Мое имя Юхан, но все называют меня
Спасителем, потому что я спасу людей на земле. В
этом мое предназначение, и потому меня так
называют. Я не такой, как другие, и никто здесь в
городе не похож на меня. В моей груди Господь
зажег огонь, который никогда не гаснет, я
чувствую, как он горит во мне, горит день и ночь. Я
знаю, что должен спасти людей, что ради них я буду
принесен в жертву. Моя вера, вера, которую я им
проповедую, принесет им освобождение.
Да, я знаю, как сильно я должен верить,
верить за них, за всех, кто сомневается, кто алчет,
и жаждет, и не может насытиться. Я должен укрепить
их. В тоске и горе взывают они ко мне, и я, будто
мановением доброй и ласковой руки, освобожу их от
всех бед — и не будет больше ни забот, ни тревог.
Да, я спасу людей на земле. В
четырнадцать лет я понял, что в этом мое
предназначение. С тех пор я не такой, как другие.
Я даже одет не так, как все. На куртке у
меня два ряда серебряных пуговиц, вокруг пояса —
зеленая лента, а на рукаве — красная. На шее у
меня висит на шнурочке крышка от сигарной
коробки, на которой нарисована молодая и
красивая женщина — что это такое, я уже не помню.
Вот так я одет. А на лбу у меня звезда, которую я
сам вырезал из жести, звезда сияет на солнце, ее
видно издалека, она сверкает так, что все
обращают на нее внимание.
Когда я иду по улице, люди смотрят мне
вслед. Они удивляются. «Смотрите, Спаситель», —
говорят они. Они знают, что это я. Знают, что я
пришел, чтобы спасти их. Но они меня не понимают.
Они верят не так, как нужно верить. Не так, как
верю я. В них не пылает огонь, как во мне. Поэтому я
должен говорить с ними, учить их верить, поэтому я
должен пока быть среди них.
По-моему, это очень странно: они видят
своего Спасителя, слышат его, он живет среди них,
и все-таки они его не понимают. Но когда-нибудь
глаза у них раскроются, и они увидят его таким,
каков он есть.
Сегодня базарный день. Я был на площади
и проповедовал, как обычно. Там были крестьяне со
своими телегами. Все собрались вокруг меня. Я
говорил им обо всем том, что ношу в себе, о слове
Божием, которое я должен возвестить миру, и о том,
что я пришел освободить их, что я помогу им
обрести покой. Они слушали внимательно, я думаю,
их утешили мои слова.
Я не знаю, почему они смеялись. Я не
смеюсь никогда. Для меня все серьезно. И когда я
стоял, глядя на всех этих людей, и думал, что у
каждого из них есть душа, которую нужно спасти от
гибели, я чувствовал, сколь велика и серьезна моя
задача. Как это чудесно — говорить и видеть, что
тебя слушают. Мне даже показалось на миг, что
передо мной неисчислимые толпы людей, среди них и
те, кто не пришел сегодня меня послушать (ведь
когда базар небольшой, народу бывает не так
много), показалось, что я вижу всех людей земли,
всех алчущих и жаждущих покоя, и я несу им
спасение. Это был миг блаженства, я никогда его не
забуду.
Мне кажется, сегодня я говорил
вдохновенно и они понимали меня.
Когда я кончил, один из них выступил
вперед и от имени всего собрания вручил мне кочан
капусты. Я взял его с собой и дома сварил
удивительно вкусный и сытный суп. Уже давно я не
ел горячего. Боже, благослови этого доброго
человека.
Как жаль людей! Все они несчастны, все
страдают, все в отчаянии. Булочник Юханссон
несчастен оттого, что лишился покупателей, с тех
пор как рядом открылась другая булочная. Хлеб у
него все такой же хороший, он мне часто дает
кусочек. Хлеб всегда хорош. Полицейский Экстрем,
с которым я часто разговариваю, несчастен потому,
что жена у него плохая хозяйка и совсем перестала
о нем заботиться. Даже городской судья и тот
несчастен, потому что потерял своего
единственного сына.
Только я счастлив. Во мне ведь горит
огонь веры, который никогда не гаснет, который
будет гореть и гореть, пока не сожжет меня. Я не
знаю ни забот, ни тревог, я не такой, как они. Таким
мне быть нельзя.
Heт, мне нельзя отчаиваться. Ведь я
должен верить за них.
Они взяли меня на казенный кошт, чтобы
я мог посвятить себя своему делу, ни о чем больше
не заботясь. Мне здесь хорошо, нас кормят два раза
каждый день. Все здесь бедные и несчастные люди,
мне их очень жаль. Они добрые и тихие, кажется, еще
никто не понимал меня так хорошо, как они. Они
тоже называют меня Спасителем и очень уважают.
По вечерам я им проповедую. Они слушают
меня с благоговением, каждое слово западает им в
душу. Как сияют их глаза, когда я говорю! Они
хватаются за меня, за мои слова, как за свою
единственную надежду. Да, они понимают, что я
пришел их спасти.
После ужина я всегда собираю их вокруг
себя и вдохновенно говорю о той вере, которая
может преодолеть все, которая превратит этот мир
в счастливую обитель, дарованную нам Господом.
Начальник говорит, что это можно, что это
разрешается. Он мной доволен. Потом мы идем
отдыхать. В комнате нас четверо. Над моей
постелью висит звезда, она сияет надо мной всю
ночь, она бросает свет на мое лицо, когда я сплю. Я
не такой, как другие.
О страшное отчаяние в моей душе!
Отчаяние и тоска душат нас всех!
Исчезла звезда, звезда спасения,
которая одна только может указать нам путь!
Утром, когда я проснулся, гвоздь, на который я ее
повесил, был пуст. Никто не знает, куда она
пропала. Тьма поглотила нас, я ищу луч света, но не
нахожу ничего, не нахожу пути из этой ужасной
тьмы. Все убиты горем, весь город погружен в
печаль. Из окна нашего дома мы видим, каким серым
и мрачным стало небо, кажется, будто дома и улицы
посыпаны пеплом, нигде ни огонька.
Как же нам быть? Как избавиться от отчаяния,
охватившего нас?
Все с надеждой смотрят на меня. Но что я
такое, раз над моей головой не сияет звезда и
небесный свет не ведет меня? Теперь я — ничто,
такой же бедняк, как все.
Кто же тогда спасет нас?
Все уладилось, все хорошо. Я целый день
благодарил Господа.
Старый Энук спрятал ее. Мы нашли ее у
него под матрацем. Теперь все счастливы и
спокойны. После этого испытания моя вера окрепла
еще больше.
Это была только шутка, я не сержусь.
Иногда я чувствую такое одиночество и
пустоту вокруг. Мне кажется, что люди не понимают,
зачем я послан к ним. Я сомневаюсь в своей власти
над их душами. Сумею ли я освободить их?
Они всегда так хорошо улыбаются, когда
я проповедую, их лица светлеют, едва они завидят
меня. Но верят ли они в меня по-настоящему?
По-моему, очень странно, что они не
понимают, кто я такой, не чувствуют огня,
пылающего во мне, неземного вдохновения,
сжигающего мою душу. Ведь сам-то я хорошо это
чувствую.
Иногда во время проповеди мне вдруг
кажется, будто я совсем один, хотя вокруг
толпятся люди, много людей, слушающих меня. Я —
как пламя, которое вздымается все выше и выше к
небу, становясь все чище и ярче. Но никто не
греется возле него...
О сомнение, которое хочет сломить меня!
Ты, только ты и повинно в том, что мы так несчастны
и униженны.
Сегодня я был в гостях у птиц и цветов.
Они были рады, что я пришел. Жаворонки пели,
фиалки и одуванчики выглядывали из травы. Я
проповедовал им в полной тишине. Все слушало.
Жаворонки повисли над моей головой, чтобы
послушать. Какой душевный покой чувствовался в
природе, здесь все так хорошо понимают меня.
Если бы люди были цветами и деревьями,
они бы тоже поняли меня. Да, они были бы куда
счастливее!
Но они привязаны к земле, хотя и не
принадлежат ей. Они как растения, вырванные с
корнем, и солнце палит их, и земля ждет, когда они
сами станут землею. Ничто не может сделать их
счастливыми, ничто не может их спасти, кроме
слова Божьего, которое я им несу. И тогда все
станет на свои места, и земля станет пахнуть
лилиями, и люди обретут покой.
Когда я вечером возвращался домой,
возле пивных было много народу, и все звали
своего Спасителя и хотели, чтобы я проповедовал.
Но я отвечал, что говорил с моим Богом и теперь
должен тдти домой, чтобы обдумать то, что он мне
сказал.
Может быть, я поступил неправильно, но
я чувствовал себя чужим среди них и с печалью в
сердце пошел домой.
О сердце, как мне тяжело жить! Как тяжко
бремя, которое я несу!
Сегодня, когда я, погруженный в свои
мысли, шел по улице, я попал вдруг в толпу детей,
выходивших из школы. Они окружили меня.
«Смотрите, Спаситель идет, — кричали они, —
Спаситель идет!» Их было много, и мне пришлось
остановиться. И тогда один из них раскинул руки и
закричал: «Распятый! Распятый!» Я думаю,
кто-нибудь подучил их, потому что остальные тоже
раскинули руки и вокруг меня зазвенели детские
голоса: «Распятый! Распятый!»
Меня будто ударили ножом. Я
почувствовал, как остановилось сердце, холодный
пот выступил на лбу. Под их крики и шум я кое-как
выбрался из толпы. Я вошел во двор столяра
Лундгрена, сел и заплакал.
Я люблю детей. Никто их так не любит,
как я. Когда я смотрю в их чистые глаза, я чувствую
радость, которую не может дать ничто другое на
свете. Я хотел бы, чтобы они ко мне приходили. Я
сажал бы их на колени, гладил бы по голове, и они
прижимались бы щекой к моей щеке...
Я часто видел, что так делает маленький
сын булочника Юханссона, когда сидит по вечерам
на пороге со своим отцом: он гладит отца по щеке и
обнимает за шею, и так они сидят долго-долго, не
тревожась ни о чем на свете. Как часто мне
хотелось, чтобы детская рука вот так же ласкала и
меня...
Но тот, кто послан на землю, чтобы
спасти людей, бредет в одиночестве, он как чужой
среди них. У него нет очага, нет земных радостей,
нет и печалей. Он — изгой, ибо в нем пылает огонь,
который испепелит их. Кто он, непохожий на
остальных?
Распятый! Распятый!
Только верить и верить! Верить за них
всех! Каждый вечер я прихожу такой усталый, будто
прожил тысячи чужих жизней. Я свертываюсь
клубочком, как зверь, и засыпаю. Лишь звезда горит
надо мной, смертельно усталым, горит, чтобы я
снова проснулся и верил еще сильней.
Почему такое предназначение выпало
именно мне? Часто, когда я сижу у окна и смотрю
сверху на город, мне кажется странным, что именно
я призван спасти их. Ведь я такой ничтожный,
многие в мире обладают большей силой и большей
властью, чем я. Призвание давит меня, как ноша, для
которой я слишком слаб, и я падаю на колени. В
такие мгновения мою душу наполняет отчаяние и
страх...
Но разве Спасителю дозволено упасть?
Разве дозволено ему чувствовать страх?
О, почему я, самый слабый из всех,
должен верить за них!
Сегодня, когда я шел по площади, я
встретил судью. Он кивнул мне.
- Здравствуй, Юхан, — сказал он.
Я даже остановился...
Он не назвал меня Спасителем!
«Здравствуй, Юхан», — сказал он только...
Только Юхан, больше ничего.
С той поры, когда я был еще ребенком,
меня никто так не называл. Теперь я вспомнил, что
так звала меня мать. Она сажала меня на колени и
гладила по голове... Теперь я вспомнил, я только
подумал немножко и вспомнил...
«Здравствуй, Юхан...»
Она была такая добрая. По вечерам она
приходила домой, зажигала лампу и готовила ужин,
а потом я забирался к ней на колени. Волосы у нее
были совсем золотые, а руки красивые и
белые-белые, потому что целыми днями она мыла
полы... Теперь я вспомнил... Я обнимал ее за шею... Я
помню...
«Здравствуй, Юхан...»
Как хорошо мне стало, когда судья
сказал это. Тепло и хорошо. И в душе сразу как
будто все успокоилось — ни тревоги, ни тоски.
Только Юхан, больше ничего.
О, если бы я мог быть таким, как все!
Если бы мог снять с себя бремя своего
предназначения, стать одним из них, таким, как
они. Жить спокойно и безмятежно своими земными
заботами, как все, день за днем, и вечерами
приходить усталым от будничных дел, которые
сделал как нужно, усталым от них, а не от веры,
одной только веры...
Может быть, я сумел бы помогать столяру
Лундгрену. Или, если бы это оказалось трудным,
подметать двор.
И я бы стал таким, как они. И огонь не
жег бы меня больше. И не терзало отчаяние.
Только Юхан, больше ничего... Они бы все
знали, кто я, видели бы каждый день, что я занят
своим делом. А, Юхан, это который подметает двор у
столяра!..
О, зачем я избран спасти их, я, самый
жалкий и слабый из всех! Я, который хотел бы
только тишины и покоя, благодарный за то, что мне
позволено жить на земле. Как пришелец,
опустившийся на колени перед богатым столом, как
едва заметный росток.
О Господи, отец мой, если можно — пусть
минует меня чаша сия!
Нет, нет. Мне нельзя сомневаться.
Нельзя покинуть их.
Что же смущает мою душу? И толкает меня
низвергнуть их в пропасть, во тьму, покинуть их?
Это ужасно! Неужели я не верю больше?
Нет, нет! Я верю, верю, как никогда
раньше! Я спасу их. Я, только я должен спасти их!
Я иду и иду в ночи, иду не
останавливаясь. По улицам, потом по дороге,
далеко в лес и обратно... Дует ветер, несутся
облака... Где я?.. Голова горит... Я так устал...
Нет, я верю. Я верю. Я спасу их, я буду
принесен в жертву ради них. Скоро, скоро...
Но почему тогда я чувствую такую тоску?
Раже можно Спасителю так тосковать и
отчаиваться?
Нет, нет...
Я, кажется, снова в лесу. Слышится шум
деревьев... Зачем брожу я здесь? Почему я не там, не
с людьми, которые дадут и ждут...
Но ведь они меня не понимают.
А как им понять меня, который весь —
отчаяние и тоска? Как им поверить мне, который
бродит во тьме, не зная покоя?
Нет, не могу я спасти их! Не могу!
Да, их Спаситель в тоске и страхе. Он
как птица, что кричит высоко в небе над их
головами. Они слышат ее крик там, в поднебесье, но
не знают, о чем она кричит им, потому что птица так
высоко. И пока она, истекая кровью, замертво не
упадет на землю, они не поймут. Только после этого
они поймут, потом они смогут верить.
Распятый! Распятый!
Да, меня принесут в жертву.
Они освободятся ценой моей крови, моей
бедной крови...
Скоро, скоро случится это...
Спите спокойно в ночной тиши — все
цветы, все луга, все деревья, все люди на свете!
Обрети покой, милая сердцу земля. Я освобожу тебя.
Я ночью не сплю над тобой. Вся твоя тоска — моя. Ты
не будешь страдать, не будешь. Ведь я отдам за
тебя жизнь.
Как тихо в лесу... Я иду по опавшей
листве... Моих шагов не слышно...
Много цветов и листьев гниет осенью, и
под деревьями так мягко идти... Пахнет гнилью...
Колокол бьет в городе... Раз... Два...
О, я так устал, так устал... Мне нужно
домой.
Я пойду и прилягу, я не могу больше. Они
ведь ждут, удивляются, куда это я пропал.
Вот я, кажется, на дороге. Какая вязкая
глина... Наверное, вчера шел дождь... А какой ветер!
Нет, колокола бьют и бьют. Воздух
дрожит... Кажется, произошло что-то ужасное...
Много колоколов, они звенят, они стонут, как в
день Страшного суда. Что это? Нужно бежать.
Это пожар! Пожар! Бушует пламя, небо
стало кроваво-красным. Это горит город! Это горит
мир, все гибнет!
О Боже, я должен спасти их. Я должен. Они
ждут меня — он не идет, почему он не идет?
Но я бегу, я бегу! Я спасу вас! Только
глина мешает, но я ведь бегу!
Горит земля, горит небо — целое море
огня! Я должен спасти их, я должен спасти их!
Сердце, не бейся так сильно, не надо,
сердце, родное мое, не надо! Ведь я не смогу
бежать, а я должен спасти их! Ты же знаешь, я
должен спасти их!
Сплошное море огня. И грохочет шторм.
Пылающее небо обрушивается на землю и поджигает
ее.
Я встречаю людей — все бегут туда же.
- Мир гибнет! — кричу я им.
- Э, — отвечают они, — это всего-навсего
богадельня.
Да, всего-навсего богадельня. Все эти
несчастные, алчущие и жаждущие, потому что они не
в силах верить, — они в огне. Они гибнут! Только я
могу их спасти.
Сердце, не бейся так, не делай мне
больно, я скоро добегу, уже скоро, скоро...
Бьются языки пламени, дым застилает
улицу, я чувствую жар...
И вот я у цели.
Начальник здесь, и много народу
собралось.
- Я спасу их! Спасу! — кричу я.
- Там некого спасать! — кричат они, пытаясь
меня задержать. Они не понимают. Я бросаюсь в
огонь.
Дым душит меня. Нет, я не упаду, нет, их
Спаситель не может упасть. Я проберусь — вот
прихожая... коридор... комната...
Здесь пусто. Их нет. Они наверху.
Дым на лестнице душит меня, огонь
слепит... Нет, я не упаду... Я спасу их... Всех...
Всех...
Где они?
Я ощупью двигаюсь вперед, как во сне.
Плотная стена дыма. Языки пламени. Очень трудно
устоять на ногах.
Где они?
Старый Энук, который сам уже не ходит...
И Антон — он хромой, и старуха Кристина — она
ничего не понимает, совсем как ребенок, и
Самуэльсон, и Манфред...
Я не вижу их — их нет...
Я ползу по полу — пламя ползет за мной...
Кругом шумит...ревет... рушится.. Где они? Тут нет ни
столов, ни кроватей — ничего, пустой холодно...
будто никто не живет здесь и не жил... Где они?
Здесь их нет...Здесь только я... только я...
Кругом горит, горит! Рушатся балки,
бушует пламя... Я мечусь в огне... Где они? Где они?
Все несчастные люди... Я не нашел их, их нет —
только огонь, только пламя, только я, только я...
О мое сердце, это ты горишь? Может быть,
это только ты? Я чувствую, как ты сжигаешь мое
тело, мою грудь, скоро не останется ничего, кроме
тебя! Сердце, поглоти все! Я хочу быть только
тобою, только тобою, сердце, алчущее и жаждущее,
только тобою, огонь, сжигающий меня!
Ничем другим... ничем другим... только
тобою...
Нет, я не могу больше... не могу... это —
конец... Да, я падаю... Падаю... Это конец...
О Господи, прости, что я не нашел людей,
которых должен был спасти! Я не нашел их... Прости,
сердце, которое горит... горит, пылая жаждою
принести себя в жертву... умереть... умереть...
Я знаю, ты простишь меня... Ты простишь,
сердце, которое сгорело ради тебя... Во имя тебя...
Это ты любишь... Да, это ты любишь... Ты позволишь
ему сгореть... Сгореть... Позволишь обрести покой...
Покой...
