ГЛАВА XIX

   Облачение беса

    Захлопнув за собою дверь в келью, Никодим снова услышал шорох за печкой, совершенно схожий с прежним, и сказал: "Неужели и вправду бес?". Он кликнул: "Кто там?" - но никто не отозвался.
   Никодим придвинул кресло к окну, полуотдернул занавеску, но за окном было еще совсем темно, и ни малейший свет не намечался. Однако он стал упорно смотреть наружу, приложив лоб к запотевшему стеклу. Его очень взволновал разговор с отцом Дамианом, и он был задет в душе словами старца: "Какой же ты глупый да смешной"...
   Шорох за печкой снова повторился. Никодим обернулся, пристально посмотрел туда, подошел к печке, сунул за нее в отдушину руку - ничего. Отойдя назад к окну, он уселся в кресло и вдруг чрезвычайно остро почувствовал свое прежнее разделение. На кровати же, напротив от кресла, что-то неясно зашевелилось.
   - Ах, вот оно что! - догадался Никодим,- мне ли первому поздороваться или ждать, когда он заговорит?
   Но по направлению от кровати послышалось:
   - Поздоровайся! - Здравствуй,- сказал Никодим и понял, что сделал ошибку, поддавшись этому приказанию, но было уже поздно. С кровати раздался придушенный смех.
   - Здравствуй, мой милый, - ответил тот, давясь смехом,- знаешь, что я тебе скажу? Нет, конечно, не знаешь: я хочу пожить "в свое удовольствие.
   - Так живи,- отрезал Никодим сердито,- что же ты ко мне пристаешь? Только убирайся от меня подальше. -
   - Ох-хо-хо! Убирайся подальше. Как же я уберусь? Желание-то во мне, а соки-то в тебе.
   - Какие соки? - А те самые, без которых я и жить не могу. Без соков неинтересно. Одно развращение ума.
   - Так ты высасывать меня что ли будешь?
   - Ну да. Вроде этого.
   - А я не хочу!
   - Не хочешь? Это меня не касается. Я не привык спрашивать. Сам же ты мне сказал: "Здравствуй".
   - Я с тобой поздоровался только.
   - Прекрасно ты знаешь, что со мной здороваться нечего. А сказал: "Здравствуй",- значит, и сказал: живи здоров, в свое удовольствие.
   - Нет, нет, я ничего такого не думал.
   - Не думал? Не понимаю, чего ради ты отнекиваешься: ведь тебе со мной вовсе не плохо будет.
   Пальцы Никодима забегали по ручке кресла.
   - Послушай,- сказал Никодим немного просительно, но вместе с тем и достаточно твердо,- послушай, я тебе тоже скажу такое, чего ты не знаешь. Тот молчал. У Никодима мелькнула мысль: "Ну как не знает - все знает!". Но лицо его осталось неподвижным, а молчание собеседника заставило его продолжать:
   - Так вот - есть что-то такое, чего ты не знаешь и напрасно ты так мерзко хохочешь. Если бы ты был бес, ну, самый настоящий бес (не объяснять же тебе, какой именно), а то ведь ты только мошенник. Вот, который раз ты со мной разговариваешь; а не сказал мне, кто ты таков и как тебя зовут - разве поступают так порядочные существа?
   Никодим в точности произнес: "Существа",- хотя не мог бы объяснить, что он думал сказать этим.
   - Да, да! - продолжал он.- Вот, например, с рясой - разве я не видел, что ты менй обманул: ты вовсе не надевал рясу; ты только положил ее на себя сверху, прикрылся ею, и, когда встал - она упала, потому что не была надета в рукава. Я видел.
   - Ну так что ж?
   - Как, ну так что ж? Как, ну так что ж? - вскипел Никодим, вскочив с кресла и с кулаками подступая к кровати.- Я не хочу вести разговор с мошенниками. Так порядочные... не поступают. Он опять хотел сказать "существа", но запнулся и сказал одно "порядочные".
   - А если я бес? - вопросительно ответил собеседник.
   - Ты бес? Прислужник Сатаны? - рассмеялся Никодим.
   - Ну да, бес. Чего же тут смешного? А Сатана здесь ни при чем. Разве бес не может существовать сам по себе, без Сатаны?
   - Конечно, не может.
   - Много ты знаешь! А я вот существую.
   - Хорошо! Существуй себе без Сатаны. Но рясу в рукава ты не мог надеть. Это я знаю.
   - Я могу! - Покажи! И не можешь показать, потому что рясы с "тобой здесь нет.
   - ан есть!
   На кровати действительно зашевелилось что-то черное. "В самом деле, ряса",- подумал Никодим, но, точно хватаясь за соломинку, сказал:
   - Да это не та ряса: не отца Дамиана. Ты  здесь у кого-нибудь, у какого-либо монаха ее стащил.
   - Нет, это ряса отца Дамиана, смотри. И черное взмахнуло рукавами: ряса была действительно надета в рукава. Но все же на постели ничего определенного не намечалось.
   - Господи, что же это такое? - беспомощно и с тоской спросил Никодим, вынул часы и поглядел на них: был на исходе третий час.
   - Ничего особенного,- ответило существо,- ты не беспокойся, я ведь умею и определиться. Только ты поговори со мною подобрее.
   - Как же подобрее поговорить? Определяйся скорей. Право, я устал. Или уступи мне постель - я лягу спать.
   - Нет, погоди! Как же я определюсь так, сразу. Ты лучше реши, каким я тебе больше понравлюсь?
   - Ты смеешься надо мною,- пожаловался Нико-дим,- ты для меня во всех видах хорош.
   - Ну тогда я тебе помогу,- сказало существо.
   - Погладь меня по головке. И темное сунулось Никодиму под руку, отчего Никодим опасливо отстранился. Но это что-то уже определенно приняло человекообразные очертания - во всяком случае, сидело на кровати, подобрав к себе ноги и охватив колени руками. Лица сидевшего не было видно: монашеский клобук совсем затенял его, а руки белели неживой белизной.
   - Да ты покойник! - воскликнул Никодим.
   - Нет,- запротестовало существо,- я не покойник: я бес.
   - Бесы или нечистые духи,- отступая два шага назад и поднимая правую руку для убедительного жеста, возразил Никодим,- бывают или мерзкого вида, или демонического. А таких бесов не бывает. Ты, голубчик, слишком прост, чтобы провести меня.
   - Я проведу тебя, когда мне понадобится. Если же ты мне не веришь, что есть бесы несколько иные, чем ты полагаешь, то еще раз прошу тебя: погладь меня по головке.
   - А что же у тебя там?
   - Рожки, самые настоящие.
   И существо скинуло с себя клобук (но лицо его от этого вовсе не определилось) и подставило опять голову Никодиму.
   - Никодим опасливо протянул руку и погладил череп сидевшего: действительно там намечались рожки -  маленькие, совсем телячьи.
   - Вот как! - сказал он удивленно.
   - А это что, по-твоему? - хвастливо заявил бес и, спустив одну ногу с кровати, постучал ею по полу.
   - Видишь?
   Никодим нагнулся, посмотрел: копытце, совсем козлиное.
   Существо опять подобрало ногу:
   - Теперь веришь? - спросило оно.
   - Да,- убежденно ответил Никодим,- верю. Я не столь уж наивный человек, чтобы можно было поймать меня на неверии.
   - Вот это мне нравится! - заявило существо, ударяя себя ладонью по колену.- Вот это мне нравится! Но, однако, я надул тебя самым бессовестным образом: рясу я в рукава не надевал, а только прикрылся ею - смотри!
   И с этими словами существо подпрыгнуло на постели, а ряса упала к его ногам.
   Никодим отскочил в сторону кресла, существо же повернулось, стоя в постели, три раза на одной ножке. Если бы ряса, свалившись, открыла под собою какую-либо другую одежду - Никодим, возможно, и не поразился бы до такой крайности, как он поразился тогда, увидев существо нагим. Но вместе с тем он разглядел его с головы до пяток.
   Во-первых, у существа появилось лицо. Это было странное лицо и странное от всей необыкновенной головы, суживающейся кверху, а не книзу, с сильно выпяченным и даже загнутым толстою кромкой подбородком; притом подбородок лиловел и багровел вместе, а нижняя челюсть составляла половину всего черепа; рот у существа расположился не поперек лица, а вдоль, под едва намечающимся носом и глазами без бровей, будто нарисованными только, рот этот по временам старался придать себе законное положение и растягивался вправо и влево, но от этого становился только похожим до чрезвычайности, до смешного, на карточное очко бубновой масти; на голове у существа не было вовсе ни курчавых волос, ни рожек - лысина розовела и подпиралась тоже голым затылком, с двумя толстыми складками, шедшими от шеи и сходившимися углом на середине затылка; зато туловище было снизу густо покрыто волосами.
   Собственно туловище это особенно заслуживает описания: оно не было противно на вид - даже, напротив, довольно приятно: белого, свежего цвета, с лиловатыми жилками, просвечивающими сквозь кожу; сзади к нему, там, где начинались ноги, прицепился какой-то мешок, а может быть, и не прицепился, а составлял неотъемлемую принадлежность существа; и в этом мешке что-то болталось - словно арбузы какие,- будто весьма ценное для существа, но возможно, что и ужаснейшая дрянь. Ноги и руки существа были смешны - словно надутая гуттаперча, а не тело: совсем как те колбасы и шары, что продаются в Петербурге на вербном торге. Несомненно - конечности существа выдумал кто-то потом: они решительно не шли к своему хозяину.
   В теле существа не чувствовалось костей: однако, оно не было и дряблым, только совершенно свободно перегибалось во все стороны. Никодиму стоило большого труда не рассмеяться при виде всего этого. Но существо, повернувшись три раза, остановилось, плотно закрыло рукой свой рот и надуло щеки, а вместе со щеками надулось и само: стало прямым, высоким, твердым - словно кости в нем вдруг появились.
   Надувшись, оно спрыгнуло с кровати и стало перед Никодимом в позу. Лицо существа сделалось совсем багровым.
   "В разговорах с ним я, кажется, зашел слишком далеко?" - подумал Никодим, но существо крикливо спросило его:
   - Каков я?
   Никодим думал и молчал.
   - Я тебе нравлюсь? - переспросило оно.
   - Да... нравишься,- ответил Никодим робко, нерешительно.
   - Я очень богат. - Вот как! - Да! И мне очень неудобно стоять перед тобой голеньким.
   - Оденься. У тебя ряса лежит на постели.
   - Я не хочу рясу,- закапризничало существо.
   - А чего же ты хочешь? У меня ничего нет для тебя.
   - Мне твоего и не нужно. Ты сунь руку под подушку.
   Никодим послушно сунул руку под Подушку и нащупал там какой-то сверток, но не решался его вытащить.
   - Тащи! - скомандовало существо. Никодим дернул. Упавшие концы выдернутого развернулись. Это были очень яркие одежды.
   - Хороши тряпочки? - спросило существо.- А ну, дай-ка мне прежде ту, красненькую.
   Красненькая оказалась широчайшими шароварами совсем прозрачными, перехваченными у щиколотки и повыше колена зелеными поясками с золотом и лазоревыми сердечками в золоте; шаровары были сшиты из материи двух оттенков красного цвета, нижняя часть, до поясков у колен, была пурпуровая с рисунком в виде золотых четырехугольников, заключавших зеленую сердцевину,- четырехугольников, очень схожих по очертанию - странно! - с недоумевающим ртом самого существа и расположенных также, как его рот,- острыми углами кверху и книзу; верхняя часть шаровар от колена до пояса огневела киноварью, и рисунка на ней не было.
   Никодим, развернув одежду, с изумлением рассматривал ее.
   - Одевай! - снова скомандовало существо и, подняв свою правую ногу, протянуло ее к Никодиму. Никодим покорно натянул штанину на ногу.
   - Другую!  Никодим натянул и другую и завязал пояс.
   - Теперь лиловенькую,- сказало существо уже более добрым голосом и почти просительно. Никодим поднял лиловенькую: это была курточка-безрукавка с глубоко вырезанной грудью и спиной; золотые полоски, чередуясь с зелеными, расходились по ней концентрически от рук к середине спины и груди.
   Облачив существо в курточку и застегнув ее на золотые пуговки, Никодим уже сам, без приказания, поднял и зеленые нарукавники - закрепил их, затем взялся за головной убор в виде лиловой чалмы с пурпуровым верхом, лиловым же свешивающимся концом и зелеными с золотом охватами - повертел ее в руках, прежде чем надеть на существо, и надев, пошарил " еще под подушкой: там нашлись туфли - также лиловые с зеленым узором.
   Существо предстало облаченным. Наряд был замечательно хорош, но существо рассмеялось, прыгнуло на кровать, подхватив лежавшую там рясу, накинуло ее на себя и чалму попыталось прикрыть клобуком; однако, клобук был слишком мал, а чалма велика - тогда оно, спрятав чалму за пазуху, багровую лысину украсило скромным монашеским убором.
   Никодим все это наблюдал молча, но вдруг ужасно рассердился и в яром гневе сделал шаг к кровати. Существо заметило то страшное, что загорелось вдруг в глазах Никодима - оно жалобно пискнуло, перепрыгнуло за изголовье, в темный угол и, присев, спряталось за кроватью. Никодим шагнул туда, заглянул в угол - там ничего не оказалось; заглянул под кровать - тоже; подошел к печке и пошарил в ней и за нею - никого!

   ГЛАВА XX

   Недоумевающей послушник. - Медный змеи.

   Против двери Никодимовой кельи под утро появился монашек-послушник. Выйдя из бокового коридора, он дошел только до той комнаты, где спал Никодим, остановился и хотел заглянуть в комнату сквозь замочную скважину, что ему не удалось, так как скважина была закрыта вставленным изнутри ключом; вздохнул, повернулся раз-другой кругом и сел тут же у двери на низкую скамеечку.
   Но его, видимо, что-то беспокоило, и ему плохо  сиделось на месте. Не просидев и минуты, он опять встал и, пройдя несколько раз по коридору нелепой подпрыгивающей походкой, изобличавшей в обладателе ее человека нервного и раздерганного, снова припал к двери Никодимовой кельи уже ухом и, вероятно, услышав за дверью шаги по направлению к ней, мячиком отскочил в сторону и скромненько прижался к притолоке другой двери, по левой стороне коридора.
   Никодим толкнул дверь и, очутившись на пороге, увидел перед собою довольно странное существо. Послушник этот был высокого роста, с очень крупной головою, но узкоплечий и худосочный; слабые руки беспомощно повисали вдоль его туловища и белели неестественной белизной; лицо послушника было даже еще безусо, подбородок значительно выдавался вперед, глаза без бровей и маленький вздернутый носик робко выглядывали исподлобья; жидкие, светлые волосики, насквозь пропитанные лампадным маслом, слипшимися прядями выбивались из-под клобучка, прикрывая плоские приплюснутые уши, а рот, постоянно полуоткрытый, придавал всему глупому и неприятному лицу с кожею, слегка сморщенной преждевременной старостью, вид недоумения. Затасканная ряска, облекавшая послушника, была порвана в нескольких местах, но тщательно заштопана, а ноги были обуты в невероятно большие сапоги с острыми, длинными носками, надломленными и загнувшимися кверху...
   Послушник смотрел на Никодима, а Никодим внимательно разглядывал послушника. Никодим, наконец, спросил его:
   - Вы - рясофорный?
   - Да, рясофорный,- ответил послушник заискивающе,- под началом у отца Дамиана.
   - Ах! - обрадовался Никодим, услышав имя старца.- Так, может быть, отец Дамиан вас за мною прислал?
   - Нет,- переминаясь с ноги на ногу, сказал послушник,- я так...
   - Войдите ко мне, пожалуйста,- пригласил его Никодим, отступая в келью.
   - Да, нет, благодарствуйте,- стал отнекиваться послушник,- зачем же...
   - Я хочу поговорить с вами,- заявил ему Никодим.
   Послушник вошел, но дверь за собою не притворил и опять скромно прислонился к притолоке. Никодим молчал, не находя, как приступить к разговору.
   Первым заговорил послушник, но с большим трудом и, видимо, стесняясь говорить о том, о чем хотел спросить.
   - Я вчера случайно ваш разговор слышал... с отцом Дамианом,- начал он.
   - Как же вы могли его слышать?
   - А я тут налево в коридорчике сидел... я за отцом Дамианом присматриваю... отец архимандрит приказали... стар отец-то Дамиан очень. Никодиму это не понравилось.
   - Разумеется,- сказал он тоном, не допускающим возражений,- вы никому не будете говорить о том, что слышали.
   - Разумеется,- подтвердил послушник.
   - Действительно, отец Дамиан уже стар и многого не в состоянии понять,- продолжал Никодим,- на-пример, думать, что, скрывая по долгу духовного лица известное ему о моей матери, он поступает хорошо,- не следует. Он должен был открыть мне все, чтобы дать мне необходимые нити.
   Никодим чувствовал, что говорит ужаснейший вздор и даже не то, о чем думает, и не так, как хочет. Но самый вид этого противного послушника толкал на невольную ложь.
   Понял ли послушник отношение Никодима к нему (кажется, понял!), но он сказал: - Вы вот, вероятно, думаете - извините за откровенность,- зачем отцу Дамиану понадобился подобный ученик?
   - Почему же вы так решили? - горячо возразил Никодим.- Я кажется, не давал повода полагать, что так думаю?
   - Вы меня не совсем поняли,- поправился послушник,- отец Дамиан хотя и строгой жизни человек, однако, предпочтение-то красивенькому отдает. А я-то куда же гожусь? Весьма невзрачен. Он нерешительно ухмыльнулся.
   - Ах, что вы! - горячее прежнего воскликнул Никодим. - Такие мысли меня совсем не занимали. Ведь мы же собирались с вами побеседовать - а разве это беседа выходит?.. Никодим поглядел послушнику прямо в глаза, но в них ничего не увидел: они были будто стеклянные.
   - Видите ли... - начал тот тихо и еще нерешительнее прежнего,- после того... как отец Дамиан отошел... вы пошли в комнату... и там что-то говори-ли...
   - Я говорил? Вы ошибаетесь,- удивился Нико-дим, совершенно не помнивший, чтобь  он говорил ночью с кем-либо, кроме отца Дамиана, и видел еще кого-нибудь.
   - Правда, говорили.
   - Может быть, во сне говорил? Я часто говорю во сне.
   - Нет! Это не могло быть во сне. Я слышал два голоса.
   - Вам, вероятно, почудилось. Ни во сне, ни наяву я не умею разговаривать в два голоса...
   - Я не мог ошибиться,- возразил послушник хотя опять тихо, но твердо.- Говорят, что в этой келье живет бес,- добавил он.
   Никодима эти слова будто ударили: он вдруг вспомнил вчерашний шорох за печкой и свое предположение, что там шуршит не иначе, как бес.
   - Живет бес! - повторил он за послушником.
   - И меня это крайне интересует,- продолжал послушник,- я потому к вам и обратился, что полагал...
   - Полагали, что я с бесом разговаривал и видел его?
   - Да.
   - Вы ошиблись: беса я не видел и с ним не разговаривал, но почему-то безотчетно думал о нем, когда вошел в келью. И, кроме того, слышал за печкой дважды шорох.
   - Ну вот видите, шорох! Значит, это правда,- заторжествовал послушник,- Нет, вы скажите мне,- он приблизился к Никодиму и зашептал ему на ухо,- правда, что вы говорили с бесом?
   - Зачем вам это? - Так... я вам потом объясню...
   - Вам не придется объяснять: я беса не видел. Послушник отодвинулся к той же притолоке и, приняв вид безразличный, сказал уже по-иному, бахвально и нагло:
   - Весело у нас в монастыре. Особенно, когда исповедуются.
   - Почему же весело? - спросил Никодим с гадливостью.
   - Я ведь все слышу. Слух у меня отменно развит. В одном конце церкви исповедуются, а я с другого слышу. Ну, конечно, когда мужчины исповедуются, так это не очень интересно: мужчина ведь известен со всех сторон, он как на ладони - всякому виден. А женщины - дело другое; особенно, когда из города дамы приезжают.
   Вкусно! И даже языком прищелкнул. Никодим сурово молчал.
   Послушник еще попереминался с ноги на ногу и, уже увлекаясь своей новой ролью лихого и бывалого человека, причмокнул и заявил:
   - Пикантно! Вы тут пожили бы - я вас многому научу. Я знаю откуда хорошо подслушивать. Такие вещи приходится слышать, что просто диву даешься; знаете ли, есть крылатое слово: век живи - век учись; я, как попал в монастырь, особенно глубоко стал эту пословицу чувствовать.
   - Послушайте,- задал ему Никодим вопрос,- откуда вы такой, что у вас вот эти слова: пикантно, дамы?..
   - Я из дворянской семьи. Наш род древний и хороший,- не без гордости ответил послушник.
   - По вашей наружности судить трудно, и я думал как раз наоборот,- горестно и тоскливо заметил Никодим сквозь зубы, но собеседник его не обиделся.
   - Знаете что,- заявил Никодим через минуту, чтобы выйти из глупого и нудного положения, в которое он попал, пригласив к себе этого наглеца,- пойдем на улицу: я хочу подышать свежим воздухом; у меня болит голова.
   Они вышли задним крыльцом на монастырский двор, к кузнице и бочарне и прошли к голубятне. Никодим шел впереди, послушник в расстоянии одно-го шага от Никодима, внимательно рассматривая спину своего спутника. Никодим это рассматривание отлично чувствовал, и на душе у него становилась все гадливее и гадливее, но он не находил в себе силы отогнать или даже просто отшвырнуть от себя этого человека... Никодим, наконец, не выдержал и, круто повернувшись, столкнулся со своим спутником.
   Тот охнув, спросил по-старому робко, нерешительно:
   - Я вам надоел?
   - Да! Надоели,- закричал на него Никодим,- оставьте меня одного - я хочу ходить без вас!
   Послушник поклонился и покорно отошел в сторо-ну... Как раз один из монастырских служек перед тем взобрался на голубятню по лесенке и с диким криком, на глазах Никодима, махнул по голубям тряпкой, привязанной к палке; ворковавшие до того голуби с шумом снялись и, взмывая к небу, красивой стаей залетали.
   Никодим остановился, чтобы поглядеть на них и опять почувствовал, что кто-то за его спиной снова рассматривает его.
   "Опять этот проклятый",- подумал он и обернул-ся, чтобы отогнать назойливого послушника. Послушник действительно стоял еще здесь, но в сторонке и не глядя на Никодима; приподнятое лицо его было безразлично, а полураскрытый рот придавал ему все то же недоумевающее выражение. За спиной же Никодима оказался русокудрый молодец, в синей поддевке, подпоясанной пестрым кушаком, в плисовых шароварах и пахучих смазных сапогах,- словом, человек вида совсем не монастырского. В правой руке он держал письмо и, кланяясь, протягивал его Никодиму, а левой придерживал у пояса фуражку-московку.
   Конверт был надписан женской рукой, и почерк Никодиму нетрудно было узнать. В записке было немного слов: "Наконец-то я узнала, где вы находтесь. Приезжайте. У меня сегодня праздник. Посылаю за вами автомобиль. Ирина".
   Случаю поскорее уехать из монастыря Никодим был рад. Прочитав записку, он сказал: "Здравствуй, Ларион. Как живешь?". И, не дождавшись ответа, добавил: "Поедем. Надень фуражку".
   Быстро сбежали они под горку, к пароходной пристани и пробрались сквозь густую толпу богомольцев на пароход, готовившийся к отходу в город.
   Когда через час с чем-нибудь пути они вышли в городе и молодец махнул фуражкой, из-за гущи народа, к ним навстречу, рявкнув в изогнутую медную трубу, подкатил черный автомобиль.
   - Медный змий,- услышал рядом с собою Никодим знакомый голос и, оглянувшись, увидел, что на сиденье к шоферу забирается знакомый послушник. Шофер протягивал ему руку, чтобы помочь сесть.
   - А вы зачем здесь? - удивился Никодим. Послушник поставил на землю занесенную уже было ногу и, обернувшись к Никодиму, вытянул руки по швам, опустив глаза.
   Никодим продолжал глядеть на него вопросительно. Послушник помялся с видом уже знакомым Никодиму и сказал:
   - Да я так... я думал, что вы ничего не скажете... мне, право, очень нужно...
   Никодим до крайности смутился от этой сцены и, чтобы замять ее перед Ларионом и шофером, сказал неотвязчивому послушнику:
   - Конечно, если вам нужно... Я рад... и о каком это медном змие вы говорили?
   - А вот об этом,- радуясь тому, что положение разрешилось столь благоприятно для него, ответил послушник и, указывая на медный автомобильный гудок, погладил его ласково рукой. Гудок был сделан в виде змеи с широко раскрытой пастью.

   ГЛАВА XXI

   Странная встреча под холмом.

   Автомобиль тронулся. Выбравшись на дорогу и прибавив ходу, путники проскочили две-три городские улицы и скоро очутились на пыльном шоссе. Имение Ирины находилось от города верстах в ста с лишним, но машина была сильная и легко давала хороший ход.
   Молодца в поддевке Никодим посадил с собою рядом. И Ларион всю дорогу старался занимать Никодима, рассказывая ему о том о сем, передавая всякие сплетни, слухи и новости. Но Никодим плохо его слушал, а больше глядел на шофера, который, весь отдавшись своей работе, сидел, наклонившись вперед, и не сводил глаз со стелющейся перед ним дороги. Сидевший рядом с шофером послушник также молчал и тоже глядел вперед...
   Ларион сыпал словами без умолку; поговорить с новым человеком было его слабостью: обо всем рассказывал он, что ни, встречалось по дороге - где кто живет, как живет и что делает. У Лариона было достаточно остроумия, кроме того, была в нем и особая благовоспитанность, прикрывавшая природное ухарство,- благовоспитанность, свойственная всем людям, служившим у Ирины. Уже подъезжая к имению Ирины, Ларион указал рукой вправо на разные сгрудившиеся за лееком постройки и сказал:
   - Здесь генерал Краснов живет. Богатое имение. И голубятни у генерала - страсть!  Автомобиль в ту минуту шел тихо - здесь по дороге все попадались горки и без осторожности легко можно было скатиться в канаву.
   - Эвона сколько голубей на дороге! - сказал шофер, указывая перед собою, когда автомобиль только что взобрался на одну из таких горок.
   Никодим заметил, что послушник наклонился к шоферу и что-то сказал ему.
   - Что вы говорите? - спросил Никодим.
   - Да они,- ответил шофер за послушника,- говорят, что хорошо бы этих голубей пугнуть машиной с разбегу.
   - Зачем же? - взмолился Никодим. Но было уже поздно. Шофер дал полный ход, и резкой руладой загудел гудок. Автомобиль дико врезался в голубиную стаю, и она, поднявшись с дороги, испуганно метнулась в разные стороны. Один миг - и автомобиль проскочил, но резкая рулада оборвалась на середине. Шофер застопорил машину так, что все подпрыгнули на местах, и, остановив ее на перекрестке дорог, у Проселка, соскочил прочь.
   - В чем дело? - спросил Никодим.
   - С гудком что-то неладно,- ответил шофер, сунул в змеиную пасть руку и голосом, полным сожаления, добавил:
   - Ах вот оно что! И дернула же его нелегкая. Надо было. На руке у него в последних содроганиях трепыхался белый голубь, закинув головку и раскрыв клюв; распростертые крылья его беспомощно упадали.
   - В трубу попал! - удивленно и с досадою в голосе пояснил Ларион. Шофер подержал птицу в руке и откинул ее в сторону. Но человек в поддевке сказал:
   - Нехорошо, не полагается так! - Соскочил прочь, бережно поднял голубиный труп, поправил крылышки и подул голубю в раскрытый клюв.- Никодим тоже почувствовал, что нехорошо.
   - Не поеду я с вами,- заявил он, слезая на дорогу. Вместе с ним вышел и послушник. Ларион и шофер воззрились на Никодима.
   - Да как же так, барин,- обиделся Ларион,- мы тут непричинны. Скверную штуку выкинули - верно. А все он. И злобно ткнул пальцем в сторону послушника.
   - Чем же я виноват! - попытался тот оправдаться.
   - Тем! Советчик нашелся. Забавляй его на свою шею,- выругался шофер.- Кабы вы, барин,- обратился он к Никодиму,- сразу сказали, что не след,- разве я погнал бы? А этот - черт! Еще монахом вырядился.
   - Я не поеду с вами,- еще раз повторил Никодим.
   - Куда же вы теперь одни-то? - спросил Ларион, боясь, что поручение, данное ему Ириной, он уже не выполнит.
   - Я пешком пойду,- ответил Никодим,- отсюда недалеко осталось - укажите мне только дорогу: направо или налево.
   - Налево, барин,- сказал шофер,- вот проселком и пойдете - никуда не сворачивайте. Дорога-то хорошая - живо доберетесь.
   Никодим махнул им шляпой, и они отъехали. Он же свернул на проселок и, отойдя немного, оглянулся:
   автомобиль остановился опять на пригорке, но Никодим еще раз помахал шляпой, чтобы не дожидались и ехали; шофер дал ходу; послушник попытался вскочить в автомобиль - Ларион с силой оттолкнул монашка, и монашек растянулся на дороге. Никодим, не оглядываясь более, пошел своим путем...
 
   Но дорога оказалась очень длинной: перебегая с горки в лощинку, из лощинки на горку, между засеянных полей и журчавших ручейков, она ложилась многими извилинами, и казалось, конца-краю ей не будет. И только одно утешало путника: вся она, до горизонта, виднелась глазу.
   И за многими ее поворотами Никодим увидел вдали человеческую фигуру, одиноко и неподвижно стоявшую на дороге, у сосновой рощи. Он не мог разобрать - мужчина это или женщина, но проходил пригорок за пригорком, лощинку за лощинкой, а фигура все оставалась в одном положении, как он сперва увидал ее - немного запрокинув голову и забросив руки на затылок.
   "Кто же там? - подумал Никодим.- Наверное, кто-то ждет меня. Да не может быть!"
   И у него уже не хватило терпения идти этою далекой, причудливо ложащейся дорогой - он бросился почти бегом, напрямик, через пески и вспаханные поля, думая только об одном - как бы не потерять из глаз увиденную вдали фигуру. Пробежав больше половины расстояния, он выбился из сил в глубоких песках и волей-неволей должен был вернуться на прежний путь. Последняя часть пути ложилась сплошь через бугры, Никодим то и дело нырял между ними, и, когда оказывался наверху - опять перед ним вставала фигура в неменяющемся положении: с головою, запрокинутой ввысь, и руками, заброшенными на затылок.
   Расстояние все уменьшалось. Последний раз Никодим сбежал в заросший лозняком овражек и, когда поднялся наверх, очутился с фигурой уже лицом к лицу и вскрикнул от изумления.
   Перед ним оказался вовсе не живой человек, а фигура нагой женщины, вырезанная из дерева, и нельзя было сомневаться в том, что образцом для нее послужила госпожа NN.
   Вырезана же она была из желтоватого, хорошо полирующегося дерева: слои древесины то расходились по ней частыми ровными полосками, то разнообразно и причудливо уширялись на сгибах; нельзя было и подумать, что это не скульптурное произведение - глаз не замечал шарниров или скреплений - все казалось сделанным из одного куска, и только сквозь искусно проделанные отверстия выдавались и дышали живые женские груди, но дерево было так хорошо пригнано к ним, что не каждый раз при выходе показывались щели между деревом и живым телом.
   В молчании, чувствуя, что колени у него подгибаются, слабея, Никодим простер руки к фигуре - как бы желая осязать ее и вместе боясь притронуться к ней. Но тут он заметил в фигуре движение и жизнь.
   Тогда Никодим вскрикнул и опустился на одно колено - фигура же переступила на месте, но не изменила положения головы.
   И в тот же миг Никодим услышал за своей спиной отвратительный визг. Темное и нескладное вылетело (именно вылетело) из-за его спины и бросилось к ногам фигуры, обнимая их. Это был не кто иной, как послушник.
   - Маоате, тааате! - визжал он, захлебываясь в зверином восторге.- Если бы вы меня поняли! Если бы позволили мне высказаться, излить перед вами мою душу!.. Нет! Нет! Нет! Вы способны, но вы не  хотите!.. А я хочу вам сказать...
   - Оставьте,- сказал Никодим брезгливо, поднимаясь с колена.- Я еще не знал, что вы такая дрянь и притом решили неотступно следовать за мной.
   Но послушник не обратил на него внимания и по-прежнему лобызал деревянные ноги. Голова фигуры в ту минуту склонилась, и руки фигуры высвободились. Досадливо она отстранила послушника, пошевелила деревянными губами и, повернувшись, пошла к лесу.
   Низко свисающий сосновый сук загородил ей дорогу - она отвела его в сторону и скрылась. Послушник кинулся -за ней следом.
  Никодим же с мучительным криком бросился на землю и принялся колотить по ней в озлоблении кулаками. Долго ли длилось его исступление, он впоследствии не мог представить себе, но когда он, измученный, затих и лег прямо в дорожную пыль, полузакрыв глаза,- поблизости от себя он услышал чей-то шорох.
  Подняв голову, Никодим увидел все того же послушника, сидевшего на кочке под кустом и старательно очищавшего от паутины, сосновых игол и сухих листьев свою потертую ряску.
  Никодим, лежа, еще долго глядел, ввысь, потом поднялся, подошел к послушнику вплотную и сдернул с него клобук.
  Послушник недоумевающе поднял голову.
  - Я не знал, что вы такая дрянь,- еще раз сказал Никодим и озлобленно швырнул клобук на землю.
  Послушник встал, подобрал клобук и отряхнул с него пыль - все молча.
  Никодим пошел дальше - послушник за ним.  Никодим обернулся и сказал:
  - Исчезните совсем!
  Послушник немного отстал, но потом опять нагнал Никодима... Тогда Никодим изловчился и лягнул его назад, именно как лягаются лошади - прямо в живот. Послушник вскрикнул и упал, но сию же минуту опять вскочил на ноги и бросился вслед за убегающим Никодимом.
  Никодиму стало стыдно своего бегства, он остановился, обернулся и спросил неотвязчивого спутника:
  - Что вам нужно?
  - Ничего. Нам предстоят еще некоторые интересные встречи. Я эти места знаю. Вы думаете, что здесь обыкновенные места - и ошибаетесь. Я вас очень люблю - иначе я не пошел бы с вами. Без меня вам здесь не пройти.
  - Я одно думаю,- ответил Никодим,- что вы большой наглец.
  Послушник ничего не сказал и только пожал плечами.

   ГЛАВА XXII

   Дом желтых

   Когда, идучи уже рядом, Никодим и послушник отошли от места встречи со странною фигурою, и сердце Никодима успокоилось, Никодим обратился к своему спутнику с вопросом:
   - Что вы обо всем этом думаете?
   - О случившемся-то? Видите ли я, разумеется, не вправе иметь какое-либо свое мнение или суждение, не говоря уже...
   - Я вас не понимаю. К чему все это вы говорите - о мнениях и суждениях?
   - Как к чему? Вы человек вспыльчивый, и должен же я знать наперед - как думаете вы в данном случае, чтобы не получить опять в спину или живот ногой. Приходится в обществе подобных людей оберегать себя.
   - Ах так! - рассмеялся Никодим.- Вы ждете, чтобы я извинился перед вами за мой недавний поступок? Я этого не сделаю. Лучше скажите мне, что вы думаете,- я обещаю не бить вас больше.
   Послушник помолчал, как бы раздумывая; сорвал две-три желтых травинки и ощипал их. По лицу у него пробегало что-то неопределенное: будто он и колебался и смеялся в душе вместе.
   - А показать вам синяк? - спросил он вдруг Никодима.
   - Зачем? Ваш синяк на животе? - удивился Никодим.- Нет, мне он не интересен.
   - Вам ужасно неловко передо мной,- заметил послушник,- только вы не хотите в том признаться.
   Никодим продолжал идти молча. Послушник понял, что нить разговора порвалась, и постарался исправить положение.
   - Как вы думаете,- спросил он,- действительно это была только деревянная фигура?
   - Нет! - ответил Никодим, не оборачиваясь к собеседнику, смотревшему на него.- Это была госпожа NN.
   - Я догнал ее в лесу,- возразил послушник,- и ущипнул - настоящее дерево.
   - Вы что же из любопытства ущипнули? И разве я просил вас догонять ее? Послушник остановился, удивленный. Остановился и Никодим, но по-прежнему, не оборачиваясь к послушнику.
   - Почему же,- спросил послушник, выделяя каждое слово,- вы полагаете, что я обязан спрашивать вас о всех моих поступках и действиях?, Вы, должно быть, не в полном уме, милостивый государь.
   Никодим усмехнулся, не меняя положения.
   - Госпожу NN я так же хорошо знаю, как и вы. Даже лучше. Притом она оказывает мне более предпочтения, чем вам.
   Никодим вздрогнул и повернулся всем телом.
   - Как? - сказал он, задыхаясь.- Вы смеете здесь, в моем присутствии, упоминать вашим дрянным языком имя госпожи NN. И откуда вы ее можете знать? Я вас побью еще раз.
   - Вы же обещали меня не бить,- возразил по-слушник, опасливо отстраняясь и загораживая лицо рукой.
   - Успокойтесь. Бить вас я не буду. Идем дальше - мне нужно торопиться.
   И, сказав это, Никодим решительно зашагал. Послушник снова засеменил с ним рядом. Через сто шагов он опять заговорил.
   - Я обещал вам интересную встречу.
   - Мне некогда,- отрезал Никодим,- еще засветло я должен добраться до имения.
   - Мы не задержимся. Это совсем рядом. Тут при дороге - стоит только отойти пятьдесят сажен и вы увидите.
   Никодим вынул часы, поглядел на них и сказал:
   - Ну, если действительно пятьдесят сажен, я могу доставить вам удовольствие провести меня до места. Ведите.
   - Вы не бойтесь. Я вам ничего дурного не намерен сделать и не собираюсь вовсе отплачивать за тот удар ногой и за непочтительнре обхождение со мною...
   - Что же за диковина там, которую вы собираетесь мне показать?
   - А вот увидите. Вы не будете жалеть.
   - Ведите! - окончательно решился Никодим.
   - Сюда! - указал послушник на тропинку, уходившую влево, в старый лес.
   Они перепрыгнули через канаву и вошли в чащу старых и молодых елей: там едва можно было пробраться. Но действительно, пройдя с полсотни сажен, они очутились на поляне: дальше пути не было - тропинка обрывалась на берегу пруда, заливавшего почти всю поляну. 
   Пруд по краям зарос высоким и частым камышом, а посредине его возвышался островок, и на нем стояла хижина в одно окно, крытая еловыми лапами, перевязанными веревками и в нескольких местах придавленными осколками кирпича. Из трубы выходил сизый дымок... Но людей на островке, мостика к нему или челна на пруду не было видно.
   - Нам нужно попасть туда,- пояснил послушник.
   - Как же мы туда попадем: вброд или вплавь? - спросил Никодим.
   - Я знаю как! - досадливо ответил послушник и пошел в обход пруда; Никодим последовал за ним.
   Перейдя на другую сторону, послушник вошел в камыши: там, осторожно их раздвигая, он очутился у самой воды, взглянул вправо, влево и, высмотрев чурбанчик, прыгнул на него; с чурбанчика перескочил на кочку и затем уже на какую-то мостовину, уходившую под ногой в жидкую грязь и в воду. Никодим не отставал от своего спутника ни на шаг...
   Путники переправились через узкий проток и снова оказались в камышах, росших уже по берегу островка; через десяток прыжков они оказались и на самом острове.
   - Недурное упражнение,- заметил послушник,- прямо испытание на ловкость. Вы промочили ноги?
   - Ничего! - буркнул Никодим. Послушник направился к хижине. Тут заметили они на острове первое живое существо: огромную, совершенно черную кошку с большими желтыми глазами, лениво гревшуюся на припеке. Но она не обратила на пришедших внимания.
   Постучав в дверь дома и не получив ответа, послушник сам отворил дверь в хижину. Через его плечо Никодим увидел на полу хижины человека, сидевшего, поджав под себя ноги калачиком. За человеком возвышалась, перегораживая хижину пополам, огромная высокая ширма, почти до потолка. В хижине было довольно светло - все можно было рассмотреть.
   На семи створках ширмы по светло-коричневому шелку было изображено одно и то же в точном повторении: пушистая кошка, белая в оранжево-коричне-вых пятнах сидела с четырьмя котятами под кустом темно-красных шток-роз и любовно смотрела на игру двоих котят - одного совсем черного, другого белого, с коричневыми и черными пятнами; третий, в стороне, весь оранжево-коричневый чесал лапкой за ухом, а четвертый, белый с черными пятнами, смирно сидел рядом с матерью. За ширмой кто-то шевелился и шуршал, должно быть, соломой.
   Рядом с человеком на полу стояла пара фарфоровых сосудов и корзинка, плетеная из лучины, прикрытая куском китайской материи, очень красивой, но грязной и затасканной: темно-синие цветы ложились на ней по голубому полю. Сосуды же были весьма замечательны: первый в виде вазы, с горлом, расписанным по бледно-синему полю оранжевыми цветами, с выпуклым изображением, внизу у самого основания, многочисленной группы людей: там, впереди всех, по темно-зеленой траве выступал чернобородый китаец, обнаженный до пояса; воздевая правую руку, он нес в ней голубовато-зеленый плод; на китайце была надета светло-зеленая широкая одежда, из-под нее выставлялась красная юбка и белые башмаки; дальше вы-ступали в разноцветных одеждах другие, но всех их Никодим не мог рассмотреть... Второй сосуд был светло-голубой на черном основании и с черной крыш-кой над узким горлом; белые цветы покрывали его поверхность, а черный дракон силился выползти из его стенки.
   - Интересно? - спросил послушник Никодима.
   Только при этом слове сидевший на полу человек поднял навстречу гостям свою голову. На Никодима глянуло хитро улыбающееся китайское лицо. Одет хозяин хижины был в синюю грязную курму и очень чистую белую юбку, черная жирная коса обвивалась вокруг его шеи, на ногах у него были китайские башмаки на толстых подошвах; в руках он держал плетенье из соломы, над которым перед тем работал.
   Китаец на лице отобразил большую любезность. Отложив плетенье в сторону и покопавшись в корзине, он вытянул вертушку из пестрой бумаги, протянул ее Никодиму и заговорил, очевидно, предлагая вертушку купить. Но заговорил он на таком ломаном русском языке, что его нельзя было понять. Никодим досадливо отмахнулся.
   Одну минуту Никодим из вежливости готов был эту вертушку купить, но почему-то внутренне не мог решиться на такой поступок.
   Китаец же, видя, что его не понимают, вдруг заговорил по-французски и довольно сносно. С первым французским словом противная любезность сошла с его лица; Никодим же изумленно раскрыл на него глаза.
   - Где вы научились по-французски? - спросил его Никодим.
   - Я жил долгое время в Париже,- ответил китаец.
   - Откуда вы? Из Китая?
   - Нет, я с островов. - Из Японии?
   - Нет, я с островов. - Но с каких же? С Курильских? С Формозы? Из Индо-Китая? Ведь все острова имеют названия.
   - Нет, я с островов, - упорствовал китаец и добавил: - Вы не смейтесь, пожалуйста, над моим товаром.
   - Я не смеюсь.
   - Нет, вы не хотели купить. Китайский товар - очень хороший товар. Я бедный человек и живу торговлей...
   - На что же мне эта детская вертушка,- возразил Никодим,- вы лучше продайте мне вот эти сосуды.
   - Сосуды я продать не могу - это мои сосуды.
   - Тогда ширму. - И ширму не могу: это также моя ширма...
   - Вот видите: мне у вас купить нечего.
   - Купите у меня жену.
   - Вашу жену? - переспросил Никодим, не веря своим ушам и пятясь к выходу.- Вашу жену? Нет... мне право не надо... извините.
   И выскочил наружу, раскланявшись. Послушник вышел за ним и притворил дверь в хижину.
   - Купите! - крикнул им китаец еще вдогонку.- Моя жена - ваша жена...
   Никодим живо перебрался с островка на берег тем же путем. Теперь уже послушник шел сзади его.
   Дойдя до тропинки, Никодим еще раз взглянул на остров и на хижину. Китаец из хижины не вышел, а черная кошка, потягиваясь, пробиралась домой.

   ГЛАВА XXIII

   Китайское растение.

   - Зачем вы повели меня к этому китайцу? - спросил Никодим послушника уже на дороге.
   - Он, во-первых, не китаец, а во-вторых, как вам не надоело самому постоянно обо всех вещах спрашивать: почему и зачем?
   Никодим ничего не ответил. Ему показалось забавным, что послушник начинает его учить...
   - И еще,- начал опять послушник,- напрасно, по-моему, вы отказались от покупки его жены. Мне, конечно, это не по средствам, а на вашем месте я непременно купил бы.
   - Благодарю покорно,- отрезал Никодим,- не хотите ли, я снабжу вас деньгами?
   - Вы знаете,- нисколько не смущаясь, продолжал послушник,- в этом есть что-то пикантное, а я очень слаб к пикантному. Ни одного удобного случая не могу пропустить. И, по-моему, он глубоко прав: моя жена - ваша жена. Совершенно безразлично. Я всегда чувствовал тяготение к их восточной мудрости. Восточная мудрость - моя стихия.
   Никодим по-прежнему молчал.
   - Кроме того,- начал послушник в третий раз,- вы, кажется, не в состоянии видеть важность многого из того, с чем вам приходится сталкиваться.
   Самолюбие Никодима было задето.
   - Да,- сказал он,- у меня много недостатков, и тот самый, который только что назван вами,- один из досаднейших. А скажите мне - давно этот китаец живет здесь на острове?
   - Он не китаец. Он же утверждает совсем другое: вы забыли, что он повторял о своем происхождении?
   - А разве вы знакомы с французским языком? Я не предполагал.
   - О, да! Французский язык я очень люблю. Французский язык - это моя стихия.
   - Много же у вас стихий. Но скажите мне, наконец, если знаете - давно здесь живет этот человек?
   - Давно. Лет пятнадцать. Я еще в детстве бывал на этом острове у него. И тогда еще дал этому месту название "Дом желтых" - не правда ли, красиво?
   - Красиво. Романтическое название,- криво усмехнулся Никодим.
   - О, да, романтическое. Вы верно заметили. Я все-гда любил романтическое. Романтическое - это моя родная стихия.
   - Послушайте, сколько же стихий в родстве с вами?
   - Все, все. Очень много. И говорят, что под домом этого человека есть еще подземелье. Я, конечно, сам не спускался туда и входа не видел, но мне передавали достоверные люди...
   Так беседуя, Никодим и послушник незаметно для себя подошли к имению Ирины. Когда они взобрались на последнюю горку, перед ними, среди распаханных полей, из-за густо посаженных лип и дубов, совсем близко от дороги, показалась красная крыша большого помещичьего дома; садовая ограда выбежала к самой дороге, и на валу ограды за живою изгородью они увидели Ирину, махавшую путникам платком; Лариои, конечно, раньше Никодима добрался до имения и успел сказать, какой дорогой пошел Никодим.
   Несколько слов об Ирине. Из предыдущего складывалось, что будто бы Никодим был влюблен в Ирину и что она, со своей стороны, также питала к нему некоторые нежные чувства - но возможность подобного предположения необходимо рассеять.
   Ирина была полутора-двумя годами моложе Никодима; их все считали большими друзьями с детства, и Никодим часто поверял Ирине такие свои мысли и чувства, которые он другим бы не поверил. Виделись они друг с другом довольно редко. Правда, Никодим иногда, что вполне понятно в людях его возраста и притом еще не любивших, считал себя способным влюбиться именно в Ирину и подчас думал, что он в сущности уже влюблен в нее - на самом деле все это было лишь игрою праздного ума.
   Ирина выросла высокой и красивой девушкой, она заплетала в две косы свои темно-русые волосы; одевалась просто, держалась прямо и строго. За год до описываемых событий она потеряла в один месяц отца и мать, и будучи от природы решительной и вместе старшею в семье, смело взялась за ведение хозяйства в имении и повела его хорошо; Ирину окрестные помещики хвалили; иногда, не считаясь с ее молодостью, заезжали к ней даже советоваться.
   - Я хотела видеть вас непременно сегодня,- сказала она Никодиму,- у меня праздник.- И покосилась при этом на Никодимова спутника, взглядом спрашивая, кто он такой.
   - Извините,- ответил Никодим,- я должен вам представить моего случайного спутника и - попросить вас приютить его на ночь. И вдруг он вспомнил, что не знает, как послушника зовут, что послушник до той минуты, кажется, вовсе и не собирался где-либо останавливаться с Никодимом и не говорил, куда идет.
   Но было уже поздно поправляться. Послушник, подбоченясь слегка левой рукой, а в правой держа свой клобучок, принял вид независимый, поклонился и представился:
   - Феодул Иванович! - Перед вторым словом он остановился на короткое время; слово "Феодул" произнес несколько растягивая, а "Иванович" очень подчеркивая, причем, вся его фигура и тон, казалось, говорили о желании выразить одну определенную мысль, что вот, мол, другой на его месте, может быть, сказал бы, и даже наверное, просто "Иванов", но что он с такой устарелой манерой произносить отчество не считает"! и легко позволяет себе говорить "Иванович". Помолчав, он добавил:- Марфушин,- и после второй паузы,- он же Муфточкин.
   Сначала Никодим заметил только одно: что буква "ф" входила и в имя и в фамилию послушника, но, вспомнив утренний с ним разговор, вдруг громко рассмеялся.
   - Что с вами? - спросила его Ирина строгим и недовольным голосом. Конечно, это казалось ей невоспитанностью.
   - Ох! Я не могу! - отвечал Никодим, давясь смехом. - Ох... он мне... сегодня... этот самый... утром... говорил, что он хорошей и древней дворянской се-мьи... ох... я не могу... вот так семья: Марфушины - Муфточкины!
   Послушник поглядел на Никодима искоса и обиженным голосом заметил:
   - Не утруждайте себя, господин Ипатьев, смехом: моя фамилия нисколько не хуже вашей.
   Смех Никодима сухо и неловко оборвался. Он замолчал.
   - Пожалуйста, взбирайтесь сюда,- указала им Ирина на садовый вал,- и пойдемте к гостям.
   Когда они очутились в саду, Ирина пошла впереди рядом с Никодимом; послушник шел сзади.
   - Что за дрянь вы привели с собою? - спросила Ирина Никодима полушепотом.
   - Ах, не говорите! - отмахнулся Никодим.- Привязался на дороге. Со мною сегодня все несчастья,- добавил он печальным голосом.
   - Что такое? - участливо спросила Ирина.
   - Ларион, вероятно, вам уже рассказал, почему я не поехал дальше с ними.
   - Да! Ларион рассказывал,- ответила Ирина. Она, видимо, не хотела придавать случаю сколько-либо значения, и Никодим уловил это.
   - Какой у вас праздник? - спросил он, меняя разговор.
   - Сегодня я досаживаю новый сад, осталось посадить всего три куста, но я хочу посадить их непременно с вами; у меня нынче много гостей, и все уже потрудились - теперь ваша очередь.
   Они вышли на площадку, обсаженную молодыми кустами - это был новый сад, он выходил не на дорогу, а в поле и был тоже окопан валом с канавой.
   На площадке собрались гости, их было много, и между ними несколько знакомых Никодиму, но увидел он также и неизвестных ему; все с любопытством посматривали на его спутника. Здороваясь с гостями, Никодим подошел к одному человеку, стоявшему совсем в стороне, и вдруг неприятное чувство охватило его при виде нового знакомого: в нем он не мог не увидеть несомненного сходства с Лобачевым.
   - Вы не родственник ли Феоктиста Селиверстовича Лобачева? - спросил Никодим.
   - Нет,- ответил господин брезгливо,- но господина Лобачева я знаю.
   Ремесло господина было актерское. Это Никодиму стало вдруг ясно.
   - Вот последние три куста,- указала Ирина Никодиму на садовников, стоявших у вала и державших кусты наготове.
   Посадить, кусты было делом нескольких минут. Окончив работу и радостно вздохнув, Ирина сказала:
   - А здесь моя пещера. Только вход в нее не из сада, а с поля.- И, сказав, взобралась на вал и резво спрыгнула в канаву. Никодим спрыгнул за нею.
   - Знаете,- заметил он деловито, заглядывая в пещеру,- мне кажется, что верх вашей пещеры скоро обвалится - особенно, если будут много ходить по валу. Отчего вы не сделали в пещере свод из кирпичей?
   - Глупый! - ответила весело Ирина.- Какая же это будет пещера, если потолок в ней сделать кирпичный: ведь будет похоже тогда на погреб. Лучше посадить сверху каких-нибудь кустов, и через кусты уже никто не будет ходить.
   Никодим смутился от своей несообразительности. В ту же минуту за его  спиной кто-то заговорил на ломаном русском языке: по голосу Никодим сразу узнал китайца, с которым только что виделся.
   Обернувшись, Никодим сказал:
   - Ах, это вы!
   Китаец, признав Никодима, перестал говорить. В руках он держал пеструю бумажную вертушку, снова предлагая ее купить.
   - Спрячьте вашу вертушку,- сказал ему Никодим по-французски,- лучше дайте нам совет - вы, я вижу, толковый человек,- что нам посадить над этой пещерой, а то верх ее обвалится?
   Вопрос был предложен в шутку, но китаец принял его всерьез и сказал:
   - Китайское растение. И при этом покачал головою, спрятал пеструю вертушку в свою корзинку, затем покопался в корзине и вытащил оттуда расписанную яркими красками маленькую китайскую коробочку.
   - Такое растение вы можете Найти только у меня, или вам придется ехать за ним в Китай, - сказал он, не без важности раскрыл коробочку и вытряхнул содержимое ее себе на ладонь.
   Ирина и Никодим с любопытством нагнулись, что-бы рассмотреть растение: оно было очень маленькое - вполовину обыкновенной булавки, с белым прозрачным корешком, и два сизых листочка на нем уже распустились чашечкой, а два других, еще не распустившихся, были свернуты в забавный шарик.
   - Это растение у нас не будет расти, оно совсем игрушечное,- сказал Никодим с сожалением.
   - Будет,- убежденно ответил китаец,- Я честный купец, я никогда не обманывал; оно скоро разрастется и будет большое-большое.
   Он показал руками, какое большое будет растение. Но Ирина уже завладела растением и сказала Никодиму:
   - Заплатите ему.
   Никодим бросил китайцу монету, и тот, поклонившись, пошел через поле к дороге. Земля над пещерой была сухая и рассыпчатая. Взобравшись на вал, Ирина разгребла руками маленькую ямку в земле и сунула растеньице в пыль. Затем она позвала садовника и приказала ему принести немного воды и стакан, чтобы прикрыть растение, но когда обернулась - растения уже не увидела. Куда оно могло пропасть - трудно сказать, но оно было таким малень-ким, что даже ветерок мог легко унести его.
   - Я потеряла растение,- сказала Ирина Никодиму дрожащим голосом, ей до слез было жалко растения.
   - Не плачьте,- утешил ее Никодим,- я, быть может, еще найду его.
   И стал искать повсюду: на валу, в канаве, около вала, на площадке. Но становилось уже довольно темно, и трудно было что-либо отыскать.
   - Догоните китайца,- приказала Ирина,- у него, наверное, есть еще такие растения.
   Никодим выбежал за вал, поглядел в поле, вышел на дорогу, дошел до пригорка и посмотрел во все стороны: китайца нигде не было видно.
   - Не знаю, куда он мог так скоро уйти,- сказал Никодим Ирине, вернувшись.
 
   ГЛАВА XXIV

   Неистовый танцор. - Лобачевские фабрикаты.

   После вечернего чая, сидя на крыльце и охватив колени руками, Никодим рассказывал Ирине о прошедшем дне.
   Гости поразъехались, только что за домом простучала на мосту коляска последних, запоздавших. Ночь темнела, и лишь огни из окон дома бросали малый свет на окружавшие дом деревья и на дорожки сада. Луны не было. В воздухе, еще теплом, несмотря на восьмое сентября - день Рождества Богородицы,- не раздавалось уже ничьих голосов, замолкших с уходом лета.
   Никодим говорил о китайце, о неотвязчивом и загадочном китайце, когда вдруг, на половине рассказа, из мрака, знакомый голос произнес:
   - Я люблю Китай: в нем есть что-то родное нам, и я всегда это родственное чувствовал.
   - Опять вы здесь! - с досадой воскликнул Никодим.- Как вам не стыдно подслушивать? Послушник не ответил и не показался из мрака. Но по звуку шагов можно было догадаться, что он поспешно и боязливо отошел прочь.
   - Вы сегодня, кажется, очень устали? - заботливо спросила Ирина Никодима.- Вам нужно раньше лечь спать. Я скажу Лариону.
   Когда через полчаса Никодим, распрощавшись со всеми, собирался уже раздеться и лечь, в дверь к нему постучали. Он ответил. Дверь отворилась, и на пороге показалась Ирина. Она не вошла в комнату, но только спросила Никодима раздраженным полушепотом:
   - Скажите, пожалуйста, кого вы привели с собой? Какого послушника - разве это послушник?
   - Почему же не послушник?
   - Пойдите и посмотрите еще раз, если вы его забыли. Прошу вас.
   - Я тут ни при чем,- равнодушно ответил Никодим.
   - Но ведь вы же его привели? - ответила Ирина возмущенно.
   - Я не Мог его отогнать.
   - Никодим! Как вам не стыдно? Она говорила так, будто ей было не двадцать три, а шестьдесят три года.
   - Ирина,- ответил Никодим, попадая в ее тон,- мне нисколько не стыдно. Все на свете делается само по себе и к лучшему.
   - Зачем же вы передразниваете меня,- ответила она обиженно,- что же, по-вашему, это хорошо и должно быть для меня безразлично? За полурастворенным окном на тропинке в это время промелькнуло что-то темное в белом переднике: должно быть, горничная. Сзади за нею кто-то пробежал, и через минуту за кустами раздался визг и смех двоих людей. Пробежавший сзади был несомненно послушник.
   Ирина с досадой захлопнула дверь, сказав Никодиму: "Спокойной ночи",- и ушла, явно рассерженная и возмущенная.
   "Действительно неприятно,- подумал Никодим, оставшись один,- как это я не мог отделаться от него? Привести такое чучело к своим друзьям и знакомым - прямо неприлично.
   Он, мучаясь этим, еще долго не мог заснуть".
   А Ирине не спалось. Постель казалась ей жаркой и неуютной, и все чудилось, что по комнатам кто-то ходит. Зажегши свечу и накинув на себя платье, Ирина с огнем вышла из спальни, чтобы осмотреть дом. Проходя мимо зала, она услышала там шорох и заглянула в зал.
   При слабом свете свечи, потерявшемся в огромной, высокой с антресолями комнате, Ирина увидела перед собой фантастическое существо. Полуголый человек, одетый с красные шаровары, которые только и выделялись своим цветом в полумраке, в курточку-безрукавку и в темной чалме со свешивающимся концом, неистово, но бесшумно выплясывал по залу совсем особенный танец. В его танце не было легкости или того, что привычно называют грацией, но тем не менее танец зажигал, подчинял себе, и Ирина сама не заметила, как она, в лад танцу, начала слегка покачиваться.
   Танцор откидывал назад туловище и выставлял вперед то одну, то другую ногу, сгибая их в колене, а голову запрокидывал и руки свешивал бессильно позади туловища, с каждым шагом корпус его подкидывался и вздрагивал; так он шел быстро и доходил до стены зала; затем пятился назад уже медленнее, перегибая туловище вперед и руки опять свесив, пятки же высоко подбрасывая в воздух; иногда он хлопал в ладоши, но беззвучно; чалма на его голове тряслась, и свешивающийся конец ее развевался в воздухе.
   Ирину танцор сперва не заметил, но когда она, смертельно перепуганная, бросилась к себе в комнату и вместо того, чтобы скрыться прежним путем, по коридору, побежала через залу - он увидел ее и, не прерывая танца, стремительно пошел прямо на нее и загнал ее в угол. Ирина, пятясь в страхе, оказалась припертой к стене.
   Танцор теперь уже поднял руки; стоя перед Ириной и перепрыгивая с одной ноги на другую, он поочередно тыкал в воздух указательными пальцами и в такт этому пел.
   Кнт-Кнт-Кнт-Китай, Превосходный край! Что ни шаг - масса благ, Всюду чудеса!
   Словом, как в известной оперетке. Но оттого это было и жутко и смешно вместе - и вдруг он стремительно схватил Ирину за руки. Она вскрикнула и уронила свечу - свеча потухла, и в тот же миг Ирина почувствовала губы танцора на своей шее, и у нее мелькнула мысль, что танцор укусит ее, но она ощутила только мерзкий и липкий поцелуй, обжегший ее с головы до ног всю. Танцор вдруг также стремительно отскочил и выбежал из зала.
   Ирина, дрожа от страха, на полу отыскала спички и зажгла свечу. Еле ступая, будто ушибленными ногами, пошла она из зала и на пороге запнулась за грязные сапоги с изломанными носками; сверху их прикрывала черная ряса, но Ирина побоялась тронуть это. С трудом добралась она до своей спальни и до утра не могла заснуть, но никого не позвала и никому ничего не сказала. Она считала, что рассказать об этом можно будет только Никодиму, и потому ждала утра.
   Никодим, быть может, в ту же минуту, когда Ирина выбежала из зала, проснулся, и первое чувство, которое охватило его - было чувство неловкости и раскаяния за все сделанное. Ему казалось, что Ирина завтра предложит ему оставить ее дом навсегда, заказав в него вход.
   Никодим сел в постели и отер со лба холодный пот. Он вместе боялся, что послушник теперь ни за что его не оставит и будет везде преследовать.
   Одновременно он вспомнил Уокера. Подумал, что Уокер теперь должен уже быть в Петербурге и что следует, не откладывая, ехать туда, чтобы уличить или Лобачева или самого Уокера во лжи и отобрать у них записку господина .
   Он вспомнил еще отца Дамиана и подумал, сколь он глупо приступал к старцу; затем встал, оделся, собрал свои немногочисленные вещи, сел к столу и с торжеством представил себе, как обозлится послушник, когда не найдет его завтра здесь. Стоит уйти только сию же минуту.
   Никодим написал Ирине записку: "Извините, что я уезжаю совсем по-особенному: я вспомнил, что мне необходимо как можно скорее повидать одного из моих знакомых. Каждый час дорог - приходится уйти среди ночи. Я скоро буду обратно, через несколько дней заеду к вам. Никодим".
   После этого, пересмотрев еще раз свои вещи, он открыл окно и выскочил на дорожку сада.
   ...Утром он вышел к станции. Она приходилась около большого торгового села, расположенного при судоходной реке, заставленной баржами с хлебом и другими товарами. В селе были две церкви - каменная и деревянная, или новая и старая, как их называли, много лавок и два или три трактира. До поезда было довольно долго. Никодим посидел на станции, но утренняя свежесть давала себя чувствовать, и он по-шел в открывшийся трактир.
   Людей, сидевших в трактире за столиками и пивших чай, кто с ситным, кто с баранками, было немного числом, но они были разнообразны: в темном углу перешептывались две загорелые черноволосые бабы, снявшие платки и остававшиеся только в повойниках:    одна в зеленом, другая в красном; посередине большой комнаты сидело пять или шесть извозчиков в одних жилетках, вполголоса разговаривавших и усиленно дувших на блюдечки...
   Сам трактирщик за стойкой перетирал стаканы, ради чистоты, но окна трактира были грязны, с потоками пыли на них от дождя и с радужными пятнами, а углы комнат пауки сплошь заткали паутиной.
   Двое половых сидели рядком у стены и подремывали. Когда Никодим вошел в трактир - все сидевшие в комнате обернулись к нему и пристально посмотрели на него, но он проскользнул в меньшую комнату и уселся там в уголок.
   Потребовав чаю, Никодим заметил на окне не-сколько номеров затрепанного журнала. Журнал этот все знают, и где его не встретишь - это был "Огонек". :
   Никодим скоро пересмотрел все рисунки и перечи-тал все рассказы и стихотворения. Чай был тоже допит. Никодим взглянул на часы: до поезда оставалось не так долго, но все же идти из тепла на холод-ную, открытую ветру платформу не хотелось, и мож-но было еще подождать. Никодим, чтобы убить вре- мя, стал читать объявления в журнале. Почти первое, что ему попалось на глаза, было: ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНО ДЛЯ МУЖЧИН. Каталог разнообразных и действительно интересных и полезных предметов собственной фабрики высылается всем желающим в закрытом конверте за 2 семикопеечиые марки. Спешите сообщить ваши адреса: Ф. С. Лобачеву. С.-Петербург, Пушкинская ул., д № -, кр. № -.
   По бокам объявления были изображены длинноногие молодые люди в шляпах, высоких воротничках и белых манжетах.
   - Черт знает, что такое! - выругался Никодим, от всего сердца и так громко, что все сидевшие в трактире невольно к нему обернулись.
   Бросив деньги на стол, Никодим поспешно вышел:    он не терпел, когда любопытство людей обращалось на него.
   "Положительно нужно побить Лобачева; я не в состоянии более переносить все это", - подумал Никодим уже на улице.

К содержанию   Дальше

Russian Gothic Project