Брэм Стокер. Дракула
Глава девятая
ПИСЬМО МИНЫ МЮРРЭЙ К ЛЮСИ ВЕСТЕНР
24 августа - Будапешт
Дорогая моя Люси,
Я знаю, что тебе очень хочется знать все, что произошло со мною с тех пор, как мы расстались на вокзале Уайтби. Дороги я не заметила, так как страшно волновалась при мысли, каким застану Джонатана.
Застала я бедняжку, в ужасном виде - совершенно исхудалым, бледным и страшно слабым. Глаза совершенно утратили свойственное Джонатану выражение решительности, и то поразительное спокойствие, которым, как я часто говорила тебе, дышало его лицо - теперь исчезло. От него осталась одна лишь тень, и он ничего не помнит, что с ним случилось за последнее время. Во всяком случае, он хочет, чтобы я так думала. Видно, он пережил страшное нравственное потрясение, и я боюсь, что, если он станет вспоминать, это отразится на его рассудке. Сестра Агата - доброе существо и прирожденная сиделка - рассказывала мне, что в бреду он говорил об ужасных вещах. Я просила ее сказать, о каких именно; но она только крестилась и ответила, что никогда не в состоянии будет этого передать, что бред больного - тайна от всех, и что если сестре милосердия и приходится услышать какую-нибудь тайну во время исполнения своих обязанностей, то она не имеет права ее выдавать... Он спит... Я сижу у его постели и смотрю на него. Вот он просыпается... Проснувшись, он попросил, чтобы подали костюм, так как ему нужно было что-то достать из кармана. Сестра Агата принесла все вещи Джонатана. Среди них я увидела записную книжку. Мне очень хотелось прочитать ее, поскольку я догадалась, что найду в ней разгадку всех его тревог. Вероятно, он угадал это желание, так как вдруг попросил меня отойти к окну, сказав, что ему хочется остаться одному на короткое время. Немного погодя Джонатан подозвал меня, когда я подошла, он обратился с очень серьезным видом, держа записную книжку в руках, со следующими словами: "Вильгельмина, ты знаешь, дорогая, мой взгляд на ту откровенность, которая должна царить в отношениях между мужем и женой: между ними не должно быть никаких тайн, никаких недоразумений. Я пережил сильное нравственное потрясение; когда я вспоминаю о случившемся, то чувствую, что у меня голова идет кругом, и я положительно не знаю, случилось ли все это со мной в действительности или же это бред сумасшедшего. Ты знаешь, что я перенес воспаление мозга, знаешь, что был близок к тому, чтобы сойти с ума. Моя тайна здесь в тетрадке, но я не хочу ее знать... Затем я хочу напомнить тебе, моя дорогая, что мы решили пожениться, как только все формальности будут исполнены. Хочешь ли ты, Вильгельмина, разделить со мной мое назначение? Вот моя тетрадь. Сохрани ее у себя, прочти, если хочешь, но никогда не говори со мной об этом".
Тут он в изнеможении упал на кровать, я же положила тетрадку под подушку и поцеловала его. Я попросила сестру Агату пойти к директору за разрешением назначить нашу свадьбу на сегодняшний вечер, и вот я сижу и жду ответа...
Она только что вернулась и Сказала, что послали за священником Английской миссии. Мы венчаемся через час, т. е. как только Джонатан проснется...
Милая Люси, вот и свершилось! Я настроена очень торжественно, но я очень, очень счастлива. Джонатан проснулся час спустя, даже немного позже, когда все уже было приготовлено; его усадили на постель и обложили подушками, он произнес очень твердо и решительно свое "Да, я согласен", я же едва была в состоянии говорить; мое сердце было так полно, что я еле проговорила эти несколько слов. Я должна тебе сообщить о своем свадебном подарке. Когда священник и сестрица оставили нас с мужем наедине - я взяла из-под подушки дневник запечатала его и, показав мужу, сказала, что этот дневник послужит залогом нашей веры друг в друга; что я никогда не распечатаю его, разве только во имя спасения или во исполнение какого-нибудь непреложного долга.
Тогда он поцеловал и обнял меня своими слабыми руками, и это было как бы торжественным залогом нашей будущей жизни...
Знаешь ли ты, дорогая Люси, почему я рассказываю тебе обо всем? Не только потому, что это так близко мне, но и потому, что ты всегда была мне дорога. Я хочу поскорее увидеть тебя, теперь, когда я так счастлива замужем. Я хочу, чтобы ты была так же счастлива, как я. Дорогая моя, да пошлет тебе Всемогущий Бог такое же счастье на всю жизнь, да протечет вся твоя жизнь безоблачно, полная безмятежного счастья! Вечно любящая тебя
Мина Харкер.
ДНЕВНИК МИСТЕРА СЬЮАРДА
28 августа.
Болезнь Рэнфилда протекает все интереснее. Он теперь настолько успокоился, что появился просвет в его мании. Первая неделя после того ужасного припадка прошла в невероятно буйном состоянии. В конце недели, ночью, как раз в полнолуние он вдруг успокоился и начал бормотать про себя: "Теперь я могу ждать; теперь я могу ждать". Служитель пришел доложить мне об этом, и я немедленно зашел к нему; он все еще был в смирительной рубашке и находился в обитой войлоком комнате буйного отделения; но выражение лица стало спокойнее. Я остался вполне доволен его видом и тотчас же распорядился, чтобы его освободили. Служители колебались, но в конце концов исполнили мое приказание. Удивительнее всего то, что у пациента оказалось достаточно юмора, чтобы заметить их колебание; он подошел ко мне вплотную и прошептал, глядя на них украдкой:
- Они боятся, что я вас ударю! Подумайте только - чтобы я вас ударил! Вот дураки-то!
Но больше он сегодня вечером не пожелал разговаривать. Даже предложение котенка или большой кошки не могло его соблазнить. Он ответил:
- Я не признаю взяток в виде кошек; у меня есть много другого, о чем нужно подумать, и я могу подождать; да, я могу подождать.
Немного погодя я его покинул. Служитель говорит, что он был спокоен до рассвета, потом вдруг начал волноваться и наконец впал в буйное состояние, которое дошло у него до пароксизма и перешло в летаргический сон.
Три ночи повторяется с ним то же самое: буйное состояние в течение всего дня, потом спокойствие с восхода луны до восхода солнца. Как бы мне хотелось иметь ключ к разгадке этого явления! Кажется, будто что-то систематически влияет на его состояние... Удачная мысль! Сегодня ночью мы устраиваем ловушку нашему сумасшедшему. Раньше он убежал против нашей воли; теперь же мы ему сами подстроим побег. Мы дадим ему возможность убежать, но люди будут следовать за ним по пятам на случай несчастья.
23 августа.
Всегда случается то, чего меньше всего ожидаешь. Наша птичка, найдя свою клетку открытой, не захотела улететь, так что все наши утонченные планы развеялись в пух и прах. Во всяком случае, одно нам стало ясно, а именно: что беспокойный период у него довольно длительный. И мы поэтому сможем в будущем освобождать его только на несколько часов. Я отдал дежурному служителю распоряжение водворять Рэнфилда за час до восхода солнца в обитую войлоком комнату: пусть хоть тело этой бедной больной души наслаждается покоем, которым не может пользоваться дух его. Чу, снова неожиданность, меня зовут, больной опять сбежал!
Позже.
Еще одно ночное приключение. Рэнфилд дождался момента, когда дежурный отвернулся, и улучив минуту, незаметно улизнул. Я велел служителям отправляться на поиски. Мы застали его на старом месте, у дубовой двери старой церкви. Увидев меня, он пришел в бешенство. Не схвати Рэнфилда служители вовремя, он, наверное, убил бы меня. В то время, когда мы его схватили, случилось нечто странное. Он удвоил свои силы, желая освободиться, но вдруг совершенно затих. Я инстинктивно оглянулся, но ничего не заметил. Тогда я проследил за взором больного: оказалось, он пристально глядел на освещенное луной небо; я не заметил ничего подозрительного, разве только большую летучую мышь, летевшую на запад. Больной наш становился все спокойнее и, наконец, произнес:
- Вам незачем связывать меня; я и так не стану вырываться.
Мы дошли домой совершенно спокойно; я чувствую, в этом спокойствии таится что-то зловещее... Я не забуду этой ночи...
ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР
Гилингэм, 24 августа.
Мне необходимо последовать примеру Мины и записывать все, а потом, при встрече, мы можем обменяться нашими дневниками. Хотелось бы знать, когда же это будет, наконец? Хотелось бы, чтобы она опять была со мною! Чувствую я себя очень несчастной. Прошлой ночью мне снилось опять то же, что и тогда в Уайтби. Быть может, это следствие перемены климата, или же возвращение домой так на меня подействовало, все в моей голове смутно и перепуталось, я ничего не могу припомнить, но чувствую непонятный страх и странную слабость. Артур пришел к завтраку и, увидев меня, ужаснулся, а у меня не хватило силы воли притвориться веселой. Может быть, мне удастся лечь сегодня спать в спальне мамы; я извинюсь и попробую ее уговорить.
25 августа.
Опять очень плохая ночь. Мама не согласилась на мою просьбу. Ей самой очень плохо, и она, без сомнения, боялась, что помешает мне спать. Я старалась бодрствовать, и некоторое время мне удавалось не засыпать; но вместе с боем часов в полночь я задремала. За окном кто-то шумел - слышался точно шелест больших крыльев; насколько помню, я не обратила на это внимания; немного погодя, кажется, заснула. Все время кошмары. Хоть бы вспомнить - какие! Сегодня я очень слаба. Мое лицо бледно, как у призрака. Кроме того, у меня болит шея. По-видимому, что-то неладное случилось с моими легкими, так как мне не хватает воздуха. Я все-таки постараюсь как-нибудь скрыть мое состояние от Артура, а то мой вид его огорчает.
ПИСЬМО АРТУРА ХОЛМВУДА К ДОКТОРУ СЬЮАРДУ
Гостиница Альбемарль, 31 августа.
Дорогой Джек!
Очень прошу тебя оказать мне услугу. Люси очень больна. Ничего определенного нет, но выглядит она ужасно и с каждым днем все хуже. Я расспрашивал, что с нею; с матерью Люси не решаюсь говорить об этом, так как тревожить ее нельзя, учитывая опасное состояние ее здоровья. Это может иметь для нее роковые последствия. Миссис Вестенр призналась, что ее участь решена - у нее сильнейший порок сердца. А между тем я чувствую, что-то угрожает здоровью Люси, - я не могу без боли смотреть на нее; я сказал ей, что попрошу тебя выслушать ее. Сначала она ни за что не хотела - я догадываюсь, почему, старый дружище; но в конце концов, все-таки согласилась. Я понимаю, друг мой, как тяжело тебе будет, но во имя ее спасения ты должен взять лечение на себя. Приезжай в Хиллингтон завтра в 2 часа к завтраку, чтобы не возбудить подозрений миссис Вестенр; после завтрака Люси найдет какой-нибудь предлог остаться с тобой наедине. Я приду к чаю, а затем мы сможем вместе уйти. Я очень взволнован ее болезнью и хочу знать всю правду после осмотра. Приезжай непременно.
Твой Артур.
ТЕЛЕГРАММА АРТУРА ХОЛМВУДА СЬЮАРДУ
1 сентября.
Отцу плохо. Вызван к нему. Напиши результат подробно в Ринг. Если необходимо, приеду немедленно.
ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ
2 сентября.
Дорогой друг. Что касается здоровья мисс Вестенр, то спешу тебя уведомить, что я не нашел ничего угрожающего, не нашел даже намека на какую-либо болезнь. Но в то же время я чрезвычайно недоволен ее переменой со времени моей последней встречи с нею; мне не удалось осмотреть ее так, как следовало бы, этому мешают наши дружеские и светские отношения. Я решил поэтому подробно описать то, что случилось, представляя тебе самому делать выводы и принимать надлежащие меры. Итак слушай, что я сделал и что я предлагаю сделать:
Я застал мисс Вестенр в притворно веселом настроении. Вскоре я понял, что она всячески старается обмануть свою мать, находившуюся тут же, чтобы уберечь ее от волнения. После завтрака миссис Вестенр пошла отдыхать, и мы остались с Люси наедине. Как только дверь закрылась, она сбросила с себя маску веселья, упала в изнеможении на кресло и закрыло лицо руками. Когда я увидел, что все ее веселое настроение исчезло, я тотчас же воспользовался этим, чтобы заняться обследованием. Мне не трудно было убедиться в том, что она страдает малокровием, хотя это и поразило меня, потому что обычных признаков болезни у нее не было, кроме того, мне совершенно случайно удалось исследовать состав ее крови, так как Люси, стараясь открыть окно, порезала себе руку разбившимся стеклом; порез сам по себе был незначителен, но это дало мне возможность собрать несколько капель крови и проанализировать их, - состав крови оказался нормальным; я бы сказал, что судя по составу крови, ее здоровье великолепно. Физическим состоянием Люси я остался доволен, так что с этой стороны опасаться нечего, но так как причина ее нездоровья должна же где-нибудь крыться, то я пришел к убеждению, что тут все дело в нравственном самочувствии. Люси жалуется на затрудненное дыхание, которое, к счастью, мучает ее лишь временами; кроме того, на тяжелый, как бы летаргический сон с кошмарными сновидениями, которые ее пугают, но которых она никогда не помнит. Она говорит, что будучи ребенком, имела привычку ходить во сне, и что в Уайтби эта привычка к ней снова вернулась. Так, однажды она даже взобралась на Восточный утес, где мисс Мюррэй ее и нашла; но она уверяет меня, что это с ней больше не повторяется. Я в полном недоумении, поэтому решился на следующий шаг: я списался с моим старым учителем и добрым другом, профессором Ван Хелзинком из Амстердама, который великолепно разбирается в сомнительных случаях, а так как ты меня предупредил, что берешь все на себя, то я нашел нужным посвятить его в твои отношения к мисс Вестенр. Сделал я это, исключительно покоряясь твоим желаниям, так как сам я был бы горд и счастлив сделать для нее все. Ван Хелзинк из личного ко мне расположения готов прийти к нам на помощь и сделать все возможное. Но независимо от причины, по которой он согласился приехать, мы заранее должны быть готовы подчиниться его требованиям. Он очень в себе уверен, но вызвано это тем фактом, что он действительно необыкновенный врач. Он философ и метафизик и вместе с тем один из самых выдающихся ученых. Кроме того, это человек большого ума. У него железные нервы, невероятно решительная натура, страшная сила воли и терпеливость, при этом он добрейший человек, к которому всякий смело может обратиться за помощью. Я пишу тебе об этом для того, чтобы ты понял, почему я так ему доверяю. Я попросил его приехать сейчас же. Завтра я опять увижусь с мисс Вестенр.
Вечно твой, Джон Сьюард.
ПИСЬМО АВРААМА ВАН ХЕЛЗИНКА ДОКТОРУ СЬЮАРДУ
2 сентября.
Дорогой друг! Получив твое письмо, я тотчас же собрался выехать. К счастью, это удастся, не причинив никакого ущерба тем, кто мне доверился. В противном случае я покинул бы их с тяжелым сердцем. Как видишь, я немедленно отозвался на твое приглашение и еду к другу, чтобы помочь тем, кто ему дорог. Объясни своему приятелю, что высосав яд из моей раны, образовавшейся у меня от удара грязным ножом нашего общего нервного друга, ты этим поступком добился раз и навсегда моей полной готовности помогать тебе и всем твоим близким. Будь любезен приготовить для меня комнату в Восточной гостинице, чтобы я находился вблизи от больной; кроме того, устрой так, чтобы я мог увидеть молодую леди не слишком поздно завтра же, так как очень может быть, что мне придется вернуться домой в эту же ночь. Если будет нужно, я сумею вернуться через три дня и тогда смогу пробыть у вас уже дольше, а пока - до свидания, друг мой.
Ван Хелзинк.
ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА АРТУРУ ХОЛМВУДУ
3 сентября.
Дорогой мой Арчи! Ван Хелзинк уже был здесь и уехал. Он вместе со мною отправился в Хиллингам. Благодаря осторожности Люси мать ее завтракала вне дома, и мы застали ее одну. Ван Хелзинк очень внимательно исследовал пациентку, потом подробно обо всем рассказал мне. Посылаю тебе доклад. Я ведь не все время присутствовал при исследовании больной. После осмотра он был очень озабочен и сказал, что надо подумать. Когда я ему сообщил о той большой дружбе, которая связывает нас с тобой и как ты мне доверяешь, он ответил: "Ты должен сказать ему все, что об этом думаешь; передай ему также и мое мнение, если найдешь это нужным. Нет, я не шучу. Это не шутка, а борьба между жизнью и смертью, если не больше". Я спросил его, что он этим хочет сказать, ибо видел, что он говорит серьезно. Он не дал мне никакого ключа к разгадке; но ты не должен сердиться на него. Арчи, так как его молчание служит признаком того, что его мозг деятельно работает, чтобы разобраться в этом случае и помочь Люси. Он подробно все разъяснит, когда настанет время, в этом же можешь быть уверен. Поэтому я ответил ему, что подробно опишу тебе наш визит.
Вот тебе подробный отчет о нашем посещении. Люси была жизнерадостнее, чем тогда, когда я увидел ее впервые, и выглядела безусловно лучше. Не было того ужасного вида, который тебя так взволновал, да и дыхание было нормально. Она была очень мила с профессором и старалась делать все, что было в ее силах, чтобы профессор чувствовал себя свободно и хорошо, хотя это удавалось ей с большим трудом.
Мне кажется, Ван Хелзинк заметил это, так как знакомый мне косой взгляд из-под густых бровей выдавал его. Затем он начал болтать о посторонних вещах, в общем, он говорил обо всем, кроме болезни, и так искусно развлекал ее, что притворное веселье Люси скоро перешло в искреннее. Понемногу, совершенно незаметно он переменил тему, перевел разговор на причину своего приезда и сказал нежно и ласково:
"Дорогая моя юная мисс. Мне страшно приятно видеть, что вас так любят. Это очень много значит в жизни. Он сказал мне, что вы в плохом настроении и невероятно бледны. Но где же ему знать молодых леди! Он поглощен своими сумасшедшими и занят тем, что возвращает им по возможности здоровье, а значит, и счастье тем, кому они дороги. Это стоит большого труда, но зато у нас есть чувство радости и удовлетворения, что мы в состоянии дать такое счастье. Ну а в молодых леди он ничего не понимает; у него нет ни жены, ни дочери; да и не дело молодежи - судить молодежь, это дело таких стариков как я, у которого столько забот и тревог за них. Итак, моя дорогая, пошлем-ка мы его в сад покурить, а мы с вами поболтаем наедине". Я понял намек и пошел прогуляться; немного погодя профессор подошел к окну и подозвал меня. Вид у него был очень суровый; он сказал: "Я ее хорошенько выслушал и осмотрел и не нашел никаких болезненных процессов. Я с вами согласен, она потеряла много крови, но это было раньше; во всяком случае, она отнюдь не малокровна. Я попросил ее позвать служанку, которой мне хочется задать несколько вопросов, чтобы уяснить себе кое-что, так как в данном случае важно знать все. Ведь должна же существовать какая-то причина; без причины ничего не бывает. Придется хорошенько обдумать все дома. Прошу ежедневно присылать мне телеграммы; если будет необходимо, приеду снова. Болезнь меня очень интересует, а эта молоденькая леди меня просто очаровала, и я непременно приеду, когда будет нужно".
Как я говорил тебе, больше он не сказал бы ни слова, даже если бы мы были наедине. Теперь, Арчи, ты знаешь столько же, сколько и я. Я буду зорко следить за нашей пациенткой. Надеюсь, что твой отец поправляется. Я понимаю, старый друг, каково тебе теперь: больны двое людей, из которых тебе оба одинаково дороги. Я знаю твой взгляд на сыновний долг - ты прав, что исполняешь его; но все же, если понадобится, я немедленно напишу тебе, чтобы ты приехал к Люси, так что тебе незачем очень волноваться, если я тебя не вызываю.
Твой Джон Сьюард.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
4 сентября.
Пациент зоофагос все еще продолжает меня интересовать. У него был всего один припадок; это случилось вчера в обычное время. Как раз перед восходом солнца им начало овладевать беспокойство. Служитель был знаком с этими симптомами и сейчас же послал за помощью. К счастью, люди прибежали как раз вовремя, так как с восходом луны он стал таким буйным, что им пришлось употребить все силы, чтобы его удержать. Но через пять минут он стал постепенно успокаиваться и в конце концов впал в какую-то меланхолию, в которой пребывает и посейчас.
Позже.
Новая перемена в моем больном. В пять часов я заглянул к нему, и он оказался таким же счастливым и довольным как всегда. Он снова ловил мух и глотал их, делая каждый раз отметку ногтем на стенке. Увидя меня, он подошел ко мне и извинился за свое дурное поведение, потом очень покорно попросил меня перевести его обратно в свою комнату и вернуть записную книжку. Я решил, что следует подбодрить больного, поэтому распорядился перевести Рэнфилда в его палату с открытым окном. Он снова рассыпал сахар на подоконнике и наловил целый ворох мух.
Он их больше не ест, а собирает в коробку, как и раньше, и уже осматривает все углы комнаты в поисках паука.
Полночь.
Снова перемена в нем. Я навестил Люси, которую застал в хорошем состоянии и, вернувшись назад, остановился у калитки, чтобы посмотреть на заход солнца, как вдруг опять услышал его вопли. Так как комната выходит именно на эту сторону, то я слышал все яснее, чем утром. Это больно ударило меня по нервам - переход от восхищения ярким великолепием солнечного заката с его роскошными красками, оживляющими мрачные тучи и темную воду - к ужасной суровой действительности моего каменного здания, полного трепещущего горя и всего того, что так тяготит мою душу. По мере того, как солнце заходило, бешенство Рэнфилда постепенно уменьшалось; как только солнце совсем зашло, больной выскользнул из рук тех, кто его держал, и обессиленный опустился на пол. Удивительно, однако, как сильна бывает реакция у сумасшедших: через каких-нибудь пять минут он опять спокойно стоял на ногах и озирался кругом. Я сделал служителям знак не держать его, так как мне интересно было видеть, что он сделает. Он подошел к окну и выбросил остатки сахара; затем взял свой короб с мухами, выпустил пленниц и выкинул коробку за окно; потом закрыл окно и сел на кровать. Все это удивило меня, и я спросил его: "Разве вы больше не будете разводить мух?" "Нет, - ответил он, - вся эта дрянь мне надоела!" Вот поразительный тип! Хотелось бы мне разобраться в складе его ума или же постичь причину внезапных перемен... Стойте! Разгадка, кажется, уже найдена - если бы только узнать, почему у него был пароксизм в полнолуние и при заходе солнца. Неужели солнце в определенные периоды дурно или, вернее, возбуждающе влияет на некоторые натуры - так же, как луна? Увидим!..
ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ
4 сентября.
Пациентке сегодня значительно лучше.
ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ
5 сентября.
Больной гораздо лучше. Хороший аппетит, спокойный сон. Весела. Румянец возвращается.
ТЕЛЕГРАММА СЬЮАРДА, ЛОНДОН,
ВАН ХЕЛЗИНКУ, АМСТЕРДАМ
6 сентября.
Ужасная перемена к худшему. Приезжай немедленно. Я не буду телеграфировать Холмвуду, пока не увижусь с тобой.
Глава десятая
ПИСЬМО ДОКТОРА СЬЮАРДА К АРТУРУ ХОЛМВУДУ
6 сентября.
Дорогой мой Арчи! Мои сегодняшние новости не особенно хороши. Люси сегодня утром заметно осунулась. С одной стороны это оказалось неплохо, а именно: испуганная видом Люси, миссис Вестенр обратилась ко мне за советом. Я воспользовался этим и сказал ей, что Ван Хелзинк, мой старый учитель, знаменитый диагност, как раз приезжает ко мне в гости, и что я в таком случае совместно с ним займусь здоровьем ее дочери. Так что теперь мы можем действовать свободно, не возбуждая подозрений, что при ее опасном положении могло бы закончиться катастрофой; а для больной Люси это было бы гибельным. Если случится что-нибудь непредвиденное, я сейчас же напишу тебе, так что мое молчание прими как знак того, что все в порядке.
Вечно твой, Джон Сьюард.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
7 сентября.
Ван Хелзинк приехал опять. Прежде всего он спросил меня, сообщил ли я Артуру все симптомы болезни Люси. Я ответил отрицательно. Он одобрил мой поступок, затем предложил мне записывать весь дальнейший ход болезни самым тщательным образом, утверждая, что случай с Люси явится, может быть, одним из интереснейших в медицине всего мира. Но сообщить подробности он отказался, говоря, что ему самому не все ясно, и что он до сих пор не совсем уверен в диагнозе.
Когда мы пришли, миссис Вестенр тотчас же вышла нам навстречу. Она была встревожена, но не до такой степени, как я этого ожидал. Нас с Ван Хелзинком провели в комнату Люси. Если вчерашний вид ее меня потряс, то сегодняшний привел в ужас. Она была бледна, как призрак; краска сошла даже с губ и десен, щеки ввалились, а скулы сильно выдавались; мучительно было смотреть и слушать, с каким трудом она дышит. Люси лежала без движения и по-видимому была не в силах говорить, так что некоторое время мы все молчали. Затем мы осторожно вышли из комнаты. Как только за нами закрылась дверь, Ван Хелзинк быстро прошел по коридору до следующей двери, которая оказалась открытой. Мы вошли туда. Он лихорадочно закрыл дверь и воскликнул: "Боже мой, это ужасно! Нельзя терять ни минуты. Она умрет! У нее так мало крови, что нужно немедленно сделать переливание. Кто из нас, ты или я, пожертвуем собой?"
- Я моложе и здоровее, профессор.
- В таком случае приготовься сейчас же; я принесу свою сумку.
- Я готов.
Спускаясь вниз по лестнице, мы услышали стук в дверь; когда мы дошли до передней, то увидели, что служанка только что открыла дверь и впустила Артура. Он бросился ко мне и сказал нетерпеливым тоном:
- Джон, я очень беспокоился. Я читал между строк твоего письма и был как в агонии; а так как отцу лучше, то я и примчался сюда чтобы самому увидеть, в чем дело. Этот джентльмен - доктор Ван Хелзинк? Я так благодарен вам, сэр.
Сначала профессор рассердился, что в такой момент ему помещали; но затем, приглядевшись к Артуру и увидя, каким крепким сложением и великолепным здоровьем тот обладает, он переменил гнев на милость и, пожимая его руки, обратился к нему с чрезвычайно серьезным видом:
- Сэр! Вы приехали как раз вовремя. Вы жених нашей дорогой мисс? Она плоха, очень, очень плоха... Нет, дитя мое, так нельзя, - прервал сам себя профессор, увидя, что тот внезапно побледнел и почти в обмороке упал в кресло. - Вы должны ей помочь. Вы можете сделать дольше, чем кто-либо из нас, и ваше мужество - ваша лучшая помощь.
- Что же я могу сделать, скажите, я исполню, - хрипло произнес Артур. - Моя жизнь принадлежит ей, и я готов отдать ей свою кровь до последней капли.
- Мой юный сэр, я не требую от вас так много, - возразил профессор, иронически улыбаясь.
- Что же мне делать?
Ван Хелзинк ударил его по плечу.
- Идемте, - сказал он. - Вы молодой и, слава Богу, очень здоровый человек. Вы здоровее меня, здоровее моего друга Джона. Молодая мисс плоха, ей нужна кровь, иначе она умрет. Мы с Джоном только что решили произвести трансфузию крови. Джон собирался дать свою кровь, так как он моложе и сильнее меня. Но теперь здесь вы. Вы лучше нас, старых и молодых, которым приходится заниматься таким усидчивым умственным трудом. Наши нервы не так крепки, а кровь не так ярка, как ваша.
Артур ответил ему:
- Если бы вы только знали, как охотно я отдал бы за нее жизнь, вы бы поняли...
Он остановился, голос его от волнения сорвался.
- Милый мальчик, - сказал Ван Хелзинк, - в скором времени вы будете счастливы от того, что сделали для спасения той, которую любите. Идемте же и успокойтесь. Вы можете еще раз поцеловать ее, но потом вам придется уйти - я дам вам знак.
Мы направились наверх к Люси. Артур остался за дверью. Люси посмотрела на нас, но ничего не сказала. Она не спала, но просто была слишком слаба. Только глаза ее говорили. Ван Хелзинк вынул несколько предметов из своего чемодана и положил их подальше на столик. Затем он приготовил усыпляющее средство и, подойдя к кровати, ласково сказал:
- Вот, маленькая мисс, ваше лекарство... Выпейте это, будьте пай-девочкой. Я посажу вас, чтобы легче было его проглотить. Ну, вот!
Она с трудом проглотила лекарство - оно долго не действовало. Причиной тому, в сущности, была ее чрезмерная слабость. Время тянулось бесконечно долго, пока, наконец, ее не стал одолевать сон, и она заснула. Профессор был вполне удовлетворен и позвал Артура в комнату, попросив его снять сюртук. Затем он добавил:
- Вы можете ее поцеловать, пока я перенесу стол на место. Джон, дружок, помоги мне.
Таким образом, никто из нас не видел, как Артур наклонился к ней.
Затем Ван Хелзинк приступил к операции и сделал ее с невероятной быстротой. Во время трансфузии, казалось, будто жизнь снова возвращалась к бедной Люси, лицо же Артура становилось все бледнее, хотя оно и сияло от невыразимой радости.
Но какой ужасный надлом, должно быть, произошел в здоровье Люси, если то, что в конец ослабило Артура, дало ей лишь незначительное облегчение. Лицо профессора было серьезно, он чрезвычайно внимательно и зорко следил за Люси и Артуром. Я слышал биение своего собственного сердца. Немного погодя профессор тихо проговорил:
- Довольно! Помоги ему, а я займусь ею.
Я перевязал рану Артура и взял его под руку. Тут Ван Хелзинк, не поворачиваясь к нам, сказал (у этого человека глаза, кажется, были и на затылке):
- Храбрый юноша! По-моему, он заслужил еще один поцелуй, который он сейчас же и получит.
Покончив со своей операцией, он поправил подушку у головы пациентки. При этом он слегка сдвинул с места черную бархатную ленту, которую Люси постоянно носила вокруг шеи, закалывая ее бриллиантовой пряжкой - подарком жениха - и, показав мне на маленькие красные знаки на ее шее, тяжело вздохнул. Затем он повернулся ко мне и сказал:
- Уведите теперь нашего храброго юношу, дайте ему портвейну, и пусть он немного отдохнет. Потом пусть он пойдет домой и хорошенько поест и поспит, чтобы снова восстановить свои силы после той жертвы, которую он принес своей невесте. Ему не следует тут больше оставаться... Стойте, еще одну минуту! Вы, сэр, наверное беспокоитесь за результат, так знайте, что операция была успешна. На этот раз вы спасли ей жизнь и можете спокойно пойти домой и отдохнуть с сознанием того, что все, что в наших силах, сделано. Я расскажу ей все, когда она проснется; она вас полюбит еще больше за то, что вы для нее сделали. Прощайте!
Когда Артур ушел, я снова вернулся в комнату. Люси тихо спала, но дыхание ее стало глубже. Ван Хелзинк сидел близ кровати и не сводил с нее глаз. Бархатка снова прикрыла красный знак. Я шепотом спросил профессора:
- Что же вы сделаете с этим знаком?
- Что я с ним сделаю? - повторил профессор.
Я в сущности еще не знал, что это за знак, поэтому я отодвинул ленту в сторону. Как раз над внешней шейной веной виднелись две небольшие точки, злокачественные на вид. Болезненного процесса в них не было, но края их были очень бледны и точно разорваны. Сначала мне пришло в голову, что эти ранки появились вследствие очень большой потери крови; но я тотчас же отбросил эту мысль, так как это было абсолютно невозможно. Судя по бледности Люси до операции, она, наверное, потеряла столько крови, что вся ее постель должна была быть ею пропитана.
- Ну? - спросил Ван Хелзинк.
- Да, - ответил я. - Я с ними ничего не могу сделать.
Профессор встал.
- Мне необходимо сегодня же вернуться в Амстердам, - сказал он. - Там мои книги и вещи, которые мне необходимы. Тебе придется провести здесь всю ночь, не спуская с нее глаз.
- Сиделки не нужно? - спросил я.
- Мы с тобою самые лучшие сиделки. Следи за тем, чтобы она хорошо питалась и чтобы ее ничто не тревожило. Тебе придется просидеть всю ночь. Выспаться мы с тобой сможем потом. Я вернусь, как только успею, и тогда можно будет начать лечение.
- Начать? - сказал я. - Что вы хотите этим сказать?
- Увидишь, - ответил он, поспешно уходя. Несколько секунд спустя он снова вернулся, просунул голову в дверь и, грозя мне пальцем, сказал:
- Помни, что она на твоем попечении. Если ты хоть на минуту покинешь ее и с нею что-нибудь случится, то едва ли ты будешь в состоянии когда-нибудь после этого спокойно уснуть.
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
8 сентября.
Я всю ночь просидел у Люси. К сумеркам действие усыпляющего средства прекратилось, и она проснулась; после операции она совершенно изменилась. Даже настроение ее стало прекрасным. Она была полна жизни. Я сказал миссис Вестенр, что доктор Ван Хелзинк велел мне просидеть всю ночь у ее дочери, но она восстала против этого и доказывала, что дочь ее уже достаточно окрепла и даже весела. Но я все-таки не сдался и приготовил все, что мне было необходимо. Пока прислуга приготовляла все на ночь, я пошел поужинать, затем вернулся и уселся возле кровати. Люси нисколько не протестовала, наоборот, была как будто даже благодарна мне. Затем сон начал одолевать ее, но она как-то вздрагивала, точно боролась с ним. Это повторялось несколько раз. Ясно было, что она почему-то не хотела засыпать, и я заговорил с нею:
- Вам спать не хочется?
- Боюсь заснуть!
- Боитесь спать? Отчего? Ведь это благо, которого все мы жаждем.
- Да, но если бы вы были на моем месте, если бы сон был для вас предвестником ужаса...
- Предвестником ужаса? Не понимаю, что вы хотите этим сказать?
- Не знаю, сама не знаю! И это самое страшное.
Слабость у меня исключительно от этих снов; до сих пор я боюсь даже думать о них.
- Но, дорогая моя, сегодня вы можете спать спокойно! Я буду вас сторожить и обещаю вам, что ничего не случится.
- О, я знаю, что на вас я могу положиться!
Я воспользовался случаем и сказал:
- Я обещаю вам, что как только замечу какие-либо признаки кошмара, то немедленно разбужу вас.
- Вы это сделаете? Наверное сделаете? Как вы добры! Ну, тогда я буду спать!
При этих словах она с облегчением вздохнула, откинулась назад и заснула.
Я продежурил около нее всю ночь. Она не шевелилась и крепко спала спокойным здоровым сном. Рано утром вошла служанка, я уступил ей свое место, а сам пошел домой, так как у меня было много других дел. Я написал Ван Хелзинку и Артуру и сообщил им о хорошем результате операции. Мои дела отняли у меня целый день, и было уже темно, когда мне удалось справиться насчет моего пациента зоофагуса. Сведения были хорошие: он был совершенно спокоен в течение последнего дня и ночи. Во время обеда я получил телеграмму от Ван Хелзинка из Амстердама с просьбой, чтобы я ночью приехал в Хиллингэм, так как он хотел иметь меня рядом; он же выедет ночью на почтовых и будет у меня рано утром.
9 сентября.
Я приехал в Хиллингэм усталый и утомленный. Две ночи я почти совершенно не спал, и мозг мой начинал уже цепенеть. Люси проснулась, настроение у нее было веселое: здороваясь со мною, она посмотрела на меня серьезно и сказала:
- Сегодня вам нельзя дежурить. Вы истощены. Мне опять совсем хорошо. Серьезно, я совсем здорова, и если кому-нибудь из нас непременно нужно бодрствовать, то уж лучше я постерегу ваш сон.
Я не хотел с нею спорить и пошел ужинать. Затем Люси пришла ко мне наверх и повела меня в комнату, которая была рядом с ее комнатой, где топился камин.
- Теперь, - сказала она, - вы расположитесь здесь. Эту дверь я оставлю открытой. Вы ляжете на кушетке, так как я все равно знаю, что во время дежурства ничто не заставит вас - докторов - лечь в постель, если около вас находится пациент. Если мне что-нибудь понадобится, я вас позову, и вы тотчас сможете прийти ко мне.
Мне пришлось повиноваться, тем более, что я устал как собака, и не в силах был больше бодрствовать, если бы даже и желал этого. Она еще раз повторила, что позовет меня, если ей что-нибудь понадобится; я лег на кушетку и забыл обо всем на свете.
ДНЕВНИК ЛЮСИ ВЕСТЕНР
9 сентября.
Сегодня вечером я чувствую себя совершенно счастливой. Все это время я была очень слаба, сегодня же я в состоянии двигаться, разговаривать и думать; у меня на душе точно солнышко выглянуло после пасмурных дней. Мне кажется, что Артур где-то очень, очень близко от меня - я чувствую его присутствие. Я знаю, где мои мысли. Если бы только Артур знал! Мой милый, милый! У тебя, наверное, звенит в ушах. О, благодатный покой прошлой ночи! Как хорошо мне спалось в то время, как этот славный доктор Сьюард дежурил около меня; сегодня мне тоже не страшно будет спать, раз он так близко, ведь я каждую минуту могу позвать его. Бесконечное спасибо всем за доброту ко мне. Благодарю тебя, Создатель мой! Спокойной ночи, Артур!
ДНЕВНИК ДОКТОРА СЬЮАРДА
10 сентября.
Почувствовав руку профессора на своей голове, я моментально проснулся и вскочил на ноги. Мы к этому приучились в больнице.
- Ну, что с нашей пациенткой?
- Ей было хорошо, когда я ее покинул, или, вернее, когда она меня покинула, - ответил я.
- Пойдем, посмотрим, - сказал он, и мы вместе вошли в ее комнату.
Штора была спущена; я пошел поднять ее, между тем как Ван Хелзинк тихо, на цыпочках, подошел к кровати. Когда я поднял штору и солнечный свет залил комнату, я услышал глубокий вздох профессора. Я знал уже значение этого вздоха, и ужас охватил меня. Когда я подошел, то увидел, что его суровое лицо исказилось и побледнело. Я чувствовал, как задрожали мои колени.
Бедная Люси лежала в постели, по-видимому, в глубоком обмороке, еще бледнее и безжизненнее на вид, чем раньше. Даже губы ее побелели.
- Скорее, - сказал Ван Хелзинк, - принеси водки.
Я помчался в столовую и вернулся с графином. Мы смочили водкой ее губы и натерли ладони рук и область сердца. Он выслушал ее сердце и после нескольких тревожных минут сказал:
- Еще не поздно. Оно бьется, хотя и слабо. Весь наш прежний труд пропал; придется начать сначала. Юноши Артура здесь, к сожалению, больше нет; на этот раз мне придется обратиться к тебе, друг Джон.
Проговорив эти слова, он начал рыться в своем чемодане и вынул оттуда инструменты для трансфузии. Я снял сюртук и засучил рукав рубашки. Не было никакой возможности прибегнуть к усыпляющему средству, да, в сущности, и незачем было прибегать к нему; поэтому мы принялись за операцию, не теряя ни минуты. Некоторое время спустя Ван Хелзинк поднял руку, предостерегающе грозя мне пальцем:
- Тихо, не шевелись, - прошептал он, - я боюсь, что благодаря притоку сил и жизни она с минуты на минуту может прийти в себя, а тогда нам грозит опасность, ужасная опасность. Впрочем, я приму меры предосторожности. Я сделаю ей подкожное впрыскивание морфия.
И он принялся осторожно приводить свое намерение в исполнение. Морфий хорошо подействовал на Люси; благодаря этому средству обморок ее медленно перешел в сон. Чувство гордости охватило меня, когда я увидел, как нежная краска возвращается на ее бледные щеки и губы. Все-таки приятно сознавать, что принес хоть маленькую пользу любимой женщине. Профессор внимательно следил за мной.
- Довольно! - сказал он.
- Уже? - удивился я. - У Арчи ты взял гораздо больше!
Он грустно улыбнулся в ответ и сказал:
- Он ее возлюбленный, ее жених! А тебе придется немало жертвовать своей жизнью как для нее, так и для других; а пока - довольно.
Когда операция кончилась, он занялся Люси. Я же в ожидании, пока он освободится чтобы помочь мне, прилег на кушетку, так как чувствовал слабость и даже дурноту. Вскоре он и мне перевязал рану и послал меня вниз выпить стакан вина. Когда я выходил из комнаты, он нагнал меня и прошептал:
- Помни, никому об этом ни слова, даже Артуру, если он неожиданно придет сюда. Это может напугать его и вместе с тем возбудить ревность. Ни того, ни другого не нужно. Пока - все.
Днем Люси великолепно спала и, когда проснулась, то вид у нее был хороший, она казалась окрепшей, хотя все-таки выглядела хуже, чем накануне. Вид ее удовлетворил Ван Хелзинка, и он пошел прогуляться, строго наказав мне не спускать с нее глаз. Я слышал, что он в передней спрашивал, как ближе всего пройти на телеграф.
Люси мило болтала со мной и, казалось, понятия не имела о том, что с ней случилось. Я старался занимать и забавлять ее. Когда миссис Вестенр пришла ее навестить, то, по-видимому, не заметила в дочери никаких перемен и сказала мне:
- Мы так страшно обязаны вам, доктор Сьюард, за все то, что вы для нас сделали; но очень прошу вас не переутомляться. Вы сами выглядите бледным и осунувшимся. Вам нужна жена, которая немного поухаживала бы за вами; это вам необходимо.
При этих словах Люси покраснела, хотя всего только на секунду, так как ее опустошенные вены не могли надолго удержать столь неожиданного и непривычного прилива крови к голове. Реакция наступила мгновенно: Люси невероятно побледнела. Я улыбнулся и отрицательно покачал головой, приложив палец к губам, чтобы показать больной, что разговоры ей еще не разрешены. Ван Хелзинк вернулся через два часа и сказал мне:
- Теперь - скорей домой, поешь, выпей вина и подкрепись сном. Я тут останусь на ночь и сам посижу с маленькой мисс. Мы с тобой должны следить за ее болезнью - другим ни к чему об этом знать. У меня на это есть свои причины. Не спрашивай о них; думай, что хочешь. Можешь даже вообразить самое невозможное! Спокойной ночи.
В передней две служанки подошли ко мне и спросили, не нужно ли кому-нибудь из них посидеть у мисс Люси. Они умоляли меня позволить им это. Когда же я сказал, что доктор Ван Хелзинк желает, чтобы только он сам или же я сидели у кровати больной, они начали просить меня поговорить с иностранцем. Я был тронут их любезностью. Моя ли слабость, забота ли о Люси вызвали в них такую преданность - не знаю, но время от времени мне приходилось выслушивать их просьбы. Я вернулся в лечебницу к позднему обеду; сделал свой обход - все благополучно. Тогда я прилег. Безумно хочется спать.
17 сентября.
Сегодня вечером я снова был в Хиллингэме. Ван Хелзинка я застал в хорошем расположении духа. Люси гораздо лучше. Вскоре после моего приезда принесли какой-то пакет Ван Хелзинку. Он нетерпеливо раскрыл его и показал нам целую кучу белых цветов.
- Это для вас, мисс Люси, - сказал он.
- О, доктор, как вы любезны!
- Да, моя дорогая, для вас, но не для забавы. Это лекарство.
Тут Люси сделала недовольное лицо.
- Нет, не беспокойтесь. Вам не придется принимать их в отваре или в чем-нибудь неприятном, так что вам незачем подергивать своим очаровательным носиком; не то я расскажу своему другу Артуру, сколько горести ему придется пережить, когда он увидит ту красоту, которую так любит, настолько искаженной. Ага, моя дорогая мисс! Это выправило ваш носик. Итак - цветы - целебное средство, хотя вы и не понимаете, какое. Я положу их на ваше окно, сделаю хорошенький венок и надену вам его на шею, чтобы вы хорошо спали. О да, они как лотос, заставят вас забыть все ваши горести. Они пахнут как воды Леты и фонтаны юности; сам конквистадор искал их во Флориде и нашел, но к сожалению, слишком поздно.
Пока он говорил, Люси осматривала цветы и вдыхала их аромат. Затем, отбросив их и полуулыбаясь, полудосадуя, сказала:
- Ах, профессор, я надеюсь, что это милая шутка с вашей стороны. Ведь это простой чеснок!
К моему удивлению, Ван Хелзинк встал и сказал совершенно серьезно:
- Прошу со мною не шутить. Я никогда ни над кем не насмехаюсь. Я ничего не делаю без основания; и прошу вас мне не противоречить. Будьте осторожны, если не ради себя лично, то ради других.
Затем, увидя, что Люси испугалась, что было вполне понятно, он продолжал уже более ласково:
- О моя дорогая, маленькая мисс, не бойтесь меня. Я ведь желаю вам только добра; в этих простых цветах почти все ваше спасение. Вот посмотрите - я сам разложу их у вас в комнате. Я сам сделаю вам венок, чтобы вы его носили. Но - чур! Никому ни слова, дабы не возбуждать ничьего любопытства. Итак, дитя мое, вы должны беспрекословно повиноваться, молчание - часть этого повиновения, а повиновение должно вернуть вас сильной и здоровой в объятия того, кто вас любит и ждет. Теперь посидите немного смирно. Идем со мною, друг Джон, и помоги мне осыпать комнату чесноком, присланным из Гарлема. Мой друг Вандерпуль разводит эти цветы в парниках круглый год. Мне пришлось вчера телеграфировать ему - здесь нечего было и мечтать достать их.
Мы пошли в комнату и взяли с собой цветы. Поступки профессора были, конечно, чрезвычайно странны; я не нашел бы этого ни в какой медицинской книге: сначала он закрыл все окна, заперев их на затвор; затем, взяв полную горсть цветов, он натер ими все щели, дабы малейшее дуновение ветра было пропитано их ароматом. После этого взял целую связку этих цветов и натер ею косяк двери и притолоку. То же самое сделал он и с камином. Мне все это казалось неестественным, и я сказал ему:
- Я привык верить, профессор, что вы ничего не делаете без основания, но хорошо, что здесь нет скептика, а то он сказал бы, что вы колдуете против нечистой силы.
- Очень может быть, что так оно и есть, - спокойно ответил он и принялся за венок для Люси.
Мы подождали, пока Люси приготовилась ко сну; затем профессор надел ей венок на шею. Последние сказанные им слова были:
- Смотрите, не разорвите его и не открывайте ни окна, ни дверь, даже если в комнате будет душно.
- Обещаю вам это, - сказала Люси, - и бесконечное спасибо вам обоим за вашу ласку. Чем я заслужила дружбу таких людей?
Затем мы уехали в моей карете, которая меня ожидала. Ван Хелзинк сказал:
- Сегодня я могу спать спокойно, я в этом очень нуждаюсь, - две ночи в дороге, в промежутке днем - масса чтения, а на следующий день - масса тревог. Ночью снова пришлось дежурить, не смыкая глаз. Завтра рано утром ты придешь ко мне, и мы вместе пойдем к нашей милой мисс, которая, надеюсь, окрепнет благодаря тому "колдовству", которое я устроил. Ох-хо, хо!
Он так безгранично верил, что мною овладел непреодолимый страх, так как я вспомнил, как сам был полон веры в благоприятный исход и как печальны оказались результаты. Моя слабость не позволила мне сознаться в этом моему другу, но из-за этого в глубине души я страдал еще сильнее.
К содержанию Дальше
Russian Gothic
Project