"Больны"

    Гостиная санатория была переполнена, как всегда; все сидели тихо и ждали здоровья.
    Друг с другом не разговаривали, так как каждый боялся услышать от другого историю его болезни — или сомнения в правильности лечения.
    Было несказанно грустно и скучно, и пошлые немецкие изречения, написанные черными блестящими буквами на белом картоне, действовали как рвотное...
    У стола, напротив меня, сидел маленький мальчик; я беспрестанно смотрел на него, так как иначе мне пришлось бы держать голову в еще более неудобном положении.
    Безвкусно одетый, он своим низким лбом производил впечатление чрезвычайно тупого существа. На его бархатные рукава и на штанишки мать прилепила белое кружево...
    Всех нас обременяло время, — высасывало, как полип.
    Я не удивился бы, если бы все эти люди, как один человек, вдруг, без всякого так называемого повода, вскочили бы с бешеным воем и разбили бы в ярости столы, окна и лампы.
    Почему я сам так не действовал, мне было, собственно говоря, непонятно; вероятно я не делал этого из страха, что остальные не сделают одновременно того же и мне придется со стыдом сесть на место.
    Потом я опять увидел белое кружево и почувствовал, что скука стала еще мучительнее и давящее; у меня было такое чувство, словно я во рту держу большой серый резиновый шар, становящийся все больше и врастающий мне в мозг...
    В такие моменты пустоты, как это ни странно, всякая мысль о какой-нибудь перемене — отвратительна...
    Мальчик укладывал рядами домино в коробку и в лихорадочном страхе вынимал их оттуда, чтобы сложить их иначе. — Дело было в том, что не оставалось ни одной штучки, а коробка не была полна, — как он надеялся, — до краев недоставало еще целого ряда...
    Наконец, он стремительно схватил мать за руку, в диком отчаянии указал ей на это отсутствие симметрии и произнес только слова: "Мама, мама!" Мать, только что говорившая с соседкой о прислуге и тому подобных серьезных вещах, трогающих женское сердце, посмотрела тусклыми глазами — словно игрушечная лошадь, на коробку...
   "Положи их поперек", — сказала она.
    В лице ребенка вспыхнул луч надежды, — и снова с жадной медлительностью он принялся за работу.
    Опять прошла вечность.
    Рядом со мной зашуршала газета.
    Опять мне на глаза попались изречения — и я почувствовал, что близок к сумасшествию...
    Вот теперь... Теперь... чувство пришло откуда-то извне, ринулось на меня, как палач.
    Я уставился на мальчика, — от него оно переходило ко мне.
    Коробка была теперь полна, но одна штука оказалась лишней.
    Мальчик чуть не сорвал мать со стула. — Она уже опять успела поговорить о прислугах, встала и сказала:
   "Пойдем теперь спать, ты достаточно поиграл".
    Мальчик не издал ни звука, — он только безумными глазами смотрел вокруг себя... наибольшее отчаяние, какое я когда-либо видел.
    Я извивался в своем кресле и судорожно сжимал руки, — оно заразило меня.
    Они оба вышли, и я увидел, что на улице дождь... — Сколько времени я просидел, не помню... — Я грустил о всех тусклых происшествиях в моей жизни, — они смотрели друг на друга черными глазами домино, словно искали что-то неопределенное, а я хотел уложить их рядами в зеленый гроб... но каждый раз их оказывалось или слишком много, или слишком мало...