Вильям Гаррисон Эйнсворт. Невеста призрака

    Гернсвольский замок в конце 1655 года был местом   светских   развлечений. Варон Гернсвольф был самым могущественным   дворянином   в  Германии. Его имя прославили патриотические деяния сыновей и красота  единственной дочери. Поместье Гернсвольф, располагавшееся среди  Черного леса,  было пожаловано за верную службу одному из его предков государством и перешло вместе с другими наследными имениями семье нынешнего владельца. Это   был готический особняк, возведенный согласно моде тех времен в пышном  стиле и состоящий главным образом из темных извилистых коридоров  и  залов  со сводчатыми потолками и гобеленами на стенах - величественных,  но  плохо приспособленных для личного удобства по   причине  их  мрачной  величины. Темный сосновый лес окружал замок со всех сторон  и придавал   местности угрюмый вид, который редко оживлялся светом солнца.
   Колокола замка радостно зазвонили   при  наступлении   зимних   сумерек, стража была поставлена на башнях,   чтобы  оповещать   о  приезде   гостей, приглашенных разделить веселье, царящее в этих стенах. Единственной  дочери барона Клотильде только что   исполнилось   семнадцать   лет,  и  было приглашено блистательное общество, дабы отпраздновать ее день  рождения. Для приема многочисленных гостей были открыты   большие  сводчатые   залы. Вечерние забавы едва начались, когда часы на тюремной  башне  пробили   с необычайной торжественностью, и в тот же миг в бальном зале появился высокий чужестранец, облаченный в таинственный черный  костюм.  Он  учтиво поклонился, но к нему отнеслись с явной сдержанностью.  Никто  не  знал, кто он такой и откуда приехал, но было очевидно, что он дворянин высшего сословия, и хотя его появление было принято с недоверием, с ним  обходились весьма уважительно. Он особо обратился к дочери барона  и  был  так рассудителен в своих замечаниях, и так тонок в своих остротах,  очарователен в обращении, что быстро растревожил душу   своей юной   и  чувствительной слушательницы. В итоге, после некоторого замешательства со   стороны хозяина, который вместе с остальными гостями был не в  силах  относиться к чужестранцу безразлично, ему предложили  остаться  в  замке  на несколько дней, и приглашение было с радостью принято.
   Глубокой ночью, когда все удалились в свои покои, было слышно, как на серой башне уныло раскачивается из стороны в   сторону тяжелый   колокол, хотя ни одно дуновение ветра не тревожило деревья в лесу. Многие   гости, встретившись наутро за завтраком, утверждали, что слышали звуки   божественной музыки, в то время как другие настаивали,   что  это  был  ужасный шум, исходивший, как казалось, из покоев, которые в то время занимал чужестранец. Однако вскоре он сам появился за столом, к когда были   упомянутые события прошедшей ночи, на его мрачном   лице заиграла   непонятная жуткая улыбка, затем сменившаяся глубочайшей меланхолией.  Он  беседовал главным образом с Клотильдой, рассказывал о различных странах, в которых
побывал, о солнечных областях Италии, где сам воздух напоен благоуханием цветов, а летний ветерок вздыхает над прекрасной землей, он поведал ей о тех чудесных краях, где улыбка дня тонет в мягкой постели ночи, а   великолепие небес не затмевается ни на миг, и вызвал у нежной  слушательницы слезы умиления, и впервые она пожалела, что находится дома.
   Дни шли своим чередом, и каждый миг усиливал жар невыразимых  чувств, которые разбудил в ней чужестранец. Он ни разу не говорил  о любви,   но Клотильда видела ее в речах, в поведении, в   проникновенных   нотках   его голоса и убаюкивающей мягкости улыбки, а когда он обнаружил, что  преуспел в расположении ее чувств по отношению к себе, на его лице на миг появилась самая что ни на есть дьявольская усмешка и вновь  умерла.  Когда он встречался с девушкой в присутствии ее родителей, то был почтителен и смирен, и лишь наедине с ней, во время прогулок по темной  лесной  чаще, снимал маску учтивого кавалера.
    Когда однажды вечером он сидел с бароном в обшитой деревом  библиотеке, беседа перешла на сверхъестественные силы. Чужестранец во время  обсуждения оставался сдержанным, но когда барон стал шутливо отрицать  существование духов и начал в шутку их вызывать, его глаза загорелись   неземным блеском, а тело, казалось, расширилось до более чем  естественных размеров. Когда беседа иссякла, наступила страшная тишина,  и  несколько секунд спустя был слышен лишь хор небесной гармонии. Всех  охватил  восторг, но чужестранец был явно расстроен   и  мрачен.   Он  с  состраданием взглянул на своего именитого хозяина, и нечто вроде  слезы сверкнуло   в его темных глазах. Через несколько секунд музыка тихо замерла вдалеке  и все стало безмолвно, как и прежде. Барон вскоре покинул комнату, и почти тотчас же за ним последовал чужестранец. Прошло совсем немного  времени, и вдруг послышались ужасные крики: так кричит человек в предсмертных муках. А затем барона нашли мертвого, распростертого в коридоре. Его   тело было скручено болью, а на почерневшем горле виднелись следы человеческих рук. Тут же подняли тревогу, замок обыскали от подвала  до чердака,   но чужестранца больше никто не видел. Тело барона предали земле, а об ужасном случае вспоминали лишь как о чем-то, бывшем давным-давно.
   После исчезновения чужестранца, который   действительно   очаровал   ее, настроение хрупкой Клотильды явно изменилось. Она полюбила гулять ранним утром и поздним вечером по тропинкам, по которым часто ходил он, вспоминая его последние слова, представляла его милую   улыбку, и  заканчивала прогулку на том месте, где однажды она беседовала с ним  о  любви.  Клотильда избегала общества и, похоже, была счастлива лишь тогда, когда оставалась одна в своей комнате. Тоща она и давала выход  своей  печали   в слезах, а любовь, которую девичья гордость   благопристойно   скрывала   на людях, вырывалась наружу в часы одиночества. Так прекрасна  и  в  то  же время так смиренна была прелестная скорбящая, что она уже казалась ангелом, освободившимся от пут этого мира и готовившимся к полету на небеса.
   Одним летним вечером она добрела до укромного уголка, который выбрала в качестве любимого места уединения, и тут чья-то медленная поступь послышалась позади. Клотильда улыбнулась и, к своему безграничному  удивлению, увидела чужестранца. Он радостно подошел к ней, и завязалась  оживленная беседа.
   - Вы покинули меня, - воскликнула восхищенная девушка, - и я  подумала, что все радости жизни ушли от меня навсегда. Но вы вернулись, и разве мы не будем опять счастливы?
   - Счастливы, - ответил чужестранец с неожиданным презрением.  -  Могу ли я снова быть счастлив... могу ли... но простите мое волнение,  любовь моя, его извиняет лишь удовольствие, которое я испытываю от нашей встречи. О! Я должен вам многое рассказать. Да! И многое услышать в ответ. Не так ли, моя милая? Скажите мне искренне, были ли вы счастливы в мое  отсутствие? Нет! Я вижу в запавших глазах и на бледных щеках,  что  бедный скиталец добился, по крайней мере, хоть легкого интереса в сердце  своей возлюбленной. Я побывал в других странах, повидал многие народы.   Встречался с женщинами, красивыми и изысканными, но нашел лишь одного ангела, и он здесь передо мной. Примите это простое выражение страсти, драгоценная моя, - продолжил чужестранец, срывая цветок шиповника, - он   прекрасен, как и дикие цветы, что вплетены в твои волосы, и прелестен, как любовь, что я дарю тебе.
   - Он действительно прелестен, - ответила Клотильда, - но его  красота увянет с наступлением ночи. Он прекрасен, но недолговечен, как и любовь, питаемая мужчиной. Пусть не он будет символом твоей привязанности.   Принеси мне нежное неувядающее  растение,   прелестный  цветок,  что  цветет круглый год. И я скажу, когда воткну его себе в волосы: "Фиалки  отцвели и умерли... розы распустились и увяли, но оно по-прежнему молодо, и  такова любовь моего скитальца". Друг сердца моего! Ты не оставишь меня.  Я живу лишь тобой, ты - мои надежды, мои мысли, само мое существование,   и если я потеряю тебя, я потеряю все - я буду лишь одиноким диким  цветком в многообразии природы, пока ты не пересадишь меня в  более плодородную почву. И можешь ли ты теперь разбить любящее сердце, которое первый научил огнем страсти?
   - Не говори так, - возразил чужестранец, - моя   душа  разрывается   от твоих слов. Брось меня... забудь меня... избегай меня вечно... или  последует твоя гибель. Я есть создание, покинутое Богом и людьми... И  если б ты увидала иссушенное сердце, что едва бьется в этом движущемся   скоплении уродства, ты б убежала от меня, как от гадюки, попавшейся на пути. Вот мое сердце, любовь моя, чувствуешь, как оно холодно, оно не  бьется, дабы не выдать своих чувств. Ибо остыло и умерло, как умерли друзья, которых я когда-либо знал.
   - Любимый, ты несчастен, и твоя   бедная  Клотильда   останется,  чтобы поддержать тебя. Не думай, что я могу покинуть тебя в невзгодах. Нет!   Я буду скитаться с тобой по всему свету, если захочешь, буду твоей служанкой, твоей рабыней. Я защищу тебя от ночных ветров, чтобы они не  тревожили твою непокрытую голову. Я укрою тебя от окружающих вихрей.  И  хотя холодный мир может предать твое имя презрению... хотя друзья могут отказаться от тебя, а сподвижники сгнить в могиле, останется любящее сердце, по-прежнему благословляющее тебя.
   Она умолкла. Ее голубые глаза были полны слез, когда она со  страстью повернулась к чужестранцу. Он уклонился от взгляда, а  по его  изящному лицу пробежала презрительная усмешка   самой  темной,   самой  смертельной злобы. Через мгновение это выражение исчезло. В неподвижных, остекленевших глазах опять появился неземной холод, он повернулся к своей  спутнице.
   - Час заката, - воскликнул он. - Нежный, прекрасный час, когда сердца влюбленных счастливы, а природа улыбается их чувствам. Но мне она больше не улыбнется... когда наступит завтра, я буду далеко,  очень далеко   от дома моей возлюбленной, от мест, куда мое сердце положено, как в гробницу. Но должен ли я оставить тебя, прелестнейший цветок, чтобы стать  забавой урагана, добычей горного обвала?
   - Нет, мы не расстанемся, - ответила пылкая девушка. - Куда   пойдешь ты, туда пойду и я. Твой дом станет моим домом. И твой Бог  станет  моим Богом.
   - Поклянись, поклянись же, - вскричал чужестранец, грубо  схватив  ее за рукав. - Поклянись страшной клятвой, которую я произнесу.
   Затем он поставил ее на колени и, грозя правой рукой небеса,  откинул назад свои вороные пряди и стал призывать страшные кары с отвратительной улыбкой воплощенного демона.
   - Да явятся тебе проклятья оскорбленного Бога,  -  воскликнул  он,  - пристанут к тебе навсегда... в бурю и штиль, днем и ночью, в  болезни  и печали, в жизни и смерти, если нарушишь ты данный здесь обет быть  моей. Да завоют у тебя в ушах жутким демоническим хором темные  духи  осужденных... да замучит твою грудь неугасимым огнем   ада отчаяние!   Да  будет твоя душа, как гниющий лепрозорий, где Призрак былой радости сидит,   как в могиле, где стоглавый червь не умирает...   где  огонь   не  гаснет.   Да властвует над тобой дух зла и да воскликнет он, когда пройдешь мимо: "СЕ ПОКИНУТАЯ БОГОМ И ЛЮДЬМИ!" Да явятся тебе ночью страшные привидения,   да падут любимые друзья в могилу, проклиная тебя последним вздохом. Да  будет все самое ужасное в человеческой природе, более  жуткое, чем  может описать язык или вымолвить уста, да будет сие твоей вечной  долей,  если нарушишь ты данную клятву.
   Он умолк... Едва понимая,  что  делает,   испуганная   девушка  приняла ужасную клятву и пообещала вечно быть верной тому, кто стал ее  господином.
   - Духи проклятых, благодарю вас за помощь! - вскричал чужестранец.  - Я добился своей прекрасной невесты. Она моя... моя навеки... Да,  мои  и тело, и душа, в жизни мои ив смерти мои. Зачем плакать, моя дорогая, рока не прошел медовый месяц? Что ж, у тебя в самом деле есть причина   для слез. Но когда мы встретимся снова, мы встретимся, чтобы подписать брачный договор.
   Затем он запечатлел на щеке юной невесты холодный поцелуй и,  смягчив ужасное выражение лица, попросил ее встретиться с ним  завтра  в  восемь часов вечера в часовне Гернсвольфского замка. Она обернулась  к  нему  с пылающим взором, словно моля о защите от него самого, но чужестранец уже исчез.
   Когда Клотильда вошла в замок, все заметили, что она погружена в глубочайшую меланхолию. Родные тщетно пытались установить причину ее тревоги. Но страшная клятва полностью лишила ее сил, и она боялась выдать себя даже голосом или малейшим изменением в выражении  лица.  Когда  вечер подошел к концу, семья удалилась в свои спальни. Но Клотильда, не будучи в силах заснуть, попросила оставить ее одну в библиотеке, примыкающей   к ее покоям.
   Была глухая полночь. Все в доме давным-давно  удалились   почивать,  и только раздавался тоскливый вой сторожевой собаки,  лающей  на  ущербную луну. Клотильда оставалась в библиотеке в состоянии глубокой задумчивости. Лампа, горевшая на столе, за которым она сидела, потухла, и  дальний угол комнаты был уже почти невидим. Часы   замка  пробили   двенадцать,   и звук мрачно отозвался эхом в торжественной тишине ночи. Внезапно у дубовой двери в торце библиотеки мягко повернулась ручка, и бескровный призрак, облаченный в могильное одеяние, медленно вошел внутрь. Ни один звук не извещал о его приближении, он бесшумными шагами двигался к столу,  за которым сидела девушка. Клотильда ничего не замечала до тех пор, пока не почувствовала, как ее схватила мертвенно-холодная рука,  и  не  услышала голос, шепчущий ей в ухо: "Клотильда". Рядом с ней стоял темный призрак. Взгляд Клотильды был прикован, словно по волшебству, к призраку, который медленно снял скрывавшие его одежды, и стали   видны пустые   глазницы  и скелет ее отца. Казалось, он посмотрел на нес с сожалением и раскаянием, а затем воскликнул:
   - Клотильда, платья и слуги готовы, церковный колокол уже  пробил,   а священник стоит у алтаря. Но где же невеста? Для нее есть место в   могиле, и завтра она будет со мной.
   - Завтра? - пробормотала обезумевшая девушка. - Его ознаменуют   духи ада, и завтра узы будут сняты.
   Образ стал медленно удаляться и вскоре растворился во мраке.
   Настало утро... затем вечер. И когда часы в зале пробили восемь, Клотильда уже шла к часовне. Вечер был темным и угрюмым, плотные слои   сумрачных облаков неслись по небесной тверди, а рев зимнего  ветра  ужасным эхом отражался от леса. Она достигла назначенного места. Внутри находился кто-то ожидавший ее... Он приблизился... и стали видны черты  чужестранца.
   - Ну хорошо, моя невестушка! - воскликнул он с усмешкой. - Хорошо  же отплачу я за твою любовь! Иди за мной.
   Они молча прошли вдвоем по петляющим проходам часовни, пока  не   достигли примыкающего к ней кладбища. Здесь они на мгновение  остановились, и чужестранец мягко произнес:
   - Еще один час, и борьба завершится. Но, однако, это сердце воплощенной злобы может чувствовать, когда придают такую молодость, такую чистоту духа могиле. Но так должно быть... так должно быть, - продолжил он, в то время как воспоминания о былой любви промелькнули у нее в  памяти.  - Ибо этого  захотел  демон,  которому  я  повинуюсь.   Бедная   девочка,  я действительно веду тебя на наше венчание. Но священником  будет  смерть, твоими родителями - рассыпавшиеся скелеты,   гниющие  вокруг,   а   освидетельствуют союз ленивые черви, что пируют на хрупких  костях  мертвецов. Пойдем, моя невестушка, священнику не терпится увидеть жертву.
   Пока они шли, тусклый голубой огонек стал быстро двигаться перед ними и осветил на краю кладбища ворота склепа. Он был   открыт, и  они  молча вошли внутрь. Голодный ветер носился по печальному обиталищу мертвых.  С обеих сторон были навалены обломки развалившихся гробов, постепенно оседавшие на влажную землю. - При каждом шаге они наступали на мертвое   тело, и побелевшие кости хрустели у них под ногами. Посередине склепа возвышалась груда незахороненных скелетов, на   которой восседала   ужасная, даже для мрачнейшего воображения, фигура. Когда они приблизились к   ней, обширный склеп огласился адским смехом, и каждый рассыпавшийся труп, казалось, ожил. Чужестранец остановился, а когда он схватил свою жертву за руку, из его сердца вырвался один вздох... в глазах блеснула  лишь  одна слеза. Но это длилось лишь миг. Жуткая фигура нахмурилась, видя его   нерешительность, и махнула изможденной рукой.
   Чужестранец начал действо. Он описал   в  воздухе   некие  таинственные круги, произнес магические слова и замолчал,   будто  охваченный   ужасом. Внезапно он возвысил голос и неистово воскликнул:
   - Супруга Духа тьмы, у тебя есть несколько мгновений, чтобы   узнать, кому предаешь себя. Я есть неумирающий   дух  того   несчастного,   который проклял своего Спасителя на кресте. Он взглянул на меня в последний   час своего бытия, и этот взгляд еще не пришел, ибо я проклят на всей   земле. Я навечно приговорен к аду! И должен угождать вкусу  своего хозяина   до тех пор, пока мир не свернется, как свиток, а небеса и земля не прейдут. Я есмь тот, о ком ты, возможно, читала и о чьих подвигах  ты,  возможно, слышала. Мой хозяин осудил меня на совращение миллиона душ, и лишь тогда мое наказание завершится, и я смогу познать отдых в могиле. Ты есть   тысячная душа, которую я погубил. Я увидел тебя в твой час чистоты и сразу отметил тебя. Твоего отца я убил за его опрометчивость и  позволил  предупредить тебя о твоем уделе. Но я не обманулся в твоей  наивности.  Ха! Чары действуют великолепно, и вскоре ты увидишь, моя милая, с кем связала свою бессмертную душу, ибо пока в природе сменяют друг друга  времена года... пока сверкает молния и гремит гром, твое наказание будет вечным. Посмотри вниз, и увидишь, на что ты обречена!
   Она посмотрела туда: пол раскололся по тысяче различных линий,  земля разверзлась, и послышался рев могучих вод. Океан расплавленного огня пылал в пропасти под ней и вместе с криками проклятых и победными   кличами демонов являл собой вид более ужасный, чем можно себе вообразить. Десять миллионов душ корчились в горящем пламени, а когда кипящие валы   бросали их на несокрушимые черные  скалы,   они  от отчаяния  разражались  богохульствами. И эхо громом проносилось над волнами. Чужестранец бросился к своей жертве. Какой-то миг он держал ее над пылающей  бездной,  потом  с любовью взглянул ей в лицо и заплакал, как ребенок.  Но это  была  лишь мгновенная слабость. Он вновь сжал ее в своих объятиях, а затем в ярости оттолкнул от себя. А когда ее последний прощальный взгляд  коснулся  его лица, он громко возопил:
   - Не мое преступление, но религия, что исповедуешь. Ибо разве не сказано, что в вечности есть огонь для нечистых душ, и разве ты не подвергнешься его мукам?
   Бедная девушка не слышала криков богохульника. Ее хрупкое тело летело со скалы на скалу, над волнами, над пеной. Когда она упала, океан   взбудоражится, словно заполучить ее душу было большой победой. А  когда  она погрузилась в пучину пылающей преисподней, десять тысяч голосов зазвучали из бездонной пропасти:
   - Дух зла! Здесь, в самом деле, вечные муки, приготовленные для тебя. Ибо червь не умирает и огонь не угасает.
1822