужасающей серьезностью. Для мальчика
это было всего лишь забавное зрелище. Ребенок
видел, как дома, на плантации, негры ползали на
четвереньках, чтобы позабавить его, и не раз
ездил на них верхом, играя в лошадки. И теперь он
подкрался сзади к одному из ползущих людей и
мигом вскочил к нему на спину. Человек припал
грудью к земле, а затем, собравшись с силами,
приподнялся и, точно необъезженный жеребенок,
яростно сбросил мальчика на землю. Он обратил к
ребенку лицо, на котором недоставало нижней
челюсти — от верхних зубов до горла зияла
огромная красная рана, окаймленная по краям
клочьями мяса и раздробленными костями.
Неестественно выступающий вперед нос,
отсутствие подбородка и горящие глаза придавали
ему сходство с хищной птицей, грудь и горло
которой окрашены кровью растерзанной ею жертвы.
Человек поднялся на колени, мальчик вскочил на
ноги. Человек погрозил ему кулаком, и ребенок,
которого наконец охватил страх, отбежал в
сторону и спрятался за ствол ближайшего дерева.
Теперь ему было далеко не так весело. Мимо, точно
в жуткой пантомиме, медленно и мучительно ползли
они вниз, похожие на рой огромных черных жуков. И
ни шороха, ни звука — полная, глубокая тишина.
Несмотря на приближавшуюся ночь, в
призрачном лесу вдруг стало светлеть. За
деревьями по ту сторону ручья разгоралось
странное красное зарево, на фоне которого черной
кружевной вязью выделялись стволы и ветви.
Отблеск этого зарева падал на фигуры ползущих
людей, и чудовищные тени искаженно повторяли их
движения на освещенной траве. Свет озарял
бледные лица, окрашивая их легким румянцем и еще
резче подчеркивая красные пятна, которыми многие
из них были покрыты. Он играл на пуговицах и
металлических пряжках одежды. Инстинктивно
ребенок повернул к этому ослепительному зареву и
двинулся ему навстречу вниз по склону вместе со
своими ужасными спутниками. В несколько шагов он
обогнал переднего — не ахти какое достижение при
таких преимуществах — и, сжав в руке деревянный
меч, торжественно возглавил шествие,
приноравливая свой шаг к темпу тех, кто двигался
вслед за ним. Время от времени он оглядывался
назад, как бы желая убедиться, что его войско не
отстает. Без сомнения, никогда еще подобный
предводитель не возглавлял подобного марша.
На поляне, которую заполняло это
страшное воинство, там и сям разбросаны были
различные предметы, не вызывавшие никаких
ассоциаций в уме маленького полководца.
Шерстяное одеяло, плотно скатанное, со
связанными ремешком концами; там — тяжелый
ранец, тут — сломанный мушкет, — короче говоря,
вещи, которые обычно оставляет на своем пути
отступающая армия, «следы» людей, убегающих от
преследования. У самого ручья болотистый низкий
берег был истоптан множеством ног и копыт, и
земля здесь превратилась в жидкую грязь. Более
опытный наблюдатель заметил бы, что следы ведут в
двух направлениях. Берег ручья пересекали дважды
— при атаке и при отступлении. Несколько часов
назад эти несчастные, израненные люди вместе со
своими более удачливыми товарищами, которые
теперь были далеко отсюда, тысячами наводнили
лес. Наступающие батальоны, разбившись на группы
и перестроившись в ряды, прошли по обе стороны от
спящего мальчика, едва не наступив на него.
Бряцание оружия и топот ног не разбудили его.
Совсем неподалеку от того места, где он лежал,
разыгралось сражение. Но ни ружейных выстрелов,
ни пушечной пальбы не слышал ребенок, и «шум
битвы, громкие голоса вождей и крик»1
до него не доносились. Все это время он спал, быть
может, лишь немного крепче сжимая свой маленький
деревянный меч из бессознательной солидарности
с окружавшей его боевой обстановкой, но столь же
мало подозревая о величии разыгравшейся битвы,
как и те мертвецы , что пали во славу ее.
Зарево за лесом, по ту сторону ручья,
поднимающееся над пеленой дыма, теперь освещало
всю окрестность. Извилистую полосу тумана оно
превратило в золотое облако. На воде мерцали
красные отблески, и красными были камни,
выступавшие из ручья. Но на камнях была кровь;
легко раненные запятнали их, переходя на другой
берег. Мальчик нетерпеливо перебежал по ним
через ручей — он шел навстречу зареву.
Остановившись на том берегу, мальчик обернулся:
идет ли за ним его войско? Оно уже приближалось к
ручью. Менее ослабевшие уже подползли к самой
воде и погрузили лица в поток. Трое или четверо из
них лежали, не шевелясь, словно бы без голов. При
виде этого глаза ребенка изумленно расширились.
Даже его доверчивое воображение не могло
постигнуть столь удивительной живучести. Утолив
жажду, эти люда не в силах были ни отползти от
воды, ни поднять головы. Они захлебнулись. Позади
них на лесных полянках маленький полководец
увидел все такое же множество бесформенных
фигур, составлявших его мрачное войско. Однако
двигались теперь далеко не все. Он ободряюще
помахал им панамкой и с улыбкой указал мечом на
путеводный огненный столб этого своеобразного
Исхода.
Уверившись в преданности своей армии,
мальчик вошел в полосу леса, без труда миновал ее
при красном свете пламени, перелез через
изгородь, перебежал луг, то и дело поворачиваясь,
словно играя со своей послушной тенью, и наконец
приблизился к развалинам горящего дома. Повсюду
безлюдье! Несмотря на яркий свет, вокруг не видно
ни одного живого существа. Но мальчика это не
заботило. Зрелище радовало его, и он, ликуя,
пританцовывал, подражая пляшущим языкам пламени.
Он стал бегать вокруг, пытаясь собрать топливо
для костра, но все, что он находил, оказывалось
слишком тяжелым, чтобы бросить в огонь издалека.
А жар костра не позволял подойти к нему на
близкое расстояние. Отчаявшись, мальчик швырнул
в костер свой меч — сложил оружие перед
превосходящими силами природы. Его военная
карьера была окончена.
Мальчик сделал шаг в сторону, и взгляд
его упал на ряд надворных построек, которые были
странно знакомы ему, точно он видел их когда-то во
сне. Он застыл на месте, с удивлением разглядывая
их, как вдруг плантация и окружающий лес
завертелись у него перед глазами. Что-то
сдвинулось в его ребячьем мирке, и окрестность
предстала перед ним под новым углом зрения. В
горящем строений он узнал собственный дом!
Какое-то мгновение ребенок стоял
неподвижно, ошеломленный этим открытием, а затем,
спотыкаясь, побежал вокруг развалин. По другую
сторону дома, озаряемое пламенем пожара, лежало
тело мертвой женщины. Бледное лицо было
запрокинуто кверху, в пальцах разметавшихся рук
зажата вырванная с корнем трава, платье
разорвано, в спутанных черных волосах запеклись
сгустки крови. Большая часть лба была снесена, из
рваной раны над виском вывалились мозги —
пенистая серая масса, покрытая гроздьями
темно-красных пузырьков.
Это была работа снаряда!
Ребенок взволнованно, растерянно
вскинул ладошки. Из горла у него вырвались
какие-то невнятные, дикие звуки, нечто среднее
между лопотанием обезьяны и куддыканьем индюка,
— жуткое, нечеловеческое бормотанье, язык
дьявола. Ребенок был глухонемой.
Он стоял и смотрел перед собой на
уничтоженную жизнь. Губы его вздрагивали.
1 - Цитата из Библии. Книга Иова. 39,
ст. 25. [вернуться]
