Древние ступени вились по склону горы сквозь высокие сосны, над ними нависло терпение прошедших двадцати столетий. Душа тишины, древняя и терпеливая, как эти ступени, жила здесь. Ступени широкие, двадцать человек могут пройти по ним в ряд; коричневые и оранжевые лишайники образуют странные символы на их древних камнях, а изумрудный мох покрывает подушками. Иногда ступени поднимаются круто, иногда совсем полого, но всегда по обе стороны стоят плечом к зеленому плечу высокие сосны, настороженные, бдительные.
У подножия сосен изогнутые лавры и карликовые рододендроны, одинаковые по форма и одного роста - как коленопреклоненный человек. Их жесткие блестящие листья напоминают звенья кольчуги... они похожи на зеленых лучников Квеньяна, которые охраняют богиню, когда она выходит весной, чтобы разбудить деревья. Высокие сосны как настороженные часовые, лавры и карликовые рододендроны как склонившиеся лучники, и говорят они так ясно, будто у них есть язык: "Подняться ты можешь, спуститься тоже, но пройти через нас нельзя!"
Один из бастионов обогнула женщина. Она шла упрямо, склонив голову, как человек, который идет против сильного ветра, или как тот, у которого только воля заставляет двигаться неповинующееся тело. Белое плечо и одна грудь обнажены, на плече ссадина и кровь, четыре алые полосы, будто плечо схватила жестокая рука с длинными когтями. Женщина плачет.
Ступени стали круче. Женщина подняла голову и увидела, как круто они поднимаются. Она остановилась, руки ее беспомощно двигались.
Она повернулась, прислушиваясь. Казалось, она слушает каждой напряженной мышцей, все тело ее превратилось в натянутую струну, по которой пробегают быстрые арпеджио ужаса. В сумерках юнаньских плоскогорий, как сквозь неосязаемый хрусталь, видны каштановые с медными прядями волосы женщины, прекрасное лицо, искаженное ужасом. Серые глаза смотрят на ступени, они как будто тоже не смотрят, а слушают...
Женщина беременна...
Они услышала за изгибом бастиона голоса, гортанные и монотонные, гневные и спорящие, приказывающие и протестующие. Услышала топот множества ног; идущие, казалось, колеблются, останавливаются, но продолжают неумолимо приближаться. Голоса и шаги ханг-худзе, разбойников, убивших ее мужа, Кенвуда и носильщиков какой-то час назад. Если бы не Кенвуд, они убили бы и ее. Но теперь они нашли ее след.
Она хотела умереть. Джин Мередит отчаянно хотела умереть. Она верила, что после смерти соединится со своим милым мягким мужем, которого она так любила, хоть он и был вдвое старше ее. Если бы они убили ее быстро... Но она знала, что этого они не сделают. И не могла даже подумать о том, что ждет ее до прихода смерти. И у нее нет оружия, чтобы убить себя. А под сердцем у нее новая жизнь.
Но сильнее желания смерти, сильнее страха пытки, сильнее зова нерожденного ребенка что-то в ней призывало к мести. Не мести ханг-худзе - они всего лишь стая диких зверей и поступают так, как велит их природа. Месть против тех, кто спустил их, кто направил. Потому что она знала, что это было сделано, хотя не могла бы сказать, откуда знает. Это быстрое убийство не было неожиданным и случайным. В этом она уверена.
Он как пульс, этот призыв к мести; пульс, ритм которого усиливается, заглушает горе и ужас, все сильнее бьется в ней. Как будто в ее душе забил с силой горький источник. Когда его темные волны поднимутся высоко, коснутся ее губ, они сможет напиться... и тогда к ней придет знание... она узнает, кто спланировал все это и почему. Но ей нужно время, время, чтобы пить эти воды, время узнать и отомстить. Она должна жить... ради мести...
Аз воздам, сказал Господь.
Как будто кто-то прошептал ей в уши древний текст. Она ударила себя в грудь сжатыми кулаками, холодными глазами без слез посмотрела в спокойное небо. И ответила:
- Ложь! Как и все, чему меня учили... Ты! Я покончила с Тобой! Месть! Тот, что даст мне отомстить, будет моим богом!
Голоса и шаги теперь слышались ближе. Странно, как медленно, как неохотно они приближаются. Как будто боятся. Она посмотрела на заросли у лестницы. Непроходимо; во всяком случае для нее. Если она попытается там спрятаться, они ее найдут. Она должна подниматься - выше по ступеням. Там, наверху, может быть какое-нибудь укрытие... может, святилище...
Да, она уверена: ханг-худзе боятся этих ступеней... они поднимаются так медленно, так нерешительно... спорят, возражают...
Она увидела впереди еще один поворот. Если она доберется до него раньше, чем они ее увидят, возможно, они за ней не последуют. Она начала подниматься...
В десяти шагах выше по лестнице сидела лиса, преграждая ей путь. Самка, лисица. С шелковистой красно-рыжей шкурой. Со странно широкой головой и раскосыми зелеными глазами. На голове пятно, серебристо-белое, в форме колеблющегося на ветру пламени свечи.
Стройная и грациозная лиса, подумала Джин Мередит, как изящная женщина. Безумная мысль пришла ей в голову, рожденная отчаянием и отказом от Бога, которого ее с детства учили считать всеблагим, всемудрым, всемогущим. Она протянула руки к лисе. Закричала ей:
- Сестра, ты женщина! Отведи меня в безопасность, чтобы я смогла отомстить... сестра!
Вспомните: она только что видела смерть своего мужа под ножами ханг-худзе, она ждала ребенка... кто знает, какие фантастические тропы нереальности могут возникнуть в таком состоянии?
Как будто поняв ее, лиса медленно спустилась по ступеням. И Джин снова подумала, что она похожа на изящную женщину. Лиса остановилась на расстоянии вытянутой руки, смотрела на Джин своими раскосыми зелеными глазами, яркими и блестящими, как драгоценный камень цвета зелени моря; никогда Джин не видела таких глаз у животных. В этом взгляде виднелась легкая насмешка, чуть заметная угроза. И когда взгляд лисы пробежал по окровавленным плечам Джин и опустился на ее большой живот, женщина могла поклясться, что увидела во взгляде человеческое понимание и жалость. Джин прошептала:
- Сестра, помоги мне!
Послышался внезапный взрыв гортанной речи. Они совсем близко, преследователи, сразу за поворотом, из-за которого она только что вышла. Скоро они увидят ее. Она стояла, с надеждой глядя на лису... она не знала, на что надеется.
Лиса скользнула мимо нее и, казалось, растаяла в кустах. Исчезла.
Черное отчаяние, отчаяние ребенка, который обнаружил, что тот, кому он верил, бросил его на растерзание зверям, сомкнулось над Джин Мередит. То, на что она надеялась, от чего ожидала помощи, было смутным и не поддавалось выражению. Чудо чуждого бога, теперь, когда она отказалась от своего? Или более глубокий импульс отразился в этом ее обращении к животному? Атавистическое пробуждение, антропоморфизм, восходящий к незапамятному прошлому, когда человек считал зверей и птиц обладающими такими же душами, как он сам, только они ближе к природе, которая дала им мудрость больше человеческой; они слуги и посланники могучих божеств, почти боги сами.
И не так давно святой Франциск Ассизский говорил с животными и птицами, как с мужчинами и женщинами, называя их брат Волк и брат Орел. И разве святой Конан не крестил тюленей на Оркнейских островах, как крестил он язычников? Прошлое и все мысли людей прошлого снова рождаются в нас. И иногда странные двери открываются в сознании, и из них выходят странные духи. И кто может сказать, насколько они реальны?
Лиса, казалось, поняла ее, пообещала... что-то. И покинула ее, убежала! Всхлипывая, Джин снова стала подниматься по лестнице.
Слишком поздно. Ханг-худзе показались из-за поворота. Хор воющих звуков. С непристойными жестами, выкрикивая угрозы, они побежали к ней. Впереди, с лицом, изрытым оспинами, с ножом в руке, предводитель, полукровка-тибетец, тот самый, что первым ударил ножом ее мужа. Неспособная пошевелиться, не в силах даже закрыть глаза, Джин смотрела, как они приближаются. Предводитель заметил это, понял, отдал короткий приказ, и вся свора пошла шагом, насмехаясь над ней, продлевая ее мучение.
Они остановились! Что-то похожее на язык рыжего пламени мелькнуло на ступенях между ними и ею. Это лиса. Она стояла, спокойно разглядывая их. Надежда вернулась к Джин Мередит, растопила холодный ужас, от которого она оцепенела. К ней вернулась способность двигаться. Но она не пыталась бежать. Не хотела бежать. Крик о мести снова рвался из нее. Она чувствовала, что этот призыв достиг лисы.
Как будто услышав, лиса повернула голову и посмотрела на нее. Джин увидела, как сверкнули ее зеленые глаза, как, будто в улыбке, оскалились белые зубы.
Когда она отвела взгляд, чары, сдерживавшие ханг-худзе, спали. Предводитель достал пистолет и выстрелил в лису.
Джин Мередит увидела - или подумала, что видит - невероятное.
На месте лисы стояла женщина! Высокая и стройная, как молодая ива. Джин Мередит не видела ее лица, ей видны были только рыжие волосы, уложенные на маленькой красивой головке. Шелковое красно-рыжее платье, без рукавов, падало к ногам женщины. Женщина подняла руку и указала на предводителя. За ним его люди стояли молча, неподвижно, как только что Джин Мередит, и ей показалось, что их держит тот же ледяной ужас. Глаза их не отрывались от женщины.
Женщина опустила руку - медленно. И вслед за рукой опустился тибетец. Он встал на колени, потом на четвереньки. Смотрел ей в лицо, оскалив зубы, как собака, на губах его показалась пена. Потом он, как волк, набросился на своих людей. С воем прыгнул к ним, вцеплялся в горло, рвал зубами и ногтями. Они в гневе и страхе закричали. Пытались отбиться и не могли.
Блеснули ножи. Предводитель, дергаясь, лежал на ступенях. По-прежнему крича, не оглядываясь, его люди устремились вниз по лестнице и исчезли.
Джин Мередит закрыла лицо руками, потом опустила руки: на месте женщины стояла лиса, шелковистая, красно-рыжая. И смотрела на нее. Джин видела, как сверкнули зеленые глаза, словно в улыбке, обнажились зубы. Лиса изящно по ступеням направилась к ней.
Слабость охватила Джин; женщина согнула голову, опустилась на колени, закрыла глаза дрожащими руками. Она ощутила незнакомый аромат - беспокойный, пробуждающий странные беглые образы. Услышала низкий сладкий смех. Услышала, как мягкий голос прошептал:
- Сестра!
Она подняла голову. Над ней склонилось женское лицо. Изысканное лицо... раскосые глаза цвета морской зелени под широким белым лбом... красно-рыжие волосы спускаются на лоб... серебристо-белая прядь, напоминающая по форме пламя свечи, колеблющееся на ветру... длинный, но изящный нос, ноздри слегка раздуваются... маленький рот, красный, как королевский коралл, в форме сердца, губы полные, древние.
На этом изысканном лице, как вуаль, легкая насмешка, слабая угроза, в нем мало человеческого. Руки белые, длинные и стройные. Они коснулись сердца Джин Мередит... успокаивая ее, укрепляя, прогоняя страх и горе.
Джин снова услышала голос, странный, со сливающимися звуками, слегка насмешливый, голос существа, которое понимает человеческие чувства, но само никогда их не испытывает и знает, насколько они неважны:
- Ты получишь свою месть, сестра!
Белые руки коснулись ее глаз... Джин забыла... забыла... больше она ничего не помнила, даже себя самое...
Джин Мередит казалось, что она лежит на чем-то мягком в мягкой, слепой тьме, безграничной, непроницаемой. Она ничего не помнила и знала только, что она это она. "Я это я", - подумала она. Тьма, в которой она лежит, мягкая, добрая. Она подумала: "Я нерожденный дух в чреве ночи". Но что такое ночь... и что такое дух? Она подумала: "Я довольна, я не хочу рождаться вновь". Вновь? Это значит, что она уже рождалась... раньше... и тут в ее сознании всплыло слово: Джин. Она подумала: "Я Джин... но кто это Джин?"
Она услышала два голоса. Один женский, мягкий и сладкий, со сдерживаемой дрожью, как у натянутой струны. Она уже слышала этот голос... раньше, когда была Джин. Мужской голос низкий, полный спокойствия, человеческий... да, в нем есть что-то человеческое, чего нет в сладком голосе женщины. Она подумала: "Я Джин, я человек..."
Мужчина сказал:
- Скоро она должна проснуться. Прибой сна высок на берегу жизни. Он не должен накрыть жизнь.
Женщина ответила:
- Прибой подчиняется мне. И он начал убывать. Скоро она проснется.
Он спросил:
- Она будет помнить?
Женщина сказала:
- Да. Но страдать не будет. Как будто происшедшее случилось с кем-то другим. Ей будет жаль эту другую, но она как будто умерла вместе с ее мужем. Да так оно и есть. Эта умершая унесла с собой печаль, боль, горе. Никакого наследия не оставила - только память.
Тут ей показалось, что прошло какое-то время... хотя никакое время не может существовать в окутавшей ее темноте... да и что такое время?
Тишину нарушил задумчивый мужской голос
- Для нее, пока она жива, с памятью не может быть счастья.
Женщина рассмеялась, звонким насмешливым звоном:
- Счастье? Я считала, что ты достаточно мудр, чтобы не цепляться за эту иллюзию, священник. Я дала ей спокойствие, а это гораздо больше счастья. Да она и не просила счастья. Она просила мести. И получит ее.
Мужчина ответил:
- Но она не знает, кто...
Женщина прервала его:
- Знает. И я знаю. И ты знаешь, после того что вырвал из сознания тибетца, до того как он умер. А если все еще не веришь, поверишь, когда виновник придет - а он придет, чтобы убить ребенка.
Мужчина прошептал:
- Убить ребенка!
Голос женщины стал холодным, он не утратил сладости, но стал звучать угрожающе:
- Ребенок не должен достаться ему, священник. Не сейчас. Позже, когда ты получишь сигнал...
Снова в голосе ее послышалась насмешка...
- Я собираюсь совершить путешествие... я слишком долго жила среди этих холмов. Пора посетить другие места... и я не хочу, чтобы опрометчивость спутала мои планы... - Снова Джин Мередит услышала насмешливый смех. - Не бойся, священник. Они помогут тебе, мои сестры.
Он спокойно ответил:
- Я не боюсь.
Голос женщины стал мягким, вся насмешка исчезла из него. Она сказала:
- Я знаю это. У тебя хватило мужества и мудрости, чтобы открыть запретные двери. Но меня держат тройные путы: обещание, клятва и желание. Когда наступит время, я дам больше... а пока я беспомощна, эти путы держат меня. Поэтому мне нужен ты, священник. Человек, который придет...
Голоса стихли. Тьма, внутри которой она лежала, медленно начала рассеиваться. Медленно, медленно она сменилась зеленоватой серостью. Она в отчаянии подумала: "Я должна родиться. Но я не хочу этого!" Свет безжалостно усиливался. Среди серости показался изумрудный круг. Он становился все ярче, ярче...
Она лежит на низкой постели, в гнезде из шелковых подушек. Рядом с ней огромный древний бронзовый сосуд, похожий на купель для крещения. Его гладили ладони тысячелетий, оставив глубокую патину, похожую на мягкие зеленоватые сумерки. Солнечный луч упал на сосуд, и там, куда он упал, патина засверкала, как крошечное солнце. На боках древнего сосуда странные геометрические рисунки, спирали и изгибы ли-вен - символ грома. Сосут стоит на трех ножках, на треножнике... да ведь это древний обрядовый сосуд, купель династии Танг, которую Мартин привез из Юнани несколько лет назад... она дома... ей снилось, что она была в Китае и что Мартин... что Мартин...
Она резко села и через широко раскрытую дверь посмотрела в сад. Широкие ступени полого спускаются к овальному бассейну, на берегах его гибкие ивы опускают зеленые щупальца в голубую воду, глицинии с висящими цепями цветов, белых и светло-желтых, азалии, подобные языкам пламени. Розовые лилии лежат на груди бассейна. А в дальнем конце маленькая пагода, сказочная, покрытая разноцветной черепицей, и по обе стороны пагоды стройные кипарисы, как часовые... да ведь это же их сад, сад голубой пагоды, который Мартин скопировал с того места в Юнани, где живет его друг, старый мудрый священник...
Но что-то здесь не так. Горы не такие, как вокруг их ранчо. Конические, их ровные голые склоны из розового камня окружены деревьями... похожи на огромные каменные шляпы с зелеными полями...
Она повернулась и снова осмотрела комнату. Комната широкая и длинная, но насколько длинная, ей не видно, потому что солнце, вливавшееся в высокое окно и ударявшее в древний сосуд, образовало непроницаемый занавес. Джин видела на потолке мощные балки, потемневшие от времени, со странными резными символами. Она видела слоновую кость и сверкающий лак. Низкий алтарь из зеленого гагата, странно изогнутый, на нем церемониальные предметы незнакомой формы, большой бронзовый кувшин, с крышкой в форме головы лисы...
Из тени за древним тангским сосудом показался человек. С ног до головы он одет в шелковое серебристо-голубое одеяние, на котором искусно, как паутиной, вышиты таоистские символы, а под ними, призрачно на серебряной груди, голова лисы. Человек лыс, лицо у него тяжелое, лишенное выражения, кожа гладкая и слегка желтоватая, как древний пергамент. Ему можно дать и шестьдесят лет - и триста. Но глаза его приковали к себе Джин Мередит. Большие, черные, подвижные, поразительно живые. Молодые глаза, противоречащие лишенному возраста тяжелому лицу. Лицо как будто маска, сквозь которую глядят эти глаза, сосредоточившие в себе всю жизнь. Это взгляд вливал в нее силу, спокойствие, уверенность, и все сомнения, все страхи, вся неясность исчезли из ее сознания. Впервые с момента нападения ее мозг стал ясным, хрустально чистым, мысли снова принадлежали только ей.
Она вспомнила, вспомнила все. Но все это как будто случилось с кем-то другим. Ей было жаль этого другого, но печали она не чувствовала. Она была спокойна. Черные молодые глаза вливали в нее спокойствие.
Она сказала:
- Я вас знаю. Вы Ю Чин, мудрый священник, которого любил мой муж. Это Храм Лис.
2
- Я Ю Чин, дочь моя. - Тот самый мужской голос, который она слышала из своего убежища во тьме.
Она попыталась встать, но снова опустилась на постель, побежденная слабостью.
Он сказал:
- Ночь и день, и еще ночь и часть дня ты спала, а теперь тебе нужно поесть. - По-английски он говорил медленно, будто не привык говорить на этом языке.
Он хлопнул в ладоши, и у зеленого сосуда сквозь столбы солнечного света скользнула женщина. Такая же лишенная возраста, как и он, с широким умным лицом и большими раскосыми черными глазами, добрыми, но и очень мудрыми. Халат покрывал ее от полной груди до колен, она была сильная, крепкая, смуглая, как будто вырезана из выдержанного дерева. В руках у нее поднос, на нем чашка с дымящейся похлебкой и овсяной хлеб.
Женщина села рядом с Джин Мередит, подняла ее голову, прислонила к своей полной груди и начала кормить, как ребенка. Джин увидела, что сама она обнажена, на ней только тонкая рубашка из мягкого голубого шелка, с серебристым символом лисы.
Священник кивнул, глаза его улыбались.
- Фьен-ви будет ухаживать за тобой. Скоро ты окрепнешь. Я вернусь. И мы поговорим.
Он вышел в широкие двери. Женщина до остатка скормила ей похлебку и хлеб. Потом ушла и вернулась с бронзовыми бутылками, в которых была горячая и холодная вода. Она раздела Джин, вымыла, вытерла, снова одела в свежую серебристо-голубую рубашку: одела на ноги сандалии, ушла. Трижды Джин принималась говорить с ней, но женщина только качала головой, отвечая на каким-то диалекте. Джин не понимала ни слова.
Солнце передвинулось с большой тангской купели. Джин лениво лежала в постели. Мозг ее был прозрачно ясен. Джин помнила все, через что прошла, но оставалась спокойной, невозмутимой, как лесной пруд, который отражает тучи, но чья поверхность остается неподвижной. Происшедшее казалось всего лишь отражением в сознании. Но под этой спокойной поверхностью скрывалось что-то безжалостное, алмазно твердое, что-то такое, что внушало бы боль и горечь, если бы Джин не знала, что это чувство будет удовлетворено.
Она вспомнила, что рассказывал ей Мартин о Ю Чине. Китаец, чьи предки были просвещенными правителями за десять столетий до того, как Человек из Галилеи был поднят на кресте; он изучал западный образ мысли в Англии и Франции, но не нашел удовлетворения своей жажде мудрости; вернулся в землю своих отцов, принял философию Лао-Цзе и уединился от мира в древнем храме в Юнани, известном как Храм Лис; с этим храмом связывались странные легенды, все в округе почитали и боялись его; здесь проводил он жизнь в размышлениях и науке.
Как же Мартин его называл? А, да, хозяин тайных забытых знаний, хозяин иллюзий. Она знала, что Мартин уважал Ю Чина больше всех людей, любил его... она подумала, не является ли женщина, ухаживавшая за ней, одной из его иллюзий... не исходит ли мир, который она ощутила, от него... может, это он сделал для нее боль и печаль иллюзиями... и, может, он поместил эти мысли в ее мозг... но думала она об этом сонно, это ее не волновало...
Он показался в дверях, подошел к ней, и опять глаза его казались источниками спокойствия, она глубоко пила из этих источников. Попыталась приподняться, приветствовать его; мозг ее ясен, но тело слабо. Он коснулся ее лба, слабость исчезла. Он сказал:
- Все хорошо, дочь моя. Теперь нам нужно поговорить. Мы пойдем в сад.
Он хлопнул в ладоши. По его сигналу появилась смуглая женщина - Фьен-ви, и с ней двое одетых в голубые одежды мужчин. Они несли кресло. Женщина подняла ее, усадила в кресло. Мужчины вынесли кресло в широкие двери, спустились по пологим ступеням к голубому бассейну. По дороге она осматривалась.
Храм построен на выступе горы. Он из коричневого камня и коричневого дерева. Стройные колонны, изгрызенные зубами столетий, поддерживают изогнутую крышу, крытую голубой черепицей. От широкой двери, через которую она прошла, спускается двойной ряд статуй лисиц, похожий на дорогу сфинксов в Фивах. Ряд заканчивается на полпути к бассейну. По склону горы вьется древняя лестница, по которой она поднималась. Там, где она подходит к храму, растет покрытое белыми цветами дерево. Оно колеблется на ветру, как пламя свечи.
Странно, но весь храм похож на голову лисы, морда лежит между лап - рядов скульптур, вершина горы - лоб, а белое цветущее дерево как белое пятно в волосах женщины...
Они у бассейна. Лицом к синей пагоде, стоит скамья. Женщина, Фьен-ви, накрыла скамью подушками; ожидая, Джин Мередит увидела, что у скамьи есть ручки, и в конце каждой ручки голова лисы, а на спинке скамьи вырезана цепочка танцующих лис; и увидела она по обе стороны скамьи выбитые в камне маленькие тропки, как для лап небольших зверьков, которые спускаются на водопой.
Ее посадили на скамью, и она погрузилась в подушки. Если бы не скамья и не маленькие тропки, она как будто сидит у бассейна, который Мартин построил на их калифорнийском ранчо. Там, как и здесь, ивы опускают зеленые щупальца в воду, там, как и здесь, свисают веревки глицинии, бледно-аметистовые и белые. И там, как и здесь, мир.
Ю Чин заговорил:
- Камень брошен в пруд. Рябь расширяется и достигает берега. Но вот она стихает, и пруд становится таким же, каким был. Но когда камень ударил, когда он погружался, когда распространялась рябь, микроскопические организмы в пруду изменились. Но ненадолго. Камень коснулся дна, пруд снова затих. Все кончено, и крошечные жизни такие же, как раньше.
Она спокойно ответила, ощущая прозрачную ясность сознания:
- Вы хотите сказать, Ю Чин, что убийство моего мужа - такой камень!
Он продолжал, как будто не слышал:
- Но есть жизнь внутри жизни, и над жизнью, и под жизнью - насколько мы знаем жизнь. И то, что произошло с крошечными существами в пруду, могли ощутить те, что под и над ними. Жизнь - это пузырь, в котором еще много пузырей, мы их не видим, и пузырь, который мы знаем, сам по себе лишь часть большего пузыря, который мы также не видим. Но иногда мы воспринимаем эти меньшие пузыри, ощущаем красоту больших, чувствуем свое родство с меньшими... и иногда меньшая жизнь касается нашей, и тогда мы говорим о демонах... а когда нас касается большая жизнь, мы называем это небесным вдохновением, ангелом, говорящим нашими губами...
Она прервала, по-прежнему ощущая кристальную ясность мысли:
- Я поняла вас. Убийство Мартина - это камень. Он уйдет вместе с рябью... но он потревожил некий пруд, внутри которого меньшие пруды. Ну, хорошо, и что же?
Он ответил:
- В этом мире есть места, где занавес между нашим миром и другими мирами тонок. "Они" могут войти. Почему это так, я не знаю... но я знаю, что это так. Древние узнавали такие места. Они называли тех, кто незримо живет в таких местах, genii locorum - буквально духи места. Эта гора, этот храм - такое место. Поэтому я и живу здесь.
Она сказала:
- Вы имеет в виду лису, которую я видела на ступенях. Женщину, которая появилась на месте лисы и свела тибетца с ума. Лису, которую я попросила о мести и назвала сестрой. Женщину, которая прошептала мне, что я получу возможность отмстить, и которая назвала меня сестрой. Ну, хорошо, и что же?
Он ответил:
- Это правда. Убийство твоего мужа послужило камнем. Нужно подождать, пока уляжется рябь. Но это место... и это время... и теперь рябь не может улечься, пока...
И снова она прервала, новая мысль мелькнула в ее мозгу, как отражения солнца от камней на дне пруда.
- Я отвергла своего Бога. Существует он или нет, но я открылась этим другим жизням. И сделала это там и тогда, где и когда эти другие жизни могут проявиться. Я принимаю это. И опять-таки - и что же?
Он сказал:
- У тебя сильный дух, дочь моя.
Она с оттенком иронии ответила:
- Оставаясь в темноте, до своего пробуждения, я как будто слышала разговор двоих, Ю Чин. Один голос был ваш, а другой - женщины-лисы, которая назвала меня сестрой. Она обещала спокойствие. Что ж, оно у меня есть. И обладая этим спокойствием, я такая же нечеловеческая, как ее голос. Скажите мне, Ю Чин, вы, кого мой муж называл хозяином иллюзий, эта женщина на ступенях - одна из ваших иллюзий, а ее голос - тоже иллюзия? Исходит ли это спокойствие от нее или от вас? Я не ребенок и знаю, что вам легко было бы это сделать - с помощью наркотика и или просто вашей волей, пока я лежала беспомощно.
Он сказал:
- Дочь моя, если это иллюзии, они не мои. И если это иллюзии, то и я, как ты, подвержен им.
Она спросила:
- Вы тоже видели - "ее"?
Он ответил:
- И ее сестер. Много раз.
Она проницательно сказала:
- Но это не доказывает, что она реальна. Она могли пройти от вашего мозга в мой.
Он не ответил. Она резко спросила:
- Я буду жить?
Он без колебаний сказал:
- Нет.
Она немного подумала, глядя на щупальца ив и веревки глициний. Прошептала:
- Я не просила счастья, но она дала мне спокойствие. не просила жизни, так что она дала мне... месть. Но меня больше не интересует и месть.
Он серьезно ответил:
- Это неважно. Ты столкнулась с другой жизнью. Ты просила и получила обещание. Рябь на пруде не уляжется, пока обещание не будет выполнено.
Она обдумывала это, глядя на конические холмы. Рассмеялась.
- Они похожи на большие каменные шляпы с широкими полями. Интересно, какое под ними лицо.
Он спросил:
- Кто убил твоего мужа?
Она подняла руки, сплела их вокруг шеи. Сказала, так равнодушно, будто читала по книге:
- Мне только исполнилось двадцать лет, когда я встретила Мартина. Только что кончила колледж. Ему было пятьдесят. Но в глубине души - это был мечтательный мальчик. О, я знала, что у него очень много денег. Но это не имело значения. Я любила его, любила этого мальчика в нем. Он попросил меня выйти за него замуж. Я вышла за него.
- Чарлз с самого начала возненавидел меня. Чарлз - это его брат, он на пятнадцать лет моложе. И жена Чарлза тоже меня ненавидела. Видите ли, у Мартина, кроме Чарлза, никого не было, пока не появилась я. Если бы Мартин умер, все деньги доставались Чарлзу. Они и не думали, что он женится. Последние десять лет Чарлз управлял делами: шахтами, инвестициями. Я не виню Чарлза за его ненависть ко мне, но он не должен был убивать Мартина.
- Медовый месяц мы провели на ранчо Мартина. Знаете, у него бассейн и сад такой же, как у вас. Тоже прекрасно, но горы вокруг покрыты снежными шапками, они не такие каменные, с зелеными полями. И у него большой бронзовый сосуд, как у вас. Он рассказал мне, что скопировал сад, в котором у голубой пагоды живет Ю Чин. И что у сосуда есть двойник в Храме Лис Ю Чина. И он... рассказывал мне... о вас...
- Потом ему пришла мысль вернуться к вам в ваш храм. Мартин оставался мальчишкой, желание захватило его. Мне было все равно, раз уж это делало его счастливым. И мы отправились. До Нанкина нас сопровождал Чарлз. И ненавидел меня - я знала - на каждой миле этого пути. В Нанкине... я сказала Мартину, что у меня будет ребенок. Я знала это уже несколько месяцев, но не говорила ему, боялась, что он откажется от путешествия, и это разобьет ему сердце. Но больше я не могла держать в тайне. Мартин был так счастлив! Он рассказал Чарлзу, который еще больше возненавидел меня. И Мартин написал завещание. В случае его смерти Чарлз, как и раньше, будет исполнять обязанности доверенного лица, управлять состоянием, его доля даже увеличится. Но все состояние - а это миллионы - переходит ко мне и ребенку. Было также завещательное распоряжение на полмиллиона в пользу Чарлза.
- Мартин прочел ему завещание. Я присутствовала при этом. И Кенвуд тоже, секретарь Мартина. Я видела, как побледнел Чарлз, но внешне он казался довольным, озабоченным только тем, чтобы ничего не случилось с его братом. Но я догадывалась, что у него на сердце.
- Кенвуду я нравилась, а Чарлз нет. Однажды вечером в Нанкине, за несколько дней до нашего выхода в Юнань, он пришел ко мне. Старался отговорить меня от участия в путешествии. Насчет причин он не распространялся, говорил о моем состоянии, тяжелом пути и так далее, но это ведь нелепо. Наконец я прямо спросила его: в чем дело? Он сказал, что Чарлз тайно встречался с Ли Конгом, известным китайским деятелем. Я ответила, что у Чарлза есть право выбора знакомых. Кенвуд сказал, что Ли Конга подозревают в связях с преступниками, действующими в Сычуани и Юнани, в том, что он получает и реализует их добычу. Кенвуд сказал: "Если вы с Мартином умрете до рождения ребенка, Чарлз унаследует все. Он ближайший и единственный наследник, потому что у вас никого нет". Кенвуд сказал: "Вы отправляетесь в Юнань. Как легко известить одну из этих банд. И тогда братец Чарлз получит все. Конечно, бесполезно что-нибудь говорить вашему супругу. Он верит всем, а Чарлзу больше всех. Все кончится только моим увольнением".
- И, конечно, он был прав. Но я не могла поверить, что Чарлз, несмотря на всю ненависть ко мне, так поступит с Мартином. Нас было двое, да еще Кенвуд и приятная шотландка, мисс Маккензи, которую я отыскала в Нанкине и которая согласилась сопровождать меня, так как мне нужна будет помощь. А всего в группе было двадцать человек, остальные китайцы, все очень хорошие и надежные. Мы медленно, неторопливо двигались на север. Я сказала, что в Мартине жил мальчишка. Нет надобности говорить о его отношении к вам. И он любил Китай, старый Китай. Он сказал, что старый Китай теперь сохранился в немногих местах, и прежде всего в Юнани. И он хотел, чтобы наш ребенок родился... здесь...
Она посидела молча, потом рассмеялась.
- Так оно и будет. Но не так, как мечтал Мартин... - Снова помолчала. Сказала слегка удивленно: - Не по-человечески... смеяться в таких обстоятельствах! - Потом спокойно продолжала: - Мы двигались медленно. По рекам в сампанах, меня несли в носилках. Всегда медленно, осторожно... из-за ребенка. Две недели назад Кенвуд сказал мне, что слышал, будто на нас нападут в определенном месте. Он много лет провел в Китае, знал, как добывать информацию, и я знала, что с самого нашего выхода он наблюдал, и улещивал, и угрожал, и подкупал. Он сказал, что организовал контрнападение, и нападающие попадутся в собственную ловушку. Он ужасно ругал Чарлза, говорил, что Чарлз стоит за всем этим. Сказал, что если бы мы добрались до Ю Чина, то были бы в безопасности. Потом он сказал, что, должно быть, ему подбросили ложные сведения. Контрнападение не понадобилось. Я ему говорила, что у него слишком разыгралось воображение.
- Мы продолжали двигаться. И попали в засаду. И не из-за выкупа. Им нужно было уничтожить нас. Они не дали нам ни одного шанса. Должно быть, мертвые мы для них были дороже живых. Я поняла это, когда выбежала из палатки и увидела, как зарубили Мартина, как падает бедная Маккензи. Кенвуд мог бы бежать, если бы не я... но он умер, чтобы дать мне возможность убежать...
- Ю Чин, что вы со мной сделали? - сонно спросила Джин Мередит. - Я видела, как убили моего мужа... Видела, как человек отдал за меня жизнь... и все же я чувствую не больше, чем если бы они были тростинками под серпом... что вы со мной сделали, Ю Чин?
Он ответил:
- Дочь, если вы мертвы... и все ныне живущие мертвы, имеет ли это значение?
Она сказала, качая головой:
- Но... я "не" мертва! И не мертвы те, что живут сейчас. И я предпочла бы быть человеком, Ю Чин. И страдать.
Он сказал:
- Это невозможно, дочь моя.
- Я хотела бы испытывать чувства, - сказала она. - Добрый Боже, как я хотела бы чувствовать...
Потом продолжала:
- Вот и все. Кенвуд бросился передо мной. Я прибежала на эти ступени. Поднималась по ним - все выше и выше. Увидели лису, потом на ее месте была женщина...
Он сказал:
- Ты видела тибетца, полукровку, который, завывая, как бешеный пес, набросился на тех, кто преследовал тебя. Видела, как тибетец пал под ножами своих людей. Я со своими людьми подошел раньше, чем он умер. Мы принесли его сюда. Я просмотрел его умирающий разум. Он сказал, что глава ханг-худзе Шенси нанял их, чтобы они полностью уничтожили ваш отряд. И что ему пообещали не только все ваше добро, если вы все будете убиты, но и тысячу таэлей серебра. И когда он спросил, кто гарантирует получение этой суммы, тот, что его нанял, спьяну проговорился, что Ли Конг.
Она обхватила рукой подбородок, посмотрела на голубую пагоду и на бассейн. Наконец сказала:
- Значит Кенвуд был прав. И я тоже. Это Чарлз...
Потом сказала:
- Я почти ничего не чувствую, Ю Чин. Но чувство, которое я испытываю, не приятно. Это ненависть, Ю Чин...
Еще сказала:
- Мне всего двадцать четыре года. Слишком мало, чтобы умирать, не правда ли, Ю Чин? Но что сказала та женщина, когда я была в темноте? Что та моя часть, в которой жалость, умерла вместе с Мартином? Она права, Ю Чин... или вы правы. И я думаю, что хотела бы соединиться с этой своей частью.
Солнце садилось. Аметистовая вуаль опустилась на конические горы. Неожиданно они как будто распластались, стали прозрачными. Пространство между вершинами стало хрустально прозрачным. Голубая пагода засверкала, будто сделанная из темных сапфиров, за которыми вспыхнули маленькие солнца. Джин вздохнула.
- Как здесь прекрасно, Ю Чин. Я рада, что я здесь... умру.
Рядом с ней послышался шум маленьких лап. По одной из высеченных в камне тропок подбежала лиса. Она без страха посмотрела сверкающими зелеными глазами. Еще одна скользнула к бассейну, и еще, и еще. Они бесстрашно лизали голубоватую воду, с любопытством поглядывая на Джин.
Скользили мимо дни, недели - месяц. Каждый день Джин сидела на скамье у бассейна, Смотрела, как опускают свои ветви ивы, как лилии, словно большие розовые жемчужины, раскрываются и закрываются, рождаются и умирают на голубой груди бассейна, смотрела, как хрустальные зеленоватые сумерки окутывают конические вершины, смотрела, как с наступлением сумерек приходят к бассейну лисы.
Теперь они относились к ней по-дружески, эти лисы, знали ее, сидели рядом и рассматривали ее; но никогда она не видела ту стройную лису с белым пятном между раскосыми зелеными глазами. Джин хорошо узнала смуглую женщину Фьен-ви и крепких слуг. А из разбросанных в округе деревень к храму приходили пилигримы; они украдкой, со страхом смотрели на нее, когда она сидела на скамье рядом с лисами, простирались перед ней ниц, как будто она какое-то божество, перед которым следует преклоняться.
И каждый день был точно таким, как предыдущий, и она думала: "Без печали, без страха, без радости, без надежды дни ничем не отличаются друг от друга, и поэтому какая разница, умру ли я завтра или через год?"
Какое бы болеутоляющее ни получила ее душа - то ли от загадочной женщины на ступенях, то ли от Ю Чина, - она после него не испытывала никаких эмоций. И даже к нерожденному ребенку никакого чувства она не испытывала. Знала только, что должна его выносить. Однажды она ощутила слабое любопытство. Она хорошо сознавала, что у этого мудрого священника из Храма Лис есть свои средства, чтобы узнавать новости о мире.
Она спросила:
- Чарлз знает о засаде... о том, что я еще жива?
Он ответил:
- Еще нет. Посыльные, которых к нему отправляли, не дошли до него. Пройдет несколько недель, прежде чем он узнает.
Она сказала:
- И тогда он придет сюда. Ребенок уже родится, когда он придет сюда, Ю Чин?
Он ответил:
- Да.
- А я буду жива, Ю Чин?
Он промолчал. Она рассмеялась.
В сумерках, в середине часа собаки, она повернулась к нему в саду у бассейна.
- Мое время пришло, Ю Чин. Ребенок шевелится.
Ее отнесли в храм. Она лежала на кровати, смуглая женщина склонялась к ней, ухаживала, помогала. В храме горел единственный светильник из молочного гагата, сквозь его прозрачные стенки видны были огни свеч как пять маленьких лун. Джин почти не чувствовала боли. И подумала: "Я обязана этим Ю Чину, вероятно". И летели минуты, пока не наступил час кабана.
Она услышала, как царапаются в дверь храма. Священник открыл ее. Он заговорил негромко, произнес одно слово, он его часто произносил, и она знала, что оно означает "терпение". Сквозь открытую дверь ей виден был сад. Она видела маленькие круглые зеленые огоньки, десятки огоньков, как фонарики гномов.
Она сонно сказала:
- Мои маленькие лисы ждут. Пусть они войдут, Ю Чин.
- Еще нет, дочь моя.
Прошел час кабана. Прошла полночь. В храме царила полная тишина. Джин казалось, что весь храм ждет, даже немигающие огоньки пяти маленьких лун на алтаре тоже ждут. Она подумала: "Даже ребенок ждет... чего?"
И вдруг она почувствовала острую боль и закричала. Смуглая женщина крепко держала ее за руки, которыми она пыталась бить воздух. Священник позвал, и в зал вошли четверо крепких слуг. Они принесли сосуды в горячей водой и с водой, от которой не шел пар, и Джин решила, что в них вода холодная. Они не смотрели на нее и подходили отвернувшись.
Священник коснулся ее глаз, погладил по бокам, и боль ушла так же быстро, как появилась. Она видела, как слуги налили воду в древнюю тангскую купель и ускользнули, по-прежнему отворачиваясь, не глядя на нее.
Она не видела, как открылась дверь, но в храме оказалась лиса. Призрачная в тусклом свете храмовой лампады, она грациозно приблизилась... лисица, изящная, как женщина... с раскосыми глазами, зелеными и яркими, как бриллиант... лисица со ступеней, которую она назвала сестрой...
И вот она смотрит в женское лицо. Изящное лицо с раскосыми зелеными глазами под широким белым лбом, красновато-рыжие волосы над лбом слегка приподнимаются, и среди них виден клок серебра... глаза смотрят на нее, смотрят ласково и одновременно с легкой насмешкой и угрозой.
Женщина обнажена. И хоть Джин Мередит не может оторвать взгляда от ее зеленых раскосых глаз, она видит изгиб тонких плеч, круглые груди, стройные бедра. Женщина как будто застыла, без веса, на воздушных ногах. Джин почувствовала щекочущий холодок в груди... приятный холодок... как будто женщина погружается в нее, становится ее частью. Лицо приблизилось... оно все ближе... ближе... глаза теперь совсем рядом, и насмешка и угроза из них исчезли... в них теперь только мягкость и обещание... Джин почувствовала, как холодные губы касаются ее губ...
Лицо исчезло. Она тонет, тонет, не сопротивляясь... с благодарностью... через сверкающую серость... в мягкую слепую тьму... тьма приняла ее, и она опускалась все глубже и глубже. Она воскликнула испуганно: "Мартин!" Потом снова, с радостью: "Мартин!"
Одна из пяти лунных ламп в гагатовом светильнике померкла. Погасла.
Смуглая женщина лицом вниз лежала на полу рядом с постелью. Священник коснулся ее носком ноги. Он сказал:
- Приготовься. Быстрее.
Она склонилась к неподвижному телу.
Что-то шевельнулось у алтаря. Из тени к тангской купели изящно приближались четыре лисы. Все самки, двигались они, как грациозные женщины, у всех красновато-рыжая шкура, глаза яркие, цвета морской зелени, и на лбу у каждой серебристо-белое пятно. Они собрались вокруг смуглой женщины, глядя на нее.
Священник подошел к дверям и распахнул их. В храм одна за другой заскользили лисы... двадцать... сорок... весь храм заполнился ими. Они окружили древнюю купель, сидели, свесив красные языки, смотрели на кровать.
Священник подошел к кровати. В руке у него был странно изогнутый тонкий бронзовый нож, обоюдоострый, заточенный, как скальпель хирурга. Смуглая женщина снова упала на пол. Священник склонился над кроватью, начал резать уверенными движениями хирурга. Четыре лисицы придвинулись ближе, следили за каждым движением...
Неожиданно в храме послышался жалобный крик новорожденного.
Священник отошел от кровати к купели... в руках он нес ребенка, и руки его, и ребенок были красны от крови. Четыре лисы шли рядом с ним. Остальные расступались, снова смыкая круг, когда они проходили. Четыре лисицы остановились, каждая по одну сторону купели. Они не садились. Стояли, не отрывая взгляда от священника.
Священник обошел купель, склоняясь перед каждой лисицей, поднося ребенка, и каждая коснулась его языком. Потом поднял ребенка за ноги, подержал вниз головой высоко над собой, поворачиваясь, чтобы видели все остальные лисы.
Пять раз окунул ребенка в воду купели.
И неожиданно погасли остальные четыре свечи.
Послышался шорох, топот множества лап. Затем тишина.
Ю Чин позвал. Слуги принесли лампы. Смуглая женщина поднялась с пола. Он передал ей ребенка. Сказал:
- Все кончено - все начинается. Заботься о ней.
Так родилась дочь Джин и Мартина Мередитов в древнем Храме Лис. Родилась посреди часа лисы - так называют это время в этих районах Китая, где еще живут древние верования, по другой полюс от часа лошади: это животное в определенное время и в определенных местах обладает волшебством, которого не могут преодолеть лисы.
3
Дом Небесных Ожиданий оказал своим присутствием честь Пекину, еще не переименованному тогда в Бэйпин. Дом скрывался в сердце Древнего Города. Ожидания, обсуждавшиеся здесь, обычно были прямо противоположны небесным - во всяком случае они относились к весьма неортодоксальным видам прекрасного.
Но, кроме хозяев, никто не знал, что происходит за его стенами. Никогда никакие тайны не выходили за пределы этих стен. И почти никакой информации нельзя было получить о Доме Небесных Ожиданий и о его хозяевах.
В сущности здесь происходила очистка предприятий, к которым неодобрительно относятся даже в наименее цивилизованных странах, мероприятий таких, как шантаж, воровство в крупных размерах, контрабанда, побеги, пиратство, устранение препятствий путем убийства и так далее. Хозяева дома получали щедрую долю от каждой успешной операции в обмен на абсолютную защиту от помех, подслушивания, шпионов, в обмен на продуманные ценные советы специалистов по поводу любой части предприятия, которая кажется сомнительной перед началом.
Будущие члены наиболее изысканных лондонских клубов никогда не проверяются с той тщательностью, как просящие права войти в Дом Небесных Ожиданий - нужно быть законченным мерзавцем, чтобы получить это право. Но возможности, которые предоставлял Дом, заслуживали преодоления любых препятствий.
Через три недели после рождения ребенка Джин Мередит в одной из комнат этого дома сидел Чарлз Мередит. Он не был членом, но признанные члены дома обладали правом приводить гостей, которые нуждались в тайне.
Привилегия для гостей сомнительная, хотя они об этом и не знали: было вполне вероятно, что кое-кто никогда больше не появится в своих привычных местах. В таких случаях было почти невозможно установить их связь с Домом Небесных Ожиданий. Им всегда предлагали оставить в определенном месте свой экипаж, кули или что-нибудь другое и подождать, пока их не подвезут. За этим пунктом ничего проследить было нельзя. И если впоследствии обнаруживали их тела, то в таких обстоятельствах, что никогда нельзя было заподозрить Дом Небесных Ожиданий: там были специалисты не только по мошенничествам, но и по алиби в отношении убийств.
Хотя Чарлз Мередит ничего этого не знал, он беспокоился. Во-первых, у него в кармане было много денег, очень много. Точнее, пятьдесят тысяч долларов. Во-вторых, он понятия не имел, где находится.
В назначенном месте он отпустил кули из отеля, к нему подошел другой кули, который произнес правильный пароль, потом его везли по одной улице за другой, потом через узкий переулок, потом через дверь в извивающийся коридор, и он оказался в прихожей, где его с поклоном встретил китаец и провел в эту комнату. Он никого не видел и ничего не слышал. В данных обстоятельствах он ценил одиночество - но, черт побери, всему есть предел! И где Ли Конг?
Он встал и нервно прошелся по комнате. Испытал легкое удовлетворение, ощутив под мышкой пистолет. Чарлз высокого роста, худой, плечи его слегка обвисают. У него ясные глаза, их серый цвет кажется странным на смуглом лице; открытый лоб, хищный нос крючком; хуже всего рот, в котором отражается жестокость и привычка потакать своим слабостям. Внешне энергичный осторожный деловой американец, конечно же, не способный потворствовать убийству своего брата.
Он повернулся, услышав звук открывающейся двери. Вошел Ли Конг. Ли Конг закончил один из американских колледжей. Отец питал надежды на дипломатическую карьеру сына, и обучение в Америке было частью этих планов. Ли Конг отплатил, узнав в мельчайших деталях все худшие стороны американской жизни. Это, а также природные склонности и таланты, позволило ему занять высокое место в Доме Небесных Ожиданий среди его хозяев.
На нем был самый строгий вечерний английский костюм, внешне он полностью походил на того, кем надеялся его сделать отец, на самом же деле это был абсолютно беспринципный человек, без морали и совести.
Нервозность Мередита нашла выход в раздраженном:
- Какого дьявола вы так долго сюда добирались, Ли Конг?
Глаза китайца сверкнули, но ответил он вежливо:
- Плохие новости летят быстро. Хорошие идут медленно. Я не пришел слишком рано и не опоздал.
Мередит подозрительно спросил:
- Что это значит?
Ли Конг ответил, внимательно глядя на него:
- Ваш почтенный старший брат поднялся к дракону.
Серые глаза Мередита сверкнули. Рот его искривился, открыто показав жестокость. Прежде чем он смог заговорить, Ли Конг добавил:
- И с ним поднялись и его недостойные слуги. Все, кроме...
Он помолчал.
Тело Мередита напряглось, он наклонил голову вперед. Тонким голосом спросил:
- Кроме?
Глаза китайца не отрывались от него. Ли Конг сказал:
- Когда вы минуту назад упрекнули меня в медлительности, я ответил, что не пришел раньше времени и не опоздал. Поэтому я должен принести не только хорошие новости, но и дурные...
Американец прервал его:
- Черт вас возьми, Ли Конг, кто уцелел?
Китаец ответил:
- Жена вашего брата.
Лицо Мередита побелело, потом почернело от ярости. Он прошептал:
- Боже!
Потом взревел:
- Вы все испортили! - рука его дернулась к пистолету под мышкой, потом опустилась. Он спросил: - Где она?
Китаец заметил движение, но не показал этого. Он ответил:
- Она бежала в Храм Лис, храм старого друга вашего брата Ю Чина.
Мередит заревел:
- Как они ее выпустили? Почему не пошли за ней?
- Они пошли за ней! О том, что случилось дальше, вы услышите... когда заплатите мне, мой друг.
- Заплачу! - Ярость победила благоразумие. - Когда эта шлюха жива? Раньше увижу вас в аду, чем заплачу вам хотя бы цент!
Китаец спокойно сказал:
- Но с тех пор она также поднялась к дракону по стопам своего супруга. Она умерла при родах.
- Оба умерли... - Мередит опустился в кресло, дрожа, как человек, с которого спало огромное напряжение. - Оба умерли...
Китаец следил за ним, с застывшей злобой во взгляде.
- Но ребенок - жив! - сказал он.
Долгую минуту американец сидел неподвижно, глядя на него. На этот раз он не утратил контроль. Холодно сказал:
- Значит вы играли со мной? Ну, что ж, слушайте. Вы ничего не получите, пока ребенок не последует за родителями. Ничего! И если вы задумали меня шантажировать, то помните: если обвините меня, то и сами отправитесь на встречу к палачу. Подумай об этом, желтая обезьяна!
Китаец закурил сигарету. Он спокойно сказал:
- Ваш брат мертв, в соответствии с планом. Его жена тоже умерла - это также соответствует плану, хотя умерла она позже остальных. В нашем договоре ничего не говорится о ребенке. И не думаю, чтобы вы смогли добраться до ребенка без моей помощи. - Он улыбнулся. - Разве не сказано, что тот из двух братьев, кто считает себя неуязвимым, тот дурак?
Мередит ничего не ответил, мрачно глядя на него. Ли Конг продолжал:
- К тому же я могу поделиться информацией, дать совет... необходимый для вас, если вы решитесь идти за ребенком. А вам придется идти, если девочка вам нужна. И наконец - разве не написано в "Ай Кинг" - Книге перемен, что в мозгу человека много входов, но только один выход? В этом доме высказывание переосмыслено. У этого дома только один вход, но зато много выходов, и у каждого выхода ждет смерть.
Он снова помолчал, потом сказал:
- Подумай над этим, белый убийца брата!
Американец вздрогнул. Он вскочил на ноги, потянулся за пистолетом. Сильные руки схватили его за локти, он оказался совершенно беспомощен. Ли Конг подошел к нему, достал пистолет, сунул в свой карман. Руки отпустили Мередита. Он оглянулся. Сзади стояли два китайца. Один держал алый шнурок для удушения, другой короткий обоюдоострый меч.
- Две из смертей, охраняющих выход. - Голос Ли Конга был сама вежливость. - Можете выбирать. Рекомендую меч - быстрее.
Мередит не был трусом и отличался безжалостностью, но тут он столкнулся с не меньшей безжалостностью.
- Вы выиграли, - сказал он. - Я заплачу.
- И немедленно, - улыбнулся Ли Конг.
Мередит достал пачку банкнот и протянул ему. Китаец пересчитал их и кивнул. Что-то сказал двум палачам, и они вышли. Потом очень серьезно сказал:
- Мой друг, для вас очень хорошо, что я понимаю: оскорбления, произнесенные представителем молодого народа, не обладают той же силой, как если бы были сказаны представителем моей расы, гораздо более древней. В "Ай Кинг" написано, что нас не должно смущать сходство: нельзя одинаково оценивать слова взрослого человека и ребенка, хотя слова те же самые. Хорошо также, что я чувствую себя в определенном долгу. Не лично, но все же непредвиденный фактор привел к тому, что из посаженного в этом доме семени вырос деформированный цветок. Это, - серьезно продолжал Ли Конг, - пятно на чести дома...
Он улыбнулся и сказал:
- Вернее, на его эффективности. Поэтому я предлагаю, чтобы мы обсудили дальнейшие шаги без гнева и взаимных упреков.
Мередит сказал:
- Простите меня за мои слова, Ли Конг. Это было по-детски. Я приношу свои извинения.
Китаец поклонился, но не принял протянутой руки. И не вспомнил о своих собственных словах. Он сказал:
- Ребенок в Храме Лис. В Кансу это чрезвычайно почитаемое место. О девочке заботится Ю Чин, он не только мудр, но и могуществен и к тому же верный друг вашего покойного брата. Если Ю Чин что-нибудь заподозрит, вам будет очень трудно способствовать счастью вашего брата и его жены на небе, присоединив к ним дочь. Вы должны считать, что Ю Чин не просто подозревает - он знает.
Мередит недоверчиво спросил:
- А что он может подозревать? Как он может знать?
Ли Конг, прежде чем ответить, задумчиво постучал по сигарете.
- Священник очень мудр. К тому же, подобно мне, у него есть преимущество контакта с вашей восхитительной цивилизацией. Женщина жила с ним несколько недель, следовательно, он должен знать, кому будет выгодно... гм... устранение ваших почтенных родственников. Ему должно показаться крайне подозрительным, что ответственные за это прискорбное событие не стали, как требует обычай, удерживать пленников ради выкупа, они... гм... устранили их на месте. Естественно, он спросит себя, почему. Наконец, как говорят свидетели, у Ю Чина есть доступ к источникам информации, недоступным другим людям - живым людям, я хочу сказать. Мертвые, - сардонически заметил Ли Конг, - разумеется, знают все.
Мередит презрительно спросил:
- О чем это вы? Духи, предсказание будущего - этот вздор?
Ли Конг задумчиво смотрел на него, потом ответил:
- Нет, не совсем это. Что-то близкое к классической идее о союзе с природой, природными духами, существами из другого мира, более древнего, чем мир человека, все еще живущими на земле. Что-то вроде духов, отвечавших из дубовой рощи Додоны, или тех, что говорили с Сивиллой в гроте в Кумах, или, если перейти к более близким временам, наставляли Жанну Д'Арк с ветвей arbre fee, волшебного дерева в Домреми.
Мередит рассмеялся.
- Добрый Боже! И все это - от вас?
Ли Конг невозмутимо ответил:
- Да, от меня! Я... я то, что я есть. Я ни во что не верю. Но говорю вам, что не стал бы подниматься по ступеням Храма Лис, сколько бы золота вы мне ни предложили. Не - теперь!
Мередит подумал: "Он пытается запугать меня. Желтая собака старается не допустить меня к храму. Почему?" Произнес он только последнее слово:
- Почему?
Китаец ответил:
- Китай очень стар. Древние верования здесь еще сильны. Например, существуют легенды о женщинах-лисах. Женщины-лисы - духи природы. Разум земной, но нечеловеческий, родственный дубовой роще Додоны, Кумскому гроту, волшебному дереву Жанны Д'Арк. В них верят, особенно в Кансу. Эти - скажем, духи - обладают силами, недоступными человеку. Потерпите немного, я вам расскажу о них. Они могут принимать только две земные формы: лисы и прекрасной женщины. Есть и мужчины-лисы, но легенды в основном связаны с женщинами. Для них не существует времени, они его хозяева. Для тех, кто оказывается в их власти, день может показаться тысячью лет, а тысяча лет - одним днем. Они могут открывать двери в другие миры, миры ужаса, миры радости. Если эти миры иллюзорны, они не кажутся такими тем, перед кем открылись двери. Женщины-лисы могут помочь путешествию или помешать ему.
Мередит подумал: "Мы, кажется, подходим к сути".
Китаец спокойно продолжал:
- Они могут создавать иллюзии. Фантомы, возможно, но такие фантомы, которые могут ранить и убивать. Они капризны и могут принести добро, независимо от добродетели или отсутствия ее у человека. Особенно они внимательны к беременным. Будучи приглашенными, они могут войти в беременную, проникнуть через ее грудь или под ногтями пальцев. Они могут войти в нерожденного ребенка, такого, который должен родиться. В таких случаях мать умирает, и роды не бывают нормальными. Они не могут вытеснить душу ребенка, но могут жить рядом с ней, воздействуя на нее. Странные легенды, друг мой, сам я в них не верю. Но именно из-за них ничто не может заставить меня подняться по ступеням Храма Лис.
Мередит подумал: "Он пытается запугать меня! Что он обо мне думает - что меня может испугать этот суеверный бред?" Он сказал высоким голосом, которым говорил, когда хладнокровие покидало его:
- Что это за игра, Ли Конг? Вы хотите меня обмануть? Хотите сказать, что на вашем месте я бы не пошел в храм за этим ублюдком? Почему?
Китаец ответил:
- Мой друг, моя игра с вами сыграна. Я не говорю, что вы не пойдете. Я говорю, что если бы я был на вашем месте, то не пошел бы. Это совсем другое дело.
Американец ударил сжатым кулаком по столу.
- И вы хотите, чтобы я серьезно воспринимал этот вздор? Не думайте, что откажусь только потому, что какая-то желтая... - Он неожиданно смолк.
Китаец вежливо закончил:
- Из-за каких-то суеверий желтых людей. Нет, но позвольте указать вам на несколько тревожащих обстоятельств. Считается, что в Храме Лис живут пять таких женщин-лис. Пять... духов. Они сестры. Ко мне были отправлены три вестника с сообщением о засаде. Первый должен был добраться до меня через три недели после происшествия. Он исчез. Второго отправили с другими новостями неделю спустя. Он тоже исчез. Но третий, с новостью о смерти жены вашего брата и о рождении ребенка, прилетел как на крыльях ветра. Почему не дошли первые два? Потому что кто-то хотел, чтобы мы ничего не знали до рождения ребенка? Кто?
- Далее, из Кансу не пришло вообще никаких вестей о нападении на вашего брата. Это, друг мой, ставит перед нами дилемму. Вы не можете сказать, что знаете о смерти вашего брата. Вам придется говорить, откуда вы это знаете. Поэтому за ребенком послать вы не можете. Вам придется ехать самому - под каким-нибудь предлогом. Мне кажется, что тот, кто пропустил третьего вестника, хочет, чтобы явились вы сами. Почему?
Мередит снова ударил по столу.
- Я поеду!
- В-третьих, - продолжал Ли Конг, - мой вестник сообщил, что сбежавшая женщина поднялась по лестнице Храма Лис. И когда они почти догнали ее, между нею и ими оказалась лиса. И что эта лиса превратилась в женщину, которая превратила их предводителя в бешеного пса. И они бежали. Я думаю, - задумчиво сказал Ли Конг, - что я тоже убежал бы.
Мередит ничего не ответил, но продолжал кулаком ударять по столу, и в глазах его была ярость.
- Вы думаете, - сказал Ли Конг, - желтые собаки! Конечно, они убежали. Полны по горло ромом и опиумом! Конечно!
Именно так подумал Мередит, но ничего не сказал.
- И наконец, - сказал Ли Конг, - жена вашего брата умерла при рождении ребенка...
- Потому что шлюха-лиса забралась в нее, - насмехался Мередит и, откинувшись, засмеялся высоким тонким смехом.
Китаец на мгновение утратил свое спокойствие, привстал, потом снова сел. Он терпеливо сказал:
- Если будете подниматься по лестнице, поезжайте верхом на лошади. Предпочтительно на английской, на которой охотятся за лисами.
Он зажег новую сигарету.
- Но это суеверие. Тем не менее, если решите отправиться, возьмите с собой двух человек, таких же свободных от этого позора, как и вы. Я знаю двоих таких. Один немец, другой француз. Храбрые и решительные люди. Двигайтесь втроем. Всегда держите при себе как можно меньше китайцев. Когда подойдете к храму, поднимайтесь по ступеням одни. Не берите с собой ни одного китайца. - Он серьезно сказал: - Я поручусь за этих двоих. Больше того, за них ручается Дом Небесных Ожиданий. Конечно, им нужно будет заплатить.
Мередит спросил:
- Сколько?
- Не знаю. Они не дешевы. Вероятно, не меньше пяти тысяч долларов.
Мередит подумал:
- Вот зачем он все это придумал. Это ловушка.
Опять Ли Конг будто прочел его мысли. Он очень неторопливо и обдуманно сказал:
- Послушайте, Мередит. Я больше ничего от вас не хочу. Я не говорил с этими людьми. Они не знают и не узнают от меня ничего о той операции, за которую вы мне только что заплатили. Я с вами покончил! Вы мне не нравитесь, и я надеюсь, что мы больше никогда не встретимся. Понятный американский разговор?
Мередит так же неторопливо ответил:
- Мне нравится. Продолжайте.
- Они должны только знать, что вы беспокоитесь о брате. Когда в должное время в пути вы обнаружите, что ваш брат и его жена мертвы и что есть ребенок, вы, естественно, захотите привезти с собой ребенка. Если вам откажутся отдать ребенка и понадобится убивать, они будут убивать. Это все. Я сведу вас с этими двумя. И позабочусь, чтобы все, с кем у меня есть связь, не мешали вам на пути в Кансу и на обратном пути - если вы вернетесь. Если бы не обязательства, о которых я говорил, я бы и этого не сделал. Я и пальцем бы не пошевелил, чтобы помочь вам. После того, как вы выйдете из этого дома, для меня вы будто не существуете. Я не желаю иметь ничего общего с Ю Чином и с теми, кто идет в Храм Лис. Если мы когда-нибудь встретимся - не заговаривайте со мной. Не показывайте, что мы знакомы! Никогда не говорите со мной, никогда не пишите мне, не думайте обо мне. Я покончил с вами! Ясно?
Мередит кивнул, улыбаясь. Он подумал: "Я ошибался, думая, что он хочет удержать меня от этого места. Желтая крыса боится... он верит в эти предрассудки! Америка не смогла выбить из него эти суеверия!"
Мысль эта позабавила его. Помогла отнестись к Ли Конгу с презрительной терпимостью, дала приятное чувство собственного превосходства. Он сказал, не пытаясь скрыть презрение в голосе:
- Ясней, чем вы думаете, Ли Конг. Где я встречусь с вашими друзьями?
- Они будут у вас в отеле в час, если вас это устроит.
- Устроит. Как их зовут?
- Они вам скажут. У них будет с собой моя письменная рекомендация.
Ли Конг встал. Он остановился у двери и вежливо поклонился. Мередит прошел мимо него. Они миновали другой коридор и через извилистый переулок вышли на улицу. Это была не та улица, с которой он вошел. Он ее не узнал. Его ждал кули. Ли Конг с поклоном усадил его.
- Пусть наши тени больше никогда не соприкоснуться, - церемонно сказал он. И добавил, впервые за все время угрожающе: - Ради вашего здоровья!
Повернулся и исчез в переулке. Кули быстро побежал.
4
Месяц спустя в середине дня Мередит выехал на зеленую поляну и увидел первые ступени лестницы, ведущей к Храму Лис. Рядом с ним ехали фон Бреннер и Лассаль, два храбрых и решительных человека, которых рекомендовал ему Ли Конг. Они такими и оказались, но к тому же были и скрытными людьми. Без всяких комментариев они приняли его объяснение, что он хочет узнать о судьбе брата, проявили должное сочувствие и не задавали неудобных вопросов. Оба могли говорить по-китайски и на нескольких диалектах. Лассаль знал Кансу, был даже знаком с местностью, в которой расположен Храм Лис.
Мередит решил, что разумно расспрашивать в тех местах, через которые проезжал Мартин, и здесь немец и француз были его переводчиками. Когда они сообщали, что через это место отряд брата проехал в добром здравии, внешне все в них говорило: они верят, что для него это добрая новость.
Либо они превосходные актеры, либо Ли Конг сдержал слово и не сказал им ничего, кроме условленного с Мередитом. Но вероятность второго предположения вскоре после вступления в Кансу несколько поколебалась. Француз слишком небрежно сказал, что если желательно подобраться к храму незаметно, минуя все деревни, то он знает путь. Он сказал, что хоть священник храма, несомненно, знает об их приближении, он ожидает, что они пойдут обычным путем. Таким образом его можно захватить врасплох.
Мередит почувствовал ловушку. Согласиться с этим предложением значит признать, что истинная цель его - храм, а то, что он говорил раньше, всего лишь предлог, и беспокойные расспросы в пути - обман. Он резко ответил, что у нет причины заставать священника врасплох, что Ю Чин почтенный ученый, старый друг его брата и когда они до него доберутся, беспокоиться будет не о чем. Почему Лассаль считает, что им нужна тайна? Француз вежливо ответил, что если бы знал об этой дружбе, такая мысль не пришла бы ему в голову, конечно.
Кстати, Мередит опасался Ю Чина не больше, чем женщин-лис Ли Конга. Вспоминая, как этот китаец старался подействовать на него своей болтовней об этой желтой Матушке-Гусыне, он испытывал презрение, которое компенсировало перенесенное унижение оттого, что он вынужден был отдать проклятые деньги. Он часто слышал, как Мартин превозносит мудрость и добродетели Ю Чина, но это лишь доказывало, насколько непрактичен был Мартин... преждевременно впал в маразм, по крайней мере умственно... это стало ясно, когда он женился на этой юной искательнице богатства, годной ему в дочери... Это больше не тот брат, какого он знал... кто мог бы сказать, что он стал бы делать дальше... этот маразм мог их всех привести к гибели... старческий мозг в здоровом теле Мартина, вот и все... если бы Мартин страдал от какой-нибудь тяжелой неизлечимой болезни и попросил бы помочь ему умереть, он, несомненно, сделал бы это... ну, и какая разница между этим и тем, что он сделал? То, что пришлось пожертвовать девчонкой и ее отродьем, конечно, плохо... но это стало необходимо из-за маразма Мартина.
Так Мередит оправдывал себя. Но в то же время у него не было причин довериться этим двоим.
Ему было не совсем ясно, что он станет делать с отродьем, когда оно окажется у него в руках. Девочке всего два месяца, а дорога в Пекин долгая. В храме должна быть какая-нибудь женщина. Он организует так, что она поедет с ними в Пекин. Если что-то случится, если девочка в пути заболеет, это не его вина. Ее настоящее место, очевидно, в семье ее отца. А не в языческом храме в глубине Китая. Никто не обвинит его, что он захотел привезти ее... даже если с ней что-нибудь случится.
Но, поразмыслив, он решил, что это нехорошо. Придется привезти ее и доказать, что это дочь его брата. Лучше привезти ее в Пекин живой... может, лучше даже, если она живой попадет в Штаты и законно будет установлена опека и передано наследство. Времени впереди много. А он получит свои полмиллиона и увеличенный процент с доходов, это поможет продержаться до тех пор, пока... что-нибудь случится и все состояние перейдет к нему. Он бессердечно подумал: "Ну, что ж, до Пекина это отродье в безопасности".
Утром они проехали через деревню. Их встретил староста и в ответ на обычные вопросы дал полный отчет об убийстве, бегстве Джин, о ее смерти позже в храме и рождении ребенка. Рассказ такой полный, включая все даты, что у Мередита родилось легкое подозрение. Как будто этот человек заучил свой рассказ. Время от времени он подзывал какого-нибудь жителя для подтверждения. Но Чарлз проявил должное горе и желание наказать убийц. А Бреннер и Лассаль в обычных словах выразили ему сочувствие.
Наконец он сказал:
- Прежде всего нужно увезти ребенка в Пекин. Там я найму хороших белых нянек. Здесь придется найти женщину, которая будет заботиться о ребенке до Пекина. Я хочу, чтобы девочка как можно скорее оказалась в Штатах под присмотром моей жены. И хочу привести в действие механизм наказания убийц, хотя понимаю, что особенно надеяться на это нечего.
Они согласились с ним, что желательно побыстрее отвезти девочку к его жене и что надежды на наказание убийц нет.
И вот он стоит, глядя на древние ступени, в конце которых находится ребенок. Он сказал:
- По этой лестнице не подняться на лошади, если только это не цирковая лошадь. А таких здесь нет.
Лассаль улыбнулся.
- К храму на лошади вообще не подняться. Там впереди ступени еще более крутые. А тропы никакой нет. Нужно идти пешком.
Мередит подозрительно сказал:
- Похоже, вы хорошо знаете это место, Лассаль. Бывали раньше в храме?
Француз ответил:
- Нет, но я разговаривал с теми, кто в нем был.
Мередит улыбнулся.
- Ли Конг посоветовал мне взять лошадь. Сказал, что женщины-лисы боятся их.
Бреннер рассмеялся.
- Die Fuchs-Damen! [Женщины-лисы (нем.)] Всегда хотел их увидеть. Точно как хотел увидеть одного из этих лунных лучников, о которых говорили во время войны. Да! Через лучника хотел бы пропустить пулю, но для женщины-лисы у меня нашлось бы другое оружие. Да!
Лассаль уклончиво заметил:
- Трудно кое-что изгнать из головы китайцев.
Бреннер сказал Мередиту:
- Я хотел бы задать вопрос. Далеко ли мы зайдем, пытаясь забрать ребенка? Если священник решит нам его не отдавать? Как далеко мы зайдем, убеждая его? - И задумчиво добавил: - Староста сказал, что со священником три женщины и четверо мужчин. - Потом еще более задумчиво: - Староста был полон подробностей. Да - много знал. Мне это не нравится, совсем не нравится.
Лассаль кивнул, ничего не говоря и вопросительно глядя на Мередита.
Мередит сказал:
- Не вижу, на каком основании Ю Чин отказался бы отдать нам ребенка. Я его дядя и естественный опекун. Отец девочки, мой брат, оставил распоряжение на случай своей смерти. Ну, он умер. Если священник откажется отдать ребенка добровольно, я буду прав, если использую силу. Если священник при этом будет ранен, винить он должен только себя. Если его люди нападут на нас и будут ранены, мы в этом не виноваты. Так или иначе, ребенка я заберу.
Лассаль мрачно сказал:
- Если дело дойдет до схватки, обратно поедем тем путем, о котором я вам говорил. В Кансу для нас будет лучше, если мы на протяжении дня пути отсюда не покажемся ни в одной деревне. И поедем мы со скоростью, которая может повредить ребенку.
Мередит ответил:
- Я уверен, у нас не будет неприятностей с Ю Чином.
Они привели с собой четвертую лошадь, крепкое животное с широким китайским седлом, на каких ездят женщины. Лошадей они привязали и начали подниматься по лестнице. Вначале они разговаривали, но их голоса постепенно поглотились окружающей тишиной, стихли. Разговоры прекратились.
Высокие сосны смотрели, как они проходят, скорчившиеся кусты следили за ними. Они никого не видели, ничего не слышали, но постепенно стали такими же настороженными, как сосны и кусты, руки их не отрывались от рукояток пистолетов, как будто это прикосновение придавало им уверенности. Они поднимались на выступ горы, с лиц тек пот, как струится он с испуганных лошадей, когда они чувствуют, но не видят и не слышат опасность.
И тут они как будто из полных угроз джунглей вышли к полной безопасности. Они по-прежнему молчали, но распрямились, перевели дыхание, руки их отпустили рукояти оружия. Перед ними была черепичная крыша Храма Лис, его голубой бассейн мира. Рядом с ним на каменной скамье сидел человек. У них на глазах он встал и пошел к храму. По обе стороны от него шли рыжие собаки. И вдруг путники поняли, что это не собаки, а лисы.
Они спустились с выступа и обогнули храм. В коричневом камне не было двери, только шесть высоких окон, казалось, наблюдали за их приближением. Они сами никого не видели. Обошли храм и пришли к его фасаду. Человек, которого они видели у бассейна, ждал их здесь. Лисы исчезли.
Трое невольно, как один, остановились. Мередит ожидал увидеть старого-престарого человека, мягкого, может быть, слабого. Лицо, которое он увидел, несомненно, старое, но глаза на нем молодые и поразительно живые. Большие, черные, подвижные, они притягивали к себе. Одет человек был в серебристо-голубое одеяние, на груди серебром изображение головы лисы.
Мередит подумал: "Он совсем не таков, как я ожидал." Он нетерпеливо покачал головой, как будто избавляясь от оцепенения. Сделал шаг вперед, протянув руку. Сказал:
- Я Чарлз Мередит. Вы Ю Чин, друг моего брата...
Священник ответил:
- Я ждал вас, Чарлз Мередит. Вы уже знаете, что произошло. Деревенский староста милостиво снял с меня тяжесть передачи вам первого цветка печального знания.
Мередит подумал: "Какого дьявола он об этом знает? Деревня отсюда в половине дня пути. Мы двигались быстро, и никто не мог добраться сюда раньше нас".
Священник взял его протянутую руку. Но взял не ладонь к ладони, не пожал, а пальцами обхватил запястье. Мередит почувствовал, как своеобразные холодные иголочки покалывают его руку, распространяясь к плечу. Черные глаза пристально смотрели на него, и он почувствовал то же прохладное оцепенение в мозгу. Рука разжалась, взгляд отпустил. Мередит почувствовал, что одновременно что-то уходит и из мозга.
- И ваши друзья... - Ю Чин так же схватил руку Бреннера, смотря ему в глаза. Потом повернулся к Лассалю. Француз убрал руки за спину, отвел взгляд. Поклонился и сказал: - Для меня это слишком большая честь, почтенный отец мудрости.
Мгновение Ю Чин задумчиво смотрел на него. Потом сказал Мередиту:
- О вашем брате и его жене больше сказать нечего. Они ушли. Вы увидите девочку.
Мередит резко ответил:
- Я пришел забрать ее с собой, Ю Чин.
Священник, казалось, не слышал.
- Идемте в храм, и вы ее увидите.
Сквозь изъеденные временем колонны он прошел в зал, в котором умерла Джин Мередит. Трое следовали за ним. В зале стояла странная полутьма. Мередит предположил, что просто сказывается переход с яркого солнца. Казалось, все помещение полно молчаливыми внимательными тенями. Алтарь из зеленого камня, на нем пять древних ламп молочного гагата. Лампы круглые, и в четырех горят свечи, превращая светильники в четыре маленькие луны. Священник подвел их к алтарю. Недалеко от него стоял огромный бронзовый сосуд, похожий на крещенскую купель. Между алтарем и сосудом старая китайская колыбель, а в ней запеленутый ребенок. Это девочка. Она спала, поднеся ко рту сжатый кулачок с ямочкой.
Священник негромко сказал:
- Это дочь вашего брата, Чарлз Мередит. Нагнитесь. Я хочу кое-что вам показать. Пусть ваши друзья тоже посмотрят.
Трое склонились к колыбели. Священник осторожно откинул пеленку. На груди, над сердцем, было родимое пятно в форме пламени свечи, колеблемом на ветру. Лассаль поднял руку, показывая пальцем, но прежде чем он смог заговорить, священник схватил его за запястье. Он посмотрел французу в глаза. Строго сказал:
- Не будите ее.
Француз несколько мгновений смотрел на него, потом ответил онемевшими губами:
- Вы дьявол!
Священник отпустил его запястье. Спокойно сказал Мередиту:
- Я показал вам это родимое пятно, чтобы вы его узнали, когда снова увидите девочку. Не скоро, Чарлз Мередит, вы увидите ее снова.
Мередит почувствовал приступ гнева, но прежде чем поддаться ему, он успел удивиться, откуда это. Он прошептал:
- Прикройте его, Бреннер! Лассаль, придушите его!
И наклонился, чтобы взять девочку из колыбели. Застыл. В руках у него пустой воздух. И ребенок, и колыбель исчезли. Он поднял голову. Священник тоже исчез.
На месте Ю Чина стоял ряд лучников, больше десяти. Четыре светильника отбрасывали на них тени. Они были в древних кольчугах, на головах черные блестящие шлемы. Под забралами с бесстрастных лиц смотрели желтые раскосые глаза. Луки натянуты, тетивы напряжены, треугольные головки стрел, как змеи, готовы к прыжку. Мередит тупо смотрел на них. Откуда они взялись? Во главе цепи стоял гигант семи футов ростом, с древним лицом, как будто вырезанным из грушевого дерева. Его стрела была нацелена Мередиту в сердце. Остальные...
Он прыгнул назад, встал между Бреннером и Лассалем. Они стояли, недоверчиво глядя на линию лучников. Он увидел, как немец поднял пистолет, услышал, как он хрипло сказал: "Лунные лучники...", услышал крик Лассаля: "Бросай, дурак!" Услышал щелчок тетивы, свист стрелы, увидел, как стрела пронзила запястье немца и пистолет со звоном упал на пол храма.
Лассаль крикнул:
- Не двигайтесь, Мередит!
Пистолет француза ударился о пол.
Он услышал приказ - голос Ю Чина. Лучники двинулись вперед, не касаясь троих, но угрожая им своими стрелами. Трое повернули назад.
Неожиданно под алтарем в свете четырех светильников Мередит увидел колыбель и в ней спящего ребенка.
Рядом с колыбелью стоял Ю Чин.
Священник поманил его. Лучники расступились, и Мередит прошел вперед. Ю Чин смотрел на него непроницаемым взором. Тем же спокойным тоном, совершенно лишенным гнева или упрека, сказал:
- Я знаю правду. Вы считаете, что я ничего не смогу доказать. Вы правы - не смогу. В земном суде. А другого вы не боитесь. Но слушайте внимательно: у вас есть основания бояться меня. Однажды ребенок вашего брата будет послан к вам. До этого дня хорошо заботьтесь об интересах девочки и не пытайтесь - прямо или косвенно - повредить ей. У вас есть деньги, оставленные вам братом. В вашем распоряжении проценты с состояния. Пройдет не меньше семи лет, прежде чем она появится. Хорошо используйте эти годы, Чарлз Мередит: для вас возможно хотя бы отчасти загладить причиненное вами зло, хотя, конечно, полностью погасить свой долг вы не сможете. Но говорю вам: не пытайтесь отыскать ребенка, прежде чем его к вам пришлют, не досаждайте мне. А когда она придет к вам, дело будет уже не в моих руках. Вы меня поняли, Чарлз Мередит?
Мередит услышал собственный голос:
- Я вас понял. Будет так, как вы говорите.
Ю Чин достал из-под одежды пакет. Он сказал:
- Здесь описаны обстоятельства смерти вашего брата, его жены и рождения ребенка. Они засвидетельствованы мною и другими очевидцами. Моей подписи достаточно, чтобы доказать подлинность документа. Я указал причины, по которым считаю бесполезным добиваться наказания убийц вашего брата и членов его отряда. Написал, что предводитель нападавших пойман и казнен. Это правда! Истинные причины моих действий останутся вам неизвестны. Теперь подберите ваше бесполезное оружие - по крайней мере бесполезное здесь - берите бумаги и уходите!
Мередит взял документы. Поднял пистолеты. Повернулся и прошел между лучниками туда, где у выхода стояли Бреннер и Лассаль под стрелами лучников. Они вышли из храма и двинулись по древней дороге.
Молча, как в полусне, миновали они бдительные сосны и наконец оказались на поляне, где оставили лошадей...
Послышалось проклятие немца. Он осторожно двигал запястьем. И вдруг все трое будто проснулись. Фон Бреннер воскликнул:
- Стрела! Я чувствовал ее... Видел. Но нет никакой стрелы, никакого следа. И рука моя не ранена.
Лассаль очень тихо ответил:
- Никакой стрелы не было, фон Бреннер. И лучников не было. Тем не менее давайте побыстрее уходить отсюда.
Мередит возразил:
- Но я видел, как ударила стрела. И лучников видел.
- Схватив нас за запястье, Ю Чин овладел нашим мозгом, - ответил Лассаль. - Если бы мы не поверили в реальность лучников... мы бы их не увидели. Стрела не могла причинить вам вреда, фон Бреннер. Но священник захватил нас. Нам пришлось поверить в их реальность. - Он отвязал свою лошадь. Повернулся к Мередиту, поставив ногу в стремя. - Ю Чин угрожал вам?
Мередит с угрюмым весельем ответил:
- Да... но дал мне семь лет до осуществления угрозы.
Лассаль сказал:
- Хорошо. Тогда мы возвращаемся в Пекин. Переночуем в деревне этого слишком информированного старосты, поедем назад открыто. Но поедем быстро.
Он стиснул бока лошади коленями и поскакал. Остальные последовали за ним. Лошадь с широким китайским седлом спокойно смотрела им вслед.
Через два часа после наступления темноты они добрались до деревни. Староста был вежлив, снабдил их пищей и убежищем на ночь, но неразговорчив. Мередит молчал. Перед тем как они закутались в одеяла, он сказал Лассалю:
- Когда священник схватил вас за руку, вы собирались что-то сказать... что-то о родимом пятне на груди ребенка. Что?
Лассаль ответил:
- Я хотел сказать, что это символ женщины-лисы.
- Не говорите, что вы верите в этот вздор!
- Я вам говорю только, что такое пятно - символ женщины-лисы.
Вмешался фон Бреннер:
- Я видывал странные вещи в этом проклятом Китае и в других местах, Пьер. Но никогда стрела не протыкала руку человека и торчала в ней, дрожа... а потом исчезала. Но рука была мертва... моя рука.
Лассаль ответил:
- Послушайте, Франц. Священник большой человек. Я видел, как такое проделывают так называемые волшебники в Индии и Тибете. Но никогда не видел такой полноты, совершенства. Лучники пришли в наш мозг из мозга священника - да, это я знаю. Но говорю вам, Франц, если бы вы поверили, что стрела пронзила вам сердце, сердце ваше умерло бы так же, как рука. Говорю вам опять: он большой человек, этот священник.
Мередит сказал:
- Но...
- Ради Бога, неужели вы ничему не можете научиться? - Лассаль закутался в одеяла. И замолчал.
Мередит долго лежал без сна. Он размышлял. "Ю Чин ни черта не знает. Если бы знал, разве пообещал бы отдать мне ребенка? Он знает, что ничего нельзя доказать. - Он думал: - Он считает, что может запугать меня, и девочка, когда вырастет, получит свое наследство. - И еще думал: - Лассаль такой же сумасшедший, как Ли Конг. Лучники все время где-то прятались. Они, конечно, реальны. А если это гипноз, хотел бы я посмотреть, как поверю в это в Нью-Йорке!" - Он рассмеялся.
Очень хорошее соглашение, решил он наконец. Вероятно, священник не пришлет ему девочку... еще лет десять. А тем временем... "Хотел бы я посмотреть на этот ряд лучников в ночном клубе Бронкса!" Для него это хорошее соглашение. Священник такой же маразматик, как Мартин.
