Я пишу эту историю, не рассчитывая, что
мне поверят. Мое единственное желание — спасти
следующую жертву, если это возможно. Мое
несчастье, быть может, послужит кому-нибудь на
пользу. Я знаю, что мое положение безнадежно, и
теперь в какой-то мере готов встретить свою
судьбу.
Зовут меня Эдвард Джордж Иден. Я
родился в Трентеме в Стаффордшире, где отец
занимался садоводством. Мать умерла, когда мне
было три.года, а отец — когда мне было пять. Мой
дядя Джордж Иден усыновил меня и воспитал, как
родного сына. Он был человек одинокий, самоучка, и
его знали в Бирмингеме как предприимчивого
журналиста. Он дал мне превосходное образование
и всегда разжигал во мне желание добиться успеха
в обществе. Четыре года назад он умер, оставив мне
все свое состояние, что после оплаты счетов
составило пятьсот фунтов стерлингов. Мне было
тогда восемнадцать лет. В своем завещании дядя
советовал мне потратить деньги на завершение
образования. Я уже избрал специальность врача и
благодаря посмертному великодушию дяди и моим
собственным успехам в конкурсе на стипендию стал
студентом медицинского факультета Лондонского
университета. В то время, когда начинается моя
история, я жил в доме № 11-а по Университетской
улице, в убогой комнатке верхнего этажа с окнами
на задний двор. В ней вечно был сквозняк. Это была
моя единственная комната, потому что я старался
экономить каждый шиллинг.
Я нес в мастерскую на
Тоттенхем-Корт-роуд башмаки в починку и тут
впервые встретил старичка с желтым лицом. С
этим-то человеком и сплелась так тесно моя жизнь.
Когда я выходил из дому, он стоял у тротуара и в
нерешительности разглядывал номер над дверью.
Его глаза — тускло-серые, с красноватыми веками
— остановились на мне, и тотчас же на его
сморщенном лице появилось любезное выражение.
- Вы вышли вовремя, — сказал он. — Я забыл
номер вашего дома. Здравствуйте, мистер Иден!
Меня несколько удивило такое
обращение, потому что я никогда прежде и в глаза
не видел этого человека, к тому же я чувствовал
себя неловко, потому что под мышкой у меня были
старые ботинки. Он заметил, что я не очень-то
обрадован.
- Думаете, что это за черт такой, а? Я ваш друг,
уверяю вас. Я видел вас прежде, хотя вы никогда не
видели меня. Где бы нам поговорить?
Я колебался. Мне не хотелось, чтобы
незнакомый человек заметил все убожество моей
комнаты.
- Может быть, пройдемся по улице? — сказал я. —
К сожалению, я сейчас не могу... — И я пояснил
жестом.
- Что ж, хорошо, — согласился он, оглядываясь
по сторонам. — По улице? Куда же мы пойдем?
Я сунул ботинки за дверь.
- Послушайте, — отрывисто проговорил
старичок, — это дело, в сущности, моя фантазия;
давайте позавтракаем где-нибудь вместе, мистер
Иден. Я человек старый, очень старый и не умею
кратко излагать свои мысли, к тому же голос у меня
слабый, и шум уличного движения...
Уговаривая меня, он положил мне на
плечо худую, слегка дрожавшую руку.
Я был молод, и пожилой человек имел
право угостить меня завтраком, но в то же время
это неожиданное приглашение нисколько меня не
обрадовало.
- Я предпочел бы... — начал я.
- Но мы сделаем то, что предпочел бы я, —
перебил старик и взял меня под руку. — Мои седины
ведь заслуживают некоторого уважения.
Мне пришлось согласиться и пойти с ним.
Он повел меня в ресторан Блавитского. Я
шел медленно, приноравливаясь к его шагам. Во
время завтрака, самого вкусного в моей жизни, мой
спутник не отвечал на вопросы, но я мог лучше
разглядеть его. У него было чисто выбритое, худое,
морщинистое лицо, сморщенные губы, за которыми
виднелись два ряда вставных зубов, седые волосы
были редкие и довольно длинные. Мне казалось, что
он маленького роста — впрочем, мне почти все люди
казались маленькими. Он сильно сутулился.
Наблюдая за ним, я не мог не заметить, что он тоже
изучает меня. Глаза его, в которых мелькало
какое-то странное, жадное внимание, перебегали с
моих широких плеч на загорелые руки и затем на
мое веснушчатое лицо.
- А сейчас, — сказал он, когда мы закурили, — я
изложу вам свое дело. Должен вам сказать, что я
человек старый, очень старый. — Он помолчал. —
Случилось так, что у меня есть деньги, и теперь
мне придется кому-то завещать их, но у меня нет
детей, и мне некому оставить наследство.
У меня мелькнула мысль, что старик,
изображая откровенность, хочет сыграть со мной
какую-то шутку, и я решил быть настороже, чтобы
мои пятьсот фунтов не уплыли от меня.
Старик продолжал распространяться о
своем одиночестве и жаловался, что ему трудно
найти достойного наследника.
- Я взвешивал разные варианты, — сказал он. —
Думал завещать деньги приютам,
благотворительным учреждениям, назначить
стипендии и наконец принял решение. — Глаза его
остановились на моем лице. — Я решил найти
молодого человека, честолюбивого, честного,
бедного, здорового телом и духом и, короче говоря,
сделать его своим наследником, дать ему все, что
имею. — Он повторил: — Дать ему все, что имею. Так,
чтобы он внезапно избавился от всех своих забот и
мог бороться за успех в той области, какую он сам
себе изберет, располагая свободой и
независимостью.
Я старался сделать вид, что совершенно
не заинтересован, и, явно лицемеря, проговорил:
- Вы хотите моего совета, может быть, моих
профессиональных услуг, чтобы найти такого
человека?
Мой собеседник улыбнулся и взглянул на
меня сквозь дым папиросы, а я рассмеялся, видя,
что он, не говоря ни слова, разоблачил мою
притворную скромность.
- Какую блестящую карьеру мог бы сделать этот
человек! — воскликнул старик. — Я с завистью
думаю, что вот я накопил такое богатство, а
тратить его будет другой... Но я, конечно, поставлю
условия; моему наследнику придется принести
кое-какие жертвы. Например, он должен принять мое
имя. Нельзя же получить все и ничего не дать
взамен. Прежде чем оставить ему свое состояние, я
должен узнать все подробности его жизни. Он
обязательно должен быть здоровым человеком. Я
должен знать его наследственность, как умерли
его родители, а также его бабушки и деды, я должен
иметь точное представление о его
нравственности...
Я уже мысленно поздравлял себя, но эти
слова несколько умерили мою радость...
- Правильно ли я понял, — начал я, — что именно
я...
- Да, — раздраженно перебил он, — вы, вы!
Я не ответил ни слова. Мое воображение
разыгралось, и даже врожденный скептицизм не в
силах был его унять. В душе у меня не было ни тени
благодарности, я не знал, что сказать и как
сказать.
- Но почему вы выбрали именно меня? — наконец
выговорил я.
Он объяснил, что слышал обо мне от
профессора Хазлера, который отзывался обо мне
как о человеке исключительно здоровом и
здравомыслящем, а старик хотел оставить свое
состояние тому, в ком, насколько это возможно,
сочетаются идеальное здоровье и душевная
чистота.
Такова была моя первая встреча со
старичком. Он держал в тайне все, что касалось его
самого. Он заявил, что пока не желает называть
своего имени, и, после того как я ответил на кое-какие
его вопросы, расстался со мной в вестибюле
ресторана Блавитского. Я заметил, что,
расплачиваясь за завтрак, он вытащил целую
горсть золотых монет. Мне показалось странным,
что он так настойчиво требует, чтобы его
наследник был физически здоров.
Мы договорились, что я в тот же день
подам в местную страховую компанию заявление с
просьбой застраховать мою жизнь на очень крупную
сумму. Врачи этой компании мучили меня целую
неделю и подвергли всестороннему медицинскому
обследованию. Однако и это не удовлетворило
старика, и он потребовал, чтобы меня осмотрел еще
знаменитый доктор Хендерсон. Только в пятницу
перед Троицей старик наконец принял решение. Он
пришел ко мне довольно поздно вечером — было
около девяти часов — и оторвал меня от зубрежки
химических формул. Я готовился к экзамену. Он
стоял в передней под тусклой газовой лампой,
бросавшей на его лицо причудливые тени. Мне
показалось, что он еще больше сгорбился и щеки
его впали.
От волнения у него дрожал голос.
- Я удовлетворен, мистер Иден, — начал он, —
вполне, вполне удовлетворен. В нынешний
знаменательный вечер вы должны пообедать со мной
и отпраздновать вашу удачу. — Приступ кашля
прервал его. — Недолго придется вам дожидаться
наследства, — проговорил он, вытирая губы
платком и сжав мою руку своей длинной, худой
рукой. — Вам, безусловно, не очень долго придется
дожидаться.
Мы вышли на улицу и окликнули кеб. Я
живо помню этот вечер: кеб, кативший быстро,
ровно, контраст газовых ламп и электрического
освещения, толпы на улицах, ресторан на
Риджент-стрит, в который мы вошли, и роскошный
обед. Сначала меня смущали взгляды, которые
безукоризненно одетый официант бросал на мой
простой костюм, затем я не знал, что делать с
косточками маслин, но когда шампанское согрело
кровь, я почувствовал себя непринужденно.
Вначале старик говорил о себе. Еще в кебе он
назвал себя. Это был Эгберт Элвешем, знаменитый
философ, имя которого было мне известно еще на
школьной скамье. Мне казалось невероятным, что
человек, ум которого волновал меня, когда я был
еще школьником, этот великий мыслитель вдруг
оказался знакомым дряхлым старичком. Вероятно,
всякий молодой человек, внезапно очутившись в
обществе знаменитости, чувствует некоторое
разочарование.
Теперь старик говорил о будущем,
которое откроется передо мной, когда порвутся
слабые нити, связывающие его с жизнью, говорил о
своих домах, денежных вкладах, авторских
гонорарах. Я и не предполагал, что философы могут
быть так богаты. А он не без зависти смотрел, как я
ем и пью.
- Сколько в вас жизненной силы! — сказал он и
добавил со вздохом (мне показалось, что это был
вздох облегчения): — Теперь недолго ждать!
- Да, — ответил я, чувствуя, что голова у меня
кружится от шампанского, — может быть, у меня
есть будущее, и благодаря вам ему можно
позавидовать. Я буду теперь иметь честь носить
ваше имя, зато у вас есть прошлое, которое стоит
моего будущего!
Он покачал головой и улыбнулся, приняв
мое лестное восхищение как бы с некоторой
грустью.
- Будущее! — повторил он. — А променяли бы вы
его на мое прошлое?
К нам подошел официант с ликерами.
- Пожалуй, вы охотно примете мое имя, мое
положение, — продолжал старик, — но согласились
ли бы вы добровольно взять на себя мои годы?
- Вместе с вашими достоинствами, — любезно
ответил я.
Он опять улыбнулся.
- Кюммель, две порции, — сказал мистер Элвешем
официанту и занялся бумажным пакетиком, который
достал из кармана.
- Это время дня, — произнес старик, — этот
послеобеденный час — час, когда можно
развлекаться пустяками. Вот маленький образчик
моей мудрости. Это нигде не опубликовано.
Дрожащими желтыми пальцами он
развернул пакетик: в нем был порошок розоватого
цвета.
- Вот... — сказал старик. — Впрочем, сами
догадайтесь, что это такое. Насыпьте порошку в
рюмку, и кюммель превратится для вас в райский
напиток.
Его глаза ловили мой взгляд, в их
выражении было что-то загадочное.
Меня неприятно поразило, что этот
великий ученый может заниматься приправами к
напиткам, но я сделал вид, что очень
заинтересован этой его слабостью, — я был
достаточно пьян, чтобы подличать.
Мистер Элвешем всыпал половину
порошка в свою рюмку, а половину — в мою. Затем
вдруг поднялся и с подчеркнутым достоинством
протянул мне руку. Я тоже протянул руку, и мы
чокнулись.
- За скорое получение наследства, — сказал
старик, поднося рюмку к губам.
- Нет, нет, — поспешно ответил я, — только не
за это.
Он остановился с рюмкой у рта и
пристально заглянул мне в глаза.
- За долгую жизнь, — сказал я.
Он помедлил.
- За долгую жизнь! — с внезапным взрывом смеха
отозвался он, и, глядя друг на друга, мы выпили
ликер.
Пока я пил старик продолжал смотреть
мне прямо в глаза, а я испытывал какое-то
удивительно странное чувство. С первого же
глотка в голове началась страшная путаница. Мне
казалось, что я физически ощущаю, как что-то
шевелится у меня в черепе, а уши наполнились
невообразимым гулом. Я не чувствовал вкуса
ликера, не замечал, как его ароматная сладость
скользила мне в горло. Я видел только
напряженный, жгучий взгляд серых глаз,
устремленных на меня. Мне казалось, что страшное
головокружение и грохот в ушах продолжались
бесконечно долго. Где-то в глубине сознания
мелькали и тотчас исчезали какие-то неясные
воспоминания о полузабытых событиях.
Наконец старик прервал молчание. С
внезапным вздохом облегчения он поставил рюмку
на стол.
- Ну как? — спросил он.
- Чудесно, — ответил я, хотя и не почувствовал
вкуса ликера.
Голова у меня кружилась. Я сел. В мыслях
был хаос. Потом сознание прояснилось, но я видел
все каким-то искаженным, точно в вогнутом
зеркале. Манеры моего компаньона изменились, они
стали нервными и торопливыми. Он вытащил часы и с
гримасой взглянул на них.
- Семь минут двенадцатого! — воскликнул он. —
А сегодня я должен... одиннадцать двадцать пять...
на вокзале Ватерлоо... Мне нужно идти.
Мистер Элвешем уплатил по счету и стал
с трудом надевать пальто. На помощь нам пришли
официанты. Еще минута, и он сидел в кебе, а я
прощался с ним, все еще испытывая нелепое
чувство: все вокруг стало маленьким и четким,
точно я... как бы это объяснить? — точно я смотрел
через перевернутый бинокль.
Мистер Элвешем приложил руку ко лбу.
- Этот напиток... — сказал он, — Не надо было
его вам давать! Завтра у вас голова будет
раскалываться. Подождите, вот! — Он дал мне
плоский конвертик, в каких обычно выдают порошки
в аптеках. — Перед сном примите этот порошок. Тот,
первый, был наркотик. Только запомните: примите
его перед самым сном. Он проясняет голову. Вот и
все. Дайте еще раз вашу руку, наследник.
Я сжал дрожавшую руку старика.
- До свидания, — сказал он, и по выражению его
глаз я понял, что и на него подействовал этот
напиток, свихнувший мне мозги.
Вдруг, вспомнив что-то, он принялся
шарить в кармане пиджака и вытащил еще один
пакет, на этот раз цилиндрической формы, по
размерам и очертаниям напоминавший мыльную
палочку для бритья.
- Вот, — сказал он, — чуть не забыл, возьмите,
но не открывайте, пока я не приду к вам завтра.
Пакет был такой тяжелый, что я его едва
не уронил.
- Ладно, — пробормотал я, а он улыбнулся мне,
показав вставные зубы.
Кучер взмахнул кнутом над дремавшей
лошадью.
Пакет, который дал мне Элвешем, был
белый с красными печатями с обеих сторон и
посередине.
«Если это не деньги, — подумал я, — то это
— платина или свинец».
Я с величайшими предосторожностями
засунул пакет в карман и, чувствуя по-прежнему
сильное головокружение, пошел домой сквозь толпу
гуляющих по Риджент-стрит, потом свернул в
темные, задние улицы на Портленд-роуд. Я живо
помню всю странность своих ощущений. Я настолько
сохранил ясность мысли, что замечал свое
необычайное психическое состояние и спрашивал
себя, не подсыпал ли он мне опиума, с действием
которого я практически был совершенно незнаком.
Мне очень трудно сейчас описать все
особенности моего состояния; пожалуй, его можно
было бы назвать раздвоением личности. Идя по
Риджент-стрит, я не мог отделаться от странной
мысли, что нахожусь на вокзале Ватерлоо, и мне
даже хотелось взобраться на крыльцо
Политехнического института, будто на подножку
вагона. Я протер глаза и убедился, что нахожусь на
Риджент-стрит. Как бы мне это объяснить? Вот вы
видите искусного актера, он спокойно смотрит на
вас; гримаса — и это совсем другой человек! Не
найдете ли вы слишком невероятным, если я скажу,
что мне казалось, будто Риджент-стрит вела себя в
ту минуту так, как этот актер? Потом, когда я
убедился, что это все же Риджент-стрит, меня стали
сбивать с толку какие-то фантастические
воспоминания. «Тридцать лет назад, — думал я, — я
поссорился здесь с моим братом». Я тотчас
расхохотался, к удивлению и удовольствию
компании ночных бродяг. Тридцать лет назад меня
еще не было на свете, и никогда у меня не было
брата. Порошок, несомненно, лишал людей рассудка,
потому что я продолжал глубоко сожалеть о своем
погибшем брате. На Портленд-роуд мое безумие
приняло несколько иной характер. Я стал
вспоминать магазины, которые когда-то тут
находились, и сравнивать улицу в ее нынешнем виде
с той, какой она была раньше. Вполне понятно, что
после ликера мои мысли стали путаными и
тревожными, но я недоумевал, откуда явились эти
удивительно живые фантасмагорические
воспоминания; и не только те воспоминания,
которые заползли мне в голову, но и те, которые от
меня ускользали. Я остановился у магазина живой
природы Стивенса и стал напрягать память, чтобы
вспомнить, какое отношение имел ко мне владелец
этой лавки. Мимо прошел автобус — для меня он
грохотал, как поезд. Мне показалось, что я
далеко-далеко и погружаюсь в темную яму в поисках
воспоминаний.
- Ах да, конечно, — сказал я себе. — Стивенс
обещал дать мне завтра трех лягушек. Странно, что
я об этом забыл.
Показывают ли сейчас детям туманные
картины? Я помню картины, на которых появлялся
ландшафт, сначала как туманный призрак, потом он
становился отчетливее, пока его не вытеснял
другой. Вот так же, мне казалось, призрачные новые
ощущения борются во мне со старыми, привычными.
Я шел по Юстон-роуд и
Тоттенхем-Корт-роуд, встревоженный, немного
испуганный и почти не замечая, что иду необычным
путем, потому что обыкновенно пробирался через
целую сеть боковых улиц и переулков. Я свернул на
Университетскую улицу, и тут выяснилось, что я
забыл номер своего дома. Только ценой страшного
напряжения памяти я вспомнил номер 11-а, но и то у
меня было такое чувство, будто мне этот номер
кто-то подсказал, но кто — я забыл. Я старался
привести в порядок свои мысли, вспоминая
подробности обеда, но никакими силами не мог
представить себе лицо своего компаньона, — я
видел только неясные очертания, как видишь
отражение собственного лица в стекле, сквозь
которое смотришь. Однако вместо мистера Элвешема
я, как ни странно, узнавал себя самого, сидящего
за столом, румяного от вина, с блестящими глазами,
болтливого.
«Надо будет принять второй порошок, —
подумал я. — это становится невыносимым».
Я принялся искать свечу и спички в той
части передней, где они никогда не лежали, а потом
долго соображал, на какой площадке моя комната.
«Я пьян, — подумал я, — тут нет никакого
сомнения».
И, как бы в подтверждение этого, я без
всякой причины начал спотыкаться на каждой
ступеньке лестницы.
На первый взгляд моя комната
показалась мне незнакомой.
- Что за чепуха! — пробормотал я, оглядываясь
вокруг. Усилием воли мне как будто удалось
вернуть себе сознание действительности, и
странная фантасмагория сменилась знакомыми
предметами. Вот старое зеркало, за раму засунуты
мои записки о свойствах белков. На полу валяется
мой будничный костюм. Но все-таки все это было
как-то нереально. У меня все время было дурацкое
ощущение, будто я сижу в вагоне, поезд только что
остановился на незнакомой станции и я выглядываю
в окно. Я изо всех сил сжал спинку кровати, чтобы
прийти в себя. «Может, это ясновидение, — подумал
я, — надо будет написать в Общество психиатров».
Я положил на туалетный столик пакет,
который мне дал мистер Элвешем, сел на кровать и
стал снимать ботинки. Чувство у меня было такое,
будто картина моих ощущений наложена на другую
картину, и эта вторая картина все время старается
проступить сквозь первую.
- К черту! — воскликнул я. — Что я, спятил или
действительно нахожусь сразу в двух местах?
Наполовину раздевшись, я высыпал
порошок мистера Элвешема в стакан. Вода зашипела
и приняла флюоресцирующую янтарную окраску. Я
выпил эту воду. Не успел я лечь, как мысли мои
успокоились. Голова коснулась подушки, и я,
по-видимому, сразу заснул.
Я проснулся внезапно ото сна, в котором
мне грезились какие-то странные животные. Я лежал
на спине. Вероятно, всем знакомы эти гнетущие
сновидения; проснувшись, человек избавляется от
них, но они все же оставляют какое-то тягостное
впечатление. Во рту у меня был странный вкус, во
всех членах усталость, ощущение физического
неудобства. Я лежал неподвижно, не поднимая
головы от подушки, ожидая, что чувство
отчужденности и ужаса развеется, и тогда мне,
может быть, удастся снова заснуть, но вместо
этого оно только росло. Вначале я не замечал
вокруг себя ничего необычного. Комната была
освещена очень слабо, настолько слабо, что в ней
было почти совсем темно, и мебель проступала в
виде совершенно темных пятен. Я пристально
смотрел перед собой, насколько позволяло одеяло,
натянутое до самых глаз. Мне пришло в голову, что
кто-то забрался в комнату и украл мой пакет с
деньгами. Но затем я полежал, ровно дыша, чтобы
вновь вызвать сон, и понял, что это — только мое
воображение. Тем не менее я беспокоился, я был
уверен: что-то случилось. Я оторвал голову от
подушки и всмотрелся в темноту. Сначала я не мог
понять, в чем дело. Я вглядывался в окружающие
меня темные предметы, по большей или меньшей
густоте мрака угадывал, где должны быть окна с
задернутыми шторами, стол, камин, книжные полки и
так далее. Потом что-то в окружавших меня темных
вещах стало казаться мне необычным. Может быть,
кровать повернута не так, как раньше. Там, где
должны быть книжные полки, туманно белело что-то
на них непохожее. Не могло это быть также и моей
рубашкой, брошенной на стул: она была много
меньше.
Преодолевая ребяческий страх, я
сбросил одеяло и спустил ноги. Они не достали до
полу, как бывало всегда, когда я садился на своей
низкой кровати, а повисли, едва достигая края
матраца. Я подвинулся и сел на самый край кровати.
Рядом с ней на сломанном стуле должны были быть
свеча и спички. Протянув руку и ничего не нащупав,
я принялся шарить вокруг себя. Рука попала на
какую-то тяжелую ткань, мягкую и плотную, которая
зашуршала под пальцами. Я ухватился за нее и
потянул. Оказалось, что это полог над изголовьем.
Теперь я окончательно проснулся и
понял, что нахожусь в незнакомой комнате. Я был
озадачен и постарался припомнить все, что
случилось вечером. Как ни странно, оказалось, что
я помню все совершенно ясно: обед, порошок,
сначала один, потом другой, мои сомнения насчет
того, пьян я или нет, медлительность, с которой я
раздевался, прохладную подушку, которой я
касался лицом. Вдруг я стал сомневаться: было ли
это вчера или позавчера? Как бы то ни было,
комната была чужой, и я не мог понять, как я в ней
очутился.
Туманный, бледный предмет, который я
видел раньше, становился все светлее, и теперь я
понял, что это окно, а перед ним овальное зеркало,
на которое падали слабые лучи света, проникавшие
сквозь шторы.
Я встал, и меня поразило, что я чувствую
такую слабость и неуверенность. Я медленно пошел
к окну, протянув руки, но все-таки наткнулся по
дороге на стул и ушиб колено. Обошел зеркало. Оно
оказалось очень большим, с красивыми бронзовыми
канделябрами по бокам. Я стал ощупью искать
шнурок от шторы, не нашел его, но случайно схватил
кисточку, и штора, щелкнув пружиной, поднялась.
Передо мной был абсолютно незнакомый
вид. Небо было затянуто, и сквозь густую серую
толщу облаков едва пробивались слабые лучи
рассвета. На самом горизонте облака были
окаймлены кроваво-красной полосой. Ниже все было
темным и неясным. Вдали — холмы в дымке, туманная
масса домов со шпилями, чернильные пятна
деревьев, а под окном — кружево темных
кустарников и бледно-серые дорожки. Все это было
так чуждо, что на минуту я подумал: не сплю ли я
еще? Я ощупал туалетный столик. Он был из
полированного дерева, на нем стояли хрустальные
флаконы и лежала головная щетка. На блюдечке
лежал какой-то странный предмет, подковообразный
на ощупь, с гладкими твердыми выступами. Я не мог
найти ни свечи, ни спичек.
Снова я обвел глазами комнату. Теперь,
при поднятых шторах, призрачные силуэты вещей
выступали из темноты: огромная кровать с пологом
и камин за нею, с большой белой полкой,
поблескивавшей мрамором.
Прислонившись к туалетному столику, я
закрыл глаза, потом снова открыл, стараясь
сосредоточиться. Все вокруг было вполне
реальным; это не было сновидением. Я готов был
вообразить, что от выпитого вчера странного
напитка в памяти у меня образовался какой-то
пробел. Может быть, думал я, меня уже ввели во
владение наследством, а я потом вдруг забыл обо
всем и не помню, что случилось после того, как я
узнал о своей удаче? Может быть, если я подожду
немножко, мои мысли прояснятся? Между тем
воспоминания об обеде со стариком Элвешемом были
необыкновенно живыми и свежими: шампанское,
услужливые официанты, порошок, напиток... Я был
готов дать голову на отсечение, что все это было
лищь несколько
часов назад!
Затем произошло нечто совершенно
обыкновенное и вместе с тем столь ужасное, что я
до сих пор содрогаюсь при одном воспоминании об
этой минуте. Я заговорил вслух.
- Как же, черт возьми, я сюда попал? — сказал я.
Но голос был не мой!
Это был не мой голос, это был тонкий
голос, артикуляция была неясной, и резонанс
совсем не такой, как у меня. Чтобы успокоиться, я
схватился одной рукой за другую — рука была
костлявая, кожа старчески дряблая.
- Но ведь это же сон, — проговорил я ужасным
голосом, который непонятно как поселился в моем
горле, — ведь это сон!
Быстро, почти инстинктивно, я сунул в
рот пальцы. Зубы мои исчезли. Пальцы нащупали
мягкую поверхность сморщенных десен. У меня
закружилась голова от ужаса и отвращения.
Я почувствовал безудержное желание
увидеть свое лицо, сразу же убедиться в той
страшной, кошмарной перемене, которая произошла
со мной. Неверной походкой я пошел к камину за
спичками и стал шарить на полке. В это время из
моего горла вырвался лающий кашель, и я запахнул
толстую фланелевую рубашку, которая, как
оказалось, была на мне надета. На камине спичек не
было. Я вдруг почувствовал, что руки и ноги у меня
окоченели от холода. Кашляя и шмыгая носом
(возможно, что при этом я немножко и стонал), я
заковылял к кровати.
- Ведь это же сон, — бормотал я, забираясь в
постель, — сон!
Я сам чувствовал, что говорю это по
старческой привычке повторять одно и то же.
Я натянул одеяло на плечи, на голову,
засунул под подушку свои морщинистые руки и
решил успокоиться и заснуть. Несомненно, все это
только сон. Утром он развеется, и я проснусь
сильным, энергичным, ко мне вернется молодость и
жажда знаний. Я закрыл глаза, стал дышать
равномерно и, убедившись, что сон не идет ко мне,
принялся медленно вычислять степени числа три.
А то, чего я так жаждал, не приходило. Я
не мог заснуть и все больше убеждался, что во мне
действительно произошла страшная перемена.
Потом я заметил, что лежу с широко открытыми
глазами, забыв про свои вычисления, и ощупываю
худыми пальцами беззубые десны. Я действительно
внезапно и неожиданно превратился в старика.
Каким-то необъяснимым путем я проскочил через
всю свою жизнь до самой старости, каким-то
образом у меня украли лучшую часть моей жизни,
мою любовь, борьбу, силы и надежды. Я зарылся в
подушку и старался убедить себя, что, может быть,
это галлюцинация.
Медленно, но неуклонно приближалось
утро. Наконец, отчаявшись заснуть, я сел на
кровати и огляделся вокруг. Холодный рассвет
проник через окно, и видна была вся комната. Она
была просторна и хорошо обставлена — лучше, чем
все другие комнаты, в которых мне раньше
приходилось спать. На маленьком столике в нише
виднелись свеча и спички. Я сбросил одеяло и,
дрожа от сырости раннего летнего утра, встал и
зажег свечу. Затем, дрожа так сильно, что
гасильник для свечи подпрыгивал на своем шпиле,
я, шатаясь, подошел к зеркалу и увидел... лицо
Элвешема! Хотя в душе я уже этого ожидал, тем не
менее впечатление было ужасным. Мистер Элвешем
всегда казался мне физически слабым и жалким, но
сейчас, когда он был одет только в грубую фланелевую
ночную рубашку, которая распахнулась на груди и
открыла тощую шею, сейчас, когда я сам стал
Элвешемом, я не берусь описать, каким жалким и
дряхлым он мне показался. Впалые щеки,
растрепавшаяся прядь грязных седых волос,
тусклые, слезящиеся глаза, дрожащие морщинистые
губы. Вы, кому душой и телом столько лет, сколько
вам и должно быть, не можете представить себе, что
означало для меня это дьявольское заточение в
чужом теле. Быть молодым, полным желаний и сил и
оказаться замурованным и раздавленным в этой
трясущейся развалине!..
Но я отвлекся от своего рассказа. На
некоторое время я, должно быть, совершенно
потерял голову, когда убедился, что со мной
произошло такое превращение. Было уже совсем
светло, когда я настолько пришел в себя, что мог
думать. Каким-то необъяснимым образом я
изменился, хотя, как это могло случиться, если не
волшебством, я не могу сказать. Теперь, когда я
думал об этом, я понял, как дьявольски умен был
Элвешем. Было ясно, что так же, как я оказался в
его теле, он завладел моим телом, а,
следовательно, моей силой и моим будущим. Но как
доказать это? Сейчас, когда я думал обо всем, это
превращение казалось мне самому настолько
невероятным, что голова моя пошла кругом, я
должен был ущипнуть себя, ощупать свои беззубые
десны, посмотреться в зеркало и потрогать
окружавшие меня предметы, чтобы быть в состоянии
здраво смотреть на совершившееся. Или вся наша
жизнь лишь галлюцинация? Стал ли я на самом деле
Элвешемом, а он мною? Может быть, я только во сне
видел Идена? Был ли вообще на свете Иден? Но если
бы я был Элвешемом, я должен был бы помнить, что я
делал прошлым утром, как назывался город, в
котором я жил, что происходило до того, как
началось мое сновидение. Я боролся с этими
вопросами. Мне вспомнилось странное раздвоение
моих воспоминаний накануне вечером. Но теперь ум
мой был ясен. Я не мог вызвать и тени каких-нибудь
воспоминаний, не имевших отношения к Идену.
- Вот так сходят с ума! — воскликнул я
визгливым голосом.
Я с трудом поднялся на ноги и потащил
свое ослабевшее и отяжелевшее тело к
умывальнику. Там я окунул седую голову в таз с
холодной водой. Вытираясь полотенцем, я снова
пытался думать о себе как об Элвешеме, но это было
бесполезно. Не было никакого сомнения в том, что я
Иден, а не Элвешем, но Иден в теле Элвешема.
Если бы я был человеком другого века, я,
может быть, покорился бы судьбе, считая себя
зачарованным. Но в наше время скептицизма не
очень-то верят в чудеса. Со мной проделали
какой-то психологический трюк. То, что могли
сделать порошок и пристальный взгляд, могут
переделать другой порошок и другой пристальный
взгляд или какое-нибудь средство в этом роде. И
раньше случалось, что люди теряли память, но
чтобы они могли меняться телами, как зонтиками!..
Я рассмеялся. Увы! Это был не прежний здоровый
смех, а хриплое, старческое хихиканье. Я
представил себе, как старик Элвешем смеется над
моим положением, и меня обуял приступ необычной
для меня ярости. Я начал быстро одеваться в ту
одежду, которая валялась на полу, и только когда
был уже совершенно одет, понял, что это была
фрачная пара. Я открыл шкаф и нашел там одежду для
каждого дня — клетчатые брюки и старомодный
халат. Я надел на свою почтенную голову почтенную
домашнюю шапочку и, слегка покашливая от всех
этих усилий, вышел, ковыляя, на площадку лестницы.
Было приблизительно без четверти
шесть, шторы были опущены, и дом погружен в
тишину. Площадка была просторная, широкая,
покрытая богатыми коврами, лестница вела вниз, в
темный холл. Дверь напротив той, из которой я
вышел, была приоткрыта, н я увидел письменный
стол, вращающуюся книжную этажерку, спинку
кресла у стола и полки с рядами томов в роскошных
переплетах.
- Мой кабинет, — пробормотал я и пошел туда
через площадку. При звуках моего голоса у меня
мелькнула новая мысль, и, вернувшись в спальню, я
надел вставные челюсти, которые легко сели на
привычное место.
- Так-то лучше, — сказал я, пожевал челюстями и
снова пошел в кабинет.
Ящики бюро были заперты. Откидной верх
был тоже заперт. Ни в кабинете, ни в карманах брюк
я не нашел никакого признака ключей. Тогда я
снова поплелся в спальню и обследовал сначала
карманы того костюма, который валялся на полу, а
затем карманы всей одежды, какую я только мог
найти. Я был в большом нетерпении, и если бы
кто-нибудь вошел в комнату после того, как я
кончил ее обследовать, он подумал бы, что в ней
побывали грабители. Я не нашел ни ключей, ни
единой монеты, ни клочка бумаги, кроме счета за
вчерашний обед.
Меня внезапно охватила страшная
усталость. Я сел и уставился на разбросанные
вокруг костюмы с вывороченными карманами.
Бешенство мое улеглось. С каждой минутой я все
яснее начинал понимать поразительную
предусмотрительность моего противника, и все
яснее становилась для меня безнадежность моего
положения.
Я с усилием поднялся и снова
поторопился вернуться в кабинет. На лестнице я
увидел служанку, подымавшую шторы. По-видимому,
выражение моего лица поразило ее, и она с
удивлением посмотрела на меня. Я закрыл за собой
дверь кабинета и, схватив кочергу, набросился на
стол, пытаясь взломать ящики. Так меня и застали
слуги. Стекло на столе было разбито, замок сломан,
письма из ящиков бюро разбросаны по полу. В своем
старческом бешенстве я раскидал перья и
опрокинул чернильницу. Кроме того, большая ваза,
стоявшая на камине, упала и разбилась, я сам не
знаю как. Я не нашел ни денег, ни чековой книжки и
никаких указаний, которые могли бы помочь мне
вернуть мое тело в прежний вид. Я отчаянно
колотил по ящикам стола, когда в кабинет
вторглись дворецкий и две служанки.
Такова без всяких прикрас история
моего превращения. Никто не верит моим
фантастическим уверениям. Со мной обращаются как
с сумасшедшим и даже сейчас за мной
присматривают. Между тем я человек нормальный,
абсолютно нормальный, и чтобы доказать это, я сел
за письменный стол и записал очень подробно все,
что со мной случилось. Я взываю к читателю. Пусть
он скажет, есть ли в стиле или ходе изложения
истории, которую он только что прочел,
какие-нибудь признаки безумия. Я молодой человек,
заключенный в тело старика, но никто не верит
этому бесспорному факту. Естественно, я кажусь
сумасшедшим тем, кто не верит мне; естественно, я
не знаю, как зовут моих секретарей, не знаю
навещающих меня врачей, своих слуг и соседей, не
знаю названия города, в котором очутился, и где он
находится. Естественно, я не знаю расположения
комнат в своем собственном доме и терплю
множество неудобств всякого рода. Естественно, я
задаю очень странные вопросы. Естественно, что
иногда я плачу, кричу и у меня бывают приступы
отчаяния. У меня нет ни денег, ни чековой книжки.
Банк не признал бы моей подписи, потому что, я
полагаю, у меня все еще почерк Идена, несколько
изменившийся вследствие ослабления мускулов.
Окружающие меня люди не позволят мне самому
пойти в банк; да, кажется, в этом городе и нет
банка, а мой текущий счет находится в каком-то
районе Лондона. Кажется, Элвешем скрывал от своих
домашних имя своего поверенного, но я ничего не
знаю толком. Несомненно, Элвешем глубоко изучал
психологию и психиатрию, и мои рассказы о себе
только подтверждают предположение окружающих,
что я сошел с ума от чрезмерного увлечения
проблемами душевных расстройств. А еще говорят о
тождестве личности!
Два дня назад я был здоровым юношей,
перед которым была открыта вся жизнь, а теперь я
озлобленный старик, неопрятный несчастный,
полный отчаяния. Я брожу по огромному роскошному
чужому дому, а все вокруг следят за мной, боятся и
избегают меня, как безумца. Между тем в Лондоне
Элвешем начинает жизнь заново в здоровом молодом
теле и с мудростью и знаниями, накопленными за
семь десятков лет!
Он украл у меня жизнь!
Я не знаю точно, как это произошло.
В кабинете я нашел множество
рукописных записей, относящихся главным образом
к психологии памяти, кое-что зашифровано
значками, совершенно непонятными для меня.
Некоторые записи указывают на то, что Элвешем
интересовался также философией математики.
Как мог произойти такой обмен,
остается за пределами моего разумения. Всю свою
сознательную жизнь я был материалистом, но здесь
— явный случай отделения духа от тела.
Я хочу испытать одно отчаянное
средство. Сейчас я допишу свою историю, а потом
прибегну к нему. Утром с помощью ножа, который я
припрятал за завтраком, мне удалось взломать
секретный ящик в бюро — заметить этот ящик было
не очень трудно. Я не нашел там ничего, кроме
маленького стеклянного флакончика зеленого
цвета с белым порошком. На горлышке этикетка. На
ней написано только одно слово: «Освобождение».
Может быть, и вероятнее всего, это яд. Мне понятно,
что Элвешем подсунул мне яд, я был бы даже уверен,
что он хотел избавиться таким образом от
единственного свидетеля, если бы флакончик не
был так тщательно припрятан. Этот человек
фактически разрешил проблему бессмертия. Если не
произойдет какой-нибудь случайности, он будет
жить в моем теле, пока оно не состарится, а затем
сбросит его и отнимет молодость и силу у новой
жертвы. Если вспомнить его бессердечие, страшно
подумать, как он будет накапливать все больше
опыта, который... Как давно он уже переходит из
одного тела в другое?..
Но я устал писать. Порошок,
оказывается, легко растворяется в воде. Вкус у
него не неприятен.
Такова история, найденная на столе
мистера Элвешема. Его мертвое тело лежало между
письменным столом и креслом, последнее было
резко отодвинуто в сторону, по-видимому, в
предсмертных конвульсиях. История написана
карандашом, размашистым почерком, совсем
непохожим на обычный мелкий почерк Элвешема.
Остается добавить еще два любопытных
факта: несомненно между Иденом и Элвешемом была
какая-то связь, поскольку все состояние Элвешема
было завещано этому молодому человеку. Но он не
получил наследства. В то время, когда Элвешем
покончил с собой, Иден, как это ни странно, был уже
мертв. Сутками раньше на людном перекрестке
Хауэр-стрит и Юстон-роуд его сбил кеб, и он тотчас
же скончался. Так что единственный человек,
который мог бы пролить свет на фантастическую
историю, ничего нам не скажет.
1897
Пер. Н. Семевской
