1
В одной из верхних комнат необитаемого
дома, расположенного в той части Сан-Франциско,
которая известна под названием Северного Берега,
лежал покрытый саваном труп. Было около девяти
часов вечера, комнату слабо освещала
единственная свеча. Хотя погода стояла теплая,
оба окна, вопреки обычаю предоставлять покойнику
как можно больше воздуха, были закрыты и шторы
опущены.
Обстановка комнаты состояла всего из
трех предметов: кресла, пюпитра, на котором
горела свеча, и кухонного стола, на котором
лежало тело. Окажись здесь человек
наблюдательный, он заметил бы, что эти предметы, в
том числе и труп, внесены сюда лишь недавно, ибо
на них не было пыли, тогда как все остальное в
комнате было густо покрыто ею, а в углах висела
паутина.
Под простыней отчетливо
вырисовывались контуры тела и даже угадывались
черты лица, отличавшиеся той неестественной
заостренностью, которая, как полагают,
свойственна всем мертвецам, но на самом деле
присуща лишь тем, кто перед смертью был изнурен
тяжелой болезнью.
Судя по тишине, стоявшей в комнате,
можно было заключить, что окна выходят не на
улицу. Они и в самом деле упирались в высокую
скалу, в которую был встроен дом.
В тот момент, когда часы на колокольне
пробили девять,— так лениво и с таким
безразличием к бегу времени, что нельзя было не
удивиться, зачем они вообще брали на себя этот
труд, — единственная дверь в комнате отворилась,
и в комнату вошел человек. Дверь немедленно
захлопнулась как бы сама собой, раздался скрежет
с трудом поворачиваемого ключа и щелканье замка,
за дверью послышались удаляющиеся шаги, и
человек, по-видимому, оказался в заключении.
Подойдя к столу, он постоял с минуту, глядя на
тело, затем, слегка пожав плечами, отошел к одному
из окон и приподнял штору. Снаружи было
совершенно темно; протерев пыльное стекло, он
обнаружил, что окно защищено прочной железной
решеткой, заделанной в кладку на расстоянии
нескольких дюймов от стекла. Вошедший осмотрел
второе окно: то же самое. Это его нисколько не
удивило, он даже не поднял раму. Если он и был
арестантом, то, видимо, арестантом покладистым.
Покончив с осмотром, человек уселся в кресло,
вынул из кармана книгу, придвинул пюпитр со
свечой и начал читать.
Он был молод — не старше тридцати, —
смуглый, бритый, с каштановыми волосами. Лицо у
него было худощавое, горбоносое, с широким лбом и
твердым подбородком, являющимся, по мнению его
обладателей, признаком решительного характера.
Глаза были серые, взгляд пристальный, не
перебегавший бесцельно с предмета на предмет.
Сейчас его глаза были главным образом прикованы
к книге, но время от времени молодой человек
отрывался от чтения и устремлял взгляд на
мертвое тело, очевидно, не под влиянием какой-то
зловещей притягательной силы, которая могла бы
одолеть при подобных обстоятельствах и
смельчака, и не из сознательного сопротивления
страху, заставляющему отворачивать голову
человека робкого. Он глядел на труп так, словно в
книге ему попалось что-то напоминающее о том, где
он находится. Ясно было, что этот страж мертвеца
исполняет свою обязанность как ему и подобает,
разумно и с самообладанием.
Примерно через полчаса он, казалось,
закончил главу и спокойно отложил книгу в
сторону. Затем встал и, подняв пюпитр, перенес его
в угол к окну, взял свечу и вернулся к пустому
камину, перед которым до этого сидел. Немного
спустя он подошел к покойнику, взялся за край
простыни и откинул ее — показалась копна темных
волос и тонкий платок, сквозь который черты лица
обозначились еще резче, чем прежде. Заслонив
глаза от света свободной рукой, он смотрел на
своего неподвижного компаньона спокойно,
серьезно и почтительно. Удовлетворенный
осмотром, он снова натянул простыню на лицо,
возвратился на прежнее место, взял несколько
спичек с подсвечника, положил их в боковой карман
своего широкого пальто и сел в кресло. Затем,
вынув свечу из подсвечника, посмотрел на нее
критическим взглядом, как бы подсчитывая, на
сколько ее хватит: от нее оставалось меньше двух
дюймов — через час он очутится в темноте! Он
вставил свечу обратно в подсвечник и задул ее.
2
В кабинете врача на Кэрни-стрит за
столом сидели трое мужчин. Они пили пунш и курили.
Приближалась полночь, пунша было выпито много.
Старшему из трех, доктору Хелберсону, хозяину
этой квартиры, было около тридцати лет, другим
еще меньше. Все трое были медики.
- Суеверный страх, с которым живые относятся к
мертвым, — сказал доктор Хелберсон, — страх
наследственный и неизлечимый. Стыдиться его
следует не больше, чем стыдятся, например,
наследственной неспособности к математике или
склонности ко лжи.
Гости засмеялись.
- Разве человек не должен стыдиться того, что
он лжет? — спросил младший из трех, пока еще
студент.
- Милый Харпер, об этом я ничего не сказал.
Одно дело — наклонность ко лжи, и совсем другое —
сама ложь.
- Но вы думаете, — сказал третий, — что это
суеверное чувство, этот явно бессмысленный страх
перед мертвым свойствен абсолютно всем? Я,
например, его не ощущаю.
- И все же «он в вас заложен», — возразил
Хелберсон. — Требуются только подходящие
условия — «удобный миг», как говорит Шекспир, —
чтобы этот страх проявился самым неприятным
образом. Разумеется, врачи и военные не так
подвержены этому чувству, как прочие.
- Врачи и военные...Почему вы не прибавите: и
палачи? Давайте уж вспомним все категории убийц.
- О нет, дорогой Мэнчер, суды присяжных не дают
палачам свыкнуться со смертью настолько, чтобы
она перестала внушать им страх.
Молодой Харпер, взяв со столика сигару,
снова сел на место.
- Какими, по-вашему, должны быть условия, чтобы
любой человек, рожденный женщиной, неминуемо
осознал бы, что и ему присуща наша общая слабость?
— спросил он довольно замысловато.
- Ну, скажем, если бы человека заперли на всю
ночь наедине с трупом в темной комнате, в пустом
доме, где нет даже одеяла, чтобы закутаться с
головой и не видеть страшного зрелища, и он
пережил бы ночь, не сойдя с ума, он был бы вправе
похвалиться, что не рожден женщиной, не будучи
при этом продуктом кесарева сечения, как Макдуф1.
- Я уж думал, вы никогда не кончите
перечислять условия, — сказал Харпер. — Ну что ж,
я знаю человека, который, не будучи ни врачом, ни
военным, сделает это на пари и примет все условия,
какую бы вы ставку ни назначили.
- Кто он такой?
- Его зовут Джерет, он приехал сюда, в
Калифорнию, из Нью-Йорка, как и я. У меня нет денег,
чтобы поставить на него, но сам он рискнет любой
суммой.
- Откуда вы знаете?
- Да его хлебом не корми, только дай побиться
об заклад. Что же касается страха, то, насколько
мне известно, Джерет считает его какой-то
накожной болезнью или особого рода ересью.
- Как он выглядит? — Хелберсон понемногу
начинал проявлять интерес.
- Немного похож на Мэнчера, пожалуй, мог бы
даже сойти за его близнеца.
- Я принимаю вызов, — не раздумывая,
проговорил Хелберсон.
- Чрезвычайно обязан вам за лестное
сравнение, — медленно произнес Мэнчер, который
уже начал дремать.- А не могу ли я войти в пари?
- Только не против меня, — сказал Хелберсон, —
ваши деньги мне не нужны.
- Ладно, — сказал Мэнчер, — я буду трупом.
Все засмеялись.
Последствия этого сумасбродного
разговора мы уже видели.
3
Мистер Джерет задул свечу, вернее
сказать, огарок, для того чтобы приберечь его на
случай каких-нибудь непредвиденных
обстоятельств. Может быть, он решил или хотя бы
мельком подумал, что рано или поздно темнота все
равно наступит, так уж лучше, если ему станет
совсем невмоготу, иметь в запасе эту возможность
рассеяться или даже успокоиться. Во всяком
случае, разумно было сохранить огарок хотя бы для
того, чтобы смотреть на часы.
Погасив свечу и поставив ее рядом с
собой на пол, он удобно расположился в кресле,
откинулся назад и закрыл глаза, надеясь уснуть.
Но его постигло разочарование: никогда в своей
жизни Джерет не был так далек от сна, и через
несколько минут он отказался от всяких попыток
задремать. Но чем же заняться? Не мог же он
бродить ощупью в темноте, рискуя расшибиться или,
налетев на стол, потревожить покойника. Мы все
признаем за мертвыми право на покой и свободу от
всего грубого и насильственного. Джерету почти
удалось убедить себя, что только такого рода
соображения удержали его от рискованных
прогулок и приковали к креслу.
В то время как он, размышлял над этим,
ему почудилось, что в той стороне, где стоял стол,
раздался слабый звук, но что это был за звук, он не
понял. Джерет не повернул головы — стоит ли это
делать в темноте? Но он слушал — почему бы и нет?
И, прислушиваясь, он почувствовал головокружение
и ухватился за ручки кресла. В ушах у него стоял
странный звон, голова, казалось, вот-вот лопнет,
одежда сдавливала грудь. Он недоумевал — что это?
Неужели признаки страха? Внезапно с долгим
мучительным выдохом грудь его опустилась. Он
судорожно вздохнул, легкие его наполнились
воздухом, головокружение прекратилось, и он
понял, что прислушивался так напряженно, что,
затаив дыхание, едва не задохнулся. Открытие
раздосадовало его. Он поднялся, оттолкнув кресло
ногой, и шагнул на середину комнаты. Но в темноте
далеко не уйдешь: он начал водить руками по
воздуху и, нащупав стену, дошел по ней до угла,
повернул, прошел мимо окон и в следующем углу
сильно стукнулся о пюпитр и опрокинул его.
Раздался стук, от которого Джерет вздрогнул. Это
вызвало чувство раздражения. «Что за черт! Как я
мог забыть, где он стоит?» — пробормотал он,
пробираясь вдоль третьей стены к камину. «Я
должен привести все в порядок». И он начал шарить
по полу руками в поисках свечи. Найдя свечу,
Джерет зажег ее и сразу же взглянул на стол, где,
естественно, ничего не изменилось. Упавший
пюпитр так и остался лежать на полу —Джерет
забыл «привести его в порядок». Он внимательно
осмотрел комнату, поднимая и опуская свечу, чтобы
осветить темные углы, потом, подойдя к двери,
попробовал ее открыть, поворачивая и дергая
ручку изо всей силы. Она не поддалась, и это,
видимо, несколько успокоило его. Он запер дверь
еще прочнее на засов, которого раньше не заметил.
Снова усевшись в кресло, он посмотрел на часы:
всего половина десятого. С изумлением он поднял
часы к уху. Они шли. Свеча была теперь заметно
короче. Он снова задул ее и поставил на пол рядом,
как прежде.
Мистеру Джерету было не по себе;
ситуация ему явно не нравилась, и он сердился на
себя за это. «Чего мне бояться? — думал он. — Это
просто нелепо и постыдно. Да и не такой я дурак».
Но от того, что вы скажете: «Я не поддамся страху»,
смелости у вас не прибавится. Чем больше Джерет
презирал себя, тем больше давал себе оснований
для презрения; чем больше придумывал вариаций на
простую тему о безобидности мертвеца, тем
сильнее становился разлад в его чувствах.
- Как же так! — воскликнул он вслух в душевном
смятении. — Да ведь я ни капли не суеверен, не
верю в бессмертие, знаю, и сейчас лучше, чем
когда-либо, что загробная жизнь это просто
неосуществимая мечта, — неужели же я проиграю
пари, потеряю честь, самоуважение и, возможно,
рассудок только из-за того, что какие-то дикие
предки, обитавшие в пещерах и норах, бессмысленно
верили, будто мертвые встают по ночам, — будто...
— Ясно и отчетливо Джерет услышал позади себя
звук легких, мягких шагов, неторопливо,
равномерно и неуклонно приближающихся.
4
В предрассветном сумраке доктор
Хелберсон медленно ехал в коляске со своим
молодым другом Харпером по улицам Северного
Берега.
- Ну как, юноша? Вы по-прежнему верите в то, что
ваш друг такой уж смелый или, скажем лучше,
толстокожий человек? — спросил старший. — Вы все
еще думаете, что я проиграл?
- Уверен, что вы проиграли, — с подчеркнутой
убежденностью ответил другой.
- Клянусь, я буду рад, если это так.
Эти слова доктор произнес значительно,
почти торжественно. Несколько минут оба молчали.
- Харпер, — заговорил доктор, лицо которого в
тусклом свете мелькавших уличных фонарей
казалось очень серьезным, — у меня на душе
неспокойно. Ваш приятель так презрительно
отнесся к моему сомнению в его выдержке, — хотя
это чисто физическое свойство и обижаться тут
нечего, — и так бестактно потребовал, чтобы труп
был трупом врача, что задел меня за живое, иначе я
не зашел бы так далеко. Если что-нибудь случится,
мы погибли и, боюсь, заслуженно.
- Но что может случиться? Даже если эта
история примет дурной оборот — чего я нисколько
не опасаюсь, — Мэнчеру достаточно будет
воскреснуть и объяснить все Джерету. С настоящим
трупом из прозекторской или с одним из ваших
умерших пациентов дело обстояло бы сложнее.
Итак, доктор Мэнчер сдержал свое
обещание: он изображал труп.
Доктор Хелберсон долго молчал, пока
коляска двигалась черепашьим шагом по той же
улице, по которой проезжала уже два или три раза.
Затем он произнес:
- Ну, будем надеяться, что Мэнчер, если ему
пришлось восстать из мертвых, вел себя осторожно.
В таком положении любая ошибка может все
испортить, вместо того чтобы исправить.
- Да, — сказал Харпер, — Джерет убил бы его.
Однако смотрите, доктор, — прибавил он, взглянув
на часы и тот момент, когда на них упал свет
фонаря, — наконец-то скоро четыре.
Они тут же вышли из экипажа и быстро
направились к давно необитаемому дому,
принадлежащему доктору, где, согласно условиям
безумного пари, был заперт Джерет. Недалеко от
дома они увидели человека, бегущего им навстречу.
- Вы не знаете, — закричал тот,
приостановившись, — где найти врача?
- А в чем дело? — уклончиво спросил Хелберсон.
- Идите и посмотрите, — ответил человек и
побежал дальше.
Они ускорили шаги. Подойдя к дому, они
увидели, что туда один за другим поспешно входят
взволнованные люди. В домах рядом и напротив окна
спален были распахнуты, и из них торчали головы.
Все наперебой задавали вопросы, но никто на них
не отвечал. Те немногие окна, где шторы
оставались опущенными, были освещены: видимо,
обитатели этих комнат одевались, намереваясь
спуститься вниз. Как раз напротив того дома, куда
шли Хелберсон и Харпер, стоял фонарь, бросавший
неяркий желтый свет на происходящее, казалось,
намекая, что многое мог бы порассказать, если бы
только захотел. Харпер, мертвенно-бледный,
задержался у входа и дотронулся до руки своего
друга.
- Нам, кажется, крышка, доктор, — сказал он
взволнованным тоном, странно противоречившим
шутливому оттенку его слов. — Игра обернулась
против нас. Лучше не входить, я за то, чтобы
остаться в тени.
- Я врач, — сказал спокойно Хелберсон, — моя
помощь может понадобиться.
Они поднялись по ступенькам и
остановились. Дверь была открыта. Уличный фонарь
освещал вестибюль дома, набитый людьми.
Некоторые уже поднялись на верхнюю площадку
лестницы и, так как дальше не смогли
протолкаться, стояли, ожидая, когда им повезет.
Все говорили враз, никто не слушал друг друга.
Внезапно наверху началась какая-то свалка: из
двери выбежал человек, отбиваясь на ходу от тех,
кто пытался задержать его. Он ринулся вниз сквозь
толпу напуганных зевак, расталкивая их,
отбрасывая к стене одних, других вынуждая
вцепиться в перила, хватая людей за горло, нанося
им удары, скидывая их с лестницы и наступая на
упавших. Он был без шляпы, в растерзанной одежде.
В бегающих, безумных глазах было нечто,
наводившее еще больший ужас, чем его
нечеловеческая сила. Гладко выбритое лицо было
бескровно, волосы белы как снег.
Толпа у подножья лестницы отхлынула,
чтобы дать ему дорогу, и Харпер сунулся было
вперед.
- Джерет! Джерет! — закричал он.
Но доктор Хелберсон схватил его за
ворот и оттащил назад. Человек посмотрел друзьям
прямо в лицо невидящим взглядом, выскочил за
дверь и бросился бежать. Толстый полицейский,
которому не удалось с такой же легкостью
проложить себе путь, выбежал на улицу мгновение
спустя и кинулся за ним, а из окон высовывались
женщины и дети и вопили, направляя его по следам
беглеца.
Лестница почти опустела, так как толпа
бросилась на улицу наблюдать за погоней; доктор
Хелберсон поднялся на площадку, сопровождаемый
Харпером. Наверху в дверях полицейский преградил
им путь.
- Мы врачи, — сказал доктор, и их пропустили.
Комната была полна людей, столпившихся
в темноте вокруг стола. Вновь вошедшие
протолкались вперед и заглянули через плечи
стоявших в первом ряду. На столе лежало тело, по
грудь прикрытое простыней и ярко освещенное
фонарем, который держал один из полицейских,
стоявший в ногах трупа. За исключением тех, кто
сбился у изголовья, все—в том числе и сам
полицейский — тонули во мраке. Желтое лицо трупа
было отвратительно, ужасно! Приоткрытые глаза
закатились, челюсть отвисла, на губах,
подбородке, щеках засохла пена. Какой-то высокий
человек, по-видимому, врач, стоял, наклонившись
над телом, положив ему руку на сердце; затем он
сунул два пальца в открытый рот мертвеца.
- Этот человек умер примерно шесть часов
назад, — сказал он. — Нужно передать дело
следователю.
Он вынул карточку из кармана, протянул
ее полицейскому и направился к двери.
- Всем покинуть комнату! — резко приказал
полицейский и поднял фонарь; труп, очутившийся
внезапно в темноте, исчез, как будто его сбросили
со стола. Полицейский направил фонарь на толпу, и
луч света, обегая комнату, выхватывал из мрака
отдельные лица. Эффект был поразительный! Люди,
ослепленные, смятенные, испуганные, шумно
кинулись к двери, теснясь, толкаясь, натыкаясь
друг на друга, спасаясь бегством, как
призраки Ночи от лучей Аполлона. Полицейский
безжалостно направлял свет фонаря на эту
барахтающуюся, топочущую массу. Подхваченные
общим потоком, Хелберсон и Харпер мгновенно
оказались на улице.
- Боже мой, доктор, ведь я говорил вам, что
Джерет убьет его, — сказал Харпер, как только они
выбрались из толпы.
- Кажется, говорили, — ровным тоном
подтвердил доктор.
Они молча шли квартал за кварталом. На
сером фоне востока вырисовывались силуэты домов
на холмах. По улице уже катилась неизменная
тележка молочника. Скоро должен был появиться
посыльный из булочной; разносчик газет уже
отправился в свой путь.
- Я думаю, юноша, — сказал Хелберсон, — что мы
с вами слишком долго дышали утренним воздухом.
Это вредно для здоровья, необходимо переменить
обстановку. Что вы думаете о поездке в Европу?
- Когда?
- Ну, это безразлично. Полагаю, если мы выедем
сегодня в четыре часа, будет еще не поздно.
- Встретимся на пароходе, — ответил Харпер.
5
Семь лет спустя, в Нью-Йорке, эти же
двое сидели, беседуя, на скамье в Мэдисон-сквере.
Какой-то человек, некоторое время незаметно
наблюдавший за ними, подошел, приподняв учтиво
шляпу, открыв белые как снег волосы, и сказал:
- Прошу простить меня, джентльмены, но если,
воскреснув, вы этим убили человека, вам лучше
всего обменяться с убитым одеждой и при первом
удобном случае убежать.
Хелберсон и Харпер переглянулись —
эти слова показались им забавными. Хелберсон
добродушно посмотрел в глаза незнакомцу и
ответил:
- И я того же мнения. Я полностью согласен с
вами относительно преимущ...
Он вдруг запнулся и побледнел как
смерть. Приоткрыв рот, он глядел на человека. Его
охватила дрожь.
- Ого! — сказал незнакомец. — Я вижу, вы
нездоровы, доктор. Если вы не можете вылечить
себя сами, я уверен, доктор Харпер поможет вам.
- Кто вы такой, черт вас побери? — грубо
спросил Харпер.
Незнакомец подошел поближе и,
наклонившись, сказал шепотом:
- Иногда я называю себя Джеретом, но вам, ради
старинной дружбы, скажу правду: я доктор Уильям
Мэнчер.
Эти слова заставили Харпера вскочить.
- Мэнчер! — воскликнул он, а Хелберсон
добавил:
- Клянусь, так оно и есть!
- Да, — неопределенно улыбаясь, сказал
незнакомец, — несомненно, так оно и есть.
Он запнулся, как будто пытаясь что-то
вспомнить, затем начал напевать модную песенку.
Он, по-видимому, забыл об их присутствии.
- Послушайте, Мэнчер, — сказал старший, —
расскажите же, что случилось той ночью — с
Джеретом, помните?
- Ах да, с Джеретом, — ответил тот. — Странно,
что я вам не рассказал, я так часто рассказываю
это. Видите ли, я подслушал, когда он говорил сам с
собой, и понял, что он здорово напуган. И я не мог
справиться с искушением воскреснуть и
подурачиться, право, не мог. Вот я и воскрес, но я
никак не думал, что он примет это всерьез, никак
не думал. А потом поменяться с ним местами было
нелегким делом, а потом вы меня не выпускали, черт
вас возьми!
Последние слова были произнесены с
непередаваемой свирепостью. Друзья в испуге
отступили.
- Мы? Но... но... — Хелберсон заикался,
совершенно потеряв самообладание. — При чем тут
мы?
- Разве вы не доктора Хелборн и Шарпер?2 — спросил человек, смеясь.
- Действительно, моя фамилия Хелберсон, а
этого джентльмена зовут Харпер, — ответил
первый, немного успокоенный смехом Мэнчера.—Но
мы уже не врачи, мы, мы... а, черт побери, мы—
игроки, старина.
И это была правда.
- Прекрасная профессия, прекрасная. Кстати,
надеюсь, Шарпер, как честный игрок, заплатил за
Джерета? Очень хорошая, почтенная профессия, —
задумчиво повторил он, с рассеянным видом отходя
от них, — но я держусь прежней. Я — главный врач
блумингдейлского сумасшедшего дома. Мне
поручено лечить надзирателя.
1 - Шекспировский Макбет, как
обещали ему ведьмы, мог не бояться никого, кто
рожден женщиной. Макдуф был вынут из чрева
матери, а следовательно, не был рожден женщиной, и
поэтому смог убить Макбета. [вернуться]
2 - В изменении фамилий — игра
слов: Хелборн — исчадие ада, Шарпер — игрок,
шулер. [вернуться]
