Хью Кертис прикидывал, принять ли ему приглашение Дика Манта в Лоулэндс на уикенд. Про Манта он слышал только, что тот, кажется, богат, большой оригинал, и, по обычаю людей такого сорта, что-то коллекционирует. Хью смутно припоминал, как он спрашивал у своего приятеля Валентайна Оустропа, что же коллекционирует Мант, но ответ вылетел у него из головы. Хью Кертис был рассеян, с плохой памятью, и самая мысль о коллекции, где столько всякой всячины требует от человека запоминанья, наводила на него тоску.
    От воскресных сборищ он хотел следующего: чтоб его не трогали, по возможности оставили наедине с собой, а остаток времени дали провести в обществе милых дам.
    Порывшись в своей памяти — с отвращением, ибо он терпеть не мог ее тревожить, — он вспомнил, как Оустроп говорил, что в Лоулэндсе собираются исключительно мужчины и числом редко более четырех. Кто четвертый, Валентайн запамятовал, но просил Хью быть непременно.
  - Мант тебе понравится, — уверял он. — В нем полное отсутствие рисовки. Уж какой есть.
  - А именно? — осведомился его друг.
  - О, он оригинал и — если угодно — чудак, — ответил Валентайн. — Своего рода исключение. Он куда необычней, чем кажется, тогда как большинство людей куда зауряднее, чем кажутся.
    Хью Кертис с ним согласился.
  - Но я люблю людей заурядных, — добавил он. — И что мы будем делать с твоим Мантом?
  - О, — сказал его друг. — Он-то как раз любит людей твоего типа. Он предпочитает заурядных — но к чему это глупое слово? — Я хочу сказать — нормальных людей. Их реакции показательней.
  - От меня ожидается реакция? — покушаясь на веселость, спросил Хью.
  - Ха-ха! — и Валентайн легонько ткнул его в бок. — От него всего можно ожидать. Но ты будешь, обещай!
    И Хью Кертис обещал быть.
    Тем не менее, когда настало субботнее утро, он начал жалеть о своем обещании и подумывать, как бы так поприличнее от него уклониться.
    Он был человек уже не первой молодости, устоявшихся взглядов и, хоть и не то чтоб отпетый сноб, но готовясь к новому знакомству не мог не считаться с мерками своего круга.
    А в этом кругу не очень жаловали Валентайна Оустропа. Он явно не дотягивал до остальных друзей Хью. Наедине с Хью он бывал очень даже мил, но стоило Валентайну очутиться в среде родственных душ, он сразу выставлял себя таким фатом, что Хью делалось противно.
    Хью никогда не расспрашивал Валентайна о его друзьях, считая это при добром приятельстве неуместным, а потому и не задавался вопросом, отчего тот так видоизменяется в их кругу. Тем не менее его томила настойчивая догадка, что при Манте Валенгайн как-нибудь неприятно развернется.
    Не послать ли телеграмму с отказом, ссылаясь на некие непредвиденности?
    Хью взвешивал эту мысль, но отчасти из порядочности, отчасти по лени (противно было напрягаться, сочиняя правдоподобные и веские обстоятельства) он ее отверг. Ведь в письме он так безоговорочно соглашался. И еще мелькнуло соображение (совершенно неосновательное), что Мант пронюхает и станет мстить.
    Он, однако, как мог, смягчил свою участь; высмотрел в расписании самый последний поезд, еще поспевающий к обеду, и телеграфировал время прибытия. В доме он будет, он подсчитал, сразу после семи.
   «Даже если обед совсем поздний, в половине девятого, — рассудил он, — что они мне за час с четвертью сделают?».
    Он со школьной скамьи привык загодя обмозговывать, как бы, хоть на время, оградить себя от неведомых бед.
   «Что бы я ни сделал, — говорил он сам себе — не могут же меня убить».
    Во время войны это спасительное соображение пришлось отставить: его могли убить и даже очень могли.
    Но с водворением мира сей драгоценный талисман опять был пущен в ход. Хью прибегал к нему куда чаше, чем согласился бы признаться. Как ни нелепо, он и сейчас призвал его на помощь.
    Жаль только, что приедет он в сентябрьских сумерках. Первое впечатление о новом месте он предпочитал составлять при свете дня.

    Остальные двое гостей, в отличие от Хью Кертиса, отнюдь не стремились прибыть попозже. Они явились в Лоулэндс к чаю. Хоть добирались порознь — Оустроп на своем автомобиле — они буквально столкнулись в дверях, и каждый втайне заподозрил другого в намерении немножко побыть с хозяином наедине.
    Но едва ли их мечта могла осуществиться, если даже оба и лелеяли ее. Внесли чай, кипела вода, а Мант все не выходил, и Оустроп наконец обратился к другому гостю с просьбой заварить чай.
  - Будьте заместителем хозяина, — сказал он. — Вы же закадычный друг Дика, вы ему ближе, чем я.
    И правда, Оустроп давно хотел познакомиться с Тони Беттишером, который, по смерти некоего Скуэрчи, смутно известного Валентайну, занял при Манте положение самого старого и близкого друга.
    Был он приземист, смугл, полноват, и внешность не давала ровно никакой подсказки о его характере и роде занятий. Он кем-то такое, знал Валентайн, служил в Британском Музее, но по виду легко сошел бы за биржевого маклера.
  - Вы, я думаю, здесь бываете во все времена года, — сказал Валентайн. — А я осенью впервые. До чего хорошо!
    Он окинул взглядом лесистую долину в окне, опушенный деревьями горизонт. Дух преющего навоза плыл в комнату.
  - Да, я часто здесь бываю, — ответил Беттишер, занятый приготовлением чая.
  - По письму Дика я заключил, что он только что из-за границы, — сказал Валентайн. — И к чему покидать Англию в те редкие периоды, когда жизнь тут сносна? Дик ездит, чтобы рассеяться или по надобности? — Он склонил голову набок и глянул на Беттишера, с гримасой комического отчаяния.
    Беттишер подал ему чай.
  - Ездит, я думаю, когда найдет стих.
  - Оно смотря какой стих! — с натужной наглостью вскрикнул Валентайн. — Наш Ричард сам себе закон. Уж это нам известно. Но какой-то должен же быть мотив. Только не говорите мне, что он любит путешествовать. Это так неудобно. А Дик свое удобство ценит. То-то он и путешествует с эдаким багажом.
  - В самом деле? — спросил Бетгишер. — Вы что — его сопровождали?
  - Нет, но я немножечко Шерлок Холме, — торжествующе объявил Валентайн. — А верный Франклин еще не успел разобрать вещи. И там стоят два гигантских баула. И это по-вашему личный багаж?
    Валентайн умел налечь на выделенное слово. На личный голос его кинулся, как ястреб на голубку.
  - Коляски, вероятно, — лаконически предположил Беттишер.
  - Вы полагаете? Вы полагаете, он коллекционирует коляски? Это бы все объясняло!
  - Что бы это объясняло? — спросил Беттишер, заерзав в кресле.
  - Ну, насчет его коллекции, разумеется! — крикнул Валентайн, вскакивая и сверля Бетгишера взглядом. — Это бы объясняло, почему он нам ее не показывает, почему так не любит о ней говорить. Неужто не понятно? Неженатый человек, холостяк, sine prole (без потомства - лат.), как известно, и полный чердак колясок! Ведь это, пожалуй, слишком! Над ним бы стали потешаться, а Ричард, как бы мы ни любили его, серьезен до чрезвычайности. Как, по-вашему, это извращение?
  - Всякое коллекционирование есть извращение и порок.
  - Ну, это вы, Беттишер, зря и чересчур. Скорее способ избежать порока. Но скажите, пока он не явился — а явится он вот-вот, законы гостеприимства этого требуют — скажите мне: верна моя догадка?
  - Какая? Вы их столько высказали.
  - Я имею в виду — то, зачем он рыскает по свету, чем набивает дом, о чем он думает, когда не с нами — одним словом, то, что он коллекционирует — это коляски?
    И Валентайн торжественно умолк.
    Беттишер не отвечал.
    Веки его дрогнули, резко сощурились глаза. Наконец он открыл было рот, но Валентайн перебил:
  - Ах нет, вы же его доверенное лицо, на ваших устах печать. И не говорите ничего, не надо, я запрещаю.
  - Чего это он не должен вам говорить? — раздался голос в дальнем конце комнаты.
  - Ах, Дик, — вскрикнул Валентайн. — Вот напугали! Вам бы выработать походку, капельку менее бесшумную, чем само безмолвие, правда, Беттишер?
    Хозяин приближался к ним неслышными стопами, неся беззвучную улыбку на губах.
    Небольшого роста, тонкий, хрупкий господин, одет он был прелестно, и держался с рассчитанной элегантностью.
  - А я-то думал вы не знакомы с Беттишером, — сказал он, покончив с обрядом приветствий. — И вот вхожу и вижу — вы едва останавливаете поток откровений, изливающихся с его уст.
    Легкая ирония была в голосе; он будто разом и спрашивал и утверждал.
  - О, мы целую вечность провели вдвоем, — изящно парировал Валентайн, — и вели увлекательнейшую беседу. О чем, отгадайте?
  - Надеюсь не обо мне?
  - Но о чем-то, вам весьма любезном.
  - Так может быть о вас?
  - Шутить изволите. Предметы нашей беседы основательны, надежны и полезны.
  - Н-да, вас, в таком случае, придется исключить, — протянул Мант раздумчиво. — И для чего же они служат?
  - Для перевозки тел.
    Мант метнул взор на Беттишера, пристально изучавшего каминную решетку.
  - А из чего их изготовляют?
    Валентайн хмыкнул, состроил рожу и ответил:
  - Тут я не могу исходить из личного опыта, но, полагаю, главным образом из дерева.
    Мант встал и строго глянул на Беттишера, тот вздернул брови и молчал.
  - В свое время, — от души наслаждаясь, сказал Валентайн, — они всем нам служат неоцененную службу.
    Все молчали. Потом Мант спросил:
  - И где же вы обычно с ними сталкиваетесь?
  - Лично я всегда стараюсь обойти их стороной, — сказал Валентин. — Но их каждый день можно встретить на улице ну и... ну и здесь, разумеется.
  - Почему вы стараетесь обойти их стороной? — спросил Мант довольно мрачно.
  - Ну, поскольку вы на них помешаны, коллекционируете их, свозите со всех концов света, мне неловко в этом признаваться, — дикуя выговорил Валектайн. — Но мне противно созерцать человеческую плоть, лишенную разума, который только и позволяет мириться с этой плотью.
    Он принял ораторскую позу и шумно дышал через нос.
    Длилась пауза.
    Начинали ощущаться сумерки.
  - Хорошо, — наконец жестко сказал Мант. — Вы первый человек, разгадавший мою маленькую тайну, если тут уместно так торжественно выразиться. Я вас поздравляю.
    Валентайн поклонился.
  - Могу ли я осведомиться, как дошли вы до своего открытия? Верно, произвели разведку, пользуясь тем, что я задержался наверху?
    Голос звякнул неприятной ноткой, но Валентайн ничего не заметил и гордо отвечал:
  - В этом не было нужды. Они в холле, на виду. Мое детективное чувство (нет, не шестое, у меня восемь или девять чувств) тотчас их распознало.
    Мант пожал плечами и сказал уже более непринужденно:
  - Я собственно не намеревался с вами откровенничать на данной фазе нашего знакомства. Но раз вы уже знаете, удовлетворите мое любопытство: вы ужаснулись?
  - Ужаснулся? — крикнул Валентайн. — По-моему, это так мило, так оригинально, так... так гуманно. Это тешит мое эстетическое чувство. И слегка оскорбляет мои понятия о нравственности.
  - Еще бы, — сказал Мант.
  - Я сторонник ограничения рождаемости, — продолжал Валентайн. — Я каждый вечер ставлю свечку за изобретателя презервативов.
    Мант глянул на него недоуменно:
  - Тогда как же вы можете не одобрять...
    Но Валентайна уже несло.
  - Разумеется, скупая их, вы подрываете все предприятие. Будучи экспонатами коллекции, они простаивают, верно? Вы ведь их держите пустыми?
    Беттишер вскочил с кресла, но Мант, выставил вперед бледную руку и проговорил задушенным голосом:
  - Ну-ну, в основном — да.
    В совершенном восторге Валентайн всплеснул руками:
  - Но не все? Ах, ну это, знаете, уж чересчур оригинально! Лапочки мои — лежат себе тихонько и пальчиком не двинут! Как бы выставка манекенов!
  - Заполненные, они мне видятся законченней, — заметил Мант.
  - Но кто должен их толкать? Не могут же они сами собой передвигаться!
  - Послушайте, — проговорил Мант медленно, — я только что из-за границы, и привез один экземпляр, который передвигается сам собой или почти, он там, где вы и видели, внизу, ждет, чтоб его распаковали.
    Валентайн Оустроп привык быть душой общества. И он-то умел вдохнуть новую жизнь в угасающую шутку. Честно говоря, он чувствовал, что из этой уже трудно что-то выжать. Но он чувствовал и ответственность перед компанией, и, собрав для поддержания беседы весь свой вянущий энтузиазм, он прокричал:
  - Не хотите ли вы сказать, что этот ваш экземпляр не нуждается в посторонней помощи, и любящая мать может вверить ему свое сокровище без всякой няни и без содроганья?
  - Очень может, — сказал Мант. — И без могильщика и без гробовщика.
  - Могильщика! Гробовщика! — эхом отозвался Валентайн. — Какая связь между ними и детской коляской?
    Воцарилась пауза, в продолжение которой все трое, застыв каждый в своей позе, казалось, совершенно забыли друг о друге.
  - Так значит, вы не знали, — сказал, наконец, Мант, — что я коллекционирую гробы.

    Через час все трое были наверху и рассматривали нечто крупное, продолговатое, лежавшее на полу среди стружек и зарывшееся, как представлялось израненному воображению Валентайна, в них головой. Мант демонстрировал свой экспонат.
  - Правда, он забавно выглядит в неподвижности? — заметил он. — Будто его убили. — Он задумчиво толкнул его ногой и пустил в сторону отпрянувшего Валентайна.
    Направление было неясно. Предмет двигался сразу во все стороны, как краб.
  - Тут неблагоприятная обстановка, — вздохнул Мант. — Вообще-то он такой быстрый, так ловко маневрирует. Кого прижмет к стене, тому не сдобровать. Сейчас уж я не буду показывать, пола красивого жаль, но в лесу он сам собой зарывается за три минуты, а на разрыхленной земле, в клумбу, скажем, зароется и за одну. На то ему и углы, чтоб копать. Человека он сгибает надвое, едва захватит, запрокидывает, заламывает спину. Голова приходится как раз по пятки. Ступни оказываются наверху. Пружина выскочила, — и он нагнулся, прилаживая что-то. - Ну, как вам моя игрушка?
  - Сконструирован он превосходно, но рассматривая его с точки зрения преступника, — сказал Беттишер, — я не вижу, как использовать его в домашней обстановке. На мраморном полу вы его испытывали?
  - Да. Бьется в конвульсиях и стачивает края.
  - Вот видите. Как крот на мостовой. На обычном застланном полу, он, думаю, пробьется, но в ковре оставит хорошенькие дыры.
    Мант сдал и эту позицию.
  - Но как ни странно, — добавил он, — у меня он почти во всех комнатах может дивно действовать, так что не подкопается самый опытный детектив. Внизу у меня, правда, доски, но наверху — отборнейший паркет. Гроб такой чувствительный — вы сами видели, он будто нащупывает направление — и он ощущает рисунок и располагается точно по нему. Впрочем, я согласен. Игра не комнатная — для развлечения на воздухе. Ну, хорошо, идите, я приберу немного и сию минуту к вам присоединюсь.
    Валентайн поплелся за Беттишером в библиотеку, в растрепанных чувствах.
  - Прелестная была сценка, — усмехнулся Беттишер.
  - То есть сейчас? Признаться, у меня мороз по коже.
  - Да нет же, я не про то, а как вы с Диком играли в вопросы и ответы.
  - Я, наверно, выставил себя совершенным идиотом, — уныло промямлил Валентайн.    - Не помню даже, что мы мололи. И я что-то, кажется, хотел у вас спросить.
  - Спрашивайте, но отвечать не обещаю.
    Валентайн минуту раздумывал.
  - Ах да, вспомнил.
  - Валяйте.
  - Честно говоря, язык не поворачивается. Это насчет одной вещи, которую сказал Дик. Я тогда пропустил мимо ушей. Он, может быть, меня разыгрывал...
  - Ну?
  - Насчет этих его гробов. Что они настоящие...
  - В каком смысле — настоящие?
  - В смысле — готовы к употреблению...?
  - Мой милый, они были в употреблении.
    Валентайн усмехнулся довольно криво.
  - И они натуральной величины — то есть в обычный человеческий рост?
  - Это не совсем одно и то же, — усмехнулся Беттишер. — Но, если угодно, я вам отвечу: Дик — как и все коллекционеры. Он предпочитает редкости, всякую странность, миниатюрность и прочее. Разумеется, любая анатомическая особенность вправе отразиться на форме гроба. Но обычно экспонаты Дика всего лишь меньше обычных, точнее говоря, — короче. Это вы и хотели узнать?
  - Вы мне многое разъяснили, — сказал Валентайн. — Но есть еще кое-что.
  - Выкладывайте.
  - Когда я думал, что речь о колясках...
  - Да-да.
  - Я спросил, пустые они или нет. Помните?
  - Припоминаю.
  - Потом я поинтересовался, не лежат ли в них манекены, и он, кажется, подтвердил.
  - Да-да.
  - Но не мог же он такое говорить в буквальном смысле..., это было бы уж чересчур... чересчур реалистично.
  - Манекены не слишком реалистичны.
  - Ну, скажем, куклы всякие.
  - Кукла кукле рознь. Скелет не отнесешь к разряду говорящих.
    Валентайн смотрел на Беттишера во все глаза.
  - Он только что из-за границы, — заторопился Бетгишер. — Я не в курсе его последних затей.
    В комнату входил Мант.
  - Дети мои, — провозгласил он. — Вы потеряли счет времени? Скоро семь. Вы забыли — у нас сегодня еще гость? Он вот-вот будет.
  - Кто таков? — спросил Беттишер.
  - Приятель Валентайна. Валентайн, вы за него в ответе. Я пригласил его отчасти вам в угоду. Я его не знаю. Чем бы нам его занять?
  - Что он собой являет? — осведомился Бетгишер.
  - Опишите его, Валентайн. Высокий или маленького роста?
  - Так себе.
  - Светлый, темный?
  - Ни то, ни другое.
  - Старый, молодой?
  - Лет тридцать пять.
  - Женатый, холостяк?
  - Холостяк.
  - Н-да. И никаких связей? Никто не принимает в нем участия, не тревожится о его судьбе?
  - Близких родственников нет.
  - То есть никому, может быть, и невдомек, что он собирается провести здесь выходные?
  - Скорей всего. В Лондоне он снимает квартиру и едва ли станет оставлять свой адрес.
  - Удивительная неосновательность. Он смелый или робкого десятка?
  - Ну вот, что за вопрос? Приблизительно такой же смелый, как и я.
  - Умный или глупый?
  - У меня все друзья умные, — к Валентайну понемногу возвращался обычный его кураж. — Ну, не интеллектуал. Изощренные беседы и мудренные застольные игры наводят на него тоску.
  - Пожалуй, ему не следовало бы сюда являться. В бридж он играет?
  - Едва ли он силен в картах.
  - Сможет Тони соблазнить его шахматами?
  - Нет-нет, шахматы требуют сосредоточенности.
  - Так он рассеян? И, может быть, забыл, куда он едет?
  - Он из пассивных натур, — сказал Валентайн. — Из тех, кого надо водить за ручку. Ручной, домашний — благовоспитанное дитя.
  - В таком случае, — сказал Мант, — надо найти такую детскую забаву, чтоб он не слишком напрягался. Может быть, ручеек?
  - По-моему, это не для него, — сказал Валентайн. — Он начинал испытывать нежность к отсутствующему другу и решил за него постоять. — Лучше его предоставить самому себе. Он такой застенчивый. Если уж очень стараться его расшевелить, он может еще больше замкнуться. Пусть сам проявит инициативу. Он не любит, чтоб его преследовали, но предпочитает сам ненавязчиво преследовать свою цель.
  - Дитя с охотничьим инстинктом, — сказал Мант задумчиво. — К чему бы его приспособить? О, знаю! Давайте играть в прятки. Мы спрячемся, а он пусть ищет. Тогда у него не будет впечатления, что мы на него давим. Мы проявим высший такт. Он вот-вот будет. Спрячемся поскорей.
  - Но он же не знает расположенья комнат.
  - Тем для него забавней, раз он любит до всего доходить своим умом.
  - А вдруг он упадет и расшибется?
  - С детьми такого не бывает. Итак, бегите, прячьтесь, а я пока переговорю с Франклином, — неспешно продолжал Мант. — Только помните уговор, Валентайн, — играть честно, не поддаваться требованиям естества. Вы проголодались, понимаю, вам поскорей бы сесть за стол, но чур, не сдаваться.

    Автомобиль, встречавший Хью Кертиса, элегантно посверкивал в лучах заката. Шофер был как бы продолжением его и так проворно укладывал багаж, усаживал Хью, подтыкал пледом, будто гнался с временем наперегонки.
    Хью досадовал на эту стремительность, нарушавшую ритм его раздумий.
    Она предвещала напряжение, неизбежное в новой обстановке; мучительные душевные усилия, которые влечет любой визит, особенно в незнакомый дом; отказ от самого себя; как прихотливый ум бы обозначил — смерть в миниатюре.
    Автомобиль сбавил скорость, свернул с большака, въехал в белые ворота и несколько минут шуршал по гравию между деревьев. Хью в сумерках не разглядел, как далеко тянулись их ряды направо и налево.
    Но навстречу вставал дом как дом. Обычное крупное здание начала XIX века, облицованное кремовой штукатуркой и с щедрыми интервалами прорезанное большими окнами, прямоугольными и овальными вперемежку. Дом глядел со спокойным достоинством и как бы нежно лучился в бледной тьме.
    Хью приободрился. Слуху уже воображался приветственный гул, катящийся из недр дома. Хью улыбнулся отворившему дверь человеку.
    Но дворецкий не ответил на улыбку, и ни звука не донеслось из встававшей за его спиной темноты.
  - Мистер Мант играет с друзьями в прятки, сэр, — произнес он с серьезностью, пресекавшей всякое поползновение рассмеяться. — Велено вам сказать, что палочка-выручалочка в библиотеке, и вам водить. В библиотеку — сюда пожалуйте. Осторожно, сэр, мистер Мант не велел до конца игры включать свет.
  - И сразу начинать? — спросил Хью, спотыкаясь и следуя за вожатым. — Нельзя ли мне сначала пройти в свою комнату?
    Дворецкий остановился и отворил дверь.
  - Вот библиотека, — сказал он. — По-моему, мистер Мант желал начать игру как только вы прибудете, сэр.
    В библиотеке смутно перекатывалось дальнее: «Ау».
  - Мистер Мант сказал, чтоб вы ходили, куда вам вздумается, — удаляясь, присовокупил дворецкий.

    Валентайна обуревали смешанные чувства. Его безобидная веселость наткнулась на куда более жестокую веселость приятеля. У Манта, не сомневался Валентайн, было золотое сердце, которое ему угодно было зачем-то прятать под мрачноватыми приемами. Своими передвижными гробами и кладбищенскими разговорами он хотел ошарашить гостя, в чем и преуспел.
    Валентайн все еще не совсем пришел в себя. Но он обладал на редкость жизнерадостной натурой, и прелести предстоящего невинного времяпрепровождения примиряли его с Мантом и укрепляли в мнении о нем, как о человеке, умеющем подойти и к дилетантским развлечениям с меркой истинного деятеля, чья непреклонность внушает уважение, а не страх.
    Вдобавок ему уже не терпелось поскорей увидеть Кертиса; хотелось взглянуть на Кертиса и Манта вместе; они, он был уверен, друг другу понравятся.
    Воображению рисовалась милая встреча после комической, диктуемой прятками войны: ловец и пойманный, слегка задыхаясь, хохочут над забавными перипетиями знакомства. С каждой минутой Валентайн все больше веселел.
    Одно только соображение его мрачило.
    Он чувствовал, что надо бы предупредить Кертиса, сказать ему о том, что происходило после чая, но как это сделать, не нарушая лояльности к хозяину? Как ни старайся смазать странности поведения Манта, связанные с его коллекцией, ясно, что только по недоразумению тот выдал свой секрет. А голым изложеньем фактов Хью
едва ли убедишь.
    К чему однако растекаться в бесплодных выкладках?
    Надо было прятаться и поживей.
    Знакомство Валентайна с расположением комнат, плод двух визитов, было весьма поверхностно. Темнота не облегчала его участи.
    Валентайн знал — дом длинный, симметричный. Парадные комнаты внизу. Наверху — людские, кладовки, может быть, — для пряток самое раздолье. Третий этаж — идеальное место для игры.
    Там он был только один раз — сегодня с Мантом после чая, и туда его как-то не тянуло.
    Но прятки есть прятки. Валентайн нашарил перила, шагнул на первую ступеньку и — остановился.
    Была кромешная тьма.
  - Чушь какая-то, — подумал Валентайн. — Нет уж, дудки. — Он вошел в первую же комнату налево, повернул выключатель. И — ничего.
    Свет отключили по всему дому.
    Он посветил спичкой и обнаружил, что стоит в совмещенной с ванной спальне. В одном углу стояла кровать, в другом — что-то большое, прямоугольное, с крышкой — ванна, очевидно. Ванна была у самой двери.
    Стоя в раздумье, он услышал шаги по коридору. Нехватало только попасться так бездарно.
    С быстротою молнии он поднял оказавшуюся легкой крышку, юркнул внутрь и крышку осторожно опустил.
    Ящик оказался уже, чем представлялся Валентайну, и на ванну на ощупь вовсе не похож, но гаданья Валентайна относительно природы его укрытия скоро были прерваны. Он услышал совсем рядом голоса, такие тихие, что даже не понял сперва, кому они принадлежат.
    Шел, очевидно, спор.
    Валентайн чуть приподнял крышку. В темноте рискнул ее еще приподнять.
    Теперь он слышал хорошо.
  - Но я, право, не знаю, чего ты хочешь. Дик, — говорил Беттишер. — С предохранителем это смысла не имеет, а без предохранителя — ужасающий риск. Не лучше ли повременить?
  - Мне никогда уж не представится такой возможности, — сказал Мант. Но голосом, который с трудом узнал Валентайн.
  - О какой возможности ты говоришь? — спросил Беттишер.
  - Проверить, способен ли Передвижной Гроб на то, что ему приписывал Мадрали.
  - То есть может ли он исчезнуть? Мы знаем — может.
  - Я имею в виду, может ли он способствовать чьему-то исчезновенью?
    Воцарилось молчание. Потом Беттишер сказал:
  - Оставь ты это. Вот мой тебе совет.
  - Но все было бы ведь шито-крыто, — сказал Мант с мольбой и вызовом одновременно, как раскапризничавшееся дитя. — Родственников у него нет. Никто не знает, что он здесь. Он, может быть и не здесь вовсе. Можно сказать Валентайну, что он так и не явился.
  - Мы все уже обсудили, — сказал твердо Беттишер. - И это не пойдет.
    Опять воцарилось молчание, нарушаемое лишь дальним рокотом автомобиля.
  - Идем же, — сказал Беттишер.
    Но Мант его удерживал. Молящим хнычущим голосом он говорил:
  - Но ты хоть не против того, что я его поставил там, на предохранителе?
  - Где?
  - Возле горки с фарфором. Он на него неминуемо наскочит.
    Раздраженный голос Беттишера ответил уже из коридора:
  - Поступай, как знаешь. Но это совершенная бессмыслица.
    Мант медлил в комнате, напевая про себя тоненьким дрожащим от нетерпения голосом: «Смотря как понимать — на предохранителе». Повторив это трижды, он выскочил в коридор, сварливо укоряя Беттишера:
  - Мог бы и помочь, Тони. Одному тут трудно сладить.
    И еще как трудно. У Валентайна, поборовшего наконец смятение, была одна мысль: взять смертоносный предмет и убрать куда-то с дороги Хью. Всего бы лучше выбросить за окно.
    С содроганием опознал Валентайн смутный знакомый очерк как раз на том месте, куда неизбежно отпрянул бы каждый, уклоняясь от горки с фарфором. Он пытался припомнить, как он действует. В голове засело:
   "Длинная сторона опасна, короткая — нет", или, кажется, наоборот: «Короткая сторона опасна, длинная нет»? Пока две эти фразы бились у него в мозгу, он услышал дальнее «ау» сперва из одного, потом из другого конца дома. И внизу, в холле, различил шаги.
    Тут он решился, и, с его самого восхитившей уверенностью, схватил и поднял деревянный куб. И побежал по коридору, почти не замечая тяжести. Вдруг до него дошло, что он, кажется, влетел в распахнутую дверь. Лунный луч показал ему, что он стоит в спальне, прямо против величавой громады старинного гардероба о трех створках, поблескивающего зеркалом посередине.
    Зеркало зыбко отразило Валентайна с его ношей. Очень осторожно, беззвучно он ее опустил на паркет. Но выходя, наткнулся на скамеечку для ног и чуть не растянулся. От грохота ему полегчало, а стук ключа, когда он повернул его в замке, отозвался музыкой в его ушах.
    Ключ он автоматически сунул в карман. Но ему пришлось расплачиваться за свою неловкость. Он и шагу не успел ступить, как почувствовал чью-то руку на своем плече.

    Один в библиотеке, Хью Кертис обдумывал свое положение. Он не редко бывал в гостях, но так его еще нигде не встречали.
    Впрочем, могло быть и хуже.
    Играя в детские игры, взрослые не так пугающе безжалостны, как тогда, когда играют в свои.
    Он гадал, какие от него потребуются усилья; в какой мере придется жертвовать не новым, но вполне пристойным дорожным костюмом.
    В жизни не случалось ему кого-нибудь поймать, да и сейчас едва ли доведется. Он просто будет патрулировать главные трассы, как добрый полисмен, не нарывающийся на неприятности, но готовый заняться каждым, кто сам на него набежит.
    Он поднялся по лестнице и мерял величавыми шагами площадку, когда услышал грохот, достаточно громкий, чтобы возбудить даже его любопытство. Тотчас совершенно забывшись, он метнулся вперед в темноте и схватил свою жертву.
  - Ба, да это Валентайн! — крикнул он. — Так уж и быть, ты свободен, но представь меня поскорей хозяину дома. Мне позарез нужно выпить.
  - У самого в горле пересохло, — сказал Валентайн, весь дрожа с головы до пят. — Но почему не зажигают свет?
  - Включи же его, идиот, — скомандовал его приятель.
  - Нельзя. Он вырублен по всему дому. Придется ждать распоряжений Ричарда.
  - А где он?
  - Где-то прячется, полагаю. Ричард! — крикнул Валентайн. — Дик! — Он был в таком смятении, что даже крикнуть не мог как следует. — Беттишер! Меня поймали. Игра окончена!
    Сначала была тишина, потом звук спускающихся шагов.
  - Это вы, Дик? — спросил его из темноты Валентайн.
  - Нет, это я — Беттишер, — веселость в голосе была несколько натужной.
  - Меня поймали, — снова сказал Валентайн, как сказала бы Аталанта и как если бы это удивительное событие было лестно для всех и вся. — Позвольте вам представить победителя. Нет, это я. Мы уж друг другу представлены.
    Минуты две ушло на улаживание недоразуменья, пока руки растерянно шарили в темноте.
  - Боюсь, вы разочаруетесь, когда меня увидите, — сказал Хью Кертис, знавший непреодолимое обаяние своего голоса.
  - Я хочу увидеть вас, — объявил Беттишер. — И увижу. Надо зажечь свет.
  - Не стоит, полагаю, вас спрашивать, видели ли вы Дика? — тонко осведомился Валентайн. — Он распорядился, чтобы свет не включали до конца игры. Со слугами он строг; они ему подчиняются беспрекословно. Я даже свечу не осмелился спросить. Но вы-то достаточно знаете верного Франклина?
  - Дик, разумеется, сейчас явится, — сказал Беттишер, и впервые за день голос его выдавал неуверенность.
    Все трое прислушались.
  - Он, может быть, пошел переодеваться? — предположил Кертис. — Уже половина девятого.
  - Как он будет переодеваться в темноте? — возразил Беттишер.
  - Нас он сегодня протомил так долго, потому что мы коротко знакомы, — заметил Валентайн. — Тебя, я думаю, он томить не станет.
    И опять все трое умолкли.
  - Ах, мне это надоело, — сказал Беттишер. — Франклин! Франклин! — Голос прогудел по всему дому, тотчас вызвав отклик из холла как раз под ними. — Мистер Мант, наверно, пошел к себе переодеваться, — сказал Беттишер. — Не включите ли вы свет?
  - С удовольствием, сэр, но едва ли мистер Мант у себя.
  - Ну, все равно.
  - Хорошо, сэр.
    Сразу коридор затопило светом, и всем троим, в большей или меньшей степени в зависимости от знакомства с планом дома, показалось странным, что они с такими трудами полчаса назад пробирались сюда.
    Даже натянутые нервы Валентайна расслабились на мгновенье.
    Подтрунили немного над Хью Кертисом по поводу обманчивого впечатления, производимого его голосом из темноты. Всегда словоохотливый, Валентайн уверял, что такого голоса ждешь от изможденного, с заячьей губой великана.
    Уже разбредались по гостевым и Валентайн был почти на пороге, когда раздался крик Хью Кертиса:
  - А меня-то проводят, наконец, в мою комнату?
  - Разумеется, — обернулся Беттишер. — Франклин! Франклин! Покажите мистеру Кертису, где его комната. Я и сам не знаю. — Он исчез, а дворецкий медленно поднялся по ступеням.
  - Тут совсем радом, сэр, в конце коридора. — сказал он. — Прошу прощенья, вещи в темноте не стали приносить. Всего минуточку обождать придется.
    Он повернул ручку, но дверь не отворялась.
  - Странно. Заело, — заметил он, но дверь не поддалась и тогда, когда он налег на нее плечом и надавил коленом. — Никогда ее не запирали, — бормотал он, мысля вслух, явно растерянный нарушением привычного распорядка. — Вы уж меня извините, сэр, я пойду — принесу свой ключ.
    Он почти сразу вернулся. И сунул ключ в замочную скважину с осторожностью, явно рассчитывая на новое сопротивление.
    Но нет — честь по чести щелкнуло, и дверь послушно распахнулась.
  - Ну, пойду принесу ваш саквояж, — сказал дворецкий входящему в комнату Кертису.
   «Нет, просто нелепо оставаться, — рассуждал сам с собой Валентайн, лихорадочно сражаясь с запонкой. — После стольких предостережений — это чистейшее безумие. Только в бульварных романах — тянут, тянут до последнего, несмотря на револьверы и прочие очевидные намеки, пока злодеи не укокошат по одиночке всех, кроме героя, который обычно глупее прочих, но зато счастливчик. И если остаться, я, конечно, сыграю роль героя. Я-то уцелею. А как же Хью? А Беттишер — этот молчун подколодный?»
    Он изучал свое лицо в зеркале; лицо было красное.
   «У меня дико подскочило давление; мне всерьез нехорошо, мне срочно надо в лечебницу, и Хью меня проводит».
    Он затравленно окинул взглядом теплую светлую комнату, сияющую полировкой, сверкающую веселым ситчиком мебель — как тут уютно, тихо, как хорошо.
    И в сотый раз мысли его изменили курс и потекли в обратном направлении.
    Ну не безумие ли вдруг сорваться и сбежать, ударившись в панику всего лишь из-за ловкой шутки? Мант хоть и не особенный весельчак, разумеется, но шутить умеет. Игра в прятки тому порукой.
    И свои дорожные гробы он сочинил, конечно, для того, чтоб посмотреть, как они с Беттишером купятся на это.
    Манта не любят, друзей у него мало, но ведь не каждый из-за этого становится убийцей. Валентайну он всегда был симпатичен, да и ни от кого он не слышал гадостей про Манта. Хорош же будет он, Валентайн, если вдруг смоется на ночь глядя! Он потеряет по крайней мере двух друзей — Манта и Беттишера, а себя с Кертисом выставит совершенными идиотами.
    Бедняга Валентайн!
    Он так растерялся, что по пути в библиотеку раз пять менял решение.
    Он репетировал: «Извините, Дик, но у меня, по-моему, подскочило давление, и, пожалуй, мне лучше переночевать в лечебнице. Хью меня благополучно доставит», пока слова утратили всякий смысл; даже сама нелепость их исчезла.
    Хью был в библиотеке один.
    Сейчас или никогда.
    Но Валентайн и рта не успел открыть — друг заговорил первый, метнувшись к нему через комнату.
  - Ох, Валентайн, тут творятся такие дивные дела!
  - Дивные? Где? Что такое?
  - Ну-ну, не смотри так, будто привидение увидел. Ничего серьезного. Просто странно. В этом доме сплошные сюрпризы. Я не жалею, что приехал.
  - Да говори же ты!
  - Ну чего ты кипятишься? Просто все очень забавно. Нет, лучше я тебе покажу, не то ты не почувствуешь соли. Идем в мою комнату, У нас еще есть пять минут.
    Но на пороге Валентайн вдруг застыл, как вкопанный.
  - Так это и есть твоя комната?
  - Да. А что? Что с тобой? Комната как комната, уверяю тебя. За исключением одной штуки. Нет-нет, постой. Не входи. Я скажу когда будет готово.
    Он бросился в комнату и почти тотчас позвал Валентайна.
  - Ну как, ничего не находишь странного?
  - Вижу обычные проявления неаккуратности.
    На полу лежал пиджак, были разбросаны предметы туалета.
  - Ах так? Хорошо же. Итак — без обмана, господа. — Он поднял с пола пиджак картинным жестом. — Ну, а теперь что ты видишь?
  - Вижу новые доказательства неряшества — пара ботинок там, где лежал пиджак.
  - Вглядись получше в эти ботинки. Ничего не замечаешь?
    Валентайн вгляделся. Обыкновенные коричневые ботинки лежали рядышком, подметками вверх, недалеко от гардероба. Будто их сбросили и забыли поставить или вытащили и забыли положить обратно.
  - Н-да, — проговорил наконец Валентайн. — Лично я бы никогда не оставил так валяться свои ботинки, но на тебя это похоже.
  - Ага! — ликовал Хью. — Вот тут-то ты и ошибаешься! Ботинки не мои.
  - Не твои? Значит, их тут оставили по ошибке. Почему же Франклин их не уберет?
  - А вот теперь вернемся к теме пиджака. Я восстановил всю сцену, рассчитывая произвести на тебя впечатление. Пока Франклин был внизу, я, не теряя времени, начал раздеваться. Снял пиджак и швырнул вон туда. А подобрал, когда Франклин принес мне чемодан и удалился. Так что ботинок он не видел.
  - Ну, и в чем же дело? До утра они не понадобятся. А хочешь — позвони Франклину и попроси их убрать.
  - Ага! — в восторге крикнул Хью. — Наконец-то ты подошел к самой сути. Он не может их убрать.
  - Почему это?
  - Потому что они приросли к полу!
  - Что за нелепость, — сказал Валентайн. — Ты бредишь.
    Он наклонился, взял ботинки за ранты, потянул. Они не поддавались.
  - То-то! — крикнул Хью. — А ну извинись. И признайся, что не так часто можно увидеть в комнате пару ботинок, приросших к полу.
    В ответ Валентайн опять потянул за ранты. И с тем же успехом.
  - Не трудись, — отозвался его друг. — Их прибили гвоздями, приклеили что ли — одним словом, вот такая петрушка.
  - К обеду еще не звонили. Давай попросим Франклина объяснить нам эти чудеса.
    Дворецкий вошел в явственном смущении и удивил их тем, что заговорил первым.
  - Вам нужен мистер Мант, сэр? — адресовался он к Валентайну. — Я не знаю, где он. Обыскался, нигде не могу найти.
  - Случаем, не его ли это ботинки? — спросил Валентайн.
    Они не могли отказать себе в удовольствии: молча смотрели, как Франклин наклонялся, тянул, как озадаченно отпрянул, обнаружив, что ботинки не отодрать от пола.
  - Похоже, это мистера Манта ботинки, сэр, — протянул он с сомнением.
  - Похоже, его. Да что же с ними такое — от пола не отстают?
    Приятели весело хохотали.
  - Именно это мы и хотели бы выяснить, — хмыкнул Хью Кертис. — Оттого вас и вызвали. Думали, вы разрешите наше недоумение.
  - Это ботинки мистера Манта, не иначе, — пробормотал дворецкий. — Там, небось, что-то тяжелое внутри.
  - Жутко тяжелое, — сказал Валентайн с наигранной мрачностью.
    Все трое, как зачарованные, смотрели на устремленные кверху подметки. Они лежали рядом, так близко, что и двух пальцев между ними не продеть.
    С большой осторожностью дворецкий снова наклонился и постарался взять ботинки за носки. Это оказалось не так-то просто — их будто прижало к полу.
    Лицо у Франклина, когда он распрямился, было белое.
  - Да, в них и вправду что-то вложено, — испуганно выговорил он.
  - И ноги в ботинках его ( Валентайн перефразирует заключительную строку одного лимерика Эдварда Лира: ..."И тесны ботинки его") — продекламировал легкомысленно Валентайн.
  - Колодки, надо думать.
  - Нет, там не деревянное, — сказал дворецкий. — Там сжимается что-то, как надавишь.
    Все трое переглянулись. Атмосфера делалась напряженной.
  - Есть единственный способ удостовериться, что там такое, — вдруг объявил Хью Кертис с неожиданной в нем решимостью.
  - Какой же?
  - Снять их!
  - Снять — что?
  - Да ботинки, идиот!
  - Снять — с чего?
  - Вот это-то как раз я и хотел бы знать, кретин несчастный! — почти взревел Хью; и, присев на корточки, он разодрал шнурки и стал возиться с одним ботинком
  - Снимается, снимается! — крикнул он. — Валентайн, будь другом, обхвати меня и тяни! Каблук, главное, мешает.
    Ботинок вдруг поддался и скользнул, высвободив что-то темное, и узкое, вроде собачьего языка.
  - Уф, это же только носок, — прошептал Валентайн. — Такой тонкий...
  - Да, но внутри-то нога, — захлебывающимся, чужим, громким голосом проговорил Кертис. — И смотри-ка: дальше лодыжка и все уходит в пол. Он был, наверно, очень маленького роста — я ведь так его и не увидел — но как все разворочено...
    Что-то тяжелое рухнуло, и они обернулись на стук.
    Это упал в обморок Франклин.
    Пер. Е. Суриц