Письмо, найденное среди бумаг покойного Мортимера Барра
Вы спрашиваете, приходилось ли мне, одному из близнецов, сталкиваться с
чем-либо, что нельзя объяснить известными нам законами природы. Об этом
судите сами; возможно, нам известны разные законы природы. Быть может, вы
знаете те, что мне незнакомы, и то, что непонятно мне, может быть совершенно
ясно вам.
Вы знали моего брата Джона, то есть вы знали его, когда были уверены,
что он - это не я; но мне кажется, ни вы, ни кто другой не смог бы различить
нас, если бы мы того не захотели. Наши родители не были исключением; я не
знаю примеров большего сходства, чем у нас с братом. Я говорю о своем брате
Джоне, но я вовсе не убежден, что его звали не Генри, а меня - не Джон. Нас
крестили обычным путем, но потом, привязывая нам на запястья бирочки с
буквами, служитель запутался, и, хотя на моей стояла буква "Г", а на его -
"Д", нельзя быть сколь-нибудь уверенным, что нас не перепутали. В детстве
родители пробовали различать нас более верным путем - по одежде и другим
простым признакам; но мы столь часто менялись костюмами и прибегали к другим
уловкам, когда нам надо было ввести противника в заблуждение, что родители
отказались от этих тщетных попыток, и все те годы, что мы жили вместе,
каждый признавал трудность сложившейся ситуации: выход из положения был,
однако, найден: нас обоих стали называть "Дженри". Я часто удивлялся
несообразительности моего отца, который не догадался поставить клеймо на
наших дурацких лбах; но мы были вполне терпимыми мальчишками и пользовались
своей способностью докучать старшим и раздражать их с похвальной
умеренностью; благодаря этому мы избежали клейма. Отец был на редкость
добродушным человеком и про себя, видимо, от души забавлялся этой игрой
природы.
Вскоре после того, как мы приехали в Калифорнию, и поселились в
Сан-Хосе (где единственной ожидавшей: нас удачей была встреча с таким добрым
другом, каким стали для нас вы), наша семья, как вам известно, распалась
из-за кончины, в одну и ту же неделю, обоих моих родителей. Отец мой перед
смертью разорился, и дом наш пошел в уплату его долгов. Сестры вернулись к
нашим родственникам на Востоке, а Джон и я (нам тогда было по двадцать два
года), благодаря вашему: участию, получили работу в Сан-Франциско, в разных:
концах города. Обстоятельства не позволили нам поселиться вместе, и мы
виделись редко, порой не чаще, раза в неделю. Так как у нас было немного
общих знакомых, о нашем поразительном сходстве мало кто знал. Теперь я
вплотную подхожу к ответу на ваш вопрос.
Как-то вечером, вскоре после того как мы поселились в этом городе, я
проходил по Маркет-стрит. Вдруг, какой-то хорошо одетый человек средних лет
остановил меня и сердечно поприветствовав, сказал:
- Стивенс, мне, разумеется, известно, что вы редко бываете в обществе,
но я рассказал о вас жене, и она была бы рада видеть вас в нашем доме. Кроме
того, у меня есть основания полагать, что мои девочки стоят того, чтобы с
ними познакомиться. Вы могли бы прийти, скажем, завтра в шесть и пообедать с
нами, в семейном кругу; а потом, если мои дамы не смогут вас занять, я с
удовольствием сыграл бы с вами партию-другую в бильярд.
Это было сказано с такой добродушной улыбкой и так обаятельно, что у
меня не хватило духу отказаться, и, хотя я никогда в жизни не видел этого
человека, я тотчас ответил:
- Вы очень любезны, сэр, и я с благодарностью принимаю приглашение.
Прошу вас, засвидетельствуйте мое почтение миссис Маргован и передайте, что
я обязательно буду.
Пожав мне руку и попрощавшись в приятных выражениях, человек пошел
дальше. Было очевидно, что он принял меня за моего брата. К подобным ошибкам
я привык и обычно не пытался рассеять заблуждение, если дело не
представлялось важным. Но откуда я знал. что фамилия этого человека
Маргован? Эта фамилия определенно не из тех, что могут прийти в голову,
когда пытаешься угадать имя незнакомого человека. Что же касается меня, то и
эта фамилия, и этот человек были мне одинаково незнакомы.
На следующее утро я поспешил к месту работы моего брата и застал его
выходящим из конторы со счетами, по которым ему предстояло получить. Я
рассказал ему, каким образом я связал его словом, и прибавил, что если
приглашение его не интересует, то я с большим удовольствием продолжу эту
игру.
- Странно,- задумчиво сказал брат.- Маргован единственный в конторе
человек, которого я хорошо знаю и который мне нравится. Сегодня утром, когда
он пришел на работу и мы обменялись обычными приветствиями, какой-то
непонятный импульс заставил меня спросить: "Простите, мистер Маргован, но я
забыл узнать у вас адрес". Адрес я получил, но до настоящего момента ни за
что и жизни не смог бы объяснить, зачем он мне нужен. Очень любезно с твоей
стороны, что ты готов расплачиваться за последствия своей нескромности, но
я, с твоего разрешения, воспользуюсь приглашением сам.
Он обедал в этом доме еще несколько раз - на мой взгляд, слишком часто,
чтобы это пошло ему на пользу, хотя я ни в коем случае не собираюсь хулить
качество этих обедов; дело в том, что он влюбился в мисс Маргован и сделал
ей предложение, которое было без особого восторга принято.
Через несколько недель, после того как меня оповестили о помолвке, но
еще до того, как я мог, не нарушая приличий, познакомиться с молодой
женщиной и ее семьей, однажды на Кирни-стрит я встретил красивого, но
несколько потрепанного мужчину. Что-то заставило меня пойти за ним следом и
понаблюдать, и я сделал это без малейшего угрызения совести. Он свернул на
Гиэри-стрит и дошел по ней до Юнион-сквер. Тут он посмотрел на часы и вошел
в сквер. Некоторое время он бродил по дорожкам, очевидно кого-то поджидая.
Вскоре к нему присоединилась элегантно одетая красивая молодая женщина, и
они вместе пошли по Стоктон-стрит; я последовал за ними. Теперь я чувствовал
необходимость крайней осторожности, ибо, хотя девушка была мне совершенно
незнакома, мне казалось, что она узнала бы меня с первого взгляда. Они
несколько раз сворачивали с одной улицы на другую и наконец, поспешно
осмотревшись по сторонам и чуть было не заметив меня (я успел спрятаться в
каком-то подъезде), вошли в дом, адрес которого я предпочел бы не называть.
Расположение этого дома было лучше, чем его репутация.
Поверьте, что мои действия, когда я стал следить за этими незнакомыми
мне людьми, не преследовали никакой определенной цели. А стыжусь я этого или
нет - зависит от того, что я думаю о человеке, которому об этом рассказываю.
Частично отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что я излагаю здесь этот
рассказ, ничуть не колеблясь и ничего не стыдясь.
Неделей позже Джон повез меня к своему будущему тестю, и в мисс
Маргован, как вы уже догадались, я с величайшим изумлением узнал героиню
этого предосудительного приключения. Справедливости ради я должен признать,
что если приключение и было предосудительным, то героиня его была
изумительно красивой женщиной. Это обстоятельство, однако, было
знаменательным только в одном отношении: ее красота настолько поразила меня,
что я начал было сомневаться в ее тождестве с той молодой женщиной, которую
я тогда видел. Как могло случиться, что дивная прелесть ее лица не произвела
тогда на меня никакого впечатления? Но нет, ошибки здесь быть не могло; вся
разница заключалась в костюме, освещении и окружающей обстановке.
Джон и я провели вечер в этом доме, не теряя хорошего настроения
(несомненно, в силу нашего многолетнего опыта), несмотря на все милые
шуточки, естественной пищей которым служило наше сходство. Когда я на
несколько минут остался наедине с молодой леди, я посмотрел ей в лицо и
сказал с внезапной серьезностью:
- У вас, мисс Маргован, тоже есть двойник: я видел ее в прошлый вторник
на Юнион-сквер.
На секунду ее большие серые глаза остановились на моем лице, но ее
взгляд оказался несколько менее твердым, чем мой; она отвела его и стала
пристально рассматривать кончик туфли. Потом она спросила с безразличием,
которое показалось мне чуточку наигранным:
- И что же, она была очень похожа на меня?
- Настолько похожа,- сказал я,- что я залюбовался ею, и, не в силах
потерять ее из виду, я, признаюсь, шел следом за ней до... Мисс Маргован, вы
уверены, что понимаете, о чем идет речь?
Она побледнела, но осталась по-прежнему спокойной. Ее глаза снова
встретились с моими, и на этот раз она не отвела взгляда.
- Что же вам угодно?- спросила она.- Не пугайтесь, назовите ваши
условия. Я их принимаю.
За то короткое время, которое отведено было мне на размышление, мне
стало ясно, что эта девушка требует особого подхода и что обычные
нравоучения здесь излишни.
- Мисс Маргован,- начал я, и в моем голосе, без сомнения, в какой-то
степени отразилось то сочувствие, которое было у меня в сердце.- Я убежден,
что вы стали жертвой жестокого принуждения. Я бы предпочел не подвергать вас
новым неприятностям, а помочь вам вернуть вашу свободу.
Она печально и безнадежно покачала головой, а я, волнуясь, продолжал:
- Я тронут вашей красотой. Вы обезоружили меня своей откровенностью и
своим горем. Если вы вольны поступать, как подсказывает ваша совесть, то вы,
я уверен, поступите наилучшим образом. Если же нет - тогда да смилуется над
нами небо! Меня вам нечего опасаться: я буду противиться этому браку по
другим мотивам, которые мне удастся изобрести.
Это не были мои точные слова, но таков был смысл сказанного мной под
влиянием внезапно охвативших меня противоречивых чувств. Я встал и покинул
ее, больше на нее не взглянув. В дверях я встретил остальных и сказал со
всем спокойствием, на которое был способен:
- Я простился с мисс Маргован; я и не думал, что уже так поздно.
Джон решил идти со мной. На улице он спросил, не заметил ли я
чего-нибудь странного в поведении Джулии.
- Мне показалось, что она нездорова,- ответил я.- Я поэтому и ушел.
Больше на эту тему ничего сказано не было.
На другой день я вернулся домой поздно вечером. События минувшего дня
взволновали меня: я чувствовал себя больным. Пытаясь освежиться и вернуть
себе ясность мысли, я предпринял прогулку, но меня неотступно преследовало
ужасное предчувствие какого-то несчастья, предчувствие, в котором я не
отдавал себе отчета. Ночь выдалась холодная и туманная; моя одежда и волосы
стали влажными; я весь дрожал от озноба. Переодевшись в халат и домашние
туфли и сидя перед пылающим камином, я чувствовал себя еще более неуютно.
Теперь я уже не просто дрожал: меня трясло как в лихорадке. Ужас перед
каким-то надвигающимся несчастьем так сильно сковал меня и настолько лишил,
сил, что я пытался прогнать его, вызвав в своей памяти реальное горе; я
надеялся развеять мысли о будущем несчастье, заменив их причиняющими боль
воспоминаниями прошлого. Я стал думать о смерти родителей, стараясь
сосредоточиться на последних печальных сценах, разыгравшихся у их смертного
одра и могилы. Все это казалось мне таким неопределенным и нереальным, будто
случилось много веков тому назад и касалось кого-то другого. Внезапно,
нарушив ход моих мыслей и не могу найти другого сравнения - разрезав их, как
режет сталь туго натянутую веревку, раздался ужасный крик, будто кричал
человек в предсмертной агонии! Я узнал голос брата; казалось, он кричал на
улице, прямо у меня под окном. Одним прыжком я очутился у окна и распахнул
его. Уличный фонарь на противоположной стороне бросал свой тусклый,
мертвенный свет на мокрый асфальт и фасады домов. Одинокий полисмен, подняв
воротник, стоял, прислонившись к воротам, и спокойно курил сигару. Больше
никого не было видно. Я закрыл окно и опустил штору, снова уселся перед
камином и попытался сосредоточить мысли на окружавших меня предметах. Чтобы
облегчить себе задачу, я решил совершить какое-нибудь привычное действие и
посмотрел на часы. Они показывали половину двенадцатого. И снова я услышал
этот ужасный крик! На этот раз, казалось, он раздался в комнате, где-то
рядом со мной. Ужас на несколько мгновений лишил меня способности двигаться.
Я опомнился через несколько минут - не помню, что я делал до этого,- на
незнакомой улице, по которой я спешил изо всех сил. Я не знал, где я и куда
иду, но вот я взбежал по ступеням в дом, перед которым стояло несколько
карет. В окнах мелькали огни; до меня доносился приглушенный шум голосов.
Это был дом, в котором жил мистер Маргован.
Вам, дорогой друг, известно, что там произошло. В одной комнате лежала
бездыханная Джулия Маргован, несколько часов назад принявшая яд, а в другой
- Джон Стивене, истекающий кровью от огнестрельной раны в груди, которую он
сам себе нанес. Когда я ворвался в комнату и, оттолкнув врачей, положил руку
ему на лоб, он открыл глаза, посмотрел невидящим взглядом, медленно закрыл
их и умер.
Я пришел в себя только через полтора месяца после случившегося. Жизнь
вернулась ко мне в вашем чудесном доме, благодаря заботам вашей милой жены.
Все это вы уже знаете, и мне осталось рассказать вам лишь об одном
обстоятельстве, хотя оно и не имеет отношения к предмету ваших
психологических исследований, вернее к той их области, в которой вы, с
присущей вам деликатностью и вниманием, просили меня оказать вам посильную
помощь.
Однажды лунной ночью (это произошло через несколько лет после
разыгравшейся трагедии) я проходил по Юнион-сквер. Час был поздний, и вокруг
никого не было. Как только я приблизился к месту, где некогда я был
свидетелем злополучной встречи, мои мысли естественно обратились к некоторым
событиям прошлого, и, повинуясь тому безотчетному чувству, которое
заставляет нас подолгу задерживаться на мыслях, причиняющих нам особенно
сильную боль, я уселся на скамью и погрузился в них. Какой-то человек вошел
в сквер и направился по дорожке в мою сторону. Он шел, держа руки за спиной
и наклонив голову; казалось, он ничего вокруг не замечал. Когда он
приблизился к тому затененному месту, где я сидел, я узнал в нем человека,
встречу которого с Джулией Маргован я наблюдал здесь много лет назад. Но он
ужасно изменился: поседел, был оборванным и изможденным. Все в нем говорило
о беспорядочной жизни и пороках; не менее очевидны были и признаки болезни.
Его одежда была неряшлива; волосы падали ему на лоб в странном и в то же
время живописном беспорядке. Казалось, его место было не на свободе, а
скорее в заключении,- например, в больнице.
Без какой-либо определенной цели я поднялся и преградил ему дорогу. Он
поднял голову и посмотрел на меня. Я не нахожу слов, чтобы описать то
страшное выражение, которое появилось на его лице. Это было выражение
непередаваемого ужаса: он думал, что встретился с глазу на глаз с
привидением. Но он был смелым человеком. "Будь ты проклят, Джон
Стивенс!"-воскликнул он и, подняв дрожащую руку, хотел нанести мне удар
кулаком в лицо, но упал ничком на гравий дорожки. Я повернулся и ушел.
Кто-то нашел его там; он был мертв. О нем ничего не известно, не знают
даже его имени. Но знать, что человек мертв, уже достаточно.
