15 апреля 19..

    Уважаемый сэр!
    По поручению Совета *** Ассоциации возвращаю Вам тезисы  доклада «Суть алхимии», который Вы были столь любезны предложить для обсуждения на предстоящем заседании.
    Уведомляю Вас, что, к сожалению. Совет не видит возможности включить доклад в его настоящем виде в программу слушаний.

    С уважением
    Научный секретарь Ассоциации

18 апреля

    Уважаемый сэр!
    К сожалению, мое положение и служебный долг не позволяют мне вступить с Вами в переписку по поводу научной значимости вашего доклада. Кроме того, по уставу Ассоциации, Вы также не имеете права обсуждать Ваш доклад с Комитетом нашего Совета.
    Позвольте заверить Вас, что тезисы были направлены на рецензию человеку, являющемуся непререкаемым авторитетом в данной области. Решение Совета было совершенно беспристрастным (мне даже неприятно об этом отдельно упоминать).

    Примите мои искренние... (ut supra)

20 апреля

    Секретарь ***Ассоциации имеет честь соо6щить мистеру Карсвеллу, что не может назвать ему имени человека или группы людей, которым были посланы на рецензию тезисы его доклада. К сожалению, дальнейшая переписка на данную тему не представляется нам возможной.

  - Да кто такой этот мистер Карсвелл? — воскликнула жена Секретаря. Она зашла за ним в контору (быть может, не совсем случайно) и прочла последнее из трех вышеприведенных писем, которые только что принесла в комнату машинистка.
  - Ну, моя дорогая, прежде всего мистер Карсвелл страшно сердит на нас. Кроме этого, мне известно о нем совсем немного — он богат и живет в Лаффордском аббатстве в Варвикшире. Он алхимик и, к сожалению, жаждет поведать нам о своих открытиях. Вот пожалуй и все — хотя, нет. Я сам вовсе не желаю его видеть в течение ближайших двух недель. Ну, если ты готова, мы можем идти.
  - А почему он на вас рассердился? — поинтересовалась миссис Секретарь.
  - Самое обычное дело, моя дорогая, совершенно обычное. Он прислал нам тезисы доклада, который пожелал прочесть на следующем заседании, а мы отослали их на рецензию Эдварду Даннингу — он единственный специалист в этой области во всей Англии. Даннинг ответил, что тезисы ужасны, и мы отказали мистеру Карсвеллу. С тех пор Карсвелл засыпает меня письмами. В последний раз он требовал сообщить ему имя человека, которому мы отослали на рецензию его глупости. Ты видела мой ответ ему. Только ради Бога, никому не говори об этом.
  - Конечно же, нет. Неужели ты не уверен во мне? Надеюсь, он не узнает, что это был бедный мистер Даннинг.
  - Бедный мистер Даннинг? Почему вдруг ты назвала его бедным? Он очень счастливый человек, этот Даннинг. У него масса увлечений, удобный дом, и он сам распоряжается собственным временем.
  - Я только имела в виду, что мне будет жаль его, если этот ужасный человек все-таки узнает, кому были посланы тезисы.
  - О! А! Да, ты права. Тогда он действительно будет бедным мистером Даннингом.

    Секретарь и его жена спешили на ланч в дом к своим друзьями, которые были родом из Варвикшира. И миссис Секретарь тут же решила во что бы то ни стало расспросить их — конечно, очень осторожно — об этом странном мистере Карсвелле.
    К счастью, ей не потребовалось приложить ни малейших усилий, чтобы подвести разговор к интересующей ее теме, ибо хозяйка вдруг в самом начале общей беседы неожиданно обратилась к своему мужу:
  - Ты знаешь, сегодня утром я видела Аббата из Лаффорда.
    Хозяин присвистнул:
  - Да? Интересно, что могло привести его сюда?
  - Бог его знает. Он как раз выходил из ворот Британского музея, когда я проезжала мимо.
    Было вполне естественно, что миссис Секретарь поинтересовалась, о каком это аббате идет речь. Неужели самом настоящем?
  - О нет, моя дорогая. Это наш сосед. Он купил аббатство несколько лет тому назад. Его зовут Карсвелл.
  - Это ваш друг? — вступил в беседу мистер Секретарь, незаметно подмигнув жене.
    Этот вопрос вызвал настоящий поток воспоминаний.
    О мистере Карсвелле никто не мог сказать ни одного доброго слова. Никто не знал, что он за человек. Его слуги были ужасными негодяями. И он сам себе придумал собственную религию. И отправлял черт знает какие оргии. Он легко обижался и никогда никого не прощал. Он был ужасен на вид (так сказала леди, но ее муж что-то неодобрительно пробормотал в ответ). Он никогда не сделал никому добра, а поступки его причиняли лишь зло.
  - Да будь же справедлива, дорогая, — прервал рассказчицу муж. — Ты забыла о том удовольствии, которое он доставил ученикам нашей школы.
  - Действительно забыла! Но очень хорошо, что ты мне напомнил о том случае! Он дает прекрасное представление об этом человеке! Вот, Флоренс, послушай, что случилось в первую же зиму после его приезда в Лаффорд!
    Карсвелл написал своему приходскому священнику (хоть он и не местный, мы хорошо знаем преподобного Фаррера) и предложил показать школьникам картинки волшебного фонаря. Он сказал, что у него какие-то необыкновенные картинки, которые наверняка их заинтересуют. Надо сказать, что священник несколько удивился, потому что мистер Карсвелл не очень-то любил детей, так всем казалось, и всегда жаловался на их шалости и игры. Тем не менее предложение Карсвелла было принято и день представления назначен. И наш друг священник сам проследил, чтобы все было подготовлено как следует. Потом он рассказывал нам, что никогда еще не был так благодарен Господу, как в тот вечер — за то, что его дети не присутствовали на показе мистера Карсвелла — они были в гостях у наших отпрысков. Этот мистер Карсвелл совершенно явно пытался свести бедных деревенских детей с ума, усиленно пугая их, и если бы ему позволили довести представление до конца, то он несомненно преуспел бы в своем ужасном замысле. Начал он с относительно безобидных вещей. На одной из картинок была Красная Шапочка, но рядом с ней, как говорил мистер Фаррер, был такой повергающий в слепой ужас волк, что младших детей пришлось вывести из комнаты. А мистер Карсвелл тем временем принялся рассказывать сказку дальше, ужасно завывая — как волк в отдалении, — и мистер Фаррер утверждал, что ничего более устрашающего ему самому слышать не приходилось.
    Все картинки были очень искусно сделаны — и совершенно правдоподобны. Преподобный говорил, что абсолютно непонятно, каким образом Карсвелл смог их получить. Представление продолжалось, картинки сменяли друг друга, а истории постепенно становились все страшнее и страшнее. Дети были словно загипнотизированы и сидели совершенно беззвучно. Под конец он показал серию картинок о маленьком мальчике, который шел ночью через его парк — я имею в виду Лаффорд. Все дети в комнате прекрасно знали эти места. Несчастного мальчика преследовали, а потом догнали и растерзали, разорвали на кусочки — какое-то ужасное передвигающееся большими скачками создание в белом, которое сначала лишь маячило за деревьями, а потом стало обретать более явные очертания. Мистер Фаррер говорит, что из-за этой серии картинок у него самого был ужасный кошмар. А что почувствовали дети — даже подумать страшно. Само собой, что Карсвелл зашел слишком далеко. Мистер Фаррер довольно резко обратился к нему и заявил, что представление пора заканчивать. И что вы думаете, тот ему ответил? «О, Вы считаете, что пора закончить наше маленькое представление и отправить детишек домой в их постельки? Ну, что же, очень хорошо!» И затем — можете себе представить — показал последнюю картинку, на которой была изображена копошащаяся масса змей, многоножек и еще каких-то неведомых тварей с крыльями. И самое ужасное было в том, что ему удалось каким-то образом создать впечатление, что мерзкие чудища действительно копошатся и вот-вот выползут с экрана в комнату и набросятся на зрителей. При этом раздавалось какое-то жуткое шуршание и шипение. Дети пришли в ужас и бросились в рассыпную. Некоторые из них были так напуганы и удирали с такой скоростью, что меня совершенно не удивит, если большинство так и не смогли сомкнуть глаз той ночью.
    Родители были в гневе. Матери излили свою ярость на голову несчастного мистера Фаррера, а отцы, если бы смогли прорваться в усадьбу, не оставили бы, я совершенно уверена в этом, ни одного целого окна в Аббатстве. Ну вот, таков наш Карсвелл, моя дорогая, Аббат из Лаффорда. Теперь Вам понятно, как нам приятно его общество!
  - Да, мне кажется, у него способности великого преступника, у этого Карсвелла, — заметил хозяин. — Мне будет искренне жаль того человека, который попадет в его черный список.
  - Это он, или я путаю его с кем-то другим, — вопросил вдруг Секретарь (который в течение нескольких минут сидел нахмурившись с видом человека, который старается что-то припомнить), — написал книгу «История ведовства» некоторое время тому назад — лет десять или даже поболее?
  - Да. Это именно он. А ты помнишь рецензии на нее?
  - Конечно, помню. И — это именно то, что волнует меня — я знал автора наиболее отрицательной из них изо всех. Да и ты его знаешь. Он учился вместе с нами в Сент-Джон-Колледже. Джон Харрингтон.
  - Отлично его помню. Хотя и не видел его и ничего не слышал о нем со дня своего отъезда из университета до того самого момента, как прочел отчет о следствии по его делу.
  - Следствии по его делу? — воскликнули хором леди. — А что с ним случилось?
  - Случилось то, что он упал с дерева и сломал себе шею. Но никто не знает, почему именно он вдруг решил вскарабкаться на него. Странное это дело, скажу я вам. Жил себе человек — никакой не атлет, да и эксцентричных поступков за ним не замечалось, — и вдруг начинает носиться как сумасшедший, теряет свою шляпу и трость и вдруг забирается на дерево, что росло среди других деревьев живой изгороди вдоль дороги — на него, кстати, не так-то просто и взобраться — один из подгнивших сучков не выдерживает, Джон падает и ломает себе шею. Под деревом его и нашли на следующее утро, а на лице его застыла гримаса смертельного ужаса. Вполне вероятно, конечно, что его что-то напугало, и люди поговаривали об одичавших бродячих псах и ужасных тварях из зверинца, но никаких доказательств найдено не было. Это случилось в 89-м году, и мне кажется, его брату Генри (которого я помню по Кембриджу, но ты, возможно, его и не знал) тоже так ничего и не удалось узнать, несмотря на все попытки. Он, конечно, настаивал, что это преднамеренное убийство, но я не знаю, прав ли он. Трудно сказать.
    Через некоторое время разговор вернулся к «Истории ведовства».
  - А ты заглядывал в нее? — поинтересовался хозяин.
  - Да, — отвечал Секретарь. — Я даже читал ее.
  - Она действительно так ужасна, как об этом писали?
  - По стилю и форме она совершенно безнадежна. И нападки на нее в этом смысле абсолютно справедливы. Но по содержанию это ужасная книга, настоящие исчадие ада. Автор верит каждому написанному им слову. И я буду очень удивлен, если он лично не проверил большую часть своих колдовских рецептов.
  - Я помню рецензию Харрингтона и должен сказать, что если бы был автором, то потерял бы все свои литературные амбиции. Мне бы никогда не удалось оправиться от этого удара.
  - В данном случае рецензия не произвела подобного эффекта. Но нам пора, уже половина четвертого.
    По дороге домой миссис Секретарь сказала:
  - Я надеюсь, что этому ужасному человеку не удастся узнать, что отзыв на его тезисы писал мистер Даннинг.
  - Не думаю, чтобы ему это удалось, — отозвался Секретарь. — Дело это конфиденциальное, и ни Даннинг, ни один из нас об этом говорить не будет. Карсвелл вряд ли узнает его имя, поскольку Даннинг ничего не публиковал по этой теме. Единственная опасность может возникнуть, если Карсвеллу придет в голову мысль спросить сотрудников Британского музея, кто чаще всего заказывает книги и манускрипты по алхимии. Не могу же я запретить им говорить о Даннинге! И если Карсвелл спросит, то наверняка получит исчерпывающий ответ. Будем надеяться, что он не додумается до этого.
    Но мистер Карсвелл оказался умным человеком.

    Это был пролог.
    Однажды вечером на той же неделе мистер Эдвард Даннинг возвращался домой из Британского музея, где проводил исследования, в свой комфортабельный дом в пригороде Лондона, в котором жил в полном одиночестве. В услужении у него были две прекрасных женщины, которых он знал уже очень давно. Более нам совершенно нечего о нем сказать, а потому последуем лучше за ним домой.
    На поезде он доехал до станции, где ему предстояло сесть на трамвай и проехать еще пару миль до дома. Трамвайная остановка была в трехстах ярдах от входной двери особняка мистера Даннинга. Он уже и так много работал в тот день, да и свет в трамвае был слишком слабым, так что мистеру Даннингу оставалось только сидеть и рассматривать рекламные объявления, наклеенные на трамвайные стекла. Эти объявления довольно часто были объектом пристального внимания во стороны мистера Даннинга, и теперь, не считая, конечно, аргументированного диалога между мистером Ламплуа и клиникой знаменитого Королевского колледжа о Жаропонижающем, ничто не могло возбудить его интерес. Хотя нет, я не прав — дальний конец трамвая был слабо освещен, и мистер Даннинг никак не мог разглядеть, что же написано там на рекламе в углу. Он видел только голубые буквы на желтом фоне и мог прочесть лишь одно имя — Джон Харрингтон — и какую-то дату. Может быть, в другое время ему и не пришло бы в голову стараться прочесть надпись, но поскольку трамвай был пуст, а любопытство его разгорелось, мистер Даннинг ерзал по сидению до тех пор, пока не смог наконец все ясно разобрать. И был вознагражден за свою настойчивость. Это не была обычная реклама. На ней было написано следующее:

    В память о Джоне Харрингтоне, члене Лондонского археологического общества, Лаурелс, Эшбрук. Умер 18 сентября 1889 года после трехмесячной отсрочки.

    Трамвай остановился. Мистер Даннинг был так увлечен чтением надписи, что кондуктору пришлось окликнуть его.
  - Прошу прощения, — сказал мистер Даннинг. — Я загляделся на эту рекламу. Она очень странна, вам не кажется?
    Кондуктор внимательно прочел объявление.
  - Честное слово, — проговорил он, я никогда не видел этой надписи раньше. — Ведь это трамвай! Что за странные шутки!
    Он достал тряпку и попытался стереть надпись — но безуспешно. Надпись не стиралась ни с той, ни с другой стороны стекла.
  - Нет, — заявил он возвращаясь, — надпись невозможно удалить. Мне кажется, сэр, что буквы вплавлены в стекло, хотя и не понимаю, каким это образом можно такое сотворить. Что вы думаете об этом, сэр?
    Мистер Даннинг осмотрел надпись и даже потер ее перчаткой. Он был вынужден согласиться с кондуктором.
  - А кто отвечает за эти рекламные объявления и дает разрешение на их размещение? Мне бы хотелось, чтобы вы это узнали. А сейчас я запишу себе эти слова.
    В этот момент раздался голос вагоновожатого:
  - Мы опаздываем, Джордж. Поторапливайтесь.
  - Хорошо, хорошо. Но все-таки поди сюда и посмотри, что у нас со стеклом.
  - Что там еще такое? — недовольно пробурчал водитель. — Ну, и что это за парень Харрингтон? И что это вообще значит?
  - Я только что спрашивал, кто отвечает за размещение рекламы в вашем трамвае и попросил выяснить его имя.
  - Могу сказать вам, сэр, что вся реклама размещается через главную контору компании и занимается этим наш мистер Тиммз. Сегодня после смены я попробую что-нибудь разузнать и, быть может, уже завтра утром смогу ответить на ваш вопрос, если вы, конечно, поедете на нашем трамвае.
    Больше в тот вечер ничего не случилось. Мистер Даннинг лишь дал себе труд посмотреть, где находится Эшбрук. Оказалось, что в Варвикшире.
    На следующее утро он вновь отправился в город. Трамвай (это был тот же самый вагон) был переполнен, так что мистеру Даннингу не удалось даже перемолвиться с кондуктором. Зато он удостоверился, что странную надпись удалили. Вечером произошли еще более загадочные события, чем накануне. Мистер Даннинг опоздал на трамвай и предпочел пешком прогуляться до дома, но поздно вечером, когда он работал в своем кабинете, в дверь постучала одна из горничных и сказала, что с ним хотят поговорить двое мужчин из трамвайной компании. Это напомнило мистеру Даннингу о той странной рекламе на окне, о которой он, по его собственным словам, совсем забыл. Он пригласил визитеров в кабинет и после приветствий спросил, что же
мистер Тиммз смог сообщить о пресловутой рекламе.
  - Именно из-за него-то мы и решились прийти к вам, сэр, — отвечал кондуктор. — Мистер Тиммз накинулся на Уильяма и стал всячески поносить его: рекламы-де такой никто никогда не заказывал, не писал ее и ничего не платил. И, вообще, мы просто разыгрываем его и болтаем глупости. «Ну что ж, — говорю ему я, — тогда придется вам, мистер Тиммз, — говорю, — пойти с нами и самому посмотреть на надпись. И если там, — говорю я, — ничего нет, то можете обозвать меня любым словом». «Хорошо, — отвечает он, — я согласен». Ну, мы и пошли. И уж вы-то, сэр, вы-то должны помнить, что имя этого господина — Харрингтон, то, что выжжено на стекле. Голубые буквы на желтом фоне. И уж вы-то помните, что они вплавлены в стекло — ведь вы, сэр, трогали их сами и даже пытались стереть тряпкой.
  - Да-да, конечно, я отлично это помню. Все это хорошо, но что дальше?
  - Вам легко говорить «хорошо». Но мне совсем не хорошо. Мистер Тиммз, он залез в трамвай, светя себе фонарем... Нет, нет, он прикаpfл Уильяму зажечь наружный фонарь. «Ну, — сказал он, — где же ваши буквы и все то, о чем вы тут болтали?» «Вот здесь, — отвечаю я — Сюда, мистер Тиммз». И тут я глазам своим не поверил. — Кондуктор внезапно замолчал.
  - Ну, — заговорил мистер Даннинг, — я полагаю, стекло было разбито.
  - Разбито! Нет, оно было целехонько, вот только буквы на нем исчезли. И следа от них не осталось — от голубых наших буковок. Господи, да мне в жизни не доводилось видеть более целого и прозрачного стекла! Ну да ладно — пусть теперь Уильям расскажет, что было дальше, если только в этих рассказах есть какой смысл.
  - Так что же сказал мистер Тиммз?
  - Он принялся обзывать нас по всякому и страшно ругался. И я хорошо его понимаю. Но вот о чем мы с Уильямом подумали. Вы ведь записывали... Все эти буквы...
  - Конечно, я переписал надпись, и она у меня сохранилась. Вы хотите, чтобы я сам поговорил с мистером Тиммзом и показал ему запись? Вы за этим ко мне пришли?
  - Ну, что я тебе говорил, — воскликнул Уильям, — мы имеем дело с настоящим джентльменом. Так что теперь, Джордж, ты и сам видишь, что я был прав. И не зря мы в такую даль притащились!
  - Да-да, Уильям, ты был прав. Просим прощения, сэр, за то, что пришли к вам в столь позднее время, но не могли бы вы, сэр, соизволить зайти завтра утром в главный офис нашей компании. Мы были бы вам безмерно благодарны. Вы сами понимаете — ничего особенного не произошло, но могут пойти ненужные разговоры, что мы видели что-то, чего не было на самом деле, и... ни к чему хорошему это не приведет... вы понимаете меня, сэр?
    И, продолжая извергать извинения и пояснения, Джордж, подталкиваемый Уильямом, направился к выходу.
    Недоверчивость мистера Тиммза (он был шапочно знаком с мистером Даннингом), как только были предъявлены доказательства, быстро уступила место уверениям в том, что добрые имена Уильяма и Джорджа останутся незапятнанными и ни слова об их проступке не будет занесено в книги компании. Но объяснения происшедшему так и не было найдено.
    Интерес мистера Даннинга к этому странному делу был подогрет уже тем же вечером. Он спешил из своего клуба на поезд и вдруг заметил невдалеке коммивояжера с охапкой рекламных листовок в руках, какие часто раздают прохожим на улицах. Вот только этот торговый агент явно выбрал не лучшую улицу для своей деятельности — по правде говоря, мистер Даннинг был первым, кому был предложен листок. Агент просто сунул бумажку мистеру Даннингу, руки их соприкоснулись, и мистер Даннинг испытал некое подобие шока. Рука агента была неестественно горячей и волосатой. Мистер Даннинг попытался тогда повнимательнее разглядеть коммивояжера, но это ему не удалось — очертания его расплывались прямо на глазах. Тогда мистер
Даннинг поспешил дальше, а сам тем временем взглянул на листок бумаги. Он был голубого цвета. И в глаза мистеру Даннинга бросилось имя Харрингтона, написанное большими буквами. Он остановился, чтобы достать очки. Но тут листок был вырван из его руки пробегавшим мимо человеком. Мистер Даннинг бросился за ним, но никого не увидел — ни торгового агента, ни незнакомца, укравшего листок.
    На следующее утро, направляясь в зал редких рукописных книг Британского музея, мистер Даннинг был весьма задумчив. Он заполнил требования на книгу графа Харли под номером 3586 и некоторые другие манускрипты, и через несколько минут ему их принесли. И он уже собрался было взять один из них, который был ему более других интересен, как вдруг сзади кто-то прошептал его имя. Он быстро обернулся и нечаянно смахнул на пол свой маленький портфель. Бумаги вывалились из него и рассыпались. Мистер Даннинг не увидел никого из знакомых — за исключением одного из сотрудников музея — смотрителя зала, — который кивнул ему. Мистер Даннинг собрал свои бумаги и принялся за работу, но неожиданно джентльмен за столом позади, который как раз встал, собираясь уходить, и собирал свои собственные вещи, тронул его за плечо и сказал:
  - Прошу прощения, но мне кажется, это ваши записи. — И с этими словами протянул мистеру Даннингу листок. В следующее мгновение незнакомец уже покинул зал.
    После обеда, когда мистер Даннинг заканчивал работу, он воспользовался случаем и спросил у одного из ассистентов, кто был этот полный мужчина.
  - О, его зовут мистер Карсвелл, недели две тому назад он спрашивал у меня, кто является самым крупным авторитетом в области алхимии. И, конечно, я сказал ему, что вы — единственный специалист в стране. Я посмотрю, не смогу ли найти его сейчас в Музее. Я уверен, что он хотел познакомиться с вами.
  - Черт подери! Ни в коем случае не делайте этого — я совершенно не собираюсь знакомиться с ним.
  - О! Хорошо! — ответил ассистент. — Он не часто бывает здесь, и я буду иметь в виду, что вы не хотите встречаться с ним.
    По дороге домой мистер Даннинг был вынужден — и не единожды — признать, что перспектива провести этот вечер в одиночестве не радует его, как обычно. Ему казалась, что некая темная сила давит на него, отгораживая невидимой силой от окружающего мира. В поезде и трамвае мистеру Даннингу хотелось ехать в окружении многочисленных попутчиков и даже потеснее прижаться к ним, но, как назло, поезд и трамвай были совершенно пусты. Кондуктор Джордж был задумчив и погружен в собственные подсчеты. А на пороге дома мистера Даннинга встретил доктор Уотсон, его домашний врач.
  - Я был по вызову у вашей прислуги, Даннинг. Мне очень жаль, но обеих женщин пришлось госпитализировать. Они сейчас в больнице. Hors de combat. (Вышли из строя - фр.)
  - О Господи, а что случилось?
  - Похоже на пищевое отравление или отравление трупным ядом. Вы не пострадали, как я вижу. С ними все будет в порядке.
  - Да-да, Боже мой! А чем они могли отравиться?
  - Они сказали, что купили устриц у уличного торговца. Как-то все это странно. Я проверил, но больше разносчик ни в одном из домов на этой улице не появлялся. Я хотел предупредить вас. Скоро они смогут вернуться и приступить к исполнению своих обязанностей, а сегодня вечером я приглашаю вас к себе на ужин. В восемь. И не волнуйтесь, все будет хорошо.
    Таким образом мистеру Даннингу удалось избежать вечера в одиночестве — ценой некоторых неудобств и легкого беспокойства. Он довольно приятно провел время с доктором — совсем недавно ставшим его соседом — и вернулся в свой опустевший дом в половине двенадцатого.
    Эта ночь была из тех, которые мистеру Даннингу вспоминать потом не хотелось. Он лежал в постели, погасив свет, и раздумывал, во сколько завтра утром придет истопница и успеет ли подогреть для него воду, как вдруг раздался звук, который он не мог спутать ни с каким иным — звук открывающейся двери его собственного кабинета! Затем наступила тишина. Дверь никак не могла открыться, поскольку он сам закрыл ее накануне вечером, закончив работу. Стыдно сказать, но это происшествие заставило мистера Даннинга встать с постели и выйти в коридор и там, в ночной рубашке, перегнуться через перила лестницы и послушать, что происходит внизу. Не было видно ни зги, и не слышно ни единого звука; лишь ноги его окутал теплый — если не сказать горячий — воздух. Мистер Даннинг решил вернуться в свою комнату и запереться. Но и там ему было неуютно. Местные власти почему-то решили, что в столь поздний час электричество в частных домах необязательно — или, быть может, что-то случилось на электростанции, — но так или иначе света не было. Поэтому, чтобы посмотреть на часы и понятъ, сколько времени еще ему предстоит провести в подобном дискомфортном состоянии, мистеру Даннингу пришлось потянуться за спичками. Но когда он привычным движением засунул руку под подушку, спичек там не оказалось, зато он почувствовал прикосновение чьей-то волосатой пасти с острыми зубами — явно не человеческого происхождения. Думаю, что мне не под силу передать чувства мистера Даннинга в этот момент. Могу лишь сказать, что он мгновенно — даже не успев осознать, что именно делает — выскочил в соседнюю спальню, заперся и прижался ухом к двери.
    Остаток этой ужасной ночи мистер Даннинг провел, поминутно поглядывая на дверь. Но больше ничего не случилось.
    Возвращение в собственную спальню на следующее утро сопровождалось многочисленными прислушиваниями и оглядываниями. Дверь, к счастью, была распахнута, а окна расшторены (слуги покинули дом накануне вечером еще до захода солнца), и в комнате не осталось и следа от пребывания там кого бы то ни было. Часы тоже лежали на своем привычном месте. В комнате ничего не изменилось, лишь распахнулась дверь гардероба — но и это было в порядке вещей. Раздался звонок в дверь — это пришла истопница, с которой договорились накануне. Взволнованный мистер Даннинг впустил ее и продолжил свои поиски. Во всем доме он не нашел ничего.
    Так неудачно начавшийся день продолжался так же безрадостно. Мистер Даннинг решил не ходить в Британский музей, ибо помнил слова ассистента и вовсе не собирался встречаться с Карсвеллом. Дело в том, что мистер Даннинг чувствовал, что не сможет справиться с враждебным незнакомцем.
    Собственный дом был ему отвратителен, а навязываться доктору не хотелось. Мистер Даннинг отправился в госпиталь и получил вполне утешительный отчет о состоянии своих домоправительницы и горничной.
    На ланч он отправился в клуб. И слегка повеселел, встретив там своего друга — Секретаря Ассоциации. За обедом он рассказал ему о приключившихся с ним несчастьях, но никак не мог заставить себя заговорить о том, что сильнее всего его потрясло.
  - Мой дорогой друг, — сказал ему Секретарь, — чем ты так расстроен? Я совершенно не вижу причин для этого. Мы сейчас живем одни, и сегодня же вечером ты должен перевезти к нам вещи. Никаких возражений! Сегодня же!
    Даннинг не смог противиться соблазну — по правде говоря, он начал нервничать, думая о приближающемся вечере и о том, что может ждать его сегодняшней ночью. Он был почти счастлив, направляясь к себе домой, чтобы упаковать саквояж.

    Друзья же, присмотревшись к нему, были поражены его несчастным видом. И постарались поднять мистеру Даннингу настроение. И не без успеха. Но когда джентльмены остались наедине покурить, Даннинг вновь загрустил. И неожиданно сказал:
  - Гайтон, мне кажется, тот алхимик знает, что именно я был его рецензентом.
   Гайтон присвистнул.
  - А почему ты так думаешь?
    Даннинг поведал ему о своем разговоре с ассистентом в Британском музее, и Гайтону пришлось согласиться с его предположением.
  - Не то чтобы меня это особенно беспокоило, но лучше быть готовым к возможным неприятностям. Этот человек очень злобен. В этом я уверен.
    Разговор прервался, но Гайтон был так напуган безысходностью и безнадежностью, написанными на лице Даннинга, что спросил его напрямую — правда, весьма осторожно, — что случилось.
    И тут Даннинг с облегчением излил душу.
  - Меня пытаются свести с ума, — заявил он. — Ты знаешь человека по имени Джон Харрингтон?
    Гайтон так перепугался, что с трудом смог выдавить из себя:
  - А почему ты спрашиваешь?
    И туг он услышал всю историю Даннинга, от начала и до конца — о том, что случилось в трамвае, дома, на улице, и о таинственном существе, которое набросилось на него. В конце рассказа мистер Даннинг повторил свой вопрос.
    Гайтон не знал, что и ответить. Рассказать правду о Харрингтоне было бы честнее всего, но Даннинг и так был напуган. Тем не менее между этими двумя историями не было никакой иной связующей нити, кроме Карсвелла. Как это ни трудно для ученого, но Гайтону пришлось признать, что здесь налицо «гипнотическое внушение». И поэтому он решил пока повременить с рассказом и посоветоваться с женой, а пока просто ответил, что знает Харрингтона по Кембриджу и что он скоропостижно скончался в 1889. И добавил еще несколько замечаний о самом Харрингтоне и его научных работах.
    Позже он обсудил дело с миссис Гайтон, и, как он и предполагал, она тут же пришла к тому же выводу, что и он. Она напомнила мужу о брате погибшего — Генри Харрингтоне — и заявила, что они должны поговорить завтра же со своими друзьями из Варвикшира,
  - Он безнадежный чудак, — ответил Гайтон.
  - Вот и спросим об этом у Беннетов, которые его знают, - парировала миссис Гайтон и добавила, что непременно повидает Беннетов на следующий же день.

    Думается, что нет необходимости рассказывать, каким образом Даннинг и Генри Харрингтон были представлены друг другу.
    Поведаем лучше о разговоре, состоявшемся между этими двумя. Даннинг рассказал Харринтгону о странном объявлении в трамвае и - немного — о своих собственных приключениях. В конце рассказа он поинтересовался, не находит ли Харрингтон какой-либо связи между случившимся с ним и смертью брата. Удивление Харрингтона легко можно представить, но тем не менее он дал ясный ответ:
  - Джон находился в довольно странном состоянии. Это были приступы, которые настигали его время от времени за несколько недель до смерти — но не перед самой трагедией. Ему казалось, что его преследуют. Он, конечно, был впечатлительным человеком, но подобные вещи раньше с ним никогда не случались. Я совершенно убежден, чго тут замешана чья-то злая воля, и то, что вы мне только что рассказали, напоминает рассказы моего брата. Как вы думаете, есть ли связь между этими случаями?
  - Кто-то грубо пытается управлять моим сознанием. Мне рассказали, что ваш брат незадолго до своей смерти дал довольно резкую оценку одной книге. И так случилось, что я тоже совсем недавно написал отрицательную рецензию на тезисы того же автора, предложенные к рассмотрению.
  - Только не говорите, что ее автора звали Карсвелл.
  - Почему нет? Именно так его и звали.
    Генри Харрингтон отшатнулся.
  - Я так и думал. Я должен вам все объяснить. Из слов брата я понял, что он — против своей воли — уверился в том, что страх на него нагоняет этот Карсвелл. За три месяца до его смерти произошла следующая история. Мой брат безумно любил музыку и часто ездил в город на концерты. Однажды он вернулся домой с одного из них и дал мне свою аналитически-обзорную программку — он всегда оставлял их.
   «После концерта я никак не мог найти свою программку, — рассказал он мне, — и решил, что потерял ее, но тем не менее заглянул под кресло и поискал в карманах, и тут мой сосед отдал мне свою, сказав, что ему она уже больше не нужна. И тут же ушел. Не знаю, кто он был — грузный, гладко выбритый мужчина. Мне было жаль, что я потерял свою программку. Конечно, я мог бы купить еще одну, но ведь эта мне ничего не стоила».
    Через некоторое время брат признался, что по дороге в отель после того концерта и ночью он чувствовал себя очень неуютно. Теперь я вижу связь между этими происшествиями. Через некоторое время брат решил сложить скопившиеся программки по порядку и перевязать их и неожиданно нашел в той самой программке (которую, кстати, я не очень внимательно тогда рассмотрел) полоску бумаги с весьма странными — красными и черными — письменами, выполненными очень прилежно и напомнившими мне рунические надписи.
   «Должно быть, — сказал мне брат, — эти руны написаны моим дородным соседом. И сдается мне, что их стоит ему вернуть. Может, это копия какой-нибудь древней надписи. И, возможно, она нужна кому-то для работы. Вот только как мне узнать адрес этого господина?».
    Мы обсудили все возможности и пришли к выводу, что лучше всего Джону постараться найти его на следующем концерте, на который он вскоре собирался отправиться. Мы положили листок на книгу, а сами сели у камина. Был холодный ветреный летний вечер. Должно быть, открылась дверь — но я этого не заметил, — и в комнату ворвался порыв обжигающего ветра. Он закрутил листок, поднял его в воздух и швырнул в пламя. Тонкая светлая бумажка мгновенно вспыхнула и тут же превратилась в пепел.
   «Теперь, — заметил я, — тебе не удастся вернуть листок хозяину».
    Брат помолчал с минуту, а потом злобно проговорил:
   «Нет, не удастся, но мне не понятно, зачем об этом без конца твердить».
    Я возразил, что сказал это всего один раз.
   «Всего четыре раза, ты имеешь в вицу», — это было все, что я услышал в ответ.
    Совершенно непонятно, по каким причинам, но я помню все это очень ясно.
    Но теперь я перехожу к главному. Не знаю, читали ли вы книгу этого Карсвелла, которую довелось рецензировать моему несчастному брату. Не думаю, что вам приходилось брать ее в руки. Но вот я прочел ее дважды — до и после смерти Джорджа. Вначале мы просто смеялись над ней. Она была написана безобразным языком — сплошные инфинитивы и ни малейшего чувства стиля. От такой книги у любого выпускника Оксфорда волосы встали бы дыбом. Карсвелл свалил в одну кучу классические мифы и истории из "Золотой легенды" (Сборник греческих мифов и античных легенд) и "Золотой ветви" (Знаменитая книга о древних религиях английского этнографа и фольклориста Дж. Дж. Фрезера 1854 — 1941), которые были переданы иногда точно, иногда в вольных пересказах. Короче, это была ужасная мешанина. Но после трагедии я вновь заглянул в книгу. Она по-прежнему была ужасна, но оставила у меня несколько иное впечатление, чем в первый раз я подозревал — и уже говорил вам об этом, — что Карсвелл сжил моего брата со света, и его книга лишь укрепила мои подозрения. Особенно меня заинтересовала одна глава — в которой говорится о рунической магии и о том, как, вырезав руны, можно свести человека с ума и управлять его действиями или даже отправить его в могилу — собственно, для последнего они и применяются чаще всего. Но самое главное — автор писал обо всем этом так, как будто видел реальные возможности применения рунической магии. У нас мало времени, а потому, не вдаваясь в детали, хочу сказать вам, что подозреваю — даже больше, чем подозреваю, — что тот джентльмен на концерте был Карсвелл, а бумажка с рунами была орудием зла. И я совершенно уверен, что если бы мой брат вернул тогда тот листок с рунической надписью Карсвеллу, он бы до сих пор был жив. А теперь мне бы хотелось узнать, на какие мысли вас натолкнул мой рассказ.
    Даннинг рассказал Харрингтону о своих злоключениях и упомянул об эпизоде в зале Британского музея.
  - Так, значит, он и вам дал какой-то листок? А вы рассмотрели его? Нет? Тогда нам следует немедленно найти эту бумажку и изучить, только очень осторожно!
    Они вернулись в пустой дом Даннинга — ибо служанки его все еще были в госпитале. Портфель Даннинга лежал на его письменном столе, покрытый тонким слоем пыли. В нем обнаружилась куча маленьких листочков, на которых ученый делал свои пометки. И вдруг из записей вылетел один листок — тонкая светлая бумажная полоска — и неожиданно быстро полетел к открытому окну, которое Харрингтон успел захлопнуть как раз перед «самым носом» у бумажки.
  - Я так и думал, — воскликнул он, хватая полоску, — это совершенно та же руническая надпись, которая была вручена моему брату. Нам надо быть очень осторожными, Даннинг. Эти руны обладают большой силой.
    Исследование листка заняло много времени. Как и говорил Харрингтон, надпись больше всего напоминала рунические письмена, но никак не поддавалась расшифровке. Они не стали копировать руны из опасения, как они признали, что могут тем самым лишь увеличить их злую силу. И им так и не удалось (я позволю себе нарушить плавность повествования) понять, что именно значили странные знаки. И Даннинг, и Харрингтон были совершенно уверены в том, что благодаря рунам у их «хранителя» возникают самые неприятные ощущения. Они были убеждены также, что эта надпись приведет их к человеку, ее сделавшему, и чтобы быть уверенным в результате, необходимо сделать все самим лично. Но тут следовало быть крайне изобретательными, ибо Карсвелл знал в лицо Даннинга. Ему следовало, прежде всего, изменить свою внешность, например, сбрив бороду. Но когда должен последовать удар? Харрингтон считал, что они могут вычислить время. Он помнил дату концерта, когда его брату был вручен "черный билет". Это было 18 июня, а смерть настигла Джона 18 сентября. Даннинг вспомнил, что о трех месяцах говорилось и в наддиси на стекле.
  - Быть может, — добавил он, криво улыбаясь, — мне тоже отведено всего лишь три месяца. Я могу установить дату по своему дневнику. Да, в Британском музее я был 23 апреля. Значит день смерти назначен на 23 июля. А теперь мне бы хотелось, чтобы вы самым подробным образом рассказали мне о том, что происходило с вашим братом за последние три месяца, если вы, конечно, в состоянии говорить об этом.
  - Да, конечно. Все дело в том, что с ним происходили самые неприятные веши, как только он оставался один. В конце концов мне даже пришлось перебраться в его спальню. Тогда Джон немного успокоился, но довольно много говорил во сне. О чем? Будет ли умно вспоминать об этом сейчас, когда еще ничего не выяснилось? Думаю, что нет, но тем не менее расскажу вам кое-что другое: в течение этих недель ему два раза приходили необычные послания, оба с лондонским штемпелем и адресом Джона, напечатанным на машинке. В одном конверте была гравюра Бьюика (Томас Бьюик 1753-1828 - знаменитый английский художник, изобретатель ксилографии), грубо вырванная из какой-то книги. На ней была изображена залитая лунным светом дорога и бегущий по ней человек, которого преследовал ужасный демон. Под ним были строки из «Сказания о Старом Мореходе» ( именно к этому произведению и была сделана иллюстрация) о человеке, который, однажды оглянувшись,

                Прочь идет,
                И головы не повернет,
                Ибо знает он, что грозный враг
                Путь ему преградит назад.

    В другом конверте был календарь, которые обычно рассылают торговые агенты. Мой брат не обратил на него никакого внимания, но после его смерти я заглянул туда и обнаружил, что все листки после 18 сентября были вырваны. Вы, быть может, удивитесь, узнав, что он вышел в одиночестве из дома в тот вечер, когда его убили, но дело в том, что в последние десять дней своей жизни он был совершенно спокоен и перестал чувствовать, что его кто-то преследует.
    На этом разговор и закончился, однако порешили они следующее: Харрингтон был знаком с одним из соседей Карсвелла и решил взять на себя наблюдение за его передвижениями.
    А Даннинг должен был в любой момент быть готовым к встрече с Карсвеялом.
    Кроме того, они решили хранить руническую надпись в надежном, но легко доступном месте.
    На этом они расстались. Следующая неделя, вне всякого сомнения, стала настоящим испытанием для нервов Даннинга. Незримая стена, которая выросла вокруг него в тот самый день, когда ему была подсунута бумажка в Британском музее, отсекла его от всего остального внешнего мира, да ему не от кого было и ждать помощь. Он был совершенно не в силах проявить хоть какую-нибудь инициативу и лишь с неизменным напряжением ждал в мае, июне и начале июля сигнала от Харрингтона. Но все это время Карсвелл безвыездно находился в Лаффорде.
    Наконец — за неделю до предполагаемого дня окончания его земного пути — пришла следующая телеграмма:

    Уезжает с вокзала Виктории во вторник вечером с пересадкой на паром. Не опоздайте. Приеду к вам сегодня вечером.
    Харрингтон

    Он действительно приехал вечером, и они составили план. Поезд уходил в девять, и последней его остановкой перед Дувром был Кройдон Вест. Харрингтон должен был следить за Карсвеллом в поезде, а в Кройдоне встретиться с Даннингом и в случае необходимости вызвать его через дежурного под предварительно условленным вымышленным именем. У Даннинга, переодетого и изменившего свою внешность до неузнаваемости, на багаже не должно быть никакой бирки и никаких инициалов. И он, разумеется, ни в коем случае не должен забыть взять с собой листок с рунической надписью.
    Я не в силах описать напряжения Даннинга, когда он стоял в ожидании поезда на платформе в Кройдоне. Ощущение опасности становилось все сильнее и сильнее, по мере того как тьма, окутывающая его все эти недели, постепенно рассеивалась. Это был зловещий знак. И если Карсвеллу и на этот раз удастся ускользнуть, надежды на спасение не останется. А Карсвелл мог запросто обвести их вокруг пальца. Может, он просто распустил ложный слух о своей поездке, а сам никуда и не собирался уезжать. Те двадцать минут, что Даннингу пришлось провести на платформе, спрашивая каждого проходящего мимо носильщика, когда же прибудет поезд, были одними из самых ужасных в его жизни. Наконец поезд прибыл, и в окне Даннинг увидел Харрингтона. Само собой, было важно ничем не выдать себя и не показать, что они знакомы друг с другом, поэтому Даннинг устроился в самом дальнем купе и перешел поближе к Карсвеллу и Харрингтону лишь, когда поезд тронулся. К счастью, пассажиров в вагоне было мало.
    Карсвелл был явно насторожен, но не было заметно, чтобы он узнал Даннинга. Даннинг сел поблизости от Аббата, но так, чтобы не мозолить ему глаза, и постарался — сначала безуспешно — взять себя в руки и придумать, как лучше передать Карсвеллу бумажку. Напротив Карсвелла рядом с Даннингом лежала целая куча пледов и пальто этого господина. Не составляло никакого труда спрятать в них бумажку. Но делать этого не было никакого смысла, ибо Даннинг должен был отдать руны непосредственно самому Карсвеллу, а тот по доброй воле должен был принять их. Тут же, правда, стоял открытый саквояж с бумагами. Может, стоило сделать так, чтобы Карсвелл забыл его в вагоне, а потом найти и вернуть его владельцу? Это был неплохой план! Если бы только он мог посоветоваться с Харрингтоном! Но это было совершенно невозможно!
    Время шло. Не один раз Карсвелл вставал со своего места и выходил в коридор. Во второй раз Даннинг не выдержал и чуть было не столкнул саквояж с дивана на пол, но вовремя заметил предостерегающий взгляд Харрингтона: Карсвелл исподтишка наблюдал за ними. Может быть, он хотел убедиться, что два его попутчика не знакомы друг с другом.
    Он вернулся в купе, но был весьма неспокоен. И когда поднялся, чтобы выйти в коридор в третий раз, с его кресла что-то шлепнулось на пол. Карсвелл вышел в коридор и встал у окна. Даннинг быстро поднял упавший на пол предмет и обнаружил, что это конверт бюро путешествия Кука с билетами. Ключ к решению проблемы был найден. В конверте было несколько отделений, и Даннинг быстро засунул в одно из них бумажку с рунами. Чтобы максимально обезопасить Даннинга, Харрингтон встал в дверях купе и принялся возиться со шторкой. Дело, наконец, было сделано, и как раз вовремя, ибо поезд подходил к Дувру.
    В следующее мгновение в купе вошел Карсвелл. Тут Даннинг — уж не знаю, чего ему это стоило — взял себя в руки и, подавив дрожь в голосе, протянул ему конверт и сказал:
  - Это, кажется, ваше, сэр?
    Взглянув на билеты, Карсвелл пробормотал вожделенное:
  - Да, это мое, большое спасибо, сэр.
    И засунул конверт в карман.
    Следующие несколько минут Даннинг и Харрингтон не знали, куда себя деть, ибо они и предположить не могли, что произойдет, если Карсвелл раньше времени обнаружит листочек с рунами. Тем не менее они явно ощутили, как в купе сгущается тьма и становится заметно теплее. Карсвелл дергался и нервничал. Он сначала нервно сгреб пальто и пледы, а потом отбросил их от себя, как будто одежда обожгла его. И еще он с большим подозрением смотрел на друзей. Они же, делая вид, что ничего не замечают, и замирая от страха, собирали свои вещи и готовились к выходу. Наконец, когда Карсвелл уже совсем вроде собрался с ними заговорить, поезд подошел к вокзалу. Оставшийся отрезок пути до причала парома они оба предпочли — что было вполне естественно — провести в коридоре.
    На причале все вышли из поезда, и пассажиров оказалось столь мало, что Даннинг с Харрингтоном решили дождаться отхода парома, и уж только потом заговорить друг с другом и поздравить с успешным завершением операции. От ужаса всего происшедшего Даннинг чуть не потерял сознание. Харрингтон помог ему прислониться к стене, а сам, незамеченный никем, подошел поближе к причалу, где на трапе стоял Карсвелл. Билетер на пароме внимательно рассмотрел его билет, а затем пропустил Карсвелла со всеми его пледами, саквояжем и пальто на борт парома. Внезапно он окликнул Аббата:
  - Прошу прощения, сэр, а другой джентльмен почему не показал нам свой билет? Он с вами?
  - Что за черт? О каком еще джентльмене вы говорите? — возмущенно завопил Карсвелл.
    Контролер с удивлением посмотрел на него.
  - Что за черт? Да я и сам не знаю! — пробормотал он себе под нос, а затем громко добавил: — Прошу прощения, сэр, ошибся я. Прошу прощения! Привиделось мне что-то.
    А затем обратился к напарнику:
  - Это собака с ним или еще кто? Забавная штука: могу поклясться, что с ним прошел на борт еще кто-то. Ну, как бы там ни было, а в поездке всё разберемся. Да и паром уже отчалил. А через недельку глядишь, и отдыхающие валом повалят.
    Через пять минут уже не было ничего слышно, лишь вдали светили битовые фонари. Да тихо веяло ночной прохладой, да светила луна.
    Той ночью Харрингтон с Даннингом долго не ложились в своем номере в отеле. Избавившись от страха, они никак не могли решить другую проблему со своей совестью — а имели ли они право посылать человека на верную смерть?
  - Ну, — сказал Харрингтон, — если он убийца, как я и думаю, мы лишь сделали то, что он заслужил. Но если вам так хочется, мы можем предупредить его об опасности. Вот только как?
  - Он заказал билет до Абвиля, - отвечал Даннинг. — Я сам видел. Давайте пошлем телеграммы во все отели Абвиля, указанные в путеводителе Джоанны следующего содержания: «Проверьте ваш конверт с билетами. Даннинг». Я тогда буду чувствовать себя спокойнее. Сегодня 21-ое. У него в запасе еще целый день. Но боюсь, тьма уже поглотила его.
    Но телеграммы они все-таки отправили.
    Неизвестно, дошли ли они до адресата, а если Карсвелл их и получил, то понял ли их содержание. Как бы то ни было, но после обеда 23-его английский путешественник, осматривающий фронтон собора святого Вольфрама в А6виле был убит возле северо-западной башни упавшим ему на голову камнем с лесов, которыми покрыт сейчас весь храм. Было установлено, что в то время ни одной живой души на лесах не было и что путешественника, в соответствии с найденными при нем документами, звали Карсвелл.
    Следует упомянуть еще только один факт. На распродаже имущества Карсвелла Харрингтон купил довольно потрепанный альбом гравюр Бьюика. При ближайшем рассмотрении из него оказалась вырвана гравюра, на которой была изображена залитая лунным светом дорога и бегущий человек, по пятам за которым следовал демон.
    Некоторое время спустя Харрингтон все же поведал Даннингу, о чем говорил в своих снах его несчастный брат. Однако очень скоро Даннинг рассказ этот прервал.
Пер. Н. Будур