Тишина

    Притча

                       Горные вершины дремлют;
                       В долинах, утесах и пещерах тишина.
                                     Алкман

     -- Внемли мне, -- молвил Демон, возлагая мне руку на голову. -- Край, о котором я повествую, -- унылый край в Ливии, на берегах реки Заиры, и нет там ни покоя, ни тишины.
     Воды реки болезненно-шафранового цвета; и они не струятся  к морю, но всегда  и  всегда вздымаются, бурно и судорожно, под алым оком солнца. На многие мили по обеим сторонам илистого русла реки тянутся бледные заросли гигантских водяных лилий. Они вздыхают в безлюдье, и тянут к небу длинные, мертвенные шеи, и вечно кивают друг другу. И от них исходит неясный ропот, подобный шуму подземных вод. И они вздыхают.
     Но есть граница их владениям -- ужасный, темный, высокий лес. Там, наподобие  волн у Гебридских островов,   непрестанно   колышется    низкий кустарник.  Но нет  ветра   в  небесах.  И высокие первобытные деревья вечно качаются с могучим шумом и грохотом. И с их уходящих ввысь вершин постоянно, одна за другою, надают капли росы. И у   корней извиваются в непокойной дремоте странные ядовитые цветы. И над головою, громко гудя, вечно стремятся на  запад серые тучи, пока не перекатятся, подобно водопаду, за огненную стену горизонта. Но нет ветра в небесах. И по берегам реки Заиры нет ни покоя, ни тишины.
     Была ночь, и падал дождь; и, падая, то был дождь, но, упав, то была кровь. И я стоял в трясине среди высоких лилий, и дождь падал мне на голову -- и лилии кивали друг другу и вздыхали в торжественном запустении.
     И мгновенно сквозь прозрачный мертвенный туман поднялась багровая луна. И взор мой упал на громадный серый прибрежный утес, озаренный светом луны. И утес был сер, мертвен, высок, -- и утес был сер. На нем были высечены письмена. И по трясине, поросшей водяными лилиями, я подошел к самому берегу, дабы прочитать письмена, высеченные на камне. Но я не мог их постичь. И я возвращался в трясину, когда еще багровей засияла луна, и я повернулся и вновь посмотрел на утес и на письмена, и письмена гласили: запустение.
     И я посмотрел наверх, и на краю утеса стоял человек; и я укрылся в водяных лилиях, дабы узнать его поступки. И человек был высок и величав и завернут от плеч до ступней в тогу Древнего Рима.   И  очертания его фигуры были неясны -- но лик его был ликом божества; и ризы ночи, тумана, луны и росы не скрыли черт его лица. И чело его было высоко от многих дум,  и   взор его  был  безумен  от многих забот; и в немногих бороздах его ланит я прочел повествование о скорби,  усталости,   отвращении  к  роду  людскому  и   жажде уединения.
     И  человек  сел  на  скалу   и  склонил  голову  на  руку  и   смотрел на запустение.  Он  смотрел   на  низкий  непокойный  кустарник,   и  на  высокие первобытные  деревья,   и  на  полные  гула  небеса,  и на багровую луну. И я затаился в сени водяных лилий и следил за  человеком.  И  человек   дрожал  в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
     И  человек  отвел  взор   от  неба и взглянул на унылую реку Заиру, и на мертвенную желтую воду, и на бледные легионы водяных лилий. И человек внимал вздохи водяных лилий и ропот, не умолкавший среди них. И я притаился в  моем укрытии  и  следил  за   человеком.  И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
     Тогда я спустился в трясину и   направился  по  воде  в  глубь   зарослей водяных  лилий  и  позвал   гиппопотамов,  живущих на островках среди топи. И гиппопотамы услышали мой зов и пришли с бегемотом к подножью утеса и рычали, громко и устрашающе, под луной. И я притаился в моем   укрытии  и  следил  за человеком.  И   человек  дрожала  уединении;  но   убывала ночь, а он сидел на утесе.
     Тогда я проклял стихии проклятием буйства; и страшная буря  разразилась на   небесах, где до того не было ветра. И небо потемнело от ярости бури -- и дождь бил по голове человека -- и  река  вышла  из  берегов   --  и  воды  ее вспенились  от   мучений -- и водяные лилии пронзительно кричали -- и деревья рушились под натиском ветра -- и перекатывался гром -- и низвергалась молния -- и утес был сотрясен до основания. И я притаился в моем укрытии  и  следил за  человеком.   И человек дрожал в уединении; но убывала ночь, а он сидел на утесе.
     Тогда я разгневался и проклял проклятием тишины реку и лилии,  ветер  и лес,  небо  и гром и вздохи водяных лилий. И они стали прокляты и затихли. И луна перестала карабкаться ввысь по небесной тропе, и гром заглох, и  молния не сверкала, и тучи недвижно повисли, и воды вернулись в берега и застыли, и деревья  более  не  качались,  и   водяные  лилии  не  кивали друг другу и не вздыхали, и меж ними  не  слышался   ропот,  не  слышалось  и  тени   звука  в огромной,  бескрайней   пустыне. И я взглянул на письмена утеса и увидел, что они изменились; и они гласили: тишина.
     И взор мой упал на лицо человека, и лицо его было бледно от ужаса. И он поспешно поднял голову и встал на утесе во весь рост и слушал. Но не было ни звука в огромной бескрайней пустыне, и письмена на  утесе  были:   тишина.  И человек  затрепетал  и   отвернулся  и  кинулся прочь, так что я его более не видел".
     Да, прекрасные сказания заключены в томах Волхвов, в окованных железом печальных   томах Волхвов. Там, говорю я, чудесные летописи о Небе и о Земле, и о могучем море, и о Джиннах, что завладели морем и землей и высоким небом. Много мудрого таилось и в речениях Сивилл; и священные, священные слова были услышаны встарь под тусклой листвой, трепетавшей вокруг Додоны, но, клянусь Аллахом, ту притчу, что поведал мне Демон, восседая рядом со мною в тени могильного камня, я числю чудеснейшей всех! И, завершив свой рассказ, Демон снова упал в разверстую могилу и засмеялся. И я не мог смеяться с Демоном, и он проклял меня, потому что я не мог смеяться. И рысь, что вечно живет в могиле, вышла и простерлась у ног Демона и неотрывно смотрела ему в лицо.