Поехали однажды илецкие казаки рыбачить на озера и старицы, пониже Илецкого городка. Вырыли где-то на берегу в яру землянку и в ней устроили стан. Перед каким-то праздником, перед Рождеством ли, перед Богоявлением ли - запамятовал, вся артель уехала из дома; на стану, в землянке, остался один старик с собакой [...] . Настала ночь, старик сварил себе ушицы поужинал и улегся спать. Вдруг, среди ночи, собака залаяла и на| кого-то оскалилась. Старик проснулся, встал, вздул огонь осмотрелся и увидал ужасти: из одной стены торчат человечьи ноги в лаптях! Ноги шевелятся и мало-помалу выдвигаются наружу; напоследок все вышли, - показалось туловище! Старик видит, что дело плохо, схватил в охапку свою одежонку и драло вон из землянки; а собака осталась в землянке, Отбежал старик несколько сажен от землянки, остановился и стал обуваться и одеваться; одевается, а сам прислушивается, - слышит: собака вцепилась с привидением иль-бо с мертвецом, что ли, не умею как сказать; идет, слышно, между собакой и между мертвецом Драка отчаянная; собака, слышно, грызется, как собака, а мертвец, слышно, ревет не то человечьим, не то медвежьим голосом, только страшно как-то. Напоследок собака взвизгнула и затихла. Слышно стало, что-то чмокает, якобы зверь какой поедает что-нибудь. Напоследок и чмоканье затихло. Тем временем старичок обулся и оделся и, знамо дело, без оглядки побежал в городок; прибежал и рассказал артельщикам. Те, на другой же день, освидетельствовали землянку и нашли все в целости, только всё все было переворочено, перебутырено, а собаки нет. От собаки остались только кой-какие кости да клочья шерсти! Значит, мертвец растерзал собаку и пожрал! А стена, сударь мой, цела|, признака нет, чтобы сквозь нее кто лез. [...] Это самое привидение иль-бо этот самый мертвец, что собаку пожрал, был какой-нибудь злокозненный воржец, пояснил рассказчик. Земля, значит, не принимает его, и он с досады в известные дни и часы встаёт и грызет тех, кто попадается в руки. Конечно, добавил рассказчик, собаку растерзал он не потому, чтоб она нужна была а, всеконечно, потому самому, что она упредила хозяина и способствовала ему убежать.

Мертвый волшебник

[...] Умирает один муж да жене и наказывает: “Смотри ты, жена, только я умру ,— того же часу подрежь мне подколенные жилы!" Умер мужик... А бабе-то пожалелось подрезать подколенные жилы: дружно, стало быть, с мужем жили. Ну вот, как ряд делу, покойника обмыли и “под святые” положили. Дело было к ночи. Семейства у вдовы и было, что три подростка — мал мала меньше; а никого чужого не было, а ей все же думно было.

Ночь долга, тоскливо будет: давай баба печь топить; топит печь и клюку калит, а самой и мужа жаль, и покойника боится. Топит печь да клюку калит... “Мама, тятя-то пошевелился!”— "Молчи,—говорит,—тебе так показалось”. А сама сидит у печи да клюку калит. “Мама! Тятя-то садится!”

А покойник попробовал сесть; покрывало на пол свалилось, и опять упал на подушку... “Молчи,—говорит мать,—это так показалось!” — “Мама! Тятя-то встал!..” Соскочила баба, схватила робят, пихнула через чилисник на печь, выхватила из печи калёную клюку и сама к робятам залезла.

Покойник встал и начал осматривать, где жена. Вот рассмотрел он жену на печи и пошел тихоньку к печи, а под им половицы выгибаются, скрипят. Подошел он к голбцу,— а на печь вылезти надо: зубами железными щелкает, к голбцу грудью наваливает... Баба с печи каленой клюкой хлесь по зубам— только зубы сбрякали. Он отступил и опять напирает: съесть, вишь, надо, а вылезть не может, потому руки крестом на груди сложены были, так и не может от груди своей отнять. Он подойдет,— а она опять по зубам клюкой каленой. Знамо дело. Богу молилась. Запел петух,— бросился еретик на старое место, но уж лег ничью. Так ничью и утром нашли, так и похоронили.

Этих волшебников все ничью хоронят: куда лицом схоронишь, туда под землей и пойдет: кверху лицом — наверх выйдет, а ничью — дак в преисподнюю прямо уходит.

Покойная кумушка

Была старушка богомольная, а у ней померла подружка кумушка. Старушка была к службы ходить охоча. Услышала звон ночью и заходит в церковь, а покойных полна церква. Старушка, ее знакомая кумушка, саван сняла с себя и говорит:

“Нонь мы молилися, а не вы, выйди от нас, чтобы не слышали други”. Старушка и ушла. Покойник к ей ночью пришел и стал ей пугать. На другу ночь старушка стол скатертью покрыла и петушка под скатерть положила, чтобы спел, когда покойник придет. Пришла ночь, покойник и пришел пугать ее: “Я тебя съем, зачем к нам ходишь в непоказаны часы”. Это кумушка и пришла. Скатерка и говорит покойнице: “Меня трут и моют и полощут, все терплю, а ты одного слова не могла перетерпеть”. Петух спел, покойница и отступилась старуху пугать.

Логиныч

[...] Всем издавна он был известен под одним прозванием: Логиныч. Пьяница был горький, да еще с придурцой, а может, и не был с придурцой, может, только прикидывался таким. Ни к работе, ни к службе не был срушен. Войсковая канцелярия, матушка, билась, билась с ним и отступилась: исключила его, значит, из казачьих списков, как негодного. Так он и шатался из места в место, где день, где ночь, нигде, значит, не имел постоянного пристанища. Бывало, сказывают старики, во время какого-нибудь рыболовства таскается Логиныч по обозам и потешает народ разными штуками. Примерно, поднесут ему стакан вина, а на закуску подадут сырую рыбу и скажут:

“Закуси, Логиныч!” Логиныч и примется уписывать сырую рыбу, словно голодная собака. Или ничего не дадут на закуску и скажут: “Извини, Логиныч; закусить-то нечем!” “Как нечем?” — скажет Логиныч. “А это-то что?” И с этим словом примется грызть стакан, как сухарь. Такой-то был забавник этот Логиныч. Одним только нехорош: с нечистой силой знался. При жизни его никто этого художества за ним не знал, не выказывал, значит; а после смерти оказал, греховодник.

На плавне ли, у севрюг ли, шатался Логиныч, по обнакновению, по обозам и вдруг пропал. Одни говорили, что он утонул, другие — что его киргизы взяли в полон, а иные говорили, что его какие-то обозники нашли мертвым близ Бударинского форпоста и тут же, где нашли, закопали будто в землю. Потолковали, потолковали, да и забыли, кому какая нужда! Вдруг Логиныч обозначился и стал дурить, подлец! Раз из бударинской команды были казаки в секрете; двое лежали в лощине, а третий был на часах немного поодаль от товарищей, сидел под кустом. Этак около полуночи часовой видит вершника на белой лошади и в белой одежде. Вершник едет мимо секрета тихонько, бесперечь останавливается, озирается, будто высматривает чего-то, одно слово, представляется разбойником киргизом. По одеянью часовой не разберет хорошенько — казак ли это, или киргиз, и потому взял да и окликнул: “Кто едет?”

— Логиныч! — закричал вершник, захохотал во все горло и ускакал.

Казаки со страха и секрет бросили, ускакали на форпост. Сначала не поверили, думали, что они спали и им сонным при грезилось. Но на следующую ночь вся команда уверилась, что то была истинная правда. С вечера сошлись к крепости казаки, толковали о том о сем и, знамо дело, и о Логиныче не забыли: трунят над теми, кто в прошлую ночь был в секрете; не заметили, как и время прошло, была уж на исходе двенадцатая склянка, значит, полночь. Вдруг часовой, что стоял на вышке, подал знак, что на третном пикете маяк горит; значит, тревога, значит, где-нибудь киргизы нападение сделали на линию. Команда встревожилась и села на конь. Хотели и при крепости зажечь маяк, да начальник не велел; сначала приказал увериться, точно ли маяк горит, не варит ли кто кашу в степи; начальник, изволишь ли видеть, опасался, как бы не сделать напрасную тревогу. Хорошо. Тое ж минуту команда поскакала на низ к пикету, пикет был недалеко, всего версты за три. Но лишь только команда выехала в поле, навстречу ей скачут пикетные казаки.

— Куда вы?—спрашивают форпостные казаки пикетных.

— К вам на форпост! — отвечают пикетные казаки.

— Зачем? — спрашивают их.

— У вас, при крепости, маяк горит!

— А у вас? — спрашивают их.

— У нас нет!

Форпостные казаки оглянулись назад и видят: маяк при крепости горит! Смотрят на пикет — пикетный маяк не горит! Тое ж минуту казаки вернулись на форпост, прискакали: маяк целехонек, не горит! Оказия. Столпились казаки у крепостных ворот, не знают, что делать. Вдруг видят: от верхнего выезда скачет вершник на белой лошади и в белой одежде, а за ним, немного одаль, скачет целая свита на таких же лошадях и в таком же одеянье. Передний вершник прямо держит на крепость. Команда думает, не киргизы ли уж бьют на их форпост; приготовилась отпор дать. Часовой с вышки окликнул: “Кто едет?”

— Логиныч! — закричал вершник и захохотал, поворотил коня влево и прямо юркнул в Бударин ерик. Свита его за ним же.

Тут уже вся команда поверила, что Логиныч взаправду

дурит. С тех пор и стал Логиныч выделывать разные штуки, спокою не давал бударинским казакам. И только, сударь мой, их одних тревожил, а других по соседству никого не беспокоил. Полагали, что это оттого, что около-де Бударина зарыт Логиныч. А иные говорили, что это будто бы оттого, что когда-то, когда Логиныч был жив, бударинские ребята сильно поколотили его за что-то; вот за это-то самое будто бы Логиныч и мстил бударинским казакам. Оттого ли, не оттого ли, все единственно, а только плохо приходилось бударинским казакам, смаялись они и жалобу приносили атаману, просили, чтобы позволил им перенести форпост на другое место; но атаман не верил. Однако вскоре и он уверился.

Раз ждали атамана на низ. В полночь слышат: колокольчик звенит. “Бежит! бежит!”—кричит часовой с вышки. Команда припаслась, стала во фрунт у крепости. Начальник тут же; ждет, чтобы с липортом к атаману подойти. А колокольчик все ближе и ближе,—уж в улице,—вот и повозка катит, тройкой; кони все белые; и впереди, и сзади, и по бокам конвойные, на белых же конях. Но никому невдогад эти белые кони; у всех на уме атаман. Повозка подкатывает к крепости. Часовой окликает: “Кто едет?”

— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И в тот же миг повозка взяла влево и прямо в Бударин ерик!

Команда хорошенько еще не опомнилась от этой штуки, как опять послышался колокольчик, ближе и ближе; вот и повозка катит, прямо к крепости. Начальник приказал часовому молчать. Повозка подкатилась к воротам и остановилась. Вышел настоящий атаман и вскинулся на начальника, бранить.

— Что ж часовой-то молчит, не окликает? — говорит атаман.—Аль военный артикул забыли?

— Так и так!—оправдывается начальник.—Логиныч дурит, “овеем с пахвей нас сбил. Сию минуту,—говорит начальник,— юлько в ерик провалился.

— Что за оказия!—говорит атаман.—Неужто правда?

—Точно так!—говорит начальник.—Извольте спросить команду: никого пьяных нет, все терезвы. Ладно. Атаман успокоился и говорит:

— Об этом мы завтра потолкуем. А теперь вот что: следом за мной бежит чиновник, из Оренбурга, левизор от губернатора. Хорошенько окликнуть его, как можно громче!—приказывает атаман.

— Слушаю!—говорит часовой с вышки.

И точно, минуту спустя, послышался колокольчик,— ближе и ближе; катит и повозка, тройкой, кони белые... Казаки догадываются, что за птица летит,— но молчат, только шушукаются меж себя да тихонько посмеиваются. Повозка к крепости. Атаман у ворот. Часовой окликает: “Кто едет?”

— Логиныч!—кричат из повозки и хохочут. И, по обнаковению, прямо в ерик.

Тут уж и атаман поверил и велел было осиновый кол припасти, чтобы заутро резолюцию учинить Логинычу. Но, на беду, никто не знал, где Логиныч зарыт. После того, на другой же день, атаман вытребовал из Уральска благочинного со всем духовенством и приказал отслужить молебствие, обойти крестным ходом вокруг Бударина и предать Логиныча анафеме, а на обоих выездах поставить по кресту. Как это сделали, так словно рукой сняло: Логиныч перестал дурить.

Солдат и покойник колдун

Шел солдатик со службы. Время было осенное. Он дошел до одной деревни и попросился у мужичка ночевать. “Эй, хозяин, дома ли?”—“На что, служивой?” — “Пусти ночевать прохожего солдата!” — “Милости просим!”

Солдат пришел в избу; хозяин чаем напоил его, ужиной накормил; солдат и говорит: “А что ж, хозяин, где бы мне портянки посушить?” — “У меня сегодня топлена баня и, наверно, там тепло”.

Пришли в баню. Баня была белая, с печкой. Солдат разул портянки, постлал на печку и говорит: “А что ж, хозяин, я, пожалуй, здесь и ночую: здесь так тепло и так хорошо!”—“Дак что ж, служивой, пускай! Ночуйте!”

Солдат сказал: “Вот что, хозяин! Я люблю утром ходить по

холоду. И, чтобы не тревожить вас, можно уйти не спрося завтра утром?” — “Что ж, служивой, с Богом! Кто вас будет держать? Вот я тебе ставлю фонарь, чтобы вам ловчее было собраться в дорогу!” Хозяин ушел, а солдат остался: закурил табачку, погасил свечу и лег спать.

Ночью пробуждается и думает себе: “Кабы у меня портянки не сгорели на печке?” Засветил свечу, снял портянки—они уже были сухие — и слышит: кто-то шабарчит за печкой.

Стал осматриваться солдат кругом: никого нигде не видно. Заглянул и в печку—и там никого нет. Посмотрел в кожух: тут весится человек кверху ногам — весь закоптелой.

Испугался солдат, схватил свои сапоги и шинель, выскочил из бани и давай бежать в другую деревню. Не покойника он испугался, а думал, что этот хозяин бьет прохожих и вешает в печку и в кожухи. Он думает, что сейчас прибежит и его зарежут.

Добежал до деревни. В крайнем дому увидел огонек. Ворота были не заперты. Солдат прибежал прямо в избу и залез на печку. Хозяин увидел: “Что такое? Прибежал солдат босиком и шинель тащит под пазухой”. И стал спрашивать: “Что, служивой? Что случилось с тобой?” А солдат не может слова сказать.

Хозяин принес водки, подал солдату и опять стал спрашивать. Тогда только солдат сказал: “Я ночевал в соседней деревне, в крайнем дому у богатого мужика в бане; а у него в кожухе повешен человек кверху ногам и коптеет. Должно быть, он нашего брата — прохожих-то — и вешает в кожух!”

Молодой хозяин подумал и сказал: “Это непременно мой отец: он потерялся летом; сколько мы искали и нигде не могли найти его. Он служил лесным объездчиком. Пойдем, служивой, посмотрим!” — “Мне что? пойдем!”

Когда пришли в баню, заглянули в кожух,— и молодой мужичок узнал своего отца. Тогда собрались они с солдатом и пошли к хозяину в избу.

Только переступили порог, хозяин испугался и задрожал. Л молодой человек и говорит ему: “Злодей! Ты убил моего отца! Мало того, что ты его убил, ты повесил его в кожух и коптишь! •Лучше бы ты зарыл куда-нибудь его в землю!”—“Помилуйте, молодой человек,— сказал хозяин,— я несколько раз его зарывал, но он не дает мне покою ни днем ни ночью, пока не повешу в кожух, каждую ночь и каждой день он ко мне ходил!.. Вот что, молодой человек! Ведь мертвого тебе не воскресить, а меня ты укалишь хотя в каторжны работы. Давай помиримся!”

“А сколько ты дашь?”—спросил молодой человек. “Сколько возьмешь?” — “Тысячу рублей”. Хозяин отпер шкатулку, отсчитал десять сотенных и подает молодому человеку. Тот взял деньги.

А солдат и говорит: “А что, вы разве заодно бьете людей?! Сейчас донесу полиции! Я вас обоих укалю. Острогу мало будет!” Тогда сказал хозяин: “Эх, служивой, твое дело — сторона! Возьми сколько-нибудь и поди с Богом”.— “Триста рублей!”—сказал солдат. Хозяин отсчитал и спросил: “Сколько возьмешь, служивой, похоронить того покойника?” — “Сто рублей да лошадь с телегой”. Хозяин дал.

Добыли покойника из кожуху, сделали гроб; у солдата находилась запасная такая шинель; нарядили в нее покойника, положили в гроб; солдат сел и поехал. Это все было сделано еще до свету — никто не видал.

Село было от той деревни верст десять, в волоку на большой дороге. Приезжает солдат в село, приходит к священнику и говорит: “Вот я привез покойника—в дороге товарищ помер,— нужно его похоронить”. За похороны с него взяли: священник пятьдесят, дьякон тридцать да псаломщик двадцать рублей; у него и осталась в барышах только одна лошадь.

Когда похоронили, солдат продал лошадь с телегой, а в селе том был кабак. Зашел в кабачок и давай пировать. Денег много, и деньги легки, что не пировать? Пировал он несколько дней. Сколько пропил, остатки потерял.

Просыпается в один прекрасной день,—у него в кармане ни копейки; голова трещит, а выпить не на что. Пошел солдат по дороге и думает про себя: “Что мне теперь делать?” И услышал позади себя глухой гробовой голос. Оглянулся назад и увидел:за ним бежит тот самой покойник, которого он хоронил.

“Эх, служивой, дожидай!”—“Ты кто такой?.. Да ведь я тебя похоронил!” Усмехнулся покойник и говорит: “Я ведь был сильный еретник! Я могу ходить и после погребенья”.— “Ну, тогда пойдем вместе — двоим ведь будет веселее”.

Прошли они несколько верст, стало темнеть; еретник и говорит: “Что ж, служивой, где бы нам ночевать?” — “Мне все равно,—хотя там, хотя здесь!” Еретник говорит: “Пойдем в сторону; невдалеке здесь есть дом, и мы тут ночуем”.

Пришли. В дому была одна старуха. Еретник и учит солдата:

“Ты поступай смелее! Ничего тебе не будет—я помогу тебе!” Солдат и говорит старухе: “Старуха, собирай на стол!” Старуха собрала на стол и принесла, что у нее было. Солдат сколь ест, а еретник вшестеро больше. “Счё же ты, солдатушко, ровно за шестерых один ешь!”—“Да, бабушка, проголодаешься, тогда поешь и за шестерых!” Поужинали. Солдат улез на печку спать;еретник подле него.

Немного прошло времени, вдруг сделался на дворе страшной шум. На двор въехало пять человек; то были разбойники. Приходят в избу и говорят: “Старуха, собирай на стол!”— “У меня есть какой-то солдатушко, так чуть не все у нас съел!” — “Погоди, поужинаем, тогда мы над этим солдатом потешимся!.. Эй, служивой, поди сюда!”

Солдат слезает с печки, а еретник у него за крыльцам тут и торчит. Хозяин наливает стакан водки и подает солдату. Солдат принял, посмотрел, а в стакане очутилась человеческая кровь. А еретник ему и шепчет: “Выпей, солдат! Не твой грех! Все равно!” Солдат выпил.

Хозяин берет нож, встает из-за стола, хотел солдата зарезать. Как еретник тарарахнет, полетели только первой да другой, и всех разбойников прибил.

Забрали они у них все деньги, пошли с ночлега.

Вышли на большую дорогу—уже рассветало. Еретник говорит: “Давай, служивой, делить теперь деньги!”—“Мне что!” Вывалили. Солдат расклад в две кучки: “Одна тебе, другая мне,—любую бери!” Еретник взял одну: “Эта моя; я ее отдаю тебе за то, что ты меня похоронил! А то я бы и тепере коптел еще в кожухе”. Скрылся.

Воротился солдат в село и давай пировать. Коротко ли, долго ли пировал, пропил все деньги и стал просить у одного мужичка: “Дай пять копеек!” Отказал. “Когда у меня были деньги, все были пьяны!.. Дай-ко пойду к еретнику”. Приходит на кладбище, а могилу и позабыл. Похаживат; натыкался на одну могилу, в которой была дыра. “Э, он ушел опять куда нибудь, бездельник, не сидится дома-то! Я подожду!” Сел и дожидает. Около двенадцати часов ночи увидел: бежит к нему еретник,— но только не тот, которого он хоронял. “Убирайсь с места, а то я тебя съем!”—“У меня тесак есть!” Заскрежетал зубами. “Скажи, куда ходил, уберусь!”—“Заколдовал жениха и невесту, они теперь стоят статуями”. — “Скажи, чем их лечить,— пущу!”—“Отсеки от моего савана лоскуток, сожги, пепел отпусти в воду, сбрызни этой водой три раза, потом напой — и они будут опять как прежде”.

Солдат убрался. Еретник полез, а солдат целую полу отчиклечил от его савана. Потом солдат вылечил жениха и невесту и получил за это большие деньги.

Солдат и еретник

В одной деревне жил мужик. У его было три сына. Но вот отец стал совсем стар, призвал сыновей и говорит: “Вот. сыновья, я скоро помру. А кто меня повезет в село, я того съем”

Но вот умер старик. Собрали его, а везти никоторому сыну неохота. Бросили жребий. Пал он младшему сыну. Делать нечего; собрался он и повез отца, а сам горько плачет.

Шел как раз солдат со службы, и говорит: “Что очень плачешь? И ты когда-нибудь помрешь! А отец твой дожил до веку, значит, его не воротишь!” Тогда братья обсказали, в чем дело. Солдат и говорит: “За четыреста рублей я его увезу”. Братья, понятно, ему отдали деньги, и солдат сел на гроб и поехал.

Ехать было лесом верст десять. Когда они ехали в лес, еретник стает из гроба и говорит: “Ну, солдат, я съем тебя!” Солдат соскочил с гроба и побежал в лес. Покойник за ним и уже настигает его. Солдат взлез на дерево и говорит: “Николай Чудотворец, спаси меня! Сколько у меня есть денег, половину положу в казну”. Негде возьмись Николай Чудотворец и дал ему корень И говорит: “Поди теперь к еретнику. А когда он будет вставать из гроба, и говори ему корнем-то: такой-сякой! И он будет тебя слушать”.

Привез его солдат в село. А когда его хотели унести в церковь, он хотел выпить кровь из попа. Солдат стегнул его корнем, только дым пошел, и более еретника не стало,

Еретник и работник

Не очень давно еще жил на одной деревне богатый человек. Имел он водяную мельницу. Детей у его не было. Держал он работника. Но вот пришло ему время помирать. Он и говорит работнику: “Закладывай тройку лошадей и вези меня на мельницу: я буду сегодня ночью умирать”.

Работник увез хозяина. А когда поехал домой, то подумал: “Почему же хозяин знает, что он сегодня умрет?” Остановил лошадей и пошел обратно на мельницу. Приходит и тихонько смотрит в окно. И что же? Сидит его хозяин и горько плачет. Открывается подпольная западня, и выходят оттудов дьяволы. И содрали с него кожу, а мясо съели. Потом один дьявол влез в его кожу и остался там.

Работник в испуге приезжает домой, заказывает дубовый гроб и наложил на его четыре обруча железные. Потом запряг коня в розвальни и поехал за хозяином. Привязал его ногам за сани, а голова волокется по дороге. Привозит домой, кладет его в гроб, заколачивает крепко и потом давай лить горячей смолой. Первое послышался из гроба рев, и впоследствии разорвало гроб. И оттудов только выскочила собака и более не осталось ничего.

Отец и сын

Служил солдат на службе и отслужил свой срок. Приходит домой вечером, посмотрел в окно: горит огонь и на столе подан обед. Приходит в избу и начинает есть. Выходит из другой комнаты отец и говорит сыну: “Почто мой обед ешь? Я тебя съем!” Сын, понятно, думает, что он шутит. Но отец и говорит:

“Я умер. Меня не могли увезти в село, потому что лошади не могут меня везти; а надо бы привязать петуха и собаку, они увезут. А хоронить меня надо: стоит береза у нас на поле; ее выкопать, и там будет дыра сквозь землю, туда меня и бросить... Ну, а теперь давай я тебя, сынок, буду есть”.

Сын стал просить, чтобы он дал хотя повидать братей; но отец говорит, что их дома нет. Тогда сын стал просить его, что хотя бы он дал ему сходить в ледник и напиться молока. Это отец ему позволил. Вот пришли в ледник. Отец стал в двери, а сын ушел к яме и уже собирается пить. И ту минуту запел петух, и тут же еретник упал мертвый.

Обрадованный сын духом пустился бежать к братьям, так как они были в деревне. Братья обрадовались солдату и говорят:

“Был дома: как тебя отец не съел?” — “Ох, братцы, я его ухаял!” Тогда собрались братья. Привязал солдат собаку и петуха, а березу уже ране выкопали. Да как крикнет, только голова завеяла, как его потащили и прямо в яму.

Жених-мертвец

Дружили парень с девкой. У нее родители были богаты, а у него бедны. Девкины родители не соглашались, чтобы они сошлись.

Вот парень с девкой и договорились, что она за него убёгом пойдет.

Девка ишо днем узелок собрала и вынесла на улицу, в поленнице спрятала. Вот сидит, дожидатся ночи.

Пришла ночь. Эта девка слышит: кони остановились и захрапели. Она шубенку накинула, вышла тихонько на улицу, узелок взяла, за ворота выскочила. Там ее в сани посадил парень — а все темно — и только копоть полетела! Вот кони бегут! Темно, снег пошел. Парень на нее доху накинул, а сам спрашиват:

— Месяц светит, покойник едет! Ты его не боишься?

Она отвечат:

— Я с тобой ничего не боюсь. Дальше едут. Он опеть спрашиват:

— Месяц светит, покойник едет! Ты его не боишься? Она:

— Я с тобой ничего не боюсь.—А самой так жутко вроде стало. У нее в узелке Библия была. Она узелок растянула, Библию вытащила и за пазуху спрятала. Едут дальше. Он снова:

— Месяц светит, покойник едет! Ты его не боишься?

— Я с тобой ничего не боюсь.

Тут кони остановились, и она увидела, что приехали на кладбище. И поняла, что это не жених, а мертвец на могилы ее увез.

Вот он подошел к пустой могиле и стал показывать, как в нее входить надо. А девка не растерялась. Быстро сдернула шубенку, разорвала Библию, сунула половинки в рукава и накрыла шубой могилу. Сама побежала. Там часовня была, она заскочила в нее и перекрестила дверь за собой. Досветла дождалась. Потом ушла домой. Родителям все рассказала, они тогда согласились выдать ее за бедного парня. Он же ночью приезжал, а она уже с мертвецом-то уехала.

Муж мертвец

Умер у одной женщины муж. Давай к ней по ночам ходить. А раз говорит:

— За тобой пришел, собирай вещи. Она собралась, поехали на кладбище. К могиле подошли, а он:

— Лезь в могилу.

У нее сердчишко все сжалось, поняла, что плохо это, и говорит:

— Ты лезь сам, у меня вещей много, я тебе подавать буду. А сама все молится, чтоб петухи скорей пропели. Просыпала бисер, чтоб дольше собирать. А тут и петухи пропели. Смотрит: она стоит у могилы.

Когда домой прибежала, давай у старухи заговорами лечиться. Он к ней на следующий день приехал. Мимо нее на коне проскакал и говорит:

— Счастливая ты! [...]

О шведах

В одной версте от местечка Лысково, на восточной стороне, и теперь находится небольшой лесок, называемый Окопы. Во время войны русских со шведами на Окопе осталось множество человеческих трупов, которые окрестные жители должны были убрать. Перенося к общей могиле одного павшего, заметили на пальце дорогой перстень и стали снимать его. Но никак не могли, а потому отрубили палец и только тогда завладели перстнем. Долго после этого в деревню стал приходить по ночам беспалый мертвец и тревожил жителей, в особенности тот дом, где находился перстень, пока последний вместе с пальцевыми костяшками не был положен в могилу.

Народная проза. / Сост., вступ. ст., подгот. текстов и коммент. С.Н. Азбелева. – М.: Русская книга, 1992. – 608 с., - (Б-ка русского фольклора; Т.12, Мертвецы, с. 392-406).