Дом бы высокий, узкий и серый. Она остановилась и сказала:
    -- Вот.
    Он посмотрел на нее. Лица уже тонули в предвечерних сумерках, и он видел лишь бледный овальный диск. Потом она сказала:
    -- Да.
    Связка ключей у нее в руке приглушенно звякнула. Словно засмеялась.
    Тогда молодой человек сказал:
    -- Теперь я знаю, это Катариненштрассе. Благодарю вас.
    Взгляд ее бесцветных студенистых глаз за толстыми стеклами очков был устремлен на светлое пятно его лица.
    -- Нет, -- ответила она. Ее глаза смотрели на него как-то тупо. -- Здесь я живу. Это не Катариненштрассе. Я живу здесь. -- Связка ключей снова тихонько хихикнула.
    Молодой человек удивился:
    -- Не Катариненштрассе?
    -- Нет, -- прошептала она.
    -- Да? Но что же мне здесь делать? Бог мой, мне же надо на Катариненштрассе! -- Он произнес это очень громко.
    А ее голос был чуть слышен:
    -- Я живу здесь. Здесь, в этом доме. -- И она звякнула связкой ключей.
    Тут он понял. Он шагнул ближе к бледному овальному диску. Глаза у нее за очками как желе, подумал он. Такие водянистые... и тупые.
    -- Ты здесь живешь? -- спросил он и схватил ее за плечи. -- Одна?
    -- Да... Конечно... Одна. -- Она произнесла это с запинкой и не узнала своего голоса. Это ее испугало. -- У меня здесь комната, -- сказала она, и впервые за все тридцать семь лет голос ее прозвучал так непривычно для нее самой.
    Он отпустил ее и спросил:
    -- А Катариненштрассе?
    -- Она там, -- ответила она; голос ее снова звучал почти как обычно. -- Там, вторая улица налево.
    -- Вторая налево, -- повторил он и повернулся.
    Из мглистых предвечерних сумерек до нее долетело удаляющееся "спасибо". Но это прозвучало уже где-то далеко-далеко. А сумрак неудержимо глушил и глушил звуки шагов, пока совсем не заглушил за поворотом на Катариненштрассе.
    Нет, он все же обернулся. Серое пятно глянуло на него издали, но, возможно, то был дом. Дом был высокий, узкий и серый. "А ее водянистые глаза, -- думал он. -- Они прямо как студень и так тупо смотрят сквозь очки. Бог мой, да ей никак не меньше сорока! И потом вдргу с чего это она: "У меня здесь комната". Он ухмыльнулся в предвечернем сумраке и повернул на Катариненштрассе.
    К серому, узкому дому прилепилось серое пятно. Оно, вздыхая, шептало про себя: "Я думала, он чего-то хочет. Он так глядел на меня, словно ему вовсе не нужна была эта Катариненштрассе. Только, видно, ему ничего не было нужно от меня".
    Голос у нее снова стал прежним. Каким был все эти тридцать семь лет. Бесцветные глаза бездумно плавали за темными стеклами очков. Как в аквариуме. Нет, ему ничего не было нужно от нее.
    Потом она отперла дверь. И связка ключей снова хихикнула. Тихонько хихикнула. Совсем тихонько.