"Больны"
Гостиная санатория была переполнена,
как всегда; все сидели тихо и ждали здоровья.
Друг с другом не разговаривали, так как
каждый боялся услышать от другого историю его
болезни — или сомнения в правильности лечения.
Было несказанно грустно и скучно, и
пошлые немецкие изречения, написанные черными
блестящими буквами на белом картоне, действовали
как рвотное...
У стола, напротив меня, сидел маленький
мальчик; я беспрестанно смотрел на него, так как
иначе мне пришлось бы держать голову в еще более
неудобном положении.
Безвкусно одетый, он своим низким лбом
производил впечатление чрезвычайно тупого
существа. На его бархатные рукава и на штанишки
мать прилепила белое кружево...
Всех нас обременяло время, —
высасывало, как полип.
Я не удивился бы, если бы все эти люди,
как один человек, вдруг, без всякого так
называемого повода, вскочили бы с бешеным воем и
разбили бы в ярости столы, окна и лампы.
Почему я сам так не действовал, мне
было, собственно говоря, непонятно; вероятно я не
делал этого из страха, что остальные не сделают
одновременно того же и мне придется со стыдом
сесть на место.
Потом я опять увидел белое кружево и
почувствовал, что скука стала еще мучительнее и
давящее; у меня было такое чувство, словно я во
рту держу большой серый резиновый шар,
становящийся все больше и врастающий мне в мозг...
В такие моменты пустоты, как это ни
странно, всякая мысль о какой-нибудь перемене —
отвратительна...
Мальчик укладывал рядами домино в
коробку и в лихорадочном страхе вынимал их
оттуда, чтобы сложить их иначе. — Дело было в том,
что не оставалось ни одной штучки, а коробка не
была полна, — как он надеялся, — до краев
недоставало еще целого ряда...
Наконец, он стремительно схватил мать
за руку, в диком отчаянии указал ей на это
отсутствие симметрии и произнес только слова:
"Мама, мама!" Мать, только что говорившая с
соседкой о прислуге и тому подобных серьезных
вещах, трогающих женское сердце, посмотрела
тусклыми глазами — словно игрушечная лошадь, на
коробку...
"Положи их поперек", — сказала она.
В лице ребенка вспыхнул луч надежды, —
и снова с жадной медлительностью он принялся за
работу.
Опять прошла вечность.
Рядом со мной зашуршала газета.
Опять мне на глаза попались изречения
— и я почувствовал, что близок к сумасшествию...
Вот теперь... Теперь... чувство пришло
откуда-то извне, ринулось на меня, как палач.
Я уставился на мальчика, — от него оно
переходило ко мне.
Коробка была теперь полна, но одна
штука оказалась лишней.
Мальчик чуть не сорвал мать со стула. —
Она уже опять успела поговорить о прислугах,
встала и сказала:
"Пойдем теперь спать, ты достаточно
поиграл".
Мальчик не издал ни звука, — он только
безумными глазами смотрел вокруг себя...
наибольшее отчаяние, какое я когда-либо видел.
Я извивался в своем кресле и судорожно
сжимал руки, — оно заразило меня.
Они оба вышли, и я увидел, что на улице
дождь... — Сколько времени я просидел, не помню...
— Я грустил о всех тусклых происшествиях в моей
жизни, — они смотрели друг на друга черными
глазами домино, словно искали что-то
неопределенное, а я хотел уложить их рядами в
зеленый гроб... но каждый раз их оказывалось или
слишком много, или слишком мало...
OCR Birdy Написать нам Конференция |