Написанное Лавкрафтом | Написанное о Лавкрафте | Приложение

   Ховард Филипс Лавкрафт
   Случай Чарльза Декстера Варда

   "Главные Соки и Соли (сиречь Зола) животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в силах будет собрать в доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха форму любого Животного по Желанию своему, подобным же методом из основных Солей, содержащихся в человеческом прахе, Философ сможет, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков наших где бы сие тело погребено ни было".
    Бореллий.

    Глава первая

    РАЗВЯЗКА И ПРОЛОГ

    Недавно из частной психиатрической клиники доктора Вейта, расположенной в окрестностях Провиденса, штат Род-Айленд, бесследно исчез чрезвычайно странный пациент. Молодой человек - его звали Чарльз Декстер Вард - был с большой неохотой отправлен в лечебницу убитым горем отцом, на глазах у которого умственное расстройство сына развивалось от невинных на первый взгляд странностей до глубочайшей мании, таившей в себе перспективу буйного помешательства и выражавшейся во все более заметных переменах в стиле и образе мышления - вплоть до полного перерождения личности. Врачи признались, что этот случай поставил их в тупик, поскольку в нем наблюдались необычные элементы как физиологического, так и чисто психического свойства.
    Прежде всего, пациент казался старше своих двадцати шести лет. Бесспорно, душевные болезни быстро старят; но здесь дело- было не столько в его внешности, сколько в том едва уловимом выражении, какое обычно появляется лишь на лицах глубоких стариков. Во-вторых, жизненные процессы его организма протекали не так, как у других людей, и никто из опытных медиков не мог припомнить подобного. В дыхательной и сердечной деятельности больного наблюдалась загадочная аритмия, он почти лишился голоса, так что мог лишь шептать, пищеварение было до крайности замедленным, а нервные реакции на простейшие внешние раздражители не имели ничего общего с обычными реакциями, нормальными или патологическими, наблюдавшимися ранее. Кожа стала неестественно холодной и сухой, лабораторные исследования срезов тканей показали, что они приобрели необычную грубость и рыхлость. Большая овальная родинка на правом бедре рассосалась, а на груди появилось очень странное черное пятно, которого прежде не существовало. В целом, врачи пришли к общему мнению, что процесс обмена веществ у Варда протекал так медленно, что почти замер, и не могли найти ни прецедента, ни какого-нибудь объяснения.
    С точки зрения психики Чарльз Вард был также единственным в своем роде. Его безумие не было похоже ни на одну душевную болезнь, описанную даже в новейших, самых подробных и известных ученых трактатах, и сопровождалось расцветом умственных способностей, которые могли бы сделать его гениальным ученым или великим политиком, если бы не приняли столь неестественную и даже уродливую форму. Доктор Виллетт, домашний врач Вардов, утверждает, что объем знаний его пациента обо всем, что выходит за пределы его мании, неизмеримо возрос с начала болезни. Нужно сказать, что Вард всегда питал склонность к научным занятиям и особенно к изучению старины, но даже в самых блестящих из его ранних работ не видно той удивительной точности суждений и того умения вникнуть в самую суть предмета, которые он обнаружил в разговоре с психиатрами. Разум молодого человека, казалось, был так проницателен, а знания так обширны, что с трудом удалось добиться разрешения на его госпитализацию; и только по свидетельствам посторонних людей и из-за странного незнания самых элементарных вещей, что казалось невероятным при его уме и способностях, он был наконец помещен под наблюдение в лечебницу для душевнобольных. До самого момента исчезновения он читал запоем и был блестящим собеседником, насколько позволял ему голос; и люди, считающие себя наблюдательными, но неспособные предвидеть его бегство, во всеуслышание говорили, что очень скоро Варда выпишут из больницы.
    Только доктор Виллетт, который в свое время помог Чарльзу Варду появиться на свет и с тех пор наблюдал за его телесным и духовным развитием, казался испуганным самой мыслью о будущей свободе своего питомца. Ему пришлось пережить ужасные вещи и он сделал устрашающее открытие, о котором не решался рассказать своим скептически настроенным коллегам. По правде говоря, сама по себе связь доктора Виллетта с этим случаем довольна таинственна. Он был последним, кто видел пациента перед его исчезновением, и когда вышел из комнаты Варда после разговора с ним, лицо его выражало ужас и в то же время облегчение. Многие вспомнили об этом через три часа, когда стало известно, что больной сбежал. Это бегство так и осталось тайной, которую в клинике доктора Вейта никто не смог разрешить. Может быть, о чем-то говорило открытое окно, но оно выходило на отвесную стену высотой в шестьдесят футов. Как бы то ни было, после разговора с доктором Виллеттом молодой человек исчез. Сам Виллетт не представил каких-либо объяснений, но странным образом казался спокойнее, чем до бегства Варда. Чувствовалось, что он охотно рассказал бы о пациенте намного больше, если бы не опасался, что ему не поверят. Виллетт еще застал Варда в комнате, но вскоре после его ухода санитары долго стучались в дверь, не получая ответа. Когда они наконец открыли ее, больного там уже не было, им удалось найти лишь кучку мелкого голубовато-серого порошка, от которого они едва не задохнулись, когда холодный апрельский ветер, дувший из открытого настежь окна, разнес его по комнате. Говорили, правда, что незадолго перед тем страшно выли собаки, но это было раньше, когда доктор Виллетт находился в больнице; потом собаки замолчали. О бегстве тотчас же сообщили отцу Чарльза, но, казалось, он не был удивлен, скорее опечален. Когда сам доктор Вейт позвонил Варду, с ним уже успел поговорить доктор Виллетт; оба решительно отрицали, что имеют какое-нибудь отношение к бегству, Некоторые сведения, касающиеся молодого Варда, были получены от близких друзей Виллетта и Варда-старшего, но казались слишком фантастическими для того, чтобы внушить доверие. Единственным достоверным фактом остается то, что до сего времени не было обнаружено никаких следов пропавшего безумца.
    Чарльз Вард с детства был любителем старины, и ничто не могло побороть в нем влечения к освященным веками тихим улочкам родного города, к реликвиям прошлого, которыми был наполнен почтенного возраста дом его родителей на Проспект-Стрит, расположенный на самой вершине холма. С годами росло его преклонение перед всем, связанным с прошлым; так что история, генеалогия, изучение архитектуры, мебели и ремесел колониального периода вытеснили все другие его интересы. Эти склонности нужно всегда иметь в виду, анализируя его душевную болезнь, ибо хотя они и не были ее источником, но сыграли важную роль в ее последующих проявлениях. Все провалы в памяти, отмеченные психиатрами, касались современности, компенсируясь обширными, хотя и тщательно скрываемыми познаниями о вещах, относящихся к прошлому - эти знания обнаруживались лишь благодаря тщательно продуманным вопросам врачей. Казалось, пациент буквально переносился в отдаленные века, обладая неким странным ясновидением. Удивительно, что Вард, по всей видимости, больше не интересовался разным антиквариатом, с которым был так хорошо знаком. Он словно потерял всякое почтение к старине, как к чему-то известному и даже надоевшему; и все его усилия были направлены на познание обычных реалий жизни современного мира, которые, как в этом убедились врачи, полностью изгладились из его памяти. Он тщательно скрывал свое незнание общеизвестных вещей, но всем наблюдавшим за ним, было ясно, что выбор книг для чтения и беседы с окружающими отмечены лихорадочным стремлением впитать эти факты, как можно больше узнать о собственной, забытой им биографии, особенностях повседневной жизни и культуры ХХ столетия, которые он должен был хорошо знать, ибо родился в 1902 году и получил образование в современных учебных заведениях. После его исчезновения психиатры удивлялись, как мог беглец, почти ничего не знавший о сложном современном мире, адаптироваться в нем. Некоторые считали, что он "ушел в подполье" и затаился, смирившись с самым скромным положением, пока не сравняется знаниями со своими современниками.
    Врачи спорили о том, когда проявилось безумие Варда. Доктор Лайман, бостонская знаменитость, утверждает, что это произошло в 1919 или 1920 году, когда юноша закончил школу Мозеса Брауна, и внезапно перешел от изучения прошлого к занятиям оккультными науками, отказавшись сдавать выпускные экзамены на том основании, что занят исследованиями, которые для него гораздо важнее. Это подтверждалось изменением привычек Варда к тому времени, особенно тем, что он без устали рылся в городском архиве и искал на старых кладбищах могилу одного из своих предков по имени Джозеф Карвен, погребенного в 1771 году, часть личных бумаг которого Вард, по его собственному признанию, случайно обнаружил в старом квартале Стемперс-Хилл, за облицовкой стены ветхою дома в Олни-Корт, который, как было известно, когда-то занимал Карвен.
    Короче говоря, зимой 1919-1920 года в характере Чарльза Варда произошла бесспорная перемена; он внезапно прекратил свои изыскания по истории колониального периода и со всей страстью погрузился в тайны мистических наук как на родине, так и за границей, время от времени вновь начиная поиски могилы своего отдаленного предка.
    Однако доктор Виллетт ни в коей мере не разделял мнения Лаймана, основывая собственное заключение на близком и длительном знакомстве с пациентом и неких рискованных исследованиях и ужасных открытиях, которые были им сделаны за последнее время. Они оставили на нем глубокий след; голос его прерывается, когда он говорит о них, и рука дрожит, когда пытается их записать. Виллетт допускает, что изменения, происшедшие в 1919-1920 годах, ознаменовали начало прогрессирующего ухудшения, завершившегося в 1928 году страшным и неестественным перерождением, то на основе личных наблюдений считает, что нужно отмстить более тонкое различие. Откровенно признавая, что Чарльз всегда отличался неуравновешенным характером и был склонен слишком бурно реагировать на окружающее, он отказывается согласиться с тем, что происшедшая ранее перемена отмечает действительный переход т здоровья к болезни; вместо этого он склонен поверить утверждению самого Варда, что тот открыл или воссоздал нечто, оказывающее глубокое и удивительное воздействие на человеческую природу.
    Доктор Виллетт уверен, что истинное безумие началось позже, когда Вард отыскал портрет Карвена и старинные документы, после путешествия за границу, в далекие таинственные уголки света, где во время совершения неведомых тайных обрядов были произнесены ужасные заклинания, на которые откликнулись страшные силы; после того, как при неизвестных обстоятельствах измученный и полный страха, юноша написал свое - отчаянное письмо. Истинное безумие Варда, полагал доктор, началось после эпидемии вампиризма и серии необъяснимых происшествий, о которых мною говорили в Потуксете, когда из памяти пациента стали выпадать сведения, связанные с современностью, когда он лишился голоса, и организм его претерпел на первый взгляд незначительные изменения, позже замеченные многими.
    Виллетт со свойственной ему проницательностью указывал, что именно с этого времени Бард несомненно приобрел некоторые свойства, которые могут привидеться лишь в кошмаре; он признает с невольной дрожью, что существуют достаточно солидные свидетельства, подтверждающие слова юноши о находке, которой суждено было сыграть роковую роль в его жизни. Прежде всего, два мастера, надежные и наблюдательные люди, видели, как были найдены старые бумаги, принадлежавшие Джозефу Карвену. Во-вторых, Вард, тогда еще совсем юный, однажды показал доктору эти бумаги, в том числе страничку из дневника Карвена, и подлинность этих бумаг не вызывала никакого сомнения. Сохранилось отверстие в стене, где Вард, по его словам, нашел их, и доктор Виллетт навсегда запомнил тот миг, когда бросил на них прощальный взгляд, окруженный вещами, реальность которых трудно осознать и невозможно доказать. К этому следует добавить странные и полные скрытого смысла совпадения в письмах Орна и Хатчинсона, почерк Карвена, сведения о некоем докторе Алленс, добытые детективами, а также ужасное послание, написанное средневековым угловатым почерком, которое доктор Виллетт нашел у себя в кармане, когда пришел в сознание, очнувшись от забытья после одного смертельно опасного приключения.
    Но самым убедительным является результат, достигнутый доктором, применившим формулу, которая стала ему известна во время его последних изысканий; результат, который неопровержимо доказал подлинность бумаг и их чудовищное значение, хотя сами бумаги стали навеки недоступны людям.

    2

    Свои юные годы Чарльз провел в атмосфере старины, которую так нежно любил. Осенью 1913 года он поступил на первый курс школы Мозеса Брауна, находившейся неподалеку от его дома, проявляя примерное прилежание в военной подготовке, особенно популярной в то время. Старинное главное здание школы, возведенное в 1819 году, всегда привлекало юного историка; ему нравился живописный и обширный парк, окружавший школу. Мало бывая в обществе, большую часть своего времени он проводил дома, часто совершал долгие прогулки, прилежно учился и не пропускал военных тренировок. Он не оставлял своих исторических и генеалогических изысканий в городском архиве, мэрии и ратуше, публичной библиотеке, Атенеуме, Историческом обществе, в Библиотеке Джона Картера Брауна и Джона Хея в Университете Брауна, и в недавно открытой библиотеке на Бенсфит-Стрит. Он был высоким, худощавым и светловолосым юношей, с серьезными глазами, немного сутулился, одевался с легкой небрежностью и производил впечатление не очень привлекательного, неловкого, но вполне безобидного молодого человека.
    Его прогулки всегда представляли собой нечто вроде путешествия в прошлое, и ему удавалось из множества реликвий, оставшихся от былого блеска, воссоздавать картину ушедших веков. Варды жили в большом особняке в георгианском стиле, стоявшем на довольно крутом холме, к востоку от реки. Из задних окон своего флигеля Вард мог с головокружительной высоты любоваться тесно сбитыми шпилями, куполами, остроконечными кровлями и верхними этажами высоких зданий Нижнего города, раскинувшегося на фоне пурпурных холмов и полей. В этом доме он родился, и няня впервые выкатила его в колясочке из красивого классического портика кирпичного фасада с двойным рядом колонн. Она везла его мимо маленькой белой фермы, построенной два века тому назад, которую город давно уж поглотил, к солидным зданиям колледжей, выстроившихся вдоль респектабельной богатой улицы, где квадратные кирпичные особняки и не столь большие деревянные дома с узкими портиками, обрамленными, колоннами а дорическом стиле, дремали, отгородившись от мира щедро отмеренными пространствами садов и цветников.
    Его катали в колясочке и вдоль сонной Конгдон-Стрит, что располагалась пониже на крутом склоне холма, на восточной стороне которой стояли дома на высоких столбах. Здесь были старинные маленькие деревянные дома- ведь растущий город карабкался вверх по холму - и во время этих прогулок маленький Вард, казалось, постиг колорит старого поселения времен колонизации. Няня обычно любила посидеть на скамейке Проспект Террас и поболтать с полицейским; одним из первых детских воспоминаний Варда было огромное, подернутое легкой туманной дымкой море крыш, куполов и шпилей, простирающееся к востоку, и дальние холмы, которые он увидел однажды в зимний день с этой огромной, обнесенной заграждением, насыпи, окрашенные в мистический фиолетовый цвет на фоне пламенеющего апокалиптического заката, горящего красным, золотым, пурпурным и подцвеченные странными зелеными лучами. Высокий мраморный купол Ратуши выделялся сплошной темной массой, а увенчивающая его статуя, на которую упал случайный солнечный луч из разорвавшихся темных облаков, покрывающих пылающее небо, была окружена фантастическим ореолом. Когда Чарльз стал старше, начались его бесконечные прогулки; сначала мальчик нетерпеливо тащил за руку свою няню, потом ходил один, предаваясь мечтательному созерцанию. Он устремлялся наудачу все ниже и ниже, вдоль, крутого склона, каждый раз достигая более старого и причудливого слоя древнего города. Предвкушая новые открытия, он недолго колебался перед тем, как спуститься по почти отвесной Дженкс-Стрит, где дома ограждены каменными заборами, а вход затеняли навесы в колониальном стиле, до тенистого уголка Бенефит-Стрит, где прямо перед ним возвышался древний дом - настоящий музейный экспонат, с двумя входами, каждый из которых окружали пилястры в ионическом стиле, а рядом - почти "доисторическое" строение с двускатной крышей, с остатками скотного двора и других служб, необходимых для фермы, а еще немного поодаль - грандиозный особняк судьи Дюфри с остатками былого георгианского величия. Сейчас это уже были трущобы; но гигантские тополя бросали вокруг живительную тень, и мальчик шел дальше к югу, вдоль длинных рядов зданий, возведенных еще до революции, с высокими трубами в самой середине дома и классическими порталами. На восточной стороне улицы они стояли на высоких фундаментах, к входной двери вели два марша каменных ступеней, и маленький Вард мог представить себе, как выглядели эти дома, когда улица была еще совсем молодой, - он словно видел красные каблуки и пудреные парики людей, идущих по каменной мостовой, сейчас почти совсем стертой.
    К западу вниз от этой улицы почти такой же отвесный склон, как и наверх, вел к старой Таун-Стрит, которую основатели города заложили вдоль берега реки в 1636 году. Здесь склон прорезали бесчисленные тропинки, вдоль которых скучились полуразвалившиеся ветхие домишки, построенные в незапамятные времена; как ни очарован был ими Чарльз, он далеко не сразу осмелился спуститься в этот отвесный древний лабиринт, боясь, что они окажутся сонными видениями, либо вратами в неведомый ужас. Он счел гораздо менее рискованным продолжать свою прогулку вдоль Бенефит-Стрит, где за железной оградой прятался двор церкви Святого Иоанна, где в 1761 году находилось Управление Колониями, - и полуразвалившийся постоялый двор "Золотой мяч", где когда-то останавливался Вашингтон. Стоя на Митинг-Стрит - бывшей Гаол Лайн, потом Кинг-Стрит - он смотрел вверх на восток и видел построенную для облегчения подъема, изгибающуюся пологой аркой лестницу, в которую переходило шоссе; внизу, на западе, он различал старое кирпичное здание школы, напротив которого, через дорогу, еще до революции висела старинная вывеска с изображением головы Шекспира на доме, где печаталась "Провиденс Газетт" и "Кантри Джорнал". Потом шла изысканная Первая Баптистская церковь постройки 1775 года, особую красоту которой придавали несравненная колокольня, созданная Гиббсом, георгианские кровли и купола. Отсюда к югу состояние улиц заметно улучшалось, появлялись группы небольших особнячков; но все еще много было давным-давно протоптанных тропинок, которые вели по крутому склону вниз на запад; здесь тесно скученные дома с архаическими остроконечными крышами казались привидениями. Остовы их находились на разных стадиях живописного пестрого распада. Эти дома стояли там, где извилистая набережная старый порт, казалось, еще помнят славную эпоху колонизации, - порок, богатство и нищету; где были полусгнившие верфи, мутноглазые старинные корабельные фонари, и улочки, носящие многозначительные названия Добыча, Слиток, Золотой переулок, Серебряный тупик. Монетный проезд. Дублон, Соверен, Гульден, Доллар, Грош и Цент.
    Когда Вард стал немного старше и уже отваживался на более рискованные приключения, он иногда спускался в этот водоворот покосившихся и готовых рухнуть домишек, сломанных шпангоутов, угрожающе скрипящих ступеней, шатающихся перил, сверкающих чернотой лиц и неведомых запахов; он проходил от Саут Мейн до Саут Вотер, забредая в доки, где, вплотную соприкасаясь бортами, еще стояли старые пароходы, и возвращался северной дорогой вдоль берега, мимо построенных в 1816 году складов с крутыми крышами, и сквера у Большого Моста, на старых пролетах которого возвышается все еще крепкое здание городского рынка. В этом сквере он останавливался, впивая в себя опьяняющую красоту старого города, возвышающегося на востоке в смутной дымке тумана, прорезываемого шпилями колониальных времен и увенчанного массивным куполом новой церкви Крисчен Сайенс, как Лондон увенчан куполом храма Святого Павла. Больше всего ему нравилось приходить сюда перед закатом, когда косые лучи солнца падают на здание городского рынка, на ветхие кровли на холме и стройные колокольни, окрашивая их золотом, придавая волшебную таинственность сонным верфям, где раньше бросали якорь купеческие корабли, приходившие в Провиденс со всего света. После долгого созерцания он ощущал, как кружится голова от щемящего чувства любви к этому прекрасному виду. Тогда он поднимался по склону, возвращаясь домой уже в сумерках, мимо старой белой церкви, по узким крутым улочкам, где начинал просачиваться желтый свет сквозь маленькие окошки и двери прихожих, расположенные высоко, над двумя маршами каменных ступеней с перилами кованого чугуна.
    Позже Вард нередко проявлял любовь к резким контрастам во время своих прогулок. Часть их он посвящал пришедшим в упадок кварталам колониального времени к северо-западу от дома, где находится нижний уступ холма, - Стемперс-Хилл с его гетто и негритянским кварталом, расположенным вокруг станции, откуда до революции отправлялись почтовые кареты до Бостона. Затем он отправлялся в иную часть города, царство красоты и изящества, на Джордж-Стрит, Бенсволент, Повер и Вильямс-Стрит, где зеленые склоны хранят в первозданном виде роскошные особняки и обнесенные стеной сады, где наверх ведет крутая, затененная густой зеленью дорога, с которой связано столько приятных воспоминаний. Все эти скитания, сопровождаемые прилежным изучением документов, бесспорно способствовали тому, что Вард приобрел необычайно широкую эрудицию во всем, что касалось старины, и эти знания в конце концов полностью вытеснили современный мир из сознания Чарльза; они подготовили почву, на которую в роковую зиму 1919-1920 годов пали семена, давшие столь необычные и ужасные всходы.
    Доктор Виллетт уверен, что до этой злополучной зимы, когда были отмечены первые изменения в характере Варда, его занятия стариной не имели в себе чего-либо патологического и мистического. Кладбища привлекали его лишь оригинальностью памятников и своей исторической ценностью, в нем не замечалось ничего похожего на страсть к насилию, не было никаких проявлений жестоких инстинктов. Затем, постепенно и почти незаметно, стали обнаруживаться любопытные последствия одного из его самых блестящих генеалогических открытий, которое он сделал год назад, обнаружив, что среди его предков по материнской линии был некий Джозеф Карвен, проживший необычайно долгую жизнь. Карвен приехал в Провиденс из Салема в марте 1692 года, и о нем передавали шепотом множество странных и внушающих ужас историй.
    Прапрадед Варда, Волкам Поттер, в 1785 году взял в жены некую Энн Тиллингест, дочь миссис Элайзы, дочери капитана Джеймса Тиллингеста, о котором в семье не осталось никаких воспоминаний. За два года до своего первого изменения, в 1918 году, молодой историк, проявлявший необычайный интерес к генеалогии, изучая городские акты, обнаружил запись об узаконенной властями изменении фамилии, согласно которой в 1772 году миссис Элайза Карвен, вдова Джозефа Карвена, а также ее семилетняя дочь Энн вернули себе девичью фамилию матери- Тиллингест. "Понеже имя ее Супруга звучит как Упрек в устах местных жителей по Причине того, что стало известно после его Кончины; Последняя подтвердила дурную славу, за ним по общему Мнению укрепившуюся, чему не могла поверить верная Долгу своему законная его Супруга, до тех пор, пока с Слухах сих была хоть тень Сомнения". Эта запись была найдена исследователем совершенно случайно, когда он разлепил два листа книги, которые были специально и довольно тщательно склеены и пронумерованы как один лист.
    Чарльзу Варду сразу стало ясно, что он нашел до сих пор неизвестного прапрапрадеда. Открытие это взволновало его вдвойне, потому что он уже слышал кое-что о Карвене и не раз встречал неясные намеки, относящиеся к этому человеку, о котором осталось так мало сведений, доступных для ознакомления; некоторые документы были выявлены лишь в последнее время. Создавалось впечатление, что существовал какой-то заговор, целью которого было полностью изгнать из памяти жителей города имя Карвена. Но те воспоминания, которые сохранились о нем, и дошедшие документы были настолько странными и пугающими, что невольно возникало желание узнать, что же именно так тщательно пытались скрыть и предать забвению составители городских хроник колониального времени- надо полагать, у них были для этого достаточно веские причины.
    До своего открытия Чарльз Вард относился к Карвену с чисто романтическим интересом; но обнаружив, что состоит в родстве с этим таинственным субъектом, само существование которого пытались скрыть, он начал систематические поиски, буквально выкапывая из-под земли все, что касалось этого человека. В своем лихорадочном стремлении узнать как можно больше о своем отдаленном предке он преуспел больше, чем мог даже надеяться, ибо в старых письмах, дневниках и мемуарах, так и оставшихся в рукописи, найденных им в затянутых густой паутиной чердаках старых домов Провиденса и во многих других местах, содержалось множество сведений, которые не казались писавшим настолько важными, чтобы их скрывать. Дополнительный свет пролили важные документы из столь далеко расположенного от Провиденса города, как Нью-Йорк, где в музее Френсис-Таверн на Лонг-Айленде хранилась переписка колониального периода. Но решающей находкой, которая по мнению доктора Виллетта послужила главной причиной гибели Чарльза Варда, были бумаги, найденные в августе 1919 года за облицовкой полуразрушенного дома в Олни-Корт. Именно они открыли перед юношей путь к черной бездне глубочайшего падения.

    Глава вторая

    УЖАСЫ ПРОШЛОГО

    Джозеф Карвен, как сообщалось в легендах, передаваемых изустно и записанных в бумагах, найденных Вардом, был поразительным, загадочным и внушающим неясный ужас субъектом. Он бежал из Салема в Провиденс- всемирное пристанище всего необычного, свободного и протестующего - в начале великого избиения ведьм, опасаясь, что будет осужден из-за своей любви к одиночеству и странных химических или алхимических опытов. Это был человек довольно бесцветного вида, лет под тридцать; очень скоро его сочли достойным стать полноправным гражданином города Провидено, и он купил участок для постройки дома к северу от дома Грегори Декстера, в начале Олни-Стрит. Его дом был возведен на холме Стемперс к западу от Таун-Стрит, в месте, которое позже стало называться Олни-Корт; а в 1761 году он переселился в больший соседний дом, который цел до сих пор.
    Первая странность Джозефа Карвена заключалась в том, что он, казалось, не старел и всегда выглядел так же, как во время приезда в Провиденс. Он снаряжал корабли, приобрел верфи близ Майл-Энд-Ков, принимал участие в перестройке Большого Моста в 1713 году и церкви Конгрегации на холме, и всегда казался человеком неопределенного возраста, однако не старше тридцати- тридцати пяти лет. Когда прошло несколько десятилетий со времени его прибытия в Провиденс, это странное явление было замечено всеми; Карвен всегда объяснял его тем, что предки его были людьми крепкими, а сам он предпочитает простую жизнь без излишеств, благодаря чему смог хорошо сохраниться. Горожанам было не совсем ясно, как можно согласовать слова о простой жизни с постоянными ночными путешествиями купца, никого не посвящавшего в свои тайны, со странным светом, который всю ночь виднелся из его окон; и они были склонны приписать его моложавость и долголетие совсем другим причинам. Многие считали, что он обязан этим химическим опытам, постоянному смешиванию и выпариванию разнообразных веществ. Поговаривали о каких-то странных субстанциях, которые он привозил на своих кораблях из Лондона и с островов Вест-Индии или выписывал из Ньюпорта, Бостона и Нью-Йорка; и когда старый доктор Джейбз Бовен, приехавший из Рехобота, открыл свою аптеку напротив Большого Моста, под вывеской "Единорог и Ступки", не прекращались разговоры о разных зельях, кислотах и металлах, которые молчаливый отшельник покупал и заказывал у доктора.
    Подозревая, что Карвен обладает чудесными, никому кроме него не доступными медицинскими знаниями, множество людей, страдающих разными болезнями, обращались к нему за помощью. Но несмотря на то, что он поощрял это, правда, не особенно горячо, и всегда давал им в ответ на их просьбы декокты необычного цвета, было замечено, что его советы и лекарства приносили очень мало пользы. Наконец, когда прошло свыше пятидесяти лет с того дня, как он поселился в городе, а между тем его лицо и весь внешний вид изменились не более, чем лет на пять, по городу поползли зловещие слухи- и теперь уж люди были довольны, что Карвен ни с кем не общается, предпочитая одиночество.
    Частные письма и дневники, относящиеся к тому времени, рассказывают также и о многих других причинах, из-за которых люди дивились Джозефу Карвену, боялись его и наконец стали избегать, как чумы. Всем известна была его страсть к посещению кладбищ, где его видели в любое время суток и при разных обстоятельствах, однако никто не мог обвинить его в каком-нибудь святотатственном проступке. У него была ферма на Потуксет Роуд, где он обыкновенно проводил лето и куда, по свидетельству очевидцев, часто направлялся верхом в жаркий полдень или самое глухое время ночи. Там его единственными слугами и работниками была супружеская чета индейцев из племени наррагансетт - муж, немой, покрытый какими-то странными шрамами, и жена, неимоверно уродливая, может быть, из-за примеси негритянской крови. В пристройке к дому помещалась лаборатория, где проводились химические опыты. Любопытные возчики и рассыльные, которые доставляли на ферму бутылки, бутыли, мешки и ящики, внося их через .низенькие задние дверцы, делились своими впечатлениями о фантастических плоских стеклянных сосудах, тиглях для плавления металлов, перегонных кубах и жарко пылающих печах, которые они видели в низкой комнате со стенами, покрытыми полками; они пророчествовали шепотом, что молчаливый "химик" (они хотели сказать "алхимик") скоро обязательно найдет философский камень.
    Ближайшие соседи Карвена - Феннеры, жившие за четверть мили от фермы - рассказывали еще более удивительные вещи о странных звуках, которые, как они утверждали, ночью доносились из сельского дома Карвена. Это были пронзительные вопли, говорили они, и какой-то сдавленный вой; им казалось подозрительным, что на ферму доставлялось по разным дорогам огромное количество всякой еды и одежды, так как трудно было вообразить, чтобы одинокий пожилой джентльмен и пара слуг могли съесть столько молока, мяса и хлеба и износить столько прочного шерстяного платья. Каждую неделю доставлялись новые припасы, а с ферм Кингстауна гнали целые стада скота. Тяжелое чувство внушало также большое каменное здание во дворе фермы, у которого вместо окон были узкие бойницы.
    Бездельники, день и ночь шатающиеся по Большому Мосту, многое могли рассказать о городском доме Карвена, находящемся в Олни-Корт; не столько о красивом новом жилище отшельника, построенном в 1761 году, когда Карвену должно было исполниться сто лет, сколько о его первом доме, низеньком, со старинной мансардой, чердаком без окон, со стенами, обшитыми тесом; со странной настойчивостью Карвен проследил за тем, чтобы все бревна и доски были сожжены после сноса дома. Нужно сказать, что здесь было меньше тайн, чем на ферме, но постоянный свет в окнах в самое необычное время, несокрушимое молчание двух чернокожих, вывезенных неведомо откуда, которые были единственной прислугой в доме, внушавшее ужас неразборчивое бормотание невероятно старого француза-домоправителя, ни с чем не сообразное количество пищи, доставляемое, по свидетельству очевидцев, в дом, где проживало только четыре человека, странные и пугающие голоса, которые вели приглушенные споры в совершенно неподходящее для этого время, - все это, вместе со слухами, ходившими о ферме в Потуксете, заслужило этому месту недобрую славу.
    В избранных кругах также не обходили вниманием дом Карвена; ибо, приехав в Провиденс, он постепенно проник в церковные и торговые сферы города, приобрел при этом самые приличные знакомства и, казалось, получал искреннее и неподдельное удовольствие от общения с этими людьми. Он был из хорошей семьи - Карвены из Салема пользовались широкой известностью в Новой Англии. В городе узнали, что Джозеф Карвен еще в ранней юности много путешествовал, некоторое время прожил в Англии и совершил по крайней мере две поездки на Восток; его речь, когда он удостаивал кого-нибудь разговором, могла бы исходить из уст образованного и изысканно воспитанного англичанина. Но по неизвестным причинам Карвен не любил общества. Никогда не проявляя явной невежливости к посетителям, он был чрезвычайно сдержан, словно воздвигая между ними и собой невидимую стену, так что они не решались сказать ему что-либо, опасаясь, что эти слова прозвучат пошло и бессмысленно.
    В его поведении сквозило какое-то загадочное, презрительное высокомерие, словно он, общаясь с некими неведомыми и могучими существами, стал считать людей скучными и ничтожными. Когда доктор Чекли, знаменитый острослов, назначенный ректором в Королевскую Церковь, приехал в Провиденс из Бостона в 1733 году, он не упустил случая посетить человека, о котором так много слышал; но визит был весьма кратковременным, потому что он уловил некий мрачный подтекст в речах любезного хозяина. Однажды зимним вечером, когда Чарльз беседовал со своим отцом о Карвене, юноша сказал, что много дал бы, чтобы узнать, какие слова таинственного предка так поразили жизнерадостного ректора, что все составители мемуаров в один голос подтверждают нежелание доктора Чекли повторить хоть что-нибудь из услышанного;
    Добряк был поистине шокирован и с тех пор при одном упоминании имени Карвена вмиг лишался своей прославленной веселости.
    Более определенной и ясной была причина, из-за которой другой, столь же остроумный и образованный человек, такого же почтенного происхождения, как доктор Чекли, избегал высокомерного отшельника. В 1746 году мистер Джон Мерритт, пожилой английский джентльмен, имеющий склонность к литературе и науке, приехал из Ньюпорта в Провиденс, который быстро затмил былую славу Ньюпорта, и построил красивый загородный дом на Перешейке, в месте, которое сейчас стало центром лучшего жилого района. Он жил как английский аристократ, окружив себя комфортом и роскошью, первым в городе стал держать коляску с ливрейным лакеем на запятках, и очень гордился своим телескопом, микроскопом и тщательно собранной библиотекой, состоящей из книг на английском и латинском языках. Услышав, что Карвен является владельцем лучшего собрания книг в городе, мистер Мерритт сразу же нанес ему визит, и был принят с гораздо большей сердечностью, чем кто-либо из прежних посетителей. Его восхищение огромной библиотекой хозяина дома, где на широких полках рядом с греческими, латинскими и английскими классиками стояла солидная батарея философских, математических, и прочих научных трактатов, в том числе труды Парацельса, Агриколы, Ван Хельмонта Сильвиуса Глаубера Бойля Берхааве, Бехера и Шталя, побудило Карвена предложить своему гостю посмотреть также ферму и лабораторию, куда он никого прежде не приглашал; и они тотчас же вместе отправились туда в коляске Мерритта.
    Мистер Мерритт говорил впоследствии, что не видел на ферме ничего действительно ужасного, но утверждал, что сами названия сочинений, посвященных магии, алхимии и теологии, которые Карвен держал в комнате перед лабораторией, внушили ему непреходящее отвращение. Может быть, этому способствовало выражение лица владельца фермы, когда он демонстрировал свои приобретения. Странное это собрание, наряду со множеством редкостей, которые мистер Мерритт охотно поместил бы, по собственному его признанию, в свою библиотеку, включало труды почти всех каббалистов, демонологов и знатоков черной магии; оно было также настоящей сокровищницей знаний в подвергаемой здравомыслящими людьми сомнению области алхимии и астрологии. Мистер Мерритт увидел здесь книгу Гермеса Трисмегиста в издании Менара, "Турба философарум", "Книгу исследований" аль-Джабера, "Ключ мудрости" Артефия; каббалистический "Зохар", серию изданий Питера Джемма, в том числе "Альберт Великий", издание Затцнера "Великого и непревзойденного искусства" Раймунда Луллия, "Сокровищница алхимии" Роджера Бэкона, "Ключ к алхимии" Фладда, "О философском камне", сочинение Тритемия); все эти таинственные книги теснились на одной полке. В изобилии были представлены средневековые еврейские и арабские ученые и каббалисты, и доктор Мерритт побледнел, когда, сняв в полки тонкий том, носящий невинное название "Закон ислама", увидел, что в действительности это запрещенный и подвергнутый проклятию "Некрономикон" - книга об оживлении мертвецов, принадлежащая безумному арабу Абдулу Альхазреду, о которой он слышал несколько лет назад чудовищные вещи; люди передавали их друг другу шепотом, после того, как узнали о чудовищных обрядах, совершавшихся в странном рыбацком городке Кингспорте, в провинции Массачусетс.
    Но, как ни странно, сильнее всего достойного джентльмена поразила одна мелочь, которая внушила ему неясное беспокойство. На большом полированном столе лежал сильно потрепанный экземпляр книги Бореллия, на полях и между строк которого было множество загадочных надписей, сделанных рукой Карвена. Книга была открыта почти на середине, и строчки одного параграфа были подчеркнуты такими жирными и неровными линиями, что посетитель не смог удержаться и прочел это место книги знаменитого мистика. Содержание ли подчеркнутых строк или особый нажим проведенных пером линий, почти прорвавших бумагу, - он не мог сказать, что именно, - но все вместе внушило посетителю непонятный ужас. Он помнил этот отрывок до конца жизни, записал его по памяти в своем дневнике и однажды попытался процитировать своему близкому другу доктору Чекли, но не дошел до конца, увидев, как потрясен жизнерадостный ректор. Отрывок гласил: "Главные Соки и Соли (сиречь Зола) Животных таким Способом приготовляемы и сохраняемы быть могут, что Муж Знающий в силах будет собрать в доме своем весь Ноев Ковчег, вызвав к жизни из праха форму любого Животного по Желанию своему; подобным же методом из основных Солей, содержащихся в человеческом прахе, Философ сможет, не прибегая к запретной Некромантии, воссоздать тело любого Усопшего из Предков наших, где бы сие тело погребено ни было".
    Однако самые зловещие слухи ходили о Джозефе Карвене возле доков, расположенных вдоль южной части Таун-Стрит. Моряки - суеверный народ, и просоленные морские волки, из которых состояли команды шлюпов, перевозивших ром, рабов и патоку, каперов и больших бригов, принадлежащих Браунам, Кроуфордам и Тиллингестам, осеняли себя крестным знамением и складывали пальцы крестом, когда видели, как худощавый, обманчиво молодой, желтоволосый Джозеф Карвен, слегка сгорбившись, заходил в принадлежавший ему склад на Дублон-Стрит или разговаривал с капитанами и суперкарго у длинного причала, где беспокойно покачивались его корабли. Даже служащие и капитаны, работающие у Карвена, боялись и ненавидели его, а все члены его команды были сбродом смешанных кровей с Мартиники, из Гаваны или Порт-Ройала. По правде говоря, именно то обстоятельство, что команда Карвена так часто менялась, было основной причиной суеверного страха, который моряки испытывали перед таинственным стариком. Команда, получив разрешение сойти на берег, рассеивалась по городу, некоторых моряков посылали по всей вероятности с разными поручениями. Но когда люди вновь собирались на палубе, можно было побиться об заклад, что одного-двух обязательно недосчитаются. Эти поручения большей частью касались фермы на Потуксет Роуд; ни одного из моряков, отправленных туда, больше не видели, все это знали, и со временем Карвену стало очень трудно подбирать свою разношерстную команду. Почти всегда, послушав разговоры, ходящие в гавани Провиденса, несколько человек сразу же дезертировали, и заменять их новыми членами команды, завербованными в Вест-Индии, стало для Карвена очень трудно.
    К 1760 году Джозеф Карвен фактически стал изгоем; с ним никто не хотел знаться, ибо его подозревали в связи с дьяволом и во всевозможных ужасах, которые казались тем более угрожающими, что ни один из горожан не мог сказать внятно, в чем они заключаются, или даже привести хоть одно доказательство того, что эти ужасы действительно происходят. Может быть, последней каплей стало дело о пропавших в 1758 году солдатах: в марте и апреле этого года два королевских полка, направляющиеся в Новую Францию были расквартированы в городе и непонятным образом поредели в гораздо большей степени, чем бывает обычно в результате дезертирства. Ходили слухи, что Карвена часто видели беседующим с этими облаченными в красные мундиры парнями; и так как многие из них бесследно исчезли, снова вспомнили о странных исчезновениях моряков. Трудно сказать, что случилось бы, останься полки в городе на более длительный срок.
    Тем временем состояние Карвена все росло и росло. Он фактически монопольно торговал селитрой, черным перцем, корицей и с легкостью превзошел другие торговые дома, за исключением дома Браунов, в импорте медной утвари, индиго, хлопка, шерсти, соли, такелажа, железа, бумаги и различных английских товаров. Такие купцы, как Джеймс Шрин из Чипсайда, на лавке которого красовался слон, Расселлы, торговавшие напротив Большого Моста под вывеской "Золотой орел", или Кларк и Найтингейл, владельцы харчевни "Рыба на сковородке", почти полностью зависели от него, ибо он владел большей частью их недвижимости; договоры же с местными виноделами, коневодами и маслоделами из Нараган-сетта, а также с мастерами, отливающими свечи в Ньюпорте, превратили его водного из наиболее крупных экспортеров колонии.
    Подвергнутый своеобразному остракизму, Карвен все же не был лишен определенного чувства солидарности. Когда сгорел дом Управления Колониями, он щедро подписался на значительную сумму для устройства благотворительной лотереи, благодаря которой в 1761 году было построено новое кирпичное здание, по сей день красующееся на старой Главной Улице. В том же году он помог перестроить Большой Мост, разрушенный октябрьским штормом. Он восстановил публичную библиотеку, сгоревшую при пожаре в Управлении Колониями, и сделал огромное количество покупок на благотворительном базаре, на выручку от которого была вымощена большими круглыми булыжниками грязная улица Маркет Парад и изрезанная глубокими колеями Таун-Стрит, да еще посредине была устроена дорожка для пешеходов, которую на французский манер называли "козе". К этому времени он уже выстроил себе не отличающийся особой оригинальностью, но роскошный новый дом, чьи двери представляют собой шедевры резьбы по дереву. Когда в 1743 году приверженцы Уайт-филда отделились от Церкви на Холме доктора Коттона и основали церковь во главе с деканом Сноу против Большого Моста, Карвен присоединился к ним, хотя вскоре перестал быть ревностным прихожанином. Однако впоследствии он снова начал проявлять набожность, очевидно желая рассеять тень, павшую на него, ибо сознавал, что если не примет самые решительные меры, то зловещие слухи могут сильно повредить его торговым делам.
    Видя, как этот странный бледноликий человек, на вид совсем не старый, хотя на самом деле ему исполнилось не менее ста лет, изо всех сил пытался рассеять сложившуюся вокруг него атмосферу ненависти и страха, слишком неопределенного, чтобы распознать и назвать его причину, люди чувствовали одновременно жалость, смутное беспокойство и презрение. Но сила богатства и легковерие людей так велики, что предубеждение против Карвена ослабело, особенно после того, как перестали исчезать моряки с его кораблей. К тому же он начал проявлять крайнюю осторожность, рыская по кладбищам, потому что больше его там никто не видел. Одновременно перестали распространяться слухи о страшных воплях, доносившихся с его фермы в Потуксете, и о странных вещах, которые там творились. Количество провизии, которую ему доставляли, оставалось неестественно велико, по-прежнему на ферму гнали целые стада овец и привозили цельные туши в городской дом; однако вплоть до последнего времени, - когда Чарльз Вард стал изучать его бумаги и счета, хранившиеся в библиотеке Шепли, никому не пришло в голову- за исключением этого любознательного юноши, потрясенного своими открытиями, - провести сравнение между поразительным множеством чернокожих, которых Карвен доставлял из Гвинеи вплоть до 1766 года, и ничтожным количеством чеков, удостоверяющих продажу этих рабов работорговцам, чей рынок находился на Большом Мосту, или окрестным плантаторам. Да, этот ужасный человек отличался необыкновенной хитростью и изобретательностью- качествами, которые он полностью использовал, когда возникала необходимость.
    Но, как и следовало ожидать, запоздалые старания Карвена не увенчались успехом. Вес продолжали избегать его, никто ему не доверял - уже то, что в глубокой старости он выглядел почти юношей, внушало подозрения, - и он понял, что в конце концов это грозит ему потерей его внушительного состояния. Его сложные исследования и опыты, какими бы они ни были, требовали нешуточных расходов, и поскольку переезд на новое место лишал его преимуществ в торговых делах, которых ему удалось добиться, начинать все снова где-нибудь в другом городе не было смысла. Здравый смысл подсказывал, что нужно поддерживать добрые отношения с горожанами, чтобы не вызывать подозрительных взглядов, шепота и желания избежать общения с ним под любым предлогом, чтобы рассеять общую атмосферу угрюмой сдержанности, подозрительности и страха. Его очень беспокоили клерки, зарабатывающие вес меньше с начавшимся застоем в его- делах и не бросавшие работу только потому, что никто не хотел брать их на службу; он удерживал своих капитанов и матросов только хитростью, привязывая их к себе каким-либо способом - залогом, заемным письмом или шантажом, прознав что-нибудь компрометирующее. В этом Карвен обнаруживал необыкновенную ловкость. В течение последних пяти лет жизни он выведал такие вещи, которые, казалось, могли поведать лишь люди, давно умершие, и эти секреты постоянно держал, наготове.
    И тогда хитрый торговец решил сделать последнюю отчаянную попытку восстановить свое положение в городе. Отшельник по природе, он надумал заключить выгодный брак, избрав в жены девушку из уважаемого семейства, чтобы люди не могли больше подвергать остракизму его дом. Быть может, существовали и более глубокие причины, побуждавшие его заключить подобный союз; причины, находящиеся так далеко за пределами доступных нам знаний, что лишь в бумагах, найденных через полтора столетия после его смерти, можно было отыскать к ним какой-то ключ; но ничего определенного так никто и не узнал. Конечно, Карвен понимал, что обычное ухаживание вызовет только ужас и отвращение, поэтому он стал искать подходящую избранницу, на родителей которой мог оказать давление. Это было не так-то легко, поскольку у него были довольно высокие требования относительно красоты, образования и общественного положения. Наконец он остановился на дочери лучшего и старшего из находящихся у него на службе капитанов морских судов, вдовца с безупречной родословной и репутацией, которого звали Джеймс Тиллингест. Его единственная дочь Элайза, казалось, отличалась всеми вообразимыми достоинствами, кроме одного: она не была богатой наследницей. Капитан Тиллингест полностью находился под влиянием Карвена, и когда тот вызвал капитана в свой дом с высоким куполом, находящийся на вершине Повер Лейн, и чем-то пригрозил, тот согласился благословить этот чудовищный союз.
    Элайзе Тиллингест в то время было восемнадцать лет, и она получила наилучшее воспитание, какое мог позволить себе ее отец при своих стесненных обстоятельствах. Она посещала школу Стивена Джексона, что напротив Ратуши, и прилежно училась рукоделию и домоводству у своей матушки, которая умерла от оспы в 1757 году. Вышивки Элайзы, сделанные ею в девятилетнем возрасте, в 1753 году, можно увидеть в одном из залов исторического музея штата Род-Айленд. После смерти матери Элайза сама вела все хозяйство с помощью единственной чернокожей старухи-служанки. Должно быть, споры между девушкой и ее отцом относительно брака с Карвеном были весьма бурными; но дневники и мемуары о них не упоминают. Известно лишь, что ее помолвка с Эзрой Виденом, молодым штурманом на пакетботе Кроуфорда под названием "Энтерпрайз", была расторгнута, брачный союз с Карвеном заключен седьмого марта 1763 года в баптистской церкви в присутствии самого избранного общества, цвета городской аристократии; брачная церемония была совершена Сэмюэлем Винсоном-младшим. "Газетт" очень коротко упомянула об этом событии, и в большинстве сохранившихся экземпляров заметка была вырезана или вырвана. После долгих поисков Вард нашел единственный нетронутый номер "Газетт" в частном архиве коллекционера и прочел его, забавляясь безличной старомодной галантностью.
    "Вечером прошедшего понедельника мистер Джозеф Карвен, уважаемый житель нашего Города, Негоциант, сочетался брачными узами с Мисс Элайзой Тиллингест, Дочерью Капитана Джеймса Тиллингеста. Юная Дама, обладающая истинными Достоинствами, соединенными с прелестным Обликом, будет Украшением брака и составит Счастье своего любящего Супруга".
    Собрание писем Дюфри-Арнольда, найденное Чарльзом Бардом незадолго до предполагаемого первого приступа душевной болезни в частной коллекции Мелвилла Ф. Петерса с Джордж-Стрит, охватывающее этот и немного более ранний период, показывает, какое возмущение вызвал у горожан этот неравный брак, соединивший столь неподходящую пару. Однако влияние Тиллингестов на жизнь города было неоспоримым, и дом Джозефа Карвена вновь стали посещать люди, которых при иных обстоятельствах вряд ли что-либо заставило переступить его порог. Все же общество так и не приняло Карвена до конца, и от этого больше всех страдала его жена; но как бы то ни было, строгий остракизм был до некоторой степени смягчен. Странный новобрачный удивил как свою супругу, так и всех окружающих, обращаясь с ней в высшей степени галантно и уважительно. В новом доме на Олни-Корт больше не происходило ничего., внушающего беспокойство, и хотя Карвен часто отлучался на свою ферму в Потуксете, где его жена так ни разу и не побывала, он больше походил на обычного жителя города, чем когда бы то ни было за долгое время его жизни в Провиденсе. Лишь один человек проявлял к нему открытую вражду - молодой корабельный штурман, помолвка которого с Элайзой Тиллингест была так внезапно расторгнута. Эзра Виден при свидетелях поклялся отомстить и, несмотря на то, что обладал спокойным и в общем мягким характером, взялся за дело с упорством, продиктованным ненавистью, а это не обещало ничего хорошего человеку, отнявшему у него невесту.
    Седьмого мая 1765 года родилась единственная дочь Карвена Энн. Крестил ее Преподобный Джон Грейвз из Королевской Церкви, прихожанами которой стали Карвены через некоторое время после свадьбы - это было своеобразным компромиссом между принадлежностью к конгрегационистам и баптистской церкви. Запись рождения девочки, так же, как и запись регистрации брака, заключенного за два года перед этим, в большинстве церковных записей и гражданских книг мэрии была уничтожена, и Чарльз Вард смог найти эти записи с большим трудом лишь после того, как, узнав о том, что вдова Карвена сменила фамилию, установил свое родство с Карвеном. Юноша со страстью предался изысканиям, касающимся этого человека. Запись о рождении Энн он нашел совершенно случайно, в ходе переписки с наследниками доктора Грейвза, который, покидая свою паству после Революции, ибо был верным сторонником короля, взял с собой дубликаты всех церковных записей. Вард написал им, потому что знал, что его прапрабабушка, Энн Тиллингест Поттер, принадлежала к епископальной церкви.
    Вскоре после рождения дочери, события, по поводу которого предок Варда выразил огромную радость, странную при его обычной сдержанности, Карвен решил заказать свой портрет. Он поручил эту работу жившему тогда в Ньюпорте талантливому художнику - шотландцу по имени Космо Александр, впоследствии получившему известность как первый учитель Джилберта Стюарта. Говорили, что портрет, отличающийся необыкновенным сходством, был написан на стенной панели в библиотеке дома на Олни-Корт, но ни один из дневников, где упоминается этот портрет, не говорит о его дальнейшей судьбе. В то время сам Карвен стал как-то необычно задумчив и проводил почти все время на ферме в Потуксет Роуд. Утверждали, что он постоянно находился в состоянии тщательно скрываемого лихорадочного беспокойства, словно ожидая, что случится что-то невероятное, как человек, который вот-вот сделает необыкновенное открытие. По всей вероятности, дело касалось химии или алхимии, потому что он перевез на ферму огромное количество книг по этому предмету.
    Его интерес к общественной деятельности не уменьшился, и Карвен не упускал возможности помочь Стефану Хопкинсу, Джозефу Брауну и Бенджамину Весту, пытавшимся оживить культурную жизнь города, уровень которой был гораздо ниже, чем в Ньюпорте, прославившимся своими меценатами. Он помог Дэниэлу Дженксу в 1763 году основать книжную лавку и был его постоянный и лучшим клиентом, а также оказывал денежную помощь испытывавшей постоянные трудности "Газетт", которая выходила каждую пятницу в типографии под вывеской, изображавшей Шекспира. Он горячо поддерживал губернатора Гопкинса против партии Варда, ядро которой находилось в Ньюпорте, а его яркое красноречивое выступление в Хечер Холле в 1765 году против отделения Северного Провиденса способствовало тому, что предубеждение против него мало-помалу рассеялось. Но Эзра Виден, который постоянно наблюдал за Карвеном, пренебрежительно фыркал, когда при нем упоминали об этих поступках, и публично клялся, что все это не более, чем маска, служащая для прикрытия дел, более черных, чем глубины Тартара. Мстительный юноша принялся тщательно собирать сведения обо всем, что касалось Карвена, и особенно интересовался, что тот делает в гавани и на своей ферме. Виден проводил целые ночи в верфи: держа наготове легкую рыбацкую плоскодонку и увидев свет в окне склада Карвена, преследовал на ней небольшой бот, который часто курсировал взад-вперед по бухте. Он также вел самое пристальное наблюдение за фермой на Потуксет Роуд, и однажды его сильно искусали собаки, которых натравила на него странная индейская чета, прислуживающая на ферме.

    3

    В 1766 году в поведении Джозефа Карвена произошла решительная перемена - напряженное ожидание, в котором он пребывал последнее время, сменилось радостным возбуждением, и он стал появляться на людях с видом победителя, с трудом скрывающего ликование по поводу блестящих успехов. Казалось, он еле удерживается от того, чтобы всенародно объявить о своих открытиях и великих свершениях; но, по-видимому, необходимость соблюдать тайну была все же сильнее, чем потребность разделить с ближними радость, так как он ни разу никого не посвятил в причину такой резкой смены настроения. Сразу же после переезда в новый дом, что произошло, по всей вероятности, в начале июля, Карвен стал повергать людей в удивление, рассказывая вещи, которые могли быть известны разве что давным-давно усопшим предкам.
    Но лихорадочная тайная деятельность Карвена отнюдь не уменьшилась с этой переменой. Напротив, она скорее усилилась, так что все большее количество его морских перевозок поручалось капитанам, которых он привязывал к себе узами страха, такими же крепкими, как до сих пор боязнь разорения. Он полностью оставил работорговлю, утверждая, что доходы от нес постоянно падают; почти все время проводил на ферме в Потуксете, но иногда проходил слух, что он бывает в местах, откуда можно было легко попасть на кладбище, так что многие не раз задумывались над тем, так ли уж сильно изменились привычки и поведение столетнего купца. Эзра Виден, вынужденный время от времени прерывать свою слежку за Карвеном, отправляясь в плавание, не мог заниматься этим систематически, но зато обладал мстительным упорством, которого были лишены занятые своими делами горожане и фермеры; он тщательно, как никогда ранее, изучил все, связанное с Карвеном.
    Странные маневры судов таинственного купца не вызывали особого удивления в эти беспокойные времена, когда, казалось, каждый колонист был полон решимости игнорировать условия Сахарного Акта который препятствовал оживленным морским перевозкам. Провезти контрабанду и улизнуть считалось скорее доблестью в Наррагансеттской бухте, и ночная разгрузка недозволенных товаров была совершенно обычным делом. Однако, наблюдая каждую ночь, как лихтер или небольшие шлюпы отчаливают от складов Карвена, находящихся в доках Таун-Стрит, Виден очень скоро проникся убеждением, что его зловещий враг старается избежать не только военных кораблей Его Величества. Раньше, до 1766 года, когда поведение Карвена резко изменилось, эти корабли были нагружены большей частью неграми, закованными в цепи. Живой груз переправляли через бухту и выгружали на заброшенном клочке берега к северу от Потуксета; затем их отправляли по суше вверх, по почти отвесному склону к северу, на ферму Карвена, где запирали в огромной каменной пристройке с узкими бойницами вместо окон. Но теперь все пошло по-другому. Неожиданно прекратился ввоз рабов, и на время Карвен отказался от своих ночных вылазок. Затем, весной 1767 года, Карвен избрал новый способ действий. Лихтеры снова регулярно отплывали, покидая темные молчаливые доки, на этот раз спускались вдоль бухты на некоторое расстояние, очевидно, не далее Ненквит Пойнт, где встречали большие корабли разных типов и перегружали с них неизвестные товары. Потом команда Карвена отвозила этот груз к обычному месту на берегу бухты и переправляла его по суше на ферму, складывая в том же загадочном каменном здании, которое прежде служило для содержания негров. Груз большей частью состоял из больших коробок и ящиков, многие из них имели продолговатую форму и вызывали неприятные ассоциации с гробами.
    Виден с неослабевающим упорством продолжал наблюдать за фермой, в течение долгого времени посещал ее каждую ночь; не проходило недели, чтобы он не побывал там, за исключением тех ночей, когда свежевыпавший снег давал возможность обнаружить его следы. Но даже тогда он подбирался как можно ближе по проезжей дороге или льду протекавшей поблизости речки, чтобы посмотреть, какие следы оставили другие посетители фермы. Когда, отправляясь в плавание, Виден должен был прерывать свои наблюдения, он нанимал своего давнего знакомого по имени Элеазар Смит, который заменял его на этом посту; оба приятеля могли бы поведать множество странных вещей. Они не делали этого только потому, что знали - лишние слухи могут лишь предупредить их жертву и сделать таким образом невозможным их дальнейшие наблюдения. Прежде, чем что-либо предпринять, они хотели добыть точные сведения. Должно быть, они узнали немало удивительного, и Чарльз Вард часто говорил своим родителям, как он сожалеет, что Виден решил сжечь свои записи. Все, что можно сказать об их открытиях, почерпнуто из довольно невразумительного дневника Элеазара Смита, а также высказываний других мемуаристов и авторов писем, которые могли лишь повторить услышанное от других. По их словам, ферма была лишь внешней оболочкой, под которой скрывалась беспредельно опасная мрачная бездна, мрачные глубины которой недоступны человеческому разуму.
    Впоследствии стало известно, что Виден и Смит уже давно убедились в том, что под фермой пролегает целая сеть туннелей и катакомб, в которых, кроме старого индейца и его жены, находится множество других людей.
    Само здание фермы со старинной остроконечной крышей, построенное в середине XVII в., уцелело. В доме была огромная дымовая труба и восьмиугольные окна с ажурной решеткой. Лаборатория находилась в северной пристройке, где кровля спускалась почти до земли. Дом стоял в стороне от других построек, и, поскольку оттуда в самое необычное время часто доносились странные звуки, должен был существовать доступ в дом через подземные потайные ходы. До 1766 года здесь раздавались невнятное бормотание и шепот негров, лихорадочные крики, сопровождавшиеся странными песнопениями или заклинаниями. Но начиная с 1766 года человеческие голоса, доносившиеся оттуда, слились в омерзительную и страшную какофонию, в которой выделялись то монотонный монолог людей, покорно склонявшихся перед чужой волей, то взрывы бешеной ярости, то диалог, прерываемый угрожающими воплями, задыхающимися мольбами и протестующими криками. Казалось, там собралось множество людей, говорящих на разных языках, которыми владел Карвен, чей резкий голос, урезонивающий, упрекающий или угрожающий, часто можно было различить среди других.
    Создавалось впечатление, что в доме находится несколько человек - Карвен, его пленники и стражники, которые стерегли их. Нередко Виден и Смит слышали звуки чуждой речи, такой необычной, что ни тот, ни другой не могли определить национальность говорящего, несмотря на то, что оба побывали во многих шумных и разноязыких гаванях мира. Но часто они, хотя и с трудом, разбирали слова. Подслушанные ими разговоры всегда представляли собой что-то вроде допроса, словно Карвен любыми путями старался вырвать нужные ему сведения у испуганных или непокорных пленных.
    Виден заносил разрозненные отрывки этих разговоров в свою записную книжку, потому что часто разговор шел на английском, французском и испанском языках, которые он знал; но ни одна из этих записей не сохранилась. Однако он утверждал, что кроме нескольких разговоров, в которых речь шла о мрачных преступлениях, совершенных в прошлом в знатных семействах города, большая часть вопросов и ответов, которые он смог разобрать, касалась различных проблем истории и других наук, часто относящихся к отдаленным местам и эпохам. Однажды, например, некий голос, то поднимаясь до взбешенного крика, то мрачно и покорно отвечал по-французски на вопросы, относительно убийства Черного Принца в Лиможе в 1370 году, причем допрашивающий старался допытаться до некоей тайной причины, которая должна быть известна отвечавшему. Карвен спрашивал пленника - если это был пленник, - был ли отдан приказ об убийстве из-за Знака Козла, найденного на алтаре в древней римской гробнице, находящейся недалеко от собора, или Черный Человек из Высшего Сбора Вьенны произнес магические Три Слова. Так и не добившись ответа, Карвен применил крайние меры - раздался ужасный вопль, за которым последовало молчание, потом тихий стон и звук падения чего-то тяжелого.
    Ни один из этих допросов им не удалось подсмотреть, потому что окна были всегда плотно завешены. Но однажды, после тирады на незнакомом языке, в окне появилась тень, глубоко поразившая Видена; она напомнила ему одну из кукол, которых он видел в 1764 году в Хечер Холле, когда некий человек из Джерментайна (губернаторство Пенсильвания) демонстрировал искусно сделанные механические фигуры в представлении, где были, как гласила афиша: "Вид знаменитого города Иерусалима, храм Соломона, царский престол, прославленные башни и холмы, а также Страсти Вашего Спасителя, что претерпел Он от Сада Гефсиманского до Креста на Горе Голгофе; искуснейший образчик Механических фигур, Достойный Внимания Любопытствующих". Именно тогда престарелая индейская чета, разбуженная шумом, который произвел испуганный слушатель, с шумом отпрянувший от окна, откуда раздавались звуки странной речи, спустила на него собак. После этого случая в доме больше не было слышно разговоров, из чего Виден и Смит сделали вывод, что Карвен переместил свои опыты в подземелье.
    То, что подобное подземелье действительно существует стало ясно из многого. Слабые крики и стоны время от времени слышались, казалось, из сплошной скалы в местах, где не было никаких строений; кроме того, в кустах, на речном берегу, там, где он круто спускался в долину Потуксета, была обнаружена дверь из прочного орехового дерева, имевшая вид низкой арки, окруженная солидной каменной кладкой - очевидно, вход в подземелье внутри холма. Виден не мог сказать, когда и как были построены эти катакомбы, но он не раз указывал, что рабочих сюда очень легко доставить по реке. Поистине, Джозеф Карвен находил самое разнообразное применение своей собранной со всего света разношерстной команде! Во время затяжных дождей весной 1769 года оба приятеля не сводили глаз с крутого склона на берегу реки, надеясь, что на свет божий выйдут какие-нибудь тайны подземелий, и были вознаграждены, ибо потоки дождевой воды вынесли в глубокие промоины на скалах огромное количество костей, принадлежащих как животным, так и людям. Конечно, можно было найти естественные объяснения этому- ведь они находились вблизи фермы, в местах, где на каждом шагу встречались заброшенные индейские кладбища, но у Видена и Смита было на сей счет собственное мнение.
    В январе 1770 года, когда Виден и Смит безуспешно пытались решить, что им предпринять - если вообще можно было что-нибудь предпринять, опираясь на такие разрозненные и неясные данные, произошел инцидент с кораблем "Форталеса". Обозленный поджогом таможенного шлюпа "Либерти" в Ньюпорте прошлым летом, адмирал Веллес, командующий всеми пограничными судами, проявлял усиленную бдительность по отношению к иностранным судам; по этому случаю военная шхуна Его Величества "Лебедь" под командованием капитана Гарри Леша, однажды ранним утром после недолгого преследования захватила небольшое судно "Форталеса", приписанное к городу Барселона в Испании, которое вел капитан Мануэль Арруда. "Форталеса", согласно судовому журналу, следовала из Каира в Провиденс. Во время обыска корабля в поисках контрабанды обнаружился удивительный факт: его груз состоял исключительно из египетских мумий, получатель числился как "Капитан АБС", который должен был перегрузить эти мумии на лихтер у Ненквит Пойнт. Капитан Арруда умолчал о подлинном имени получателя, считая вопросом чести соблюдение данной им клятвы. Вицеадмиралтейство Ньюпорта, не зная, как поступить, ввиду того, что груз не представлял собой контрабанду, с одной стороны, а с другой то, что "Форталеса" вошла в бухту тайно, не соблюдая законной процедуры, решило, по совету Контролера Робинсона, прийти к компромиссу, освободив корабль, но запретив ему входить в воды Род-Айленда. Впоследствии ходили слухи, что испанский корабль видели в бостонской гавани, хотя он не получил разрешения войти в порт.
    Этот необычный инцидент не преминул вызвать оживленные разговоры в Провиденсе, и мало кто сомневался в существовании связи между таинственным грузом и зловещей фигурой Джозефа Карвена. Все знали о его необычных опытах и экзотических субстанциях, которые он выписывал отовсюду, все подозревали его в пристрастии к посещению кладбищ; не надо было обладать особенно живым воображением, чтобы связать его имя с отвратительным грузом, который не мог быть предназначен ни для кого в Провиденсе, кроме него.
    Словно зная, что о нем говорят, Карвен несколько раз, как бы случайно упоминал об особой химической ценности бальзама, находимого в мумиях, очевидно, полагая, что может представить все это дело как совершенно обычное и естественное, но впрямую никак не признавая своей причастности к нему. Виден и Смит, конечно, не питали никаких сомнений относительно предназначения мумий, высказывая самые невероятные теории, касающиеся самого Карвена и его чудовищных занятий.
    Следующей весной, как и в прошедшем году, выпали сильные дожди, и оба приятеля продолжали внимательно наблюдать за берегом реки, позади фермы Карвена.. Смыло большие куски берегового склона, обнажились новые залежи костей, но по-прежнему каких-либо следов подземных помещений или проходов не было. Однако в селении Потуксет, расположенном милей ниже по реке, там, где она впадает по каменным порогам, разливаясь затем в широкую гладь, распространились странные слухи. Здесь, где затейливые старинные постройки словно наперегонки взбирались на вершину холма от деревянного мостика, где в сонных доках стояли на якоре рыбачьи шлюпы, люди рассказывали о страшных предметах, плывущих вниз по течению, которые можно было увидеть яснее в тот миг, когда они скатывались по порогам. Конечно, Потуксет - большая река, проходящая по нескольким населенным районам, где немало кладбищ, а весенние дожди в этом году были необычайно обильны; но рыбаков, удивших у моста, привел в смятение свирепый взгляд, которым, как им показалось, окинуло их непонятное существо, промчавшееся мимо к спокойному водному зеркалу, расстилавшемуся ниже моста, а также приглушенный крик, который издало другое странное существо, почти полностью разложившееся. Эти слухи немедленно привели Смита, - Виден тогда находился в плаванье, - к берегу Потуксета, что за фермой, где вероятнее всего можно было найти остатки земляных работ. Однако в крутом склоне не было и следа какого-либо туннеля: поток весенних вод оставил после себя целую стену земли и вырванного с корнями кустарника, который рос на обрыве. Смит даже принялся было рыть наудачу, но вскоре отказался от этой затеи, не надеясь на успех, а может быть, подсознательно опасаясь возможного успеха. Неизвестно, как бы на его месте поступил упрямый и мстительный Виден, если бы в то время не был в море.

    4

    Осенью 1770 года Виден решил, что пришло наконец время рассказать о результате своих наблюдений. Ему было необходимо связать воедино множество фактов, и он нуждался в свидетеле, который мог бы опровергнуть обвинение в том, что все это - измышления, порожденные ревностью и жаждой мести. Своим главным поверенным он избрал капитана Джеймса Мэтьюсона, командира "Энтерпрайза", который с одной стороны знал его достаточно хорошо, чтобы не сомневаться в его правдивости, а с другой - был достаточно уважаемым лицом в городе и пользовался полным доверием. Беседа Видена с капитаном состоялась в комнате на верхнем этаже таверны "Сабина", что близ доков, тут же присутствовал Смит, подтвердивший все заявления Видена. Было видно, что рассказ произвел на капитана Мэтьюсона огромное впечатление. Как всякий житель Провиденса, капитан питал глубокие подозрения относительно Джозефа Карвена; таким образом, понадобилось лишь привести несколько фактов, чтобы полностью его убедить. Под конец беседы он стал мрачен и заставил приятелей поклясться в том, что они будут хранить полное молчание. Он сказал, что передаст полученные сведения конфиденциально примерно десяти самым образованным и влиятельным гражданам Провиденса, выслушает их мнение и последует любым их указаниям. Во всяком случае, очень важно было держать все в тайне, ибо это не такое дело, с которым могли бы справиться городские констебли. Главное, ни о чем не должна знать легко возбудимая толпа, иначе в это и без того беспокойное время может повториться салемское безумие, постигшее людей менее ста лет назад, когда Карвен был вынужден бежать из Салема в Провиденс.
    По мнению капитана Мэтьюсона, в тайну следовало посвятить доктора Бенджамена Веста, чей труд об орбите Венеры снискал ему славу глубокого ученого и мыслителя;
    преподобного Джеймса Меннинга, Президента Колледжа, недавно приехавшего из Варрена, который временно поселился в новом здании колледжа на Кинг-Стрит, ожидая завершения работ в доме на холме, у Пресвитериал Лейн; бывшего губернатора Стефана Хопкинса, который был членом философского общества в Ньюпорте и отличался замечательной широтой взглядов; Джона Картера, издателя местной "Газетт"; всех четырех братьев Браун - Джона, Джозефа, Николаев и Мозеса, городских магнатов (Джозеф проявлял большой интерес к науке); старого доктора Джеймса Бовена, большого эрудита, непосредственно знакомого со странными заказами Карвена, и Абрахама Виппля, капитана капера, человека фантастической энергии и храбрости, которою прочили в руководители в случае, если придется- прибегнуть к какому-нибудь активному действию.
    Миссия капитана Мэтьюсона была более чем успешной, ибо несмотря на то, что один или двое избранных им верных людей отнеслись довольно скептически к мрачным деталям в рассказе Видена, никто не сомневался в необходимости принять тайные и хорошо продуманные меры. Было ясно, что Карвен представляет потенциальную опасность для жизни не только города, но и всей Колонии и должен быть уничтожен любой ценой.
    В конце декабря 1770 года группа наиболее уважаемых горожан собралась в доме Стефена Хопкинса и обсудила предварительные действия. Были внимательно прочитаны записи Видена, которые он передал капитану Мэтьюсону, самого Видена вместе со Смитом пригласили, чтобы засвидетельствовать некоторые детали. К концу встречи присутствующих охватил неясный ужас, но ею пересилила мрачная решимость, которую лучше всего выразил громогласный и грубоватый капитан Виппл. Они не будут ставить в известность губернатора, ибо, как представляется, законные средства здесь недостаточны. Имея в своем распоряжении тайные силы, о могуществе которых у собравшихся не было представления, Карвен не относился к людям, которых можно было, не подвергаясь опасности, известить о том, что их присутствие в городе нежелательно. Он может принять ответные меры, но даже если этот страшный человек согласится уехать, это будет означать, что бремя его тягостного присутствия- лишь переместится в другое место. Времена тогда были беззаконные, и люди, которые долгие годы служили на Королевских таможенный судах, не остановились бы ни перед какими жестокостями, если того требовал долг. Карвена нужно было застать врасплох в Потуксете, отправив на его ферму большой отряд испытанных в сражениях моряков, и заставить наконец дать исчерпывающие объяснения. Если окажется, что он - безумец, забавляющийся криками и воображаемыми разговорами на разные голоса, его следует отправить в больницу для душевнобольных. Если же здесь кроется что-нибудь похуже, если действительно существуют ужасные подземелья, то он и все, находящиеся в его доме, должны умереть. Это можно сделать без лишнего шума, и даже жена Карвена и его тесть не должны узнать, почему и как все произошло.
    В то время, когда обсуждались эти серьезные шаги, в городе произошел случай, настолько дикий и необъяснимый, что в течение нескольких дней во всей округе только о нам и говорили. В глухой час лунной январской ночи, когда земля была покрыта глубоким снегом, послышались ужасающие крики, которые раздавались сначала со стороны реки, затем вверх по холму. Во многих окнах показались головы разбуженных горожан; люди, жившие вокруг Вейбоссет Пойнт, видели, как что-то белое лихорадочно барахталось в ледяной воде перед грязной площадью у таверны "Голова Турка". Вдали громко лаяли собаки, но этот лай умолк, когда до них долетел шум на улицах разбуженного города. Группы людей с фонарями и заряженными мушкетами выбегали из домов посмотреть, что происходит, но их поиски не увенчались успехом. Однако на следующее утро в ледяных заторах у южных опор Большого Моста, между Длинным Доком и винным заводом Эббота, было найдено обнаженное тело огромного мускулистого мужчины, и это стало темой бесконечных догадок и тайных разговоров. Шепталась не столько молодежь, сколько люди старшего поколения, потому что замерзшее лицо с выпученными от ужаса глазами пробудило у городских патриархов воспоминания. Старики, дрожа от страха, обменивались беглыми замечаниями: в застывших искаженных чертах угадывалось сходство, - хотя это было совершенно невероятно, - с человеком, который умер ровно пятьдесят лет назад!
    Эзра Виден был среди тех, кто обнаружил тело: он припомнил, как бешено лаяли собаки прошлой ночью в домах вдоль улицы Вейбоссет-Стрит и моста у доков, откуда исходили крики. Он словно ожидал чего-то необычного, и поэтому не удивился, увидев на снегу любопытные следы там, где кончался жилой район, и улица переходила в дорогу на Потуксет. Обнаженного гиганта преследовали собаки и несколько человек, обутых в сапоги; можно было также заметить следы возвращающихся собак и их хозяев. Видимо, они отказались от преследования, не желая слишком приближаться к городу. Виден зловеще улыбнулся, и, желая довести дело до конца, -прошел по этим следам до места, откуда они начинались. Как он и думал, это была потуксетская ферма Джозефа Карвена. Эзра много дал бы за то, чтобы двор перед домом не был так сильно истоптан. Но он не хотел рыскать у фермы среди бела дня, показывая свою заинтересованность. Доктор Бовен, которому Виден поторопился доложить об увиденном, вскрыл странный труп и обнаружил аномалии, поставившие его в тупик. Органы пищеварения гиганта находились в зачаточном состоянии - желудок и кишечник выглядели так, будто он ни разу не ел, кожа имела ид грубой и в то же время рыхлой дерюги - явление, которое доктор никак не мог объяснить. Находясь под впечатлением слухов, распускаемых стариками, о том, что труп как две капли воды похож на давно умершего кузнеца Дэниэла Грина, чей правнук, Аарон Хоппин, был суперкарго на одном из кораблей, принадлежащих Карвену, Виден, словно между прочим, принялся расспрашивать людей, где был похоронен Грин. Той же ночью группа из пяти человек отправилась на заброшенное Северное кладбище, что напротив Херренден Лейн, и раскопала могилу. Как они и ожидали, могила была пуста.
    Всех почтальонов города попросили задерживать корреспонденцию, адресованную Джозефу Карвену. Незадолго до того, как было найдено обнаженное тело неизвестного, капитану Мэтьюсону доставили посланное Карвену письмо из Салема от некоего Джедедии Орна, которое заставило призадуматься всех, кто участвовал в заговоре против Карвена. Вот часть этого письма, переписанная и хранившаяся в частном семейном архиве, где ее нашел Чарльз Вард: "Мне доставляет изрядное удовольствие известие, что Вы продолжаете свои штудии Древних Материй известным Вам способом; и я полагаю, что Мистер Хатчинсон в городе нашем Салеме добился, увы, не больших успехов. Разумеется, Ничего, кроме ожившей Монструозности не вышло, когда Хатчинсон воссоздал Целое из того, что мы сумели собрать лишь в малой части. То, что Вы послали, не возымело нужного - Действия, либо из-за того, что Некоей Вещи недоставало, либо тайные Слова я неправильно произнес, а Вы неверно записали. Без Вас обречен я на Неудачу. Я не обладаю Вашими знаниями в области материй Химических, дабы следовать указаниям Бореллия, и не могу должным образом разобраться в Книге VII "Некрономикона", Вами рекомендованной. Но хотел бы я, чтобы Вы припомнили, что. было нам сказано в отношении соблюдения Осторожности в том. Кого мы вызывать станем, ибо ведомо Вам, что записал Мистер Метер в Маргиналиях, и Вы можете судить, насколько верно сия Ужасающая вещь изложена. Я вновь и вновь говорю Вам: не Вызывайте Того, кого не сможете покорить воле своей. Под сими словами подразумеваю я Того, кто сможет в свою очередь призвать против Вас такие Силы, против которых окажутся бесполезны Ваши самые мощные инструменты и заклинания. Проси Меньшего, ибо Великий может не пожелать дать тебе Ответа, и в его власти окажешься не только ты, но и много большее. Я ужаснулся, прочитав, что Вам известно, что держал Бен Заристнатмик в Сундуке Черного Дерева, ибо догадался, Кто сказал Вам об Этом. И снова я обращаюсь с просьбой писать мне на имя Джедедии, а не Саймона. В нашем Обществе человек не может жить так долго, как ему вздумается, и Вам известен мой замысел, согласно которому я вернулся под видом собственного Сына. Я с Нетерпением дожидаюсь, когда Вы познакомите меня с тем, что Черный Человек узнал от Сильвануса Коцидиуса в Склепе под Римской стеной, и буду чрезвычайно обязан Вам, если Вы пришлете мне на время Манускрипт, Вами упомянутый".
    На мрачные мысли наводило и другое, не подписанное письмо, отправленное из Филадельфии, особенно следующий пассаж: "Я приму во внимание Вашу просьбу отправлять Заказы только на Ваших Судах, но не всегда могу знать с точностью, когда ожидать их. В том, что касается упомянутого Предмета, я требую только еще одной вещи; но хочу удостовериться, что понял Вас с полною точностью. Вы ставите меня в известность, что ни одна Часть утеряна быть не должна, если мы желаем наилучшего Эффекта, но Вам, несомненно, известно, как трудно быть в том уверенным. Будет изрядным Риском и непомерной Тяжестью грузить Гроб целиком, в Городе же (то есть в церквах Святого Петра, Святого Павла, Святой Марии или Собора Иисуса Христа) сие вообще не представляется возможным. Но я знаю, чего недоставало тем, кто был воссоздан в Октябре, и сколько живых Образцов Вы были вынуждены создать, прежде чем нашли верную Методу в 1766 году, и буду верным последователем Вашим во всех сих Материях. С нетерпением ожидаю Вашего Брига, о коем ежедневно справляюсь на Верфи Мистера Виддля".
    Третье подозрительное письмо было написано на незнакомом языке незнакомыми буквами. В дневнике Смита, найдено Чарльзом Бардом, грубо скопирована часто повторяющаяся комбинация букв; авторитетные ученые из Университета Брауна объявили, что алфавит амхарскил (или абиссинский), но само письмо не смогли расшифровать.
    Ни одно из этих посланий не было доставлено Карвену, кроме того, исчезновение из Салема Джедедии Орна примерно в это же время показывает, что заговорщики из Провиденса предприняли некие тайные меры. Историческое Общество в Пенсильвании, руководимое доктором Шиппеном, получило письмо относительно присутствия в Филадельфии некоего опасного субъекта. Но чувствовалась необходимость принять более решительные меры, и группы смелых моряков, дав друг другу обет верности, тайно собирались по ночам в верфях и складах Брауна. Медленно, но верно разрабатывался план, который должен был не оставить и следа от зловещих секретов Джозефа Карвена.
    Несмотря на все предосторожности, Карвен, казалось, чувствовал, что против него зреет заговор, проявляя не свойственное ему беспокойство. Его экипаж постоянно сновал между городом и дорогой на Потуксет, и мало-помалу с него сошла маска притворной веселости, с помощью которой он в последнее время пытался бороться со сложившимся против него предубеждением, Феннеры, его ближайшие соседи, однажды ночью заметили яркий луч света, вырывающийся из отверстия В крыше загадочного каменного здания ь высокими и необычайно узкими окнами; об этом происшествии они немедленно уведомили Джона Брауна из Провиденса. Мистер Браун, руководитель тщательно отобранной группы, которая должна была покончить с Карвеном, сообщил Феннерам, что вскоре будут приняты решительные меры. Он счел это необходимым, ибо понимал, что от них будет невозможно скрыть давно готовящийся налет на ферму; он объяснил свои действия, сказав, что Карвен, как стало известно, является шпионом ньюпортских таможенников, к которым питали явную или тайную вражду все шкиперы, купцы и фермеры в округе Провиденс. Неизвестно, поверили ли этой хитрости соседи Карвена, видевшие на его ферме так много странных вещей, но во всяком случае Феннеры были склонны приписать все самое худшее этому человеку, поведение которого было столь необычно. Мистер Браун поручил им наблюдать за фермой и сообщать ему обо всем, что там происходит.

    5

    Опасение, что Карвен о чем-то подозревает и намеревается предпринять нечто необычное, доказательством чего служил странный луч света, уходящий в небо, наконец ускорило акцию, столь тщательно подготовленную почтенными горожанами. Как записано в дневнике Смита, около сотни вооруженных моряков собрались в десять часов вечера в пятницу двенадцатого апреля 1771 года в большом зале таверны Тарстона, под вывеской "Золотой Лев" на Вейбоссет Пойнт напротив моста. Из выдающихся людей города, кроме командира отряда, Джона Брауна, присутствовали доктор Бовен с набором хирургических инструментов, президент Меннинг, на этот раз без своего знаменитого парика (самого большого в Колонии), что все сразу заметили, губернатор Хопкинс, закутанный в темный плащ и сопровождаемый своим братом Эйзой, опытным мореходом, которого он посвятил в тайну в последний момент с разрешения остальных, Джон Картер, капитан Мэтьюсон и капитан Виппл, который и должен был руководить набегом на ферму. Эти люди некоторое время совещались отдельно в задней комнате, после чего капитан Виппл вышел в зал, чтобы снова взять обет молчания с собравшихся моряков и дать им последние указания. Элеазар Смит находился с прочими руководителями набега в задней комнате, ожидая прибытия Эзры Видена, который должен был следить за Карвеном и сообщить, когда его экипаж выедет на ферму.
    Примерно в десять тридцать на Большом Мосту раздался шум, после чего звук колес экипажа Карвена донесся уже с улицы за мостом. В подобный час не нужны были горячие речи Видена, чтобы понять: человек, обреченный на смерть, собрался в свой последний путь для свершения своего греховного полуночного колдовства. Через мгновение, когда удаляющаяся коляска чуть слышно прогромыхала по мосту у Мадди Док, появился Виден; люди молча выстроились на улице перед таверной в боевой прядок, взвалив на плечи кремневые мушкеты, охотничьи ружья и гарпуны, которые они взяли с собой. Виден и Смит присоединились к отряду, как и капитан Виппл, командир отряда, капитан Эйза Хопкинс, Джон Картер, президент Меннинг, капитан Мэтьюсон и доктор Бовен; к одиннадцати часам подошел Мозес Браун, который не присутствовал на предыдущем собрании, проходившем в той же таверне. Все эти именитые горожане и сотня моряков пустились без промедления в долгий путь, мрачные и постепенно охватываемые все большим волнением, оставив позади Мадди Док и поднимаясь по плавному подъему Броуд-Стрит, по направлению к дороге на Потуксет. Пройдя церковь Элдер Сноу, некоторые моряки оглянулись, чтобы бросить прощальный взгляд на Провидено, чьи улицы и дома раскинулись под весенним звездным небом. Мансарды и остроконечные кровли поднимались темными силуэтами, соленый морской бриз тихо веял от бухты, расположенной к северу от моста. Вега поднималась по небу, отражаясь в водах реки, над холмом, на гребне которого вырисовывались очертания линии деревьев, прерывающейся крышей незаконченного здания колледжа. У подножия холма и вдоль узких, поднимающихся по склону дорог дремал старый город, старый Провиденс, во имя безопасности и процветания которого надо было стереть с лица земли гнездо чудовищных и богопротивных преступлений.
    Через час с четвертью отряд, как было заранее условлено, прибыл на ферму Феннеров, где люди услышали последние сообщения, касающиеся намеченной ими жертвы. Он приехал на свою ферму около получаса назад, и почти сразу же после его прибытия из кровли каменного здания поднялся в небо яркий луч, но в остальных окнах не было света, как всегда в последнее время. Как раз в это время еще один луч вырвался из верхнего этажа дома, устремившись к югу, и собравшиеся поняли, что присутствуют при неестественных и страшных явлениях. Капитан Виппл приказал отряду разделиться на три части; одна часть, состоящая из двадцати человек, под командованием Элеазара Смита, должна направиться к берегу и охранять место, где может высадиться подкрепление Карвена, и оставаться там, пока не понадобится для решительных действий. Вторая часть, также состоящая из двадцати человек, под командованием капитана Эйзы Хопкинса, должна прокрасться по речной долине за ферму Карвена и разрушить топорами или пороховым взрывом тяжелую дверь орехового дерева на высоком крутом берегу. Третья часть должна окружить дом и все службы фермы. Треть этой последней части капитан Мэтьюсон должен будет повести к таинственному каменному строению с узкими окнами. Еще одна треть последует за капитаном Випплем в дом, а оставшаяся треть - окружит всю ферму и останется на месте до сигнала.
    Группа, находящаяся на берегу реки, должна будет штурмовать дверь по свистку и захватить всех и все, что может вырваться из подземелья. Услышав два свистка, группа должна проникнуть через дверь в подземелье, чтобы сразиться с врагами или присоединиться к другим нападающим. Группа у каменного строения должна будет вначале взломать входную дверь, затем спуститься по проходу внутри строения и присоединиться к нападающим в подземелье. Последний сигнал, - три свистка, вызовет резервные силы, охраняющие подступ к ферме; составляющие их двадцать человек тоже разделятся - одни войдут в подземные помещения через дом, другие проникнут в пещеры через каменное здание. Капитан Виппл был абсолютно уверен в существовании катакомб и учитывал это при составлении плана. У него был боцманский свисток, издававший необычайно сильный и пронзительный звук, так что можно было не бояться, что сигналы не будут услышаны. Резервная группа, находящаяся на самом берегу реки, могла, конечно, пропустить сигнал, так что в случае необходимости придется кого-нибудь туда послать. Мозес Браун и Джон Картер отправились на берег вместе с капитаном Хопкинсом, а президент Меннинг должен был оставаться с капитаном Мэтьюсоном у каменного строения. Доктор Бовен и Эзра Виден были в группе капитана Виппля, которая должна была начать штурм дома сразу, как только к капитану Випплю прибудет посланный от капитана Хопкинса, сообщая о готовности береговой группы. Тогда командир отряда подаст сигнал - один громкий свисток, и все три группы одновременно начнут штурм в трех местах. В час ночи с минутами вес три группы покинули ферму Феннера: одна направилась к берегу, вторая - в долину реки, к двери, ведущей в подземелье, а третья в свою очередь разделилась на две части и двинулась к ферме Карвена.
    Элеазар Смит, сопровождавший береговую группу, пишет в своем дневнике, что прибыли они к месту назначения без всяких происшествий и долго ждали у крутого склона берега, спускающегося к бухте; один раз тишина была нарушена неясным звуком, напоминающим сигнал, второй раз - свирепым рычанием и криками, затем - взрывом, происшедшим, по всей вероятности, в том же месте. Позже одному из моряков показалось, что он слышит отдаленные мушкетные и ружейные выстрелы, а еще через некоторое время Смит почувствовал, как все вокруг заходило ходуном и воздух содрогнулся от таинственных и страшных слов, произнесенных неведомым гигантским существом. Только перед самым рассветом к ним в одиночку добрался посланный, измученный, с дико блуждающим взглядом; одежда его источала ужасающее зловоние. Он велел им без всякого шума расходиться по домам и никогда не упоминать и даже не думать о делах этой ночи и том, чье имя было Джозеф Карвен. Вид этого человека был убедительнее всяких слов. И хотя этот человек был простым и честным моряком, имевшим множество друзей, казалось, в нем произошла какая-то непонятная перемена: что-то надломилось в его душе, и после той ночи он навсегда держался в стороне от людей. То же случилось и с другими их спутниками, побывавшими в самом гнезде неведомых ужасов, которых участники береговой группы встретили позже. Каждый из этих людей, казалось, утратил частицу своего существа, увидев и услышав нечто, не предназначенное для человеческих ушей и глаз, и не сумев это забыть. Они никогда ни о чем не рассказывали, ибо инстинкт самосохранения - самый примитивный из человеческих инстинктов - заставляет человека останавливаться перед страшным и неведомым. Береговой группе также передался от единственного добравшегося до них гонца невыразимый страх, который запечатал им уста. Они почти ничего не рассказывали, и дневник Элезара Смита является единственной записью, оставшейся от ночного похода вооруженного отряда, который вышел из таверны под вывеской "Золотой Лев" в весеннюю звездную ночь.
    Однако Чарльз Вард нашел косвенные сведения об этой экспедиции в письмах Феннеров, которые он нашел в Нью-Лондоне, где, как ему было известно, проживала другая ветвь этого семейства. По всей вероятности, потуксетские Феннеры, из чьего дома была видна обреченная ферма, заметили, как туда шли группы вооруженных людей, ясно слышали бешеный лай собак Карвена, за которым последовал пронзительный свисток - сигнал к штурму. После свистка из каменного здания во дворе фермы в небо вновь вырвался яркий луч света, и сразу же после быстрой трели второго сигнала, зовущего все группы на приступ, послышалась слабая россыпь мушкетных выстрелов, почти заглушенная ужасающим воплем и рычанием. Никакими описаниями нельзя передать весь ужас этого вопля, и Люк Феннер пишет, что его мать потеряла сознание, услышав этот звук. Потом вопль повторился немного тише, сопровождаемый глухими выстрелами из ружей и мушкетов, затем оглушительным взрывом, раздавшимся со стороны реки. Примерно через час после этого собаки стали лаять, словно испуганные чем-то, послышался глухой подземный гул, и пол в доме задрожал, так что покачнулись свечи, стоявшие на каминной доске. Почувствовался сильный запах серы, и в это время отец Люка Феннера сказал, что слышал третий сигнал, зовущий на помощь, хотя другие члены семьи ничего не заметили. Снова прозвучали залпы мушкетов, сопровождаемые глухим гортанным криком, не таким пронзительным, как прежде, но еще более ужасным - он был чем-то вроде злобного бульканья или кашля, так что назвать это звук криком можно было лишь потому, что он продолжался бесконечно и его было труднее выносить, чем любой самый громкий вопль.
    Затем оттуда, где находилась ферма Карвена, внезапно вырвалась огромная пылающая фигура, и послышались отчаянные крики пораженных страхом людей. Затрещали мушкеты, и она упала на землю. Но за ней появился второй охваченный пламенем неясный силуэт. В оглушительном шуме едва можно было различить человеческие голоса. Феннер пишет, что он смог расслышать лишь несколько слов, исторгнутых ужасом в лихорадочной попытке спасения: "Всемогущий, защити паству твою". После нескольких выстрелов упала и вторая горящая фигура. После этого наступила тишина, которая длилась примерно три четверти часа. Потом маленький Артур Феннер, младший брат Люка, крикнул, что он видит издали, как от проклятой фермы поднимается к звездам "красный туман". Это заметил только ребенок, но Люк отмечает многозначительное совпадение - в это момент три кошки, находящиеся в комнате, были охвачены необъяснимым страхом, от которого они выгнулись горбом, и шерсть стала у них дыбом на спине.
    Через пять минут подул ледяной ветер, и воздух наполнился таким нестерпимым зловонием, что только свежий морской бриз не дал почувствовать его группе нападающих" находящейся на берегу, или кому-то иному в селении Потуксет. Это зловоние не было похоже ни на какой запах, который Феннерам приходилось ощущать прежде, и вызывало какой-то липкий бесформенный страх, намного сильнее того, что испытывает человек, находясь на кладбище у раскрытой могилы. Вскоре после этого прозвучал зловещий голос, который никогда не суждено забыть тому, кто имел несчастье его услышать. Он прогремел с неба, словно вестник гибели, и когда замерло его эхо, во всех окнах задрожали стекла. Голос был низким и музыкальным, сильным, словно звуки органа, но зловещим, как тайные книги арабов. Никто не мог сказать, какие слова он произнес, ибо говорив он на незнакомом языке, но Люк Феннер попытался записать услышанное: "деесме-ес-джесхет-бонедосефедувема-энттемосс". До 1919 года ни одна душа не усмотрела связи этой приблизительной записи с чем-либо известным людям ранее, но Чарльз Вард покрылся внезапной бледностью, узнав слова, которые Мирандола определил как самое страшное заклинание, употребляемое в черной магии. Этому дьявольскому зову ответил целый хор отчаянных криков, без сомнения человеческих, которые раздались со стороны фермы Карвена, после чего к зловонию примешался новый запах, такой же нестерпимо едкий. К крикам присоединился ясно различимый вой, то громкий, то затихающий, словно перехваченный спазмами. Иногда он становился почти членораздельным, хотя ни один из слушателей не мог различить слов; иногда переходил в страшный истерический смех. Потом раздался вопль ужаса, крик леденящего безумия, вырвавшийся из человеческих глоток, ясный и громкий, несмотря на то, что, вероятно, исходил из самых глубин подземелья, после чего воцарились тишина и полный мрак. Клубы едкого дыма поднялись к небу, затмевая звезды, хотя нигде не было видно огня и ни одна постройка на ферме Карвена не была повреждена, как оказалось на следующее утро.
    Незадолго до рассвета двое людей в пропитанной чудовищным зловонием одежде постучались к Феннерам и попросили у них кружку рома, за который очень щедро заплатили. Один из них сказал Феннерам, что с Джозефом Карвеном покончено и что им не следует ни в коем случае упоминать о событиях этой ночи. Как ни самонадеянно звучал приказ, в нем было нечто, не позволяющее его ослушаться, словно он исходил от какой-то высшей власти, обладающей страшной силой; так что об увиденном и услышанном Феннерами в ту ночь рассказывают лишь случайно уцелевшие письма Люка, которые он просил уничтожить по прочтении. Только необязательность коннектикутского родственника, которому писал Люк - ведь письма в конце концов уцелели, - сохранила это событие от всеми желаемого забвения. Чарльз Вард мог добавить одну деталь, добытую им после долгих расспросов жителей Потуксета об их предках. Старый Чарльз Слокум, всю жизнь проживший в этом селении, сказал, что до его дедушки дошел странный слух - будто бы в поле недалеко от селения через неделю после того, как было объявлено о смерти Джозефа Карвена, было найдено обуглившееся изуродованное тело. Разговоры об этом долго не умолкали, потому что этот труп, правда, сильно обгоревший, не принадлежал ни человеку, ни какому-нибудь животному, знакомому жителям Потуксета или описанному в книгах.
    Никто из тех, кто предпринял ночной набег, ничего о нем не рассказывал, и все подробности, дошедшие до нас, переданы людьми, не участвовавшими в сражении. Поразительна тщательность, с которой непосредственные участники штурма избегали малейшего упоминания об это предмете.
    Восемь моряков были убиты, но, хотя их тела не были переданы семьям, те удовольствовались рассказом о столкновении с таможенниками. Так же были объяснены и многочисленные раны, тщательно забинтованные доктором Джейбзом Бовеном, который сопровождал отряд. Труднее всего было объяснить странный запах, которым пропахли вес участники штурма - об этом говорили в городе несколько недель. Из тех, кто командовал группами, самые тяжелые ранения получили капитан Виппл и Мозес Браун, и письма, отправленные их женами своим родственникам, говорят о том, в каком отчаянии были эти женщины, когда раненые решительно запретили им прикасаться к повязками и менять их. Участники нападения на ферму Карвена сразу как-то постарели, стали раздражительными и мрачными. К счастью, вес они были сильными, привыкшими действовать в самых тяжелых условиях, и кроме того, искренне религиозными людьми, ортодоксами, не признающими никаких отклонений от привычных им верований. Умей они глубже задумываться над пережитым и обладай более развитым интеллектом, они бы, возможно, серьезно заболели. Тяжелее всего пришлось Президенту Меннингу, но и он сумел преодолеть мрачные воспоминания, заглушая их молитвами. Каждый из этих выдающихся людей сыграл в будущем важную роль. Не более чем через двенадцать месяцев после этого события, капитан Виппл был во главе восставшей толпы, которая сожгла таможенное судно "Теспи", и в этом его поступке можно усмотреть желание навсегда избавиться от ужасных образов, отягощающих его память, сменив их другими воспоминаниями.
    Вдове Джозефа Карвена отослали запечатанный свинцовый гроб странной формы, очевидно найденный на ферме, где он был приготовлен на случай необходимости; в нем, как ей сказали, находилось тело мужа. Ей объявили, что он был убит в стычке с таможенниками, подробностей которой ей лучше не знать. Больше никто ни словом не обмолвился о кончине Джозефа Карвена, и Чарльз Вард имел в своем распоряжении лишь неясный намек, на котором построил свою теорию. Это была лишь тонкая нить - подчеркнутый дрожащей рукой пассаж из конфискованного послания Джедедии Орна к Карвену, которое было частично переписано почерком Эзры Видена. Копия была найдена у потомков Смита, и можно было лишь гадать, отдал ли ее Виден своему приятелю, когда все было кончено, как объяснение случившихся с ними чудовищных вещей, либо, что было более вероятно, письмо находилось у Смита еще до этого, и он подчеркнул эти фразы собственной рукой. Вот какой отрывок подчеркнут в этом письме:
    "Я вновь и вновь говорю Вам: не вызывайте Того, кого не сможете Покорить воле своей. Под сими словами подразумеваю я Того, кто сможет в свою Очередь призвать против Вас такие силы, против которых бесполезны окажутся Ваши самые сильные инструменты и заклинания. Проси Меньшего, ибо Великий может не пожелать дать тебе Ответа, и в его власти окажешься не только ты, но и много большее".
    В свете этого пассажа, размышляя о том, каких невыразимо ужасных союзников мог вызвать силами магии Карвен в минуту отчаяния, Чарльз Вард задавал себе вопрос, действительно ли его предок пал от руки одного из граждан Провиденса.
    Влиятельные люди, руководившие штурмом фермы Карвена, приложили немало усилий к тому, чтобы всякое упоминание о нем было стерто из памяти людей и из анналов города. Вначале они не были так решительно настроены и позволили вдове погибшего, его тестю и дочери оставаться в полном неведении относительно истинного положения дел; но капитан Тиллингест был человеком хитрым и проницательным и скоро узнал достаточно, чтобы ужаснуться и потребовать от своей дочери возвращения -девичьей фамилии. Он приказал сжечь все книги покойного и оставшиеся после него бумаги и стереть надпись с надгробия на могиле своего зятя. Он был хорошо знаком с капитаном Випплем и, вероятно, получил больше сведений от бравого моряка, чем кто-нибудь иной, относительно последних минут колдуна, заклейменного вечным проклятием.
    С этого времени было строго запрещено упоминать даже имя Карвена и приказано уничтожить все касающиеся его записи в городских архивах и заметки в местной газете.
    Миссис Тиллингест, как стала называться вдова Карвена после 1772 года, продала дом на Олни-Корт и жила вместе со своим отцом на Павер Лейн до самой смерти, которая последовала в 1817 году. Ферма в Потуксете, которую все избегали, с годами ветшала и, казалось, пришла в запустение в невиданной быстротой. К 1780 году там оставались только каменные и кирпичные здания, а к 1800 году даже они превратились в груду развалин. Никто не осмеливался пробраться через разросшийся кустарник на берегу реки, где могла скрываться потайная дверь, никто не пытался представить себе обстоятельства, при которых Джозефа Карвена лишь смерть спасла от ужасов, вызванных им самим.
    И только дородный капитан Виппл время от времени бормотал себе под нос, как утверждали люди, обладавшие хорошим слухом, не совсем понятные слова: "Чума его возьми... если уж вопишь, то не смейся... Этот проклятый мерзавец напоследок припрятал самое скверное... Клянусь честью, надо было сначала сжечь его дом".

    Глава третья

    ПОИСКИ И ВОПЛОЩЕНИЕ

    Как мы уже говорили, Чарльз Вард только в 1918 году узнал, что Джозеф Карвен - один из его предков. Не следует удивляться тому, что он тотчас же проявил живейший интерес ко всему, касающемуся этого таинственного человека, каждая позабытая подробность жизни которого стала для Чарльза чрезвычайно важной, ибо в нем самом текла кровь Джозефа Карвена. Да и всякий специалист по генеалогии, наделенный живым воображением и преданный своей науке, не преминул бы в подобном случае начать систематический сбор данных о Карвене.
    Свои первые находки он не пытался держать в тайне, так что доктор Лайман даже колебался, считать ли началом безумия молодого человека момент, когда он узнал о своем родстве с Карвеном, или отнести его к 1919 году. Он обо всем рассказывал родителям, хотя матери не доставило особого удовольствия известие, что среди се предков есть такой человек, как Карвен, - и работникам многих музеев и библиотек, которые посещал. Обращаясь к владельцам частных архивов с просьбой ознакомить его с имеющимися в их распоряжении записями, он не скрывал своей цели, разделяя их несколько насмешливое и скептическое отношение к авторам старых дневников и писем. Он часто выказывал искренний интерес к тому, что же в действительности произошло полтораста лет назад на той потуксетской ферме, чье местоположение он тщетно старался отыскать, и кем собственно был Джозеф Карвен.
    Получив в свое распоряжение дневник Смита и его архив и обнаружив письмо от Джедедии Орна, он решил посетить Салем, чтобы выяснить, как провел Карвен молодость и с кем был там связан, что он и сделал во время пасхальных каникул в 1919 году. В Институте Эссекса, который был ему хорошо знаком по прошлым визитам в этот очаровательный романтический старый город с полуобвалившимися английскими фронтонами и теснящимися друг к другу остроконечными кровлями, Чарльз был очень любезно принят и нашел множество данных о предмете своего исследования. Он узнал, что его отдаленный предок родился в Салем-Виллидже, ныне Денвер, в семи милях от города, восемнадцатого февраля (по старому стилю) 1662 или 1663 года, что он удрал из дому в возрасте пятнадцати лет, стал моряком, вернулся домой только через девять лет, приобретя речь, одежду и манеры английского джентльмена, и осел в Салеме. В эту пору он почти прекратил общение с членами своей семьи, проводя большую часть времени в изучении невиданных здесь прежде книг, вывезенных им из Европы, и занимаясь химическими опытами с веществами, привезенными на кораблях из Англии, Франции и Голландии. Иногда он совершал экскурсии по окрестным селениям, что стало предметом пристального наблюдения со стороны местных жителей, которые связывали их со слухами о таинственных кострах, пылавших по ночам на вершинах холмов, и не переставали об этом шептаться.
    Единственными близкими друзьями Карвена были некие Эдвард Хатчинсон из Салем-Виллиджа и Саймон Орн из Салема. Часто видели, как он беседовал с этими людьми о городских делах, они нередко посещали друг друга. Дом Хатчинсона стоял почти в самом лесу и заслужил дурную репутацию среди достойных людей, ибо по ночам оттуда доносились странные звуки. Говорили, что к нему являются не совсем обычные посетители, а окна комнат часто светятся разным цветом. Большие подозрения вызывало и то, что он знал слишком много о давно умерших людях, о полузабытых событиях. Он исчез, когда началась знаменитая салемская охота на ведьм, и более о нем никто не слышал. Тогда же из города выехал и Джозеф Карвен, но в Салеме скоро узнали, что он обосновался в Провиденсе. Саймон Орн прожил в Салеме до 1720 года, но его слишком юный вид, несмотря на почтенный возраст, стал привлекать всеобщее внимание. Тогда он бесследно исчез, но тридцать лет спустя в Салем приехал его сын, похожий на него как две капли воды, и предъявил свои права на наследство. Его претензии были удовлетворены, ибо он представил документы, написанные хорошо всем известным почерком Саймона Орна. Джедедия Орн продолжал жить в Салеме вплоть до 1771 года, когда письма от уважаемых граждан города Провиденса к преподобному Томасу Бернарду и некоторым другим привели к тому, что Джедедию без всякого шума отправили в края неведомые.
    Некоторые документы, в которых речь шла о весьма странных вещах, Вард смог получить в Институте Эссекса, судебном архиве и в записях, хранившихся в Ратуше. Многие из этих бумаг содержали самые обычные данные - названия земельных участков, торговые счета и тому подобное, но среди них попадались и более интересные сведения; Вард нашел три или четыре бесспорных указания на то, что его непосредственно интересовало. В записях процессов о колдовстве упоминалось, что некая Хепзиба Лоусон десятого июля 1692 года в суде Ойера и Терминена присягнула перед судьей Хеторном в том, что "Сорок ведьм и Черный Человек имели обыкновение устраивать шабаш в лесу за домом мистера Хатчинсона", а некая Эмити Хоу заявила на судебном заседании от восьмого августа в присутствии судьи Джедни, что "в ту Ночь Дьявол отметил своим Знаком Бриджет С., Джонатана Э., Саймона О., Деливеренс В., Джозефа К., Сьюзен П., Мехитейбл К. и Дебору В".
    Существовал кроме того каталог книг с устрашающими названиями из библиотеки Хатчинсона, найденный после его исчезновения, и незаконченный зашифрованный манускрипт, написанный его почерком, который никто не смог прочесть. Вард заказал фотокопию этой рукописи и сразу же после ее получения стал заниматься расшифровкой. К концу августа он начал работать над ней особенно интенсивно, почти не отрываясь, и впоследствии из его слов и поступков можно было сделать вывод, что в октябре или ноябре он наконец нашел ключ к шифру. Но юноша никогда прямо не говорил о том, удалось ли ему добиться успеха.
    Еще более интересным оказался материал, касающийся Орна. Варду понадобилось очень немного времени, чтобы доказать, что Саймон Орн и тот, кто объявил себя его сыном, в действительности - одно лицо. Как писал Орн приятелю, вряд ли было разумно при его обстоятельствах жить слишком долго в Салеме, поэтому он провел тридцать лет за пределами родины и вернулся за своей собственностью уже как представитель нового поколения. Орн, соблюдая все предосторожности, тщательно уничтожил большую часть своей корреспонденции, но люди, которые занялись его делом в 1771 году, сохранили несколько документов и писем, вызвавших их недоумение. Это были загадочные формулы и диаграммы с надписями, которые были сделаны рукой Орна и другим почерком и которые Вард тщательно переписал или сфотографировал, а также в высшей степени таинственное письмо, написанное, как явствовало из его сличения с некоторыми уцелевшими отрывками в городской книге актов, без всякого сомнения рукой Джозефа Карвена.
    Это письмо было, очевидно, составлено раньше конфискованного послания Орна. По содержанию Вард установил дату его написания - несколько позже 1750 года. Небезынтересно привести текст этого письма целиком как образец стиля человека, внушавшего страх современникам, чья жизнь была столь таинственна. К получателю письма Карвен обращается "Саймон", но это имя постоянно перечеркивается. (Вард не мог определить кем: Карвеном или Орном).
    "Провиденс, I мая.
    Брат мой!
    Приветствую Вас, мой достоуважаемый старинный друг, и да будет вечно славен Тот, кому мы служим, дабы овладеть абсолютной властью. Я только что узнал нечто, любопытное также для Вас, касательно Границы Дозволенного и того, как поступать относительно этого должно. Я не расположен следовать примеру Вашему и покинуть город из-за своего возраста, ибо в Провиденсе, не в пример Массачусетсу, не относятся с Нетерпимостью к Вещам неизвестным и необычным и не предают людей Суду с подобной Легкостью. Я связан заботами о своих товарах и торговых судах и не смог бы поступить так, как Вы, тем паче, что ферма моя в Потуксете содержит в своих подземельях то, что Вам известно и что не будет ждать моего возвращения под личиной Другого.
    Но я готов к любым превратностям Фортуны, как уже говорил Вам, и долго размышлял о путях к Возвращению. Прошлой Ночью я напал на Слова, призывающие ИОГ-СОТОТА, и в первый Раз узрел сей лик, о косм говорит Ибн-Шакабак в некоей книге. И Он сказал, что IX псалом Книги Проклятого содержит Ключ. Когда Солнце перейдет в пятый Дом, а Сатурн окажется в благоприятном Положении, начерти Пентаграмму Огня и трижды произнеси IX Стих. Повторяй сей Стих каждый раз в Страстную Пятницу и в канун Дня Всех Святых, и предмет сей зародится во Внешних Сферах.
    И из Семени Древнего Предка возродится Тот, кто заглянет в Прошлое, хотя и не ведая своих целей.
    Но нельзя Ничего ожидать от этого, если не будет Наследника и если Соли или способ изготовления Солей будут еще не готовы. И здесь я должен признаться, что не предпринял достаточно Шагов, дабы открыть Больше. Процесс проходит весьма туго и требует такого Количества Специй, что мне едва удастся добыть довольно, несмотря на множество моряков, завербованных мною в Вест-Индии. Люди вокруг меня начинают проявлять любопытство, но я могу держать их на должном расстоянии. Знатные хуже Простонародья, ибо входят во всякие мелочи и более упорны в своих Действиях, кроме того, их слова пользуются большей верой. Этот Настоятель и доктор Мерритт, как я опасаюсь, проговорились кое о чем, но пока нет никакой Опасности. Химические субстанции доставать нетрудно, ибо в городе два хороших аптекаря - доктор Бовен и Сент-Керью. Я выполняю инструкции Бореллуса и прибегаю к помощи VII Книги Абдула Альхазреда. Я уделю вам долю из всего, что мне удастся получить. А пока что не проявляйте небрежения в использовании Слов, которые я сообщил вам. Я переписал их со всем тщанием, но, если вы питаете Желание увидеть Его, примените то, что записано на Куске некоего пергамента, который я вложил в этот конверт. Постоянно произносите Стихи из Псалма в Страстную Пятницу и в Канун Дня Всех Святых, и, если ваш Род не прервется, через годы должен явиться тот, кто оглянется в Прошлое и использует Соли или материал для изготовления Солей, который вы ему оставили. Смотри Книгу Иова, 14,14.
    Я счастлив, что вы снова в Салеме, и надеюсь, что вскоре смогу с вами свидеться. Я приобрел доброго коня и намереваюсь купить коляску, благо в Провиденсе уже есть одна (доктора Мерритта), хотя дороги здесь плохи. Если вы расположены к путешествию, не минуйте меня. Из Бостона садитесь в почтовую карсту через Дедхем, Рентем и Эттлборо: в каждом из этих , городов имеется изрядная таверна. В Рентеме остановитесь в таверне мистера Болкома, где постели лучше, чем у Хетча, но отобедайте у последнего, где повар искуснее. Поверните в Провиденс у пороге Дотуксета, затем следуйте по Дороге мимо таверны Сайлса. Мой Дом за Таун-стрит, напротив таверны Эпенстуса Одни, к северо-востоку от подворья Одни. Расстояние от Бостона - примерно сорок четыре мили.
    Сэр, остаюсь вашим верным другом и покорным Слугой во имя Альмонсина-Мстратона.
    Джозефус К. Мистеру Саймону Орну Вильяме Лейн, Салем".

    Как ни странно, именно это письмо указало Варду точное местоположение дома Карвена в Провиденсе; ни одна запись, найденная им до сих пор, не говорила об этом с подобной определенностью. Открытие было важным вдвойне, потому что речь шла о втором, более новом доме Карвена, построенном в 1761 году рядом со старым, - обветшалом здании, все еще стоящем в Олни-Корт и хорошо известном Варду, который много раз проходил мимо него во время своих скитаний по Степерс-Хилл. Место это было не так уж далеко от его собственного дома, стоящего выше по склону холма. В здании проживала сейчас негритянская чета, которую время от времени приглашали к Вардам для стирки, уборки и топки печей. На юношу произвело огромное впечатление найденное в далеком Салеме неожиданное доказательство значения этого фамильного гнезда для истории его собственной семьи, и он решил сразу же по возвращении тщательно осмотреть дом. Самые таинственные фразы письма, которые Чарльз счел своеобразными символами, в высшей степени заинтриговали его; и легкий холодок страха, смешанного с любопытством, охватил юношу, когда он припомнил, что отрывок из Библии, отмеченный как "Книга Иова, 14,14", был известным стихом: "Когда умрет человек, то будет ли он опять жить? Во все дни определенного мне времени я ожидал бы, пока придет мне смена".
    Молодой Вард приехал домой в состоянии приятного возбуждения и следующую субботу провел в долгом и утомительном осмотре дома на Олни-Корт. Здание, обветшавшее от древности, было довольно, скромным двухэтажным особняком традиционного колониального стиля, с простой остроконечной крышей, высокой дымовой трубой, расположенной в самом центре строения, и входной дверью, покрытой вычурной резьбой, с окошком в виде веера, треугольным фронтоном и тонкими колоннами в дорическом стиле. Внешне дом почти совсем не изменился, и Вард сразу почувствовал, что наконец-то вплотную соприкоснулся с мрачным объектом своего исследования.
    Нынешние обитатели дома, упомянутая негритянская чета, были ему хорошо знакомы. Старый Эйза и его тучная супруга Ханна очень любезно показали ему все внутреннее убранство. Здесь было больше перемен, чем можно было судить по внешнему виду здания, и Вард с сожалением отметил, что большая часть мраморных урн, завитков, украшавших камины, и деревянной резьбы буфетов и стенных шкафов пропала, а множество прекрасных панелей и лепных украшений отбиты, измазаны, покрыты глубоким царапинами или даже полностью заклеены дешевыми обоями. В общем, зрелище было не столь захватывающим, как ожидал Вард, но по крайней мере он испытывал некоторое волнение, стоя в стенах жилища одного из своих предков, которое служило приютом такому страшному человеку, как Джозеф Карвен. Мурашки пробежали по его спине, когда он заметил, что со старинного медного дверного молотка тщательно вытравлена монограмма прежнего владельца.
    С этого момента и вплоть до окончания учебного года Вард проводил все время в изучении фотокопии шифрованного манускрипта Хатчинсона и собранных данных о Карвене. Шифр все еще не поддавался разгадке, но зато из документов Вард извлек так много нового, нашел так много ключей к другим источникам, что решил совершить путешествие в Нью-Лондон и Нью-Йорк, чтобы познакомиться с некоторыми старыми письмами, которые, согласно его данным, должны были там находиться. Поездка была очень успешной: он нашел письма Феннера с описанием нападения на ферму в Потуксете, а также послания Найтингал-Телбота, откуда узнал о портрете, написанном на одной из панелей в библиотеке Карвена. Особенно заинтересовало его упоминание о портрете: он многое был дал, чтобы узнать, как выглядел Джозеф Карвен, и принял решение еще раз осмотреть дом на Олни-Корт в надежде найти хоть какой-нибудь след давно умершего человека под слоем облупившейся стародавней краски или полуистлевших обоев.
    В начале августа Вард предпринял эти поиски, тщательно осматривая и ощупывая стены каждой комнаты, достаточно просторной для того, чтобы служить библиотекой бывшего владельца дома. Особое внимание он обращал на панели над оставшимися нетронутыми каминами и пришел в неописуемое волнение, когда примерно через час обнаружил обширное пространство над каминной доской в одной из комнат первого этажа, где поверхность панели, с которой он соскреб несколько слоев краски, была гораздо темнее, чем обычная деревянная облицовка. Еще несколько осторожных движений острым перочинным ножом - и Вард убедился, что нашел большой портрет, написанный масляной, краской. Проявив, как подлинный ученый, терпение и выдержку, юноша не рискнул повредить портрет, сцарапывая дальше краску ножом в попытке сразу же посмотреть на обнаруженную картину; он немедленно покинул место, где сделал свое открытие, и отправился за человеком, который мог бы оказать ему квалифицированную помощь. Через три дня он вернулся с очень опытным художником, мистером Уолтером Дуайтом, чья мастерская находится у подножия Колледж-Хилл, и искусный реставратор картин тотчас же принялся за работу, применяя свои испытанные методы и соответствующие химические вещества. Старый Эйза и его жена, несколько встревоженные визитами необычных посетителей, были должным образом вознаграждены за причиненные неудобства.
    Работа художника продвигалась, и Чарльз Вард со все возрастающим интересом следил за тем, как на свет, после долгого забвения, появляются все новые линии и тени. Дуайт начал реставрировать снизу, и, поскольку портрет был в три четверти натуральной величины, лицо появилось лишь спустя некоторое время. Но уже вскоре стало заметно, что на нем изображен худощавый мужчина правильного сложения, одетый в темно-синий камзол, вышитый жилет, короткие штаны из черного атласа и белые шелковые чулки, сидящий в резном кресле на фоне окна, через которое виднелись верфи и корабли. Когда художник расчистил верхнюю часть портрета, Вард увидел аккуратный парик и худощавое, спокойное, ничем не примечательное лицо, которое показалось знакомым как Чарльзу, так и художнику. И лишь потом, когда прояснились все детали этого гладкого, бледного лика, у реставратора и у его заказчика перехватило дыхание от удивления: с чувством, близким к ужасу, они поняли, какую зловещую шутку сыграла здесь наследственность. Ибо последняя масляная ванна и последнее движение лезвия извлекли на свет божий лицо, скрытое столетиями, и открыли пораженному Чарльзу Декстеру Варду, чьи, думы были постоянно обращены в прошлое, его собственные черты в обличье его ужасного прапрапрадеда!
    Вард привел родителей, чтобы те полюбовались на открытую им диковинку, и отец тотчас же решил приобрести картину, хотя сна и была выполнена на вделанной в стену панели. Бросавшееся в глаза сходство с юношей, несмотря на то, что человек, изображенный на протрете, был явно старше, казалось чудом; какая-то странная игра природы создала точного двойника Джозефа Карвена через полтора столетия. Миссис Вард совершенно не походила на своего отдаленного предка, хотя она могла припомнить нескольких родственников, которые имели какие-то черты, общие с се сыном и давно умершим Карвеном. Она не особенно обрадовалась находке и сказала мужу, что портрет лучше было бы сжечь, чем привозить домой. Она твердила, что в портрете есть что-то отталкивающее, он противен ей и сам по себе, и особенно из-за необычайного сходства с Чарльзом. Однако мистер Вард, практичный и властный деловой человек, владелец многочисленных ткацких фабрик в Ривер-Пойнте и долине Потуксета, не склонен был прислушиваться к женской болтовне и потакать суевериям. Портрет поразил его сходством с сыном, и он полагал, что юноша заслуживает такой подарок. Не стоит и говорить, что Чарльз горячо поддержал отца в его решении. Через несколько дней мистер Вард, найдя владельца дома и пригласив юриста - маленького человечка с крысиным лицом и гортанным акцентом, купил весь камин вместе с верхней панелью, на которой была написана картина, за назначенную им самим немалую цену, назвав которую, он положил конец потоку назойливых просьб и жалоб.
    Оставалось лишь снять панель и перевезти ее в дом Вардов, где были сделаны приготовления для окончательной реставрации портрета и установки его в кабинете Чарльза на третьем этаже, над электрическим камином. На Чарльза возложили задачу наблюдать за перевозкой, и двадцать восьмого августа он привел двух опытных рабочих из отделочной фирмы Крукера в дом на Олни-Корт, где камин и панель были очень осторожно разобраны для погрузки в машину, принадлежащую фирме. После этого в стене остался кусок открытой кирпичной кладки, где начиналась труба; там молодой Вард заметил углубление величиной около квадратного фута, которое должно было находиться прямо позади головы портрета. Заинтересовавшись, что могло означать или содержать ото углубление, юноша подошел и заглянул в него. Под толстым слоем пыли и сажи он нашел какие-то разрозненные пожелтевшие листы бумаги, толстую тетрадь в грубой обложке и несколько истлевших кусков ткани, в которые, очевидно, были завернуты документы. Вард сдул пыль и пепел с бумаг, взял тетрадь и посмотрел на заголовок, выведенный на обложке почерком, который он научился узнавать в Институте Эссекса. Тетрадь была озаглавлена "Дневник и заметки Джозефа Карвена, джентльмена из Провиденса, родом из Салема". Вард, пришедший в неописуемое волнение при виде своей находки, показал тетрадь рабочим, стоявшим возле него. Ныне они клянутся в подлинности найденных бумаг, и доктор Виллетт полностью полагается на их слова, доказывая, что юноша в ту пору не был безумным, хотя в его поведении уже были заметны очень большие странности. Все другие бумаги также были написаны почерком Карвена, и одна из них, может быть, самая важная, носила многозначительное название: "Тому, Кто Придет Позже: Как Он Сможет Преодолеть Время и Пространство Сфер". Другая была написана шифром, тем же, как надеялся Вард, что и манускрипт Хатчинсона, который он до сих пор не смог разгадать. Третья, к радости молодого исследователя, судя по всему, содержала ключ к шифру; а четвертая и пятая были адресованы соответственно "Эдварду Хатчинсону и Джедедии Орну, эсквайрам, либо их Наследнику или наследникам, а также Лицам, их Представляющим". Шестая и последняя запись называлась: "Джозеф Карвен, Его Жизнеописание и Путешествия; Где Останавливался, Кого Видел и Что Узнал".

    3

    Сейчас мы подходим к тому периоду, с которого, как утверждают психиатры ортодоксальной школы, началось безумие Чарльза Варда. Найдя бумаги своего прапрапрадеда, Чарльз сразу же просмотрел некоторые места и, по всей вероятности, нашел что-то, крайне интересное. Но, показывая рабочим заголовки, он, казалось, особенно тщательно старался скрыть от них сам текст и проявлял беспокойство, которое едва ли можно было объяснить исторической и генеалогической. ценностью находки. Возвратившись домой, он сообщил эту новость с растерянным и смущенным видом, словно желая внушить мысль о необычайной важности найденных бумаг, не показывая их самих. Он даже не познакомил родителей с заголовками записей, а просто сказал им, что нашел несколько документов, написанных Карвеном, большей частью шифром, которые следует очень тщательно изучить, чтобы понять, о чем в них говорится. Вряд ли он показал бы рабочим даже заголовки, если бы не их откровенное любопытство. Во всяком случае, он, несомненно, не желал проявлять особую скрытность, которая могла бы вызвать подозрения родителей и заставить их специально обсуждать эту тему.
    Всю ночь Чарльз Вард просидел у себя в комнате, читая найденные бумаги, и с рассветом не прервал своего занятия. Когда мать позвала его, чтобы узнать, что случилось, он попросил принести завтрак наверх. Днем он показался лишь на короткое время, когда пришли рабочие устанавливать камин и портрет Карвена в его кабинете. Следующую ночь юноша спал урывками, не раздеваясь, так как продолжал лихорадочно биться над разгадкой шифра, которым был записан манускрипт. Утром его мать увидела, что он работает над фотокопией Хатчинсоновой рукописи, которую раньше часто ей показывал, но, когда она спросила, не может ли ему помочь ключ, данный в бумагах Карвена, он ответил отрицательно. Днем, оставив труды, он, словно зачарованный, наблюдал за рабочими, завершавшими установку портрета в раме над хитроумным устройством в камине, где большое полено весьма реалистически пылало электрическим огнем, и подгонявшими боковые панели камина, чтобы они не особенно выбивались из общего оформления комнаты. Передняя панель, на которой был написан портрет, была подпилена и установлена так, что позади нее образовалось что-то вроде стенного шкафа.
    После ухода рабочих Чарльз окончательно переселился в кабинет и расположился там, поглядывая то на разложенные перед ним бумаги, то на портрет, который взирал на него, словно состарившее его облик зеркало, напоминающее о прошлом столетии. Родители Чарльза, вспоминая впоследствии о поведении сына в то время, сообщают интересные детали относительно его стараний скрыть предмет своих исследований. В присутствии слуг он редко прятал какой-либо из документов, который изучал, ибо совершенно справедливо предполагал, что сложная и архаичная писанина Карвена будет им не по силам. Однако в обществе родителей он проявлял большую осторожность, и хотя упомянутый манускрипт был написан шифром, то есть представлял собой просто кучу загадочных символов и неведомых идеограмм (как и рукопись, озаглавленная "Тому, Кто Придет Позже..."), он накрывал его первым попавшимся листом бумаги. На ночь юноша крепко запирал все бумаги в старинный шкафчик, стоявший у него в кабинете. Так же он поступал всякий раз, выходя из комнаты. Вскоре он приобрел постоянные привычки, установив для себя определенные часы работы; его долгие прогулки прекратились, и, казалось, он был занят только бумагами. Начало занятий в школе, где Чарльз учился в выпускном классе, было для него большой помехой, и он неоднократно заявлял, что по се окончании не будет поступать в колледж. Он говорил, что должен заняться чрезвычайно важными специальными исследованиями, которые, по его словам, дадут гораздо больше знаний, чем все университеты мира.
    Естественно, выдержать такое напряжение в течение многих дней, ни на что не отвлекаясь, мог лишь человек, который всегда был более или менее прилежен, склонен к занятиям наукой и одиночеству. Вард же был прирожденным ученым-отшельником, поэтому родители не столько удивлялись, сколько сожалели о его строгом затворничестве и скрытности. В то же время и отец, и мать сочли странным, что он не показал им ни одного листочка из найденного сокровища и не сказал ничего связного о данных, которые удалось получить. Эту таинственность, он объяснял своим желанием подождать до тех пор, пока он не сможет предоставить свое открытие как нечто цельное, но по мере того, как недели проходили без дальнейшего прогресса, между ним и его семьей росла стена, подкрепляемая неприятием матерью его дальнейших исследований.
    В октябре Вард снова начал посещать библиотеки, но уже не по вопросам старины. Теперь он искал литературу по колдовству и волшебству, оккультизму и демонологии, и когда библиотеки Провиденса исчерпали себя он сел на поезд до Бостона, чтобы там рыться в богатствах большой библиотеки в Коплей-Сквер, Гарвардской и Зинонской исследовательской библиотек, где были доступны редкие работы на библейскую тематику.
    Он купил и быстро заполнил целый ряд полок странными, собственноручно собранными, материалами. В течение Рождества он сделал серию поездок по городам, включая Салем - чтобы разобраться с некоторыми материалами Эссекского Института.
    К середине Января, 1920 года, в поведении Варда появились некоторые черты триумфа, несколько неожиданные для него, и теперь его уже нельзя было застать за работой над Хатчинсонским шифром. Вместо этого он вел двойные исследования в области химии и просмотра архивов, приспособив для этого лабораторию в неиспользуемом чердаке дома, и для последнего он часто обращался к источникам демографической статистики Провиденса. Местные наркодилеры и фармацевты, позже подвергнутые допросу, дали удивительные и вроде бы бессмысленные каталоги веществ и инструментов приобретенных им. Но показания клерков Государственной резиденции, Здания муниципалитета, и различных библиотек сходились в том, что предметом второго направления его исследований была могила Джозефа Карвена, с надгробья которой старшими поколениями было осмотрительно стерто его имя.
    Постепенно в семье Вардов росло подозрение в том, что с ним, происходит что то странное. Небольшие странности в поведении Чарльза быстро сменились растущей страстью к тайнам, склонностью к уединенности, которые прежде не были ему присущи. Было похоже, что он только делает вид, что учится, и хотя он ни разу не потерпел провала на экзаменах, было очевидно что круг его интересов сильно изменился: он колдовал в своей химической лаборатории, где валялась куча старинных опусов по алхимии, рылся в старых записях погребений во всех церквах города или склонялся, словно зачарованный, над книгами по оккультным наукам в своем кабинете, где удивительно похожее на него, можно даже сказать, все более похожее, лицо Джозефа Карвена бесстрастно смотрело с панели на северной стене.
    В конце марта к архивным изысканиям Варда прибавились таинственные вылазки на заброшенные городские кладбища. Причина этого выяснилась позже, конца от клерков мэрии стало известно, что он, вероятно, нашел важный ключ к разгадке. Кроме могилы Джозефа Варда его интересовало погребение некого Нафтали Филда. Причина этого интереса выяснилась позже, когда в бумагах Варда была найдена копия краткой записи о похоронах Карвена, чудом избежавшей уничтожения и сообщающей, что загадочный свинцовый гроб был закопан "10 футов южнее и 5 футов западнее могилы Нафтали Филда в..." Отсутствие в уцелевшем отрывке указания на кладбище, где находилась упомянутая могила, сильно осложнило описки, и могила Нафтали Филда казалась такой же призрачно-неуловимой, как и место погребения самого Карвена, но в случае с первым не существовало общего заговора молчания и можно было с полной уверенностью ожидать, что рано или поздно найдется надгробный камень с надписью, даже если все записи окажутся утерянными. Отсюда и скитания Чарльза по всем кладбищам, исключая лишь то, что находилось при церкви святого Иоанна (бывшая Королевская церковь), и старинные могилы Конгрегационистской церкви среди погребений в Свен-Пойнт, так как ему стало известно, что Нафтали Филд был баптистом.

    4

    Близился май, доктор Виллетт по просьбе Барда-старшего, ознакомившись со всеми сведениями о Карвене, которые Чарльз сообщил родителям, когда еще не хранил в такой строгой тайне свои исследования, поговорил с молодым человеком. Беседа не принесла явной пользы и не привела к каким-либо ощутимым последствиям, ибо Виллетт в течение всего разговора чувствовал, что Чарльз полностью владеет собой и поглощен делами, которые считает очень важными, но она по крайней мере заставила юношу дать некоторые рациональные объяснения своих последних поступков. Вард, принадлежавший к типу сухих и бесстрастных людей, которых нелегко смутить, с готовностью согласился рассказать о своих поисках, однако умолчал об их цели. Он признал, что бумаги его прапрапрадеда содержат некоторые секреты, известные ученым прошлых веков, большей частью зашифрованные, важность которых сравнима только с открытиями Бэкона, а может быть, даже превосходит их. Но, для того, чтобы полностью постигнуть суть этих тайн, необходимо соотнести их с теориями того времени, многие из которых уже полностью устарели или забыты, так что если рассматривать их в свете современных научных концепций, то они покажутся лишенными всякого смысла и утратят свою сенсационность. Чтобы занять достойное место в истории человеческой мысли, компетентный человек должен представить их на том фоне, на котором они развивались, и Вард посвятил себя именно этой задаче. Он стремился как можно скорее постигнуть эти забытые знания и искусства древних, как обязательное условие для объяснения данных Карвена, и надеялся когда-нибудь сделать полное сообщение о предметах, представляющих необычайный интерес для всего человечества и особенно для науки. Даже Эйнштейн, заявлял он, не мог бы глубже изменить понимание сущности всего мироздания.
    Что же касается вылазок на кладбище, то он охотно признал, не посвятив, впрочем, доктора в детали своих поисков, что у него есть причина полагать, что на изуродованном могильном камне Джозефа Карвена были начертаны определенные мистические символы, выгравированные согласно его завещанию и оставшиеся нетронутыми, когда стирали его имя. Эти символы, по его словам, совершенно необходимы для окончательной разгадки теории Карвена. Ученый, как уяснил доктор из рассказа Варда, желал как можно тщательнее уберечь тайну и причудливым образом скрыл результаты открытий в разных местах. Когда доктор Виллетт попросил юношу показать ему документы, найденные за портретом, тот выразил недовольство и попытался отделаться от доктора, подсунув ему фотокопию манускрипта Хатчинсона и диаграммы Орна, но в конце концов показал издали часть своей находки: "Записи" (название было также зашифровано), содержащие множество формул, и послание "Тому, Кто Придет Позже", куда он позволил заглянуть, так как оно вес равно было написано непонятными знаками.
    Он также открыл дневник Карвена, тщательно выбрав самое невинное место, и позволил Виллетту ознакомиться с почерком. Доктор очень внимательно рассмотрел неразборчивые и вычурные буквы и отметил, что и почерк, и стиль отмечены печатью семнадцатого столетия, хотя автор дневника дожил до восемнадцатого века, так что с этой точки зрения подлинность документов не вызывала сомнений. Сам по себе текст был довольно обычным, и Виллетт запомнил только фрагмент:
    "Пятн. 16 окт. 1754. Мой шлюп "Водопад" отчалил сего дня из Лондона, имея на Борту двадцать новых Людей, набранных в Вест-Индии, Испанцев с Мартиники и Голландских Подданных из Суринама. Голландцы, сдастся мне, склонны Дезертировать, ибо услышали нечто устрашающее о сем Предприятии, но я пригляжу за тем, чтобы заставить их Остаться. Для мистера Найта Декстера в Массачусетсе 120 штук камлота, 100 штук тонкого камлота разных цветов, 20 штук синей фланели, 50 штук каламянки, по 300 штук чесучи и легкого шелку. Для мистера Грина из "Слона" 50 галлонов сидра, 20 больших кастрюль, 15 котлов, 10 связок копченых языков. Для мистера Перриго 1 набор столярных инструментов. Для мистера Найтингейла 50 стоп лучшей писчей бумаги. Прошлой Ночью трижды произнес САВАОФ, но Никто не явился. Мне нужно больше узнать от Мистера X., что в Трансильвании, хотя и весьма трудно добраться до него, и еще более странно, что он не может научить меня употреблению того, что так изрядно использовал зги Сто лет. Саймон не писал все эти пять Недель, но я ожидаю вестей от него вскорости".
    Когда, дочитав до этого места, доктор Виллетт перевернул страницу, его немедленно прервал Вард, который почти выхватил дневник из его рук. Все, что доктор успел увидеть на открытой странице, была пара коротких фраз, но они почему-то врезались ему в память. Там говорилось: "Стих из Книги проклятого следует читать пять раз на Страстную Пятницу и четыре раза в Хэллоуин в надежде, что сия Вещь зародится во Внешних Сферах. Это привлечет Того, Кто Придет, если быть уверенным, что таковой будет, и станет помышлять он лишь о Прошлых вещах и заглянет назад через Все прошедшие годы, так что я должен иметь готовым Соли либо то, из чего приготовлять их".
    Виллетт ничего больше не увидел, но беглого взгляда на страницу дневника было достаточно, чтобы ощутить смутный ужас перед изображенным на портрете лицом Карвена, который, казалось, насмешливо смотрел на него с панели над камином. Долгое время после этого его преследовало странное ощущение, которое, как он понимал, было лишь игрой воображения: .ему казалось, что глаза портрета живут, собственной жизнью и имеют обыкновение поворачиваться в ту сторону, куда движется юный Чарльз Вард. Перед уходом доктор остановился перед изображением, чтобы рассмотреть его поближе, поражаясь сходству с Чарльзом и запоминая каждую деталь этого загадочного облика. Он отметил даже небольшой шрам или углубление на гладком лбу над правым глазом. "Космо Александр, художник, создавший портрет, - сказал себе доктор, - был достоин своей родины Шотландии, взрастившей Реборна, а учитель достоин своего знаменитого ученика, Джилберта Стюарта".
    Получив уверения от доктора, что душевному здоровью Чарльза ничто не угрожает и что в то же время он занят исследованиями, которые могут оказаться весьма важными, родители Варда отнеслись сравнительно спокойно к тому, что в июне юноша решительно отказался посещать колледж. Он заявил, что должен заняться гораздо более важными вещами, и выразил желание отправиться на следующий год за границу, чтобы ознакомиться с различными источниками, где могут быть сведения о Карвене, отсутствующие в Америке. Бард-старший, отклонив это желание как абсурдное для молодого человека, которому едва исполнилось восемнадцать лет, неохотно согласился с тем, что Чарльз не будет учиться в университете. Итак, после окончания школы Мозеса Брауна, которое никак нельзя было назвать блестящим, Чарльз в течение трех лет занимался оккультными науками и поисками на городских кладбищах. Его считали эксцентричным, а он больше, чем когда-либо, старался избегать встреч со знакомыми и друзьями родителей, занимаясь своими изысканиями, и лишь изредка совершал поездки в другие города, чтобы сверить записи, которые были ему не совсем понятны. Однажды он отправился на юг, чтобы поговорить со странным старым мулатом, обитавшим в хижине среди болот, о котором газеты напечатали статью, заинтересовавшую Варда. Он посетил небольшое горное селение, откуда пришли вести о совершающихся там удивительных ритуалах. Но его родители все еще запрещали ему совершить путешествие в Старый Свет, которого он так страстно желал.
    Став совершеннолетним в апреле 1923 года и получив до этого наследство от дедушки с материнской стороны, Вард наконец решил отправиться в Европу, в чем ему до тех пор отказывали. Он ничего не говорил о предполагавшемся маршруте, кроме того, что исследования требуют, чтобы он побывал в разных местах, но обещал регулярно и подробно писать родителям. Увидев, что его невозможно переубедить, они перестали препятствовать ему, напротив, помогли по мере сил. Итак, в июне молодой человек отплыл в Ливерпуль, сопутствуемый прощальными благословениями отца и матери, которые проводили его до Бостона и, стоя на набережной Уайт-Стар в Чарльстоне, махали платками до тех пор, пока пароход не скрылся из виду. Письма сына сообщали о его благополучном прибытии, о том, что он нашел хорошую квартиру на Рассел-стрит в Лондоне, где предполагал остановиться, избегая встреч с друзьями семьи, пока не изучит все интересующие его источники Британского музея. О повседневной жизни он писал очень мало, очевидно, потому, что писать было нечего. Чтение и химические опыты занимали все его время, и он упоминал в письмах лабораторию, которую устроил в одной из своих комнат. Родители Варда сочли добрым предзнаменованием то, что он ничего не писал о своих исторических изысканиях в этом замечательном древнем городе с манящей перспективой дорог и улиц, которые то свиваются в клубок, то разворачиваются в амфитеатры удивительной красоты. Они считали, что это - показатель его всепоглощающего интереса к новому объекту исследований.
    В июне 1924 года Вард сообщил о своем отъезде из Лондона в Париж, куда он несколько раз летал до этого, чтобы ознакомиться с материалами, хранящимися в Национальной библиотеке. Следующие три месяца он посылал лишь открытки с адресом: улица Сен-Жак, в которых говорилось, что он занимается исследованием редких рукописей в одной из частных коллекций. Он избегал знакомых, и ни один из побывавших там туристов не передавая Варду-старшему известий о встрече с его сыном. Затем наступило молчание, и в октябре Варды получили цветную открытку из Праги, извещавшую, что Чарльз находится в этом древнем городе, чтобы побеседовать с неким человеком весьма преклонного возраста, который, как предполагал юноша, был последним, оставшимся в живых обладателем записей, содержащих любопытные сведения об открытиях средневековых ученых. Чарльз, отправился в Нойштадт и до января оставался там, затем послал несколько открыток из Вены, сообщая, что находится здесь проездом по пути на восток, в небольшой городок, куда его пригласил один из корреспондентов и коллег, также изучавший оккультные науки.
    Следующая открытка была из Клаузенбурга в Трансильвании;. в ней Чарльз сообщал, что почти добрался до цели. Он собирался посетить барона Ференци, чье имение находится в горах, восточнее Рагузы, и просил писать ему туда на имя этого благородного дворянина. Еще одна открытка была получена из Рагузы, где Вард сообщал, что барон послал за ним свой экипаж и он выезжает из города в горы. Это было последнее послание, затем наступило длительное молчание. Он не отвечал на многочисленные письма родителей вплоть до мая, когда сообщил, что вынужден расстроить план матери, желающей встретиться с ним в Лондоне, Париже или Риме в течение лета, - Варды решили совершить поездку в Европу. Его работа, писал Чарльз, занимает так много времени, что он не может оставить имение барона Ференци, а замок находится в таком состоянии, что вряд ли родители захотят его посетить. Он расположен на крутом склоне, в горах, заросших густым лесом, и простой люд избегает этих мест, так что любому посетителю поневоле станет не по себе. Более того, сам барон не такой человек, чтобы понравиться благопристойным, консервативным пожилым жителям Новой Англии. Его вид и манеры могут внушить отвращение, и он невероятно стар. Было бы лучше, писал Чарльз, если бы родители подождали его возвращения в Провиденс, что, очевидно, будет очень скоро.
    Однако Чарльз вернулся лишь в мае 1925 года. Заранее предупредив родителей несколькими открытками о своем приезде, молодой путешественник с комфортом пересек океан на корабле "Гомер" и проделал неблизкий путь из Нью-Йорка до Провиденса в поезде, упиваясь .зрелищем невысоких зеленых холмов, жадно вдыхая благоухание цветущих садов и любуясь белыми зданиями городков. весеннего Коннектикута. Первый раз за много лет он вкусил прелесть сельской Новой Англии. Поезд мчался по Род-Айленду, освещаемый золотым светом весеннего дня, и сердце юноши лихорадочно забилось, а когда поезд въехал в Провиденс мимо Резервуара и Элмвуд-авеню, у Чарльза перехватило дыхание, словно в ожидании чуда. На площади, расположенной почти на вершине холма, там, где соединяются Броуд-, Вейбоссет- и Эмкайестер-стрит, он -увидел впереди внизу в огненном свете заката знакомые уютные дома, купола и острые кровли старого города. У него закружилась голова, когда машина, нанятая им на вокзале, съехала вниз по склону и показались высокий купол и светлая, испещренная яркими пятнами крыш, зелень на пологом холме по ту сторону реки, высокий шпиль Первой баптистской церкви, образчик колониального стиля, светящийся розовым отблеском в волшебном вечернем свете на фоне бледно-зеленой, едва распустившейся листвы.
    Старый Провиденс! В этом месте таинственные силы долгой, непрерывной как сама жизнь истории заставили юношу появиться на свет и оглянуться в прошлое, познав удивительные, безграничные тайны жизни и смерти. В этом городе скрыто нечто чудесное и пугающее, и все долгие годы прилежных изысканий, все странствия были лишь подготовкой к долгожданной встрече с Неведомым. Такси мчало его мимо старого -рынка и места, где начиналась бухта, вверх по крутому извилистому подъему, к северу от которого за огромным сверкающим куполом виднелись залитые закатным заревом ионические колонны церкви Крисчен Сайенс. Вот- показались уютные старые имения, знакомые ему с детских лет и причудливо выложенные кирпичом тротуары, по которым он ходил еще совсем маленьким. И наконец, маленькая белая заброшенная ферма справа, а слева - классический портик и солидный фасад большого кирпичного дома, где он родился. Наступили сумерки; Чарльз Вард возвратился в отчий дом.

    5

    Психиатры не столь ортодоксального направления, как доктор Лайман, датируют начало подлинного безумия Варда его путешествием по Европе. Допуская, что Вард был совершенно здоров, когда покинул Америку, они полагают, что после возвращения он сильно изменился. Но доктор Виллетт отказывается признать правоту даже этого утверждения. Что-то произошло позже, упрямо твердит доктор; странности юноши на этой стадии болезни следует приписать тому, что за границей он приучился совершать определенные ритуалы, безусловно довольно странные, но ни в коем случае не говорящие о психических отклонениях.
    Чарльз Вард, значительно возмужавший и окрепший, был на первый взгляд совершенно нормальным, а в разговорах с Виллеттом проявил самообладание и уравновешенность, которые ни один безумный - даже при скрытой форме душевной болезни - не смог бы продемонстрировать в течение нескольких часов, желая притворяться здоровым. На мысль о безумии наводили лишь звуки, которые в разное время суток можно было услышать из лаборатории Чарльза, помещавшейся на чердаке. Это были монотонные заклинания, напевы и громкая декламация в необычных ритмах. И хотя все это произносилось голосом самого Варда, но в звуках, интонациях и словах было нечто странное, от чего у невольного слушателя кровь стыла в жилах. Было замечено, что Ник, почтенный и всеми любимый черный кот, принадлежавший к самым уважаемым обитателям дома Вардов, шипел и испуганно выгибал спину, услышав определенные песнопения.
    Запахи, которые временами проникали из лаборатории, также были в высшей степени необычны: иногда они были едкими и ядовитыми, но чаще это были манящие и неуловимые ароматы, которые, казалось, обладали какой-то волшебной силой и вызывали в уме фантастические образы. Люди, которые их вдыхали, говорили, что перед ними вставали, как миражи, великолепные виды - горы странной формы либо бесконечные ряды сфинксов и гиппогрифов, исчезающие вдали в необозримом пространстве. Вард больше не предпринимал, как прежде, прогулок по городу, целиком отдавшись изучению экзотических книг, которые он привез домой, и не менее экзотическим занятиям в своем кабинете. Он объяснял, что европейские источники дали ему новый импульс и предоставили новые возможности, и заявил, что вскоре мир будет потрясен великими открытиями. Изменившееся и как-то постаревшее лицо Варда обнаруживало поразительное сходство с портретом Карвена, висевшим в библиотеке. После разговоров с Чарльзом доктор Виллетт часто останавливался перед камином, удивляясь феноменальному сходству юноши с его отдаленным предком и размышляя о том, что теперь единственное различие между давно усопшим колдуном и молодым Вардом это небольшое углубление над правым глазом, хорошо заметное на картине.
    Любопытны были беседы доктора с его молодым пациентом, которые велись по просьбе отца Чарльза. Вард никогда не выказывал нежелания встречаться и говорить с доктором, но последний видел, что никак не может добиться полной искренности от молодого человека: его душа была как бы закрыта для него. Часто Виллетт замечал в комнате странные предметы: небольшие изображения из воска, которые стояли на полках или на столах, полустертые остатки кругов, треугольников и пентаграмм, начерченных мелом или углем на полу в центре просторной комнаты. И по-прежнему каждую ночь звучали заклинания и напевы со странными ритмами, так что Вардам стало очень трудно. удержать у себя прислугу, равно как и пресечь разговоры о безумии Чарльза.
    В январе 1927 года произошел необычный инцидент. Однажды, когда около полуночи Чарльз произносил заклинание, гортанные звуки которого угрожающе звучали во всех комнатах; со стороны бухты донесся сильный порыв ледяного ветра, и все соседи Вардов ощутили слабую и необъяснимую дрожь, сотрясавшую землю вокруг их дома. Кот метался по дому в ужасе, и на милю вокруг жалобно выли собаки. Это было словно прелюдией к сильной грозе, необычной для зимнего времени года, а в конце ее раздался такой грохот, что мистер и миссис Вард подумали, что в их дом ударила молния. Они бросились наверх, чтобы посмотреть, какие повреждения нанесены кровле, но Чарльз встретил их у дверей чердака, бледный, решительный и серьезный. Его лицо казалось жуткой маской, выражающей насмешливое торжество. Он заверил родителей, что гроза обошла дом стороной и ветер скоро уляжется. Они немного постояли рядом с ним и, посмотрев в окно, убедились, что Чарльз прав: молния сверкала все дальше от них, и деревья больше не клонились под дуновениями необычно холодного воздуха, насыщенного водяными брызгами. Гром, постепенно стихая, превратился в глухой рокот, похожий на сатанинский смех, и в конце концов замер вдали. На небе снова показались звезды, а ликование, написанное на лице Чарльза Варда, сменилось очень странным выражением.
    В течение двух месяцев после этого Чарльз проводил в своей лаборатории значительно меньше времени. Он проявлял особых причин расспрашивал, когда в этих местах оттаивает земля. Однажды ночью в конце марта он ушел из дома после полуночи и вернулся только утром, и его мать, которая не спала все это время, услышала звук мотора машины, подъезжавшей к задней двери, где обычно сгружали провизию. Можно было различить спорящие голоса и приглушенные ругательства; миссис Вард, встав с постели и подойдя к окну, увидела четыре темные фигуры, снимающие с грузовика под присмотром Чарльза длинный и тяжелый ящик, который они внесли в заднюю дверь. Она услышала тяжелое дыхание грузчиков, гулкие шаги и, наконец, глухой удар на чердаке, словно на пол поставили что-то очень тяжелое; после этого шаги раздались снова, и четверо мужчин, выйдя из дома, уехали на своей машине.
    На следующее утро Чарльз снова заперся на чердаке, задернул темные шторы на окнах лаборатории и, судя по всему, работал с каким-то металлом. Он никому не открывал дверь. и отказывался от еды. Около полудня послышался шум, словно Вард боролся с кем-то, потом ужасный крик и удар, На пол упало что-то тяжелое, но, когда миссис Вард постучала в дверь, сын ответил ей слабым голосом и сказал, что ничего не случилось. Неописуемо отвратительная вонь, доносившаяся из-за двери, как сказал Чарльз, совершенно безвредна, к сожалению, ее нельзя избежать. Он непременно должен: пока оставаться один, но к обеду выйдет. И действительно, к вечеру, когда прекратились странные, шипящие звуки, слышавшиеся сквозь запертую дверь, он наконец появился, изможденный и сильно постаревший, и запретил кому бы то ни было под каким бы то ни было предлогом входить в лабораторию.
    С этого времени начался новый период затворничества Барда - никому не разрешалось посещать ни лабораторию, ни соседнюю с ней кладовую, которую он убрал, обставил самой необходимой и грубой мебелью и приобщил к своим владениям в качестве спальни. Здесь он постоянно находился, изучая книги, которые велел принести из расположенной этажом ниже библиотеки, пока не приобрел деревянный коттедж в Потуксете и не перевез туда все свои научные книги и инструменты.
    Как-то вечером Чарльз поспешил вынуть, из ящика газету. Виллетт, установив дату по свидетельству обитателей дома Вардов, посмотрел в редакции "Джорнел" за это число и увидел, что Вард оторвал ту часть, где была напечатана следующая небольшая заметка:

    "ПРОИСШЕСТВИЕ НА СЕВЕРНОМ КЛАДБИЩЕ. ПОХИТИТЕЛЕЙ ТРУПОВ ЗАСТАЛИ ВРАСПЛОХ. Роберт Харт, ночной сторож на Северном кладбище, застал врасплох этим утром в самой старой части кладбища группу людей, приехавших на грузовой машине, однако, по всей вероятности, спугнул их прежде, чем они смогли совершить задуманное.
    Около четырех часов ночи внимание Харта, находившегося у себя в сторожке, привлек звук мотора, Выйдя, чтобы посмотреть, что происходит, он увидел большой грузовик на главной аллее кладбища на расстоянии примерно ста метров, но не смог незаметно подойти к машине, потому что люди услышали звук его шагов по гравию дорожки. Они поспешно погрузили в кузов грузовика большой ящик и так быстро выехали с территории кладбища, что сторож не успел их задержать. Поскольку ни одна зарегистрированная и известная сторожу могила не была разрыта, Харт считает, что они хотели закопать привезенный ими ящик.
    Гробокопатели, по всей вероятности, провели на кладбище долгое время, прежде чем их заметил сторож, потому что Харт нашел глубокую яму, вырытую на значительном расстоянии от главной аллеи, на дальнем краю кладбища, называемом Амос-Филд, где уже давно не осталось никаких памятников или надгробий. Яма, размеры которой соответствуют размерам обычной могилы, была пуста. Согласно регистрационным книгам кладбища, где отмечены погребения за последние пятьдесят лет, там нет никакого захоронения.
    Сержант Рили из Второго полицейского участка осмотрел место происшествия и выразил предположение, что яма была вырыта бутлегерами, которые с присущей им изобретательностью и цинизмом пытались устроить безопасный склад спиртных напитков в таком месте, где их вряд ли станут искать. При допросе Харт сказал, что ему кажется, будто грузовик направился к Рошамбо-авеню, хотя он в этом не совсем уверен".
    В течение нескольких последующих дней родители Варда . почти не видели сына. Чарльз заперся в своей спальне и велел приносить ему еду наверх и ставить ее у двери чердака, никогда не открывал дверь, чтобы взять поднос, прежде чем уйдут слуги. Время от времени раздавались монотонные звуки заклинаний и песнопения в странном скачущем ритме, иногда прислушавшись, можно было различить звон стекла, шипение, сопровождающее химические реакции, звуки текущей воды или рев газовой горелки. Через дверь часто просачивались непонятные запахи, совершенно непохожие на прежние, а напряженный и обеспокоенный вид молодого отшельника, который все замечали, когда он на короткое время покидал свое убежище, наводил на самые грустные размышления. Однажды он торопливо направился в Атенеум, чтобы взять нужную ему книгу, в другой раз нанял человека, который должен был привезти ему из Бостона в высшей степени таинственный манускрипт. В доме установилась атмосфера какого-то тревожного ожидания, а доктор Виллетт и родители Чарльза признавались, что не знают, как им быть.

    6

    Затем пятнадцатого апреля произошла странная перемена. Казалось, внешне все оставалось по-прежнему, но напряженность возросла до того, что стала нестерпимой, и доктор Виллетт придавал этому изменению большое значение. Была Страстная пятница - обстоятельство решающее по мнению прислуги, но незначительное по словам остальных домочадцев. К вечеру молодой Бард начал повторять некую формулу необычайно громким голосом, одновременно сжигая какое-то вещество, обладающее настолько пронзительным запахом, что он распространился по всему дому. Хотя дверь чердака была заперта, слова формулы были так ясно слышны в холле, что миссис Вард, прислушиваясь в беспокойном ожидании, запомнила их и позже записала по просьбе доктора Виллетта. Знающие люди потом сказали доктору, что это заклинание почти буквально совпадает с тем, что можно найти в мистических откровениях "Элифаса Леви", впервые приподнявших завесу запретного и позволивших заглянуть в лежащую за ней страшную бездну. Заклинание звучало так:
    "Заклинаю именем Адонаи Элохим, Адонаи Иеговы, Адонаи Саваофа, Метратона Агла Метона,
    Словом змеиным питона, тайной саламандры, Дуновением сильфов, тяжестью гномов,
    Небесных демонов Божество, Альмонсин, Гибор, Иехошуа, Эвам, Заристнатмик, приди, приди, приди!"
    Заклинание звучало два часа без изменения или перерыва, и все это время в округе не умолкал ужасающий вой собак. Об адском шуме, поднятом собаками, можно судить по сообщениям газет, вышедших на следующий день, но в доме Вардов почти не слышали его, задыхаясь от ужасной, ни на что не похожей вони. И в этой пропитанной странным зловонием, атмосфере вдруг что-то блеснуло, подобно молнии, ослепительной даже при ярком дневном свете, а затем послышался голос, который не суждено забыть тем, чьих ушей он коснулся, ибо звук его прокатился, как дальний раскат грома, неимоверно низкий и жуткий, ничем не напоминая речь Чарльза. Весь дом содрогнулся, и голос этот, заглушивший громкий вой собак, слышали все соседи Вардов. Миссис Вард, стоявшая за дверью лаборатории, задрожала, припомнив, что говорил ей сын в прежние дни о голосе, словно исходящем из самой Преисподней, о котором со страхом повествуют древние мистические книги. Она вспомнила также рассказ Феннера о том, как прогремел этот голос над обреченной на гибель фермой в Потуксете в ту ночь, когда был убит Джозеф Карвен. Чарльз даже назвал ей слова, которые произнес голос. Он нашел. то заклинание в одной из бумаг Карвена: "ДИЕС МИЕС ДЖЕШЕТ БЕНЕ ДОСЕФ ДУВЕМА ЭНИТЕМАУС".
    Сразу после того, как прозвучал громовой голос, дневной свет на минуту затмился, хотя солнце должно было зайти только через час, потом вокруг распространился новый запах, отличный от первого, но такой же странный и нестерпимо зловонный. Чарльз снова запел заклинания, и миссис Вард сумела расслышать некоторые слоги, которые звучали как "Йи-наш-йог-сотот-хе-лгб-фи-тродагэ", а в конце раздалось оглушительно "Йа!", завершившееся воющим воплем, который постепенно перешел в истерический сатанинский смех. Миссис Вард, в душе которой страх боролся с беззаветной отвагой матери, защищающей свое дитя, подошла к двери и постучала, но не получила никакого ответа. Она постучала еще раз, но в ужасе замерла, когда раздался новый вопль; на этот раз она узнала голос сына, который звучал словно в унисон со взрывами дьявольского смеха. Женщина лишилась сознания, хотя до сих пор не может объяснить причин своего обморока. К счастью, человеку дарован дар забвения.
    Мистер Вард вернулся домой в четверть седьмого и, не найдя жену в столовой, стал расспрашивать испуганных слуг, которые сказали ему, что она, вероятно, находится- у дверей чердака, откуда исходили звуки еще более странные, чем всегда. Мистер Вард немедленно поднялся наверх, где и нашел жену, лежавшую на полу в коридоре перед дверью лаборатории. Поняв, что она лишилась чувств, он схватил стакан с водой, стоявший рядом в нише. Брызнув холодной водой ей в лицо, Вард убедился, что она приходит в сознание, и немного успокоился. Но, в то время, как миссис Вард открыла глаза, с ужасом вспоминая, что произошло, он сам почувствовал странный озноб и едва не упал в обморок, от которого только что очнулась его супруга. Ибо в лаборатории, где, казалось, царило молчание, теперь слышался негромкий разговор, словно два человека вели тихую беседу, так что трудно было разобрать слова. Однако тон этой беседы внушал глубокое беспокойство.
    Чарльз и раньше подолгу произносил вполголоса различные формулы, но теперь все было иначе. Это был явный диалог или имитация диалога, в котором перемежались вопросы и ответы, произносимые разными голосами. Один из них бесспорно принадлежал Чарльзу, второй же, необычайно глубокий бас, напоминавший эхо, отдающееся в огромном пространстве, звучал с такой страстностью, какой никогда не достигал Чарльз в своих заклинаниях и песнопениях. В этом голосе было что-то ужасное, отвратительное и естественное; еще немного - и Теодор Хоушенд Вард больше не смог бы с гордостью утверждать, что ни разу в жизни не падал в обморок. Но тут миссис Вард приоткрыла глаза и громко вскрикнула. Мистер Вард, вспомнив, что он прежде всего должен позаботиться о ней, быстро взял жену на руки и отнес вниз прежде,- чем она смогла услышать напугавшие его голоса. Но все же он успел услышать слова, от которых покачнулся и едва не потерял равновесие. Ибо крик миссис Вард, по всей вероятности, был услышан не только им, и из-за закрытой двери донеслись слова: "Шшшш! Записывайте!" В этом приглушенном шепоте ясно чувствовалось опасение, что кто-то мог услышать разговор.
    После обеда супруги долго совещались, и мистер Вард решил той же ночью серьезно поговорить с сыном. Как бы ни были важны занятия Чарльза, такое поведение дольше нельзя терпеть; последние события представляют угрозу всему дому, создавая постоянное нервное напряжение. Юноша, очевидно, совсем потерял рассудок: только безумие могло послужить причиной диких криков и разговоров с самим собой разными голосами. Все это должно прекратиться, в противном случае миссис Вард серьезно заболеет и невозможно будет удерживать прислугу.
    Пообедав, мистер Вард тотчас же встал из-за тола и поднялся наверх в лабораторию Чарльза. Однако на третьем этаже он остановился, услышав звуки, доносящиеся из не посещавшейся ныне библиотеки сына. Казалось, кто-то раскидывал книги и с шумом разбрасывал бумаги. Переступив порог, мистер Вард застал в комнате Чарльза, поспешно собиравшего нужный ему материал, среди которого были записи и самые различные издания. Чарльз казался сильно похудевшим и изможденным: увидев отца, входящего в комнату, он с шумом бросил на пол всю охапку, словно его застали врасплох за чем-то недозволенным. Когда отец велел ему сесть, он повиновался и некоторое время молча внимал заслуженным упрекам, С его стороны не последовало никаких возражений. Выслушав отца, он признал его правоту, согласившись с тем, что странные разговоры на разные голоса, громкая декламация, пение заклинаний, а также зловоние от химических опытов непростительны и мешают всем домочадцам. Чарльз обещал, что больше этого не повторится и он будет вести себя спокойно, но настаивал, чтобы и дальше никто не нарушал его уединения. Во всяком случае, большая часть его будущих исследований, говорил Чарльз, требует работы над книгами, а для свершения различных ритуалов, если это понадобится на более поздней стадии, он сможет найти другое место. Он выразил глубокое сожаление, узнав о том, что его матушка потеряла от страха сознание, и объяснил, что услышанный ими разговор был частью сложного символического ритуала, предназначенного для создания определенной эмоциональной атмосферы. Мистера Варда поразило, что он употреблял странные, по-видимому, очень древние термины для обозначения химических веществ, очевидно, бывшие в ходу у знатоков алхимии. Из разговора с сыном мистер Вард вынес впечатление, что тот совершенно здоров психически и полностью владеет собой, хотя кажется подавленным и напряженным. В общем, встреча была совершенно безрезультатной, и, когда Чарльз, взяв в охапку свои книги и бумаги, вышел из комнаты, мистер Вард не знал, что подумать. В высшей степени загадочной была также смерть бедного старого кота Ника, чье застывшее тело с выпученными глазами и оскаленной в пароксизме страха пастью было найдено в подвале час назад.
    Желая узнать хотя бы часть тайны, мистер Вард осмотрел полупустые полки, чтобы выяснить, что взял с собой Чарльз Книги в его библиотеке были расставлены в строгом порядке, так что взглянув на полки, можно было сразу сказать какие из них отсутствуют. Мистер Вард был удивлен, что все труды по оккультным наукам и по истории, кроме тех, что взяты раньше, стоят на своих местах. Пустовали полки, где помещались современные работы по новой истории, точным наукам, географии и философии, а также новейшая литература, некоторые газеты и журналы за последние годы. Круг чтения Чарльза, установившийся за последнее время, резко и очень странно изменился, и Вард старший стоял,. все более недоумевая. Его вновь охватило чувство неправдоподобности происходящего. Это было резкое, щемящее ощущение, словно когти какого-то хищного зверя вонзились ему в сердце, и он огляделся вокруг, стараясь понять, что здесь неладно. С того момента, как Вард переступил порог этой комнаты, его не покидало чувство, будто здесь чего-то не хватает, и теперь он содрогнулся, найдя ответ.
    Резной камин из дома на Олни-Корт был невредим; несчастье произошло с потрескавшимся и тщательно отреставрированным портретом Карвена. Очевидно, время и слишком жаркое отопление наконец сделали свое дело, и после очередной уборки комнаты краска, отстав от дерева, облупилась, сжалась с тугие катышки и отвалилась маленькими кусочками, внезапно- и бесшумно. Портрет Джозефа Карвена больше никогда не будет пристально наблюдать со своего возвышения за юношей, на которого так походил. То, что от него осталось, лежало на полу, превратившись в тонкий слой мелкой голубовато-серой пыли.

    Глава четвертая

    ПРЕОБРАЖЕНИЕ И БЕЗУМИЕ

    1

    Неделю после той памятной Страстной пятницы Чарльза
    Варда видели чаще, чем обычно: он был занят переноской книг из своей библиотеки на чердак; Юноша вел себя спокойно, его действия были совершенно естественны, но у него был странный, словно загнанный вид, который очень не нравился миссис Вард, и судя по заказам, которые он посылал повару, появился зверский аппетит.
    Доктору Виллетту рассказали о событиях, которые произошли в пятницу, и на следующей неделе, во вторник, он долго разговаривал с Чарльзом в библиотеке, где больше не было портрета Карвена. Беседа, как всегда, ни к чему не привела, но доктор Виллетт готов поклясться, что Вард тогда был совершенно таким же, как обычно. Он обещал, что вскоре откроет свою тайну, и говорил, что ему необходимо иметь еще одну лабораторию вне дома. Об утрате портрета он жалел очень мало, если вспомнить, как восторженно относился к своей находке прежде, напротив, посмеивался над тем, что краска на картине внезапно растрескалась и осыпалась.
    Со следующей недели Чарльз стал надолго отлучаться из дома, и однажды, когда добрая старая чернокожая Ханна пришла к Вардам, чтобы помочь при ежегодной весенней уборке, она рассказала, что юноша часто посещает старинный дом на
    Олни-Корт, куда приходит с большим баулом в руках и долю возится в подвале. Он был очень щедр к ней и старому Эйзе, но казался более беспокойным, чем всегда, и это ее очень расстраивало, потому что она знала его с колыбели.
    Новые известия о Чарльзе пришли из Потуксете, где друзья Бардов видели его чуть ли не каждый день. Казалось, он не покидал небольшой курортный городок - Род-на-Потуксете и с утра до вечера катался по реке на. ботике, который нанимал на лодочной станции. Расспросив впоследствии жителей этого городка, доктор Виллетт выяснил, что целью поездок Чарльза всегда была дальняя излучина реки, вдоль которой, высадившись на берег, он шел, направляясь к северу, и обычно возвращался лишь спустя долгое время.
    В конце мая на чердаке дома Вардов вновь раздались ритуальные песнопения и заклинания, что вызвало резкие упреки мистера Варда. Довольно рассеянным тоном Чарльз обещал прекратить их. Однажды утром повторился разговор молодого Варда с воображаемым собеседником, такой же, как в ту злосчастную Страстную пятницу. Чарльз уговаривал и горячо спорил сам с собой; слышались возмущенные возгласы, словно принадлежащие двум разным людям, как будто один из них чего-то требовал, а второй отказывался. Миссис Вард взбежала по лестнице а чердак и прислушалась. Стоя у запертой двери, она смогла различить лишь фразу: "Три месяца нужна кровь". Когда миссис Вард постучала в дверь, все стихло. Позже мистер Вард стал расспрашивать Чарльза, и тот сказал, что произошел "конфликт в разных сферах сознания", которого можно избежать, лишь обладая большим искусством. Он попытается ограничить его этими сферами.
    В середине июня ночью произошел странный случай. Ранним вечером из лаборатории послышались шум и топот. Мистер Вард решил пойти посмотреть, в чем дело, но шум внезапно прекратился. Когда все уснули, а лакей запирал на ночь входную дверь, - у подножия лестницы вдруг появился Чарльз, нетвердо державшийся на ногах, с большим чемоданом. Он сделал лакею знак, что хочет покинуть дом. Молодой человек не сказал ни слова, но лакей - респектабельный йоркширец - посмотрел ему в глаза и вздрогнул без всякой видимой причины. Он отпер дверь, и молодой Вард вышел. Утром лакей сообщил о происшедшем матери Чарльза. По его словам, было что-то дьявольское во взгляде, которым тот его окинул. Молодые джентльмены не смотрят так на честных слуг, и он не желает больше оставаться в этом доме ни на один день. Миссис Вард отпустила лакея, не обратив особого внимания на его слова. Представьте только: ее Чарльз мог кого-то обидеть; нет, это просто смешно! К тому же, перед тем, как уснуть, она слышала слабые звуки, доносившиеся из лаборатории, которая была прямо над ей; Чарльз плакал, беспокойно ходил по комнате, глубоко вздыхал, словно человек, погруженный в самую бездну отчаяния. Миссис Вард привыкла прислушиваться по ночам, глубоко обеспокоенная зловещими тайнами, окружавшими ее сына. На следующий вечер, как и три месяца назад, Чарльз Вард первым взял из почтового ящика газету и якобы случайно потерял где-то несколько листов. Это: вспомнили позже, когда доктор Виллетт попытался связать разрозненные факты в одно целое. В редакции "Джорнел" он просмотрел листы, утерянные Чарльзом, и нашел две заметки.

    "СНОВА ГРОБОКОПАТЕЛИ.
    Сегодня утром Роберт Харт, ночной сторож на Северном
    кладбище, стал свидетелем того, что похитители трупов снова принялись за свое страшное дело в самой старой части кладбища. Могила Эзры Видена, родившегося в 1740 и умершего в 1824 году, как было начертано на его извлеченном из земли и варварски разбитом каменном надгробии, разрыта и опустошена. Это было, по всей вероятности, проделано с помощью лопаты, украденной из соседней сторожки.
    Каково бы ни было содержимое могилы после более чем столетнего пребывания в земле, все исчезло, кроме нескольких полусгнивших щепок. Отпечатков колес не замечено, но полицией найдены вблизи от этого места следы одного человека, очевидно, мужчины, принадлежащею к хорошему обществу, так как он был обут в модные туфли с острым носком.
    Харт склонен связывать это событие со случаем, происшедшим в марте, когда он спугнул группу людей, приехавших на грузовике, которые успели вырыть глубокую яму; однако сержант Рили из Второго участка опровергает эту версию, указывая на коренное различие между двумя происшествиями. В марте раскопки производились там, где, как известно, не было никаких могил; в последнем случае явно целенаправленно и злонамеренно разрыта отмеченная во всех записях могила, варварски разрушено надгробие, находившееся до настоящего времени в прекрасном состоянии.
    Потомки Видена, которым сообщили о случившемся, выразили свое удивление и глубокое сожаление. Они совершенно не могут себе представить, чтобы нашелся человек, питающий такую смертельную ненависть к их предку, что осмелился осквернить его могилу. Хезеод Виден, проживающий на Энджел-стрит, 598, вспомнил семейную легенду, гласящую, что Эзра Виден незадолго до Революции принимал участие в какой-то таинственной вылазке, отнюдь не задевающей его собственной чести. Но он никак не мог припомнить никакого нынешнего врага его семьи или какую либо связанную с ней тайну. Расследовать это дело поручено инспектору Каннингему, и есть надежда, что в ближайшем будущем мы узнаем что-нибудь определенное".

    "ЛАЙ СОБАК БУДИТ ЖИТЕЛЕЙ ПОТУКСЕТА.
    Сегодня ночью, около трех часов, жители Потуксета были разбужены необыкновенно громким лаем и воем собак, который начался в местах, расположенных у реки, к северу от Рода-на-Потуксете. Как утверждают люди, живущие поблизости, собаки выли необычайно громко и очень страшно; Фред Лемлин, ночной сторож на Роде, заявляет, что к этому вою примешивалось что-то очень похожее на крики до смерти перепуганного человека. Сильная, но кратковременная гроза, разразившаяся неподалеку от берега реки, положила конец шуму. Люди связывают с этим происшествием омерзительное зловоние, распространившееся, очевидно, от нефтехранилищ, расположенных вдоль берегов бухты. Возможно, именно это зловоние повлияло на поведение собак".
    Чарльз худел и становился все беспокойнее, и, оглядываясь назад, все пришли к общему -мнению, что в то время он хотел сделать какое-то заявление или в чем-то признаться, но воздерживался от этого из страха. Миссис Вард, полубольная от постоянного нервного напряжения, прислушивавшаяся по ночам к малейшему шороху, узнала, что он часто совершает вылазки под покровом темноты, и в настоящее время большая часть психиатров наиболее ортодоксального направления единодушно обвиняют Чарльза Варда в отвратительных актах вампиризма, которые в то время были поданы прессой как главная сенсация, но так и остались нераскрытыми, поскольку маньяк не был найден. Жертвами этих преступлений, слишком известных, чтобы рассказывать о них подробно, стали люди разного пола и различного возраста. Они совершались в двух местах: в жилом. районе на холме, в северной стороне города близ дома Варда, и в предместье напротив станции Кренстоун, недалеко от Потуксета. Нападали как на запоздалых прохожих, так и на неосторожных, спящих с открытыми окнами жителей, и все оставшиеся в живых рассказывают о тонком, гибком чудовище с горящими глазами, которое набрасывалось на них, вонзал зубы в шею или руку и жадно пило кровь.
    Доктор Виллетт, не согласный с тем, что безумие Варда началось в этот период, проявляет большую осторожность при объяснении всех этих ужасов. Он заявляет, что имеет собственную точку зрения на сей счет и, не говоря ничего определенного, ограничивается утверждениями непричастности Чарльза Варда к диким преступлениям - Не буду говорить о том, - заявляет он, - кто, или даже что, по моему мнению, совершало эти нападения и убийства, но настаиваю, Чарльз Вард в них неповинен. У меня есть причины быть уверенным в том, что Чарльз никогда не был вампиром, и лучшим доказательством тому явились его все увеличивающееся малокровие и ужасающая бледность. Бард забавлялся очень опасными вещами и дорого заплатил за это, но никогда не был чудовищем и истинным злодеем. Мы были свидетелями резкой перемены в нем, и мне хотелось бы верить, что прежний Чарльз Вард умер в тот час, когда это случилось. Но как бы то ни было, душа его умерла, ибо безумный сгусток плоти, который исчез из своей комнаты в больнице Вейта, имел совсем другую душу.
    К словам Виллетта следует прислушаться: он часто посещал дом Вардов, занимаясь лечением миссис Вард, заболевшей нервным расстройством от постоянного напряжения. Бессонные ночи, когда она с трепетом прислушивалась к звукам, доносившимся сверху, вызвали у нее болезненные галлюцинации, о которых она, после долгих колебаний, поведала доктору. Тот успокоил ее, но серьезно задумался над услышанным. Ей казалось, что она слышит у себя над головой глухие рыдания и вздохи в самое необычное время.
    В начале июня доктор Виллетт рекомендовал миссис Вард поехать в Атлантик-Сити на неопределенное время и как следует отдохнуть, решительно предупредив как мистера Варда, так и исхудавшего и старавшегося избегать его Чарльза, чтобы они писали ей только веселые и ободряющие письма. Вероятно, этой рекомендации доктора она обязана - тем, что сохранила жизнь и душевное здоровье.

    2

    Через некоторое время после отъезда миссис Вард Чарльз решил купить дом в Потуксете. Это было причудливое небольшое деревянное здание, коттедж с бетонным гаражом, высоко забравшийся по склону почти незаселенного речного берега над курортным городком. По причинам, известным лишь ему одному, молодой Вард желал приобрести именно его. Он не давал покоя агентствам по продаже недвижимости, пока они не купили для него этот дом, преодолев сопротивление прежнего владельца, не устоявшего перед несообразно высокой ценой. Как только дом освободился, Чарльз переехал в него, погрузив в большую закрытую машину все содержимое своей лаборатории, в том числе книги из библиотеки, как старинные, так и современные. Он отправился в Потуксет в самую темную пору ночи, и мистер Вард припоминает, как сквозь сон слышал приглушенные ругательства рабочих и громкий топот, когда они спускались по лестнице. Потом Чарльз снова переселился в свои покои на третьем этаже и никогда больше не показывался на чердаке.
    Дом в Потуксете стал вместилищем всех секретов, которые прежде таились в лаборатории. Чарльз, как и прежде, жил отшельником, но теперь его одиночество разделяли двое: не то португалец, не то мулат разбойничьего вида, бродяга с набережной Саут-Мейн-стрит, выполнявший обязанности слуги, и худощавый незнакомец, по виду ученый, в черных очках, с густой и длинной бородой, которая выглядела как приклеенная, по всей .видимости, коллега Чарльза. Соседи тщетно пытались вовлечь в разговор этих странных субъектов. Мулат, которого звали Гомес, почти не говорил по-английски, а бородатый приятель Варда, называвший себя доктором Алленом, был крайне неразговорчив. Сам Вард пытался общаться с местными жителями, но лишь вызывал их недоброжелательное любопытство своими рассказами о сложных химических опытах. Сразу же начались разговоры о том, что в доме всю ночь горит свет; немного позже, когда это внезапно прекратилось, появились еще более странные слухи о том, что Вард заказывает у мясника целые туши, что из дома раздаются заглушенные крики, декламация, песнопения или заклинания и вопли, словно выходящие из какого-то глубокого подземелья, расположенного под домом. Само собой разумеется, достойные буржуа, обитавшие по соседству, сильно невзлюбили новых подозрительных жильцов, и неудивительно, что делались довольно прозрачные намеки на их возможную связь с многочисленными случаями вампиризма и убийств, особенно с тех пор, как они распространились, словно эпидемия, исключительно в Потуксете и прилегающих к нему районах и улицах Эджевуда.
    Бард большую часть времени проводил в Потуксете, но иногда уделял одну или две ночи родительскому дому. Считалось, что он там и живет. Дважды он уезжал из города на неделю, неизвестно в каком направлении. Он становился все бледнее, катастрофически худел и лишился прежней уверенности в себе, что доктор Виллетт не преминул отметить, когда юноша в очередной раз повторил старую историю о важных исследованиях и будущих открытиях. Виллетт часто пытался подстеречь молодого человека в доме его отца, так как мистер Вард был глубоко обеспокоен и старался устроить так, чтобы за его сыном хоть как-то присматривали, насколько это было возможно в данном случае, ибо Чарльз уже стал совершеннолетним и к тому же обладал очень скрытным и независимым характером. Доктор все еще настаивает, что молодой человек даже тогда был совершенно здоров психически, и приводит как доказательство разговоры, которые они вели.
    К сентябрю эпидемия вампиризма окончилась, но в январе Чарльз едва не оказался замешанным в крупных неприятностях. Люди уже некоторое время поговаривали о таинственных ночных караванах грузовиков, прибывающих к Варду в Потуксог, и внезапно из-за непредвиденного случая обнаружилось, какой именно груз они везли. В безлюдном месте близ Ноуп-Валли налетчики подстерегли один из таких караванов, думая, что в машинах находится спиртное, но на этот раз им суждено было испытать настоящий шок. Ибо длинные ящики, захваченные и сразу же открытые ими, содержали поистине страшные вещи, настолько страшные, что даже представители преступного мира не могли сдержать дрожь.
    Похитители поспешно закопали свои находки, но, когда обо всем проведала полиция штата, было проведено тщательное расследование. Недавно задержанный бродяга, получив в полиции обещание, что ему не предъявят каких-либо дополнительных обвинений, согласился, наконец, провести группу полицейских к тому месту, где было зарыто захваченное; в сделанном наспех захоронении были найдены поистине ужасные предметы. На местное - или даже международное - общественное мнение оказало бы весьма неприятное впечатление опубликование результатов поисков, которые напугали даже их участников. С лихорадочной поспешностью в Вашингтон было отправлено несколько телеграмм.
    Ящики были адресованы Чарльзу Варду в Потуксет, и представители как местной, так и федеральной полиции, доставив в участок всех обитателей коттеджа, подвергли их строгому допросу. Чарльз и его спутники были бледны и обеспокоены, но полиция получила от хозяина дома объяснения, которые, казалось, полностью оправдывали его. Ему были нужны некоторые анатомические образцы для выполнения программы научных исследований, глубину и важность которых могут подтвердить все, знавшие его последние десять лет, и он заказал необходимые объекты в нужном ему количестве в агентствах, которые, как он полагал, занимались совершенно законной деятельностью. Откуда взяты эти образцы, ему абсолютно неизвестно. Вард, по всей видимости, был совершенно потрясен, когда инспектор намекнул на то, какое чудовищное впечатление произведет на публику известие о находках и насколько все это повредит национальному престижу. Показания Чарльза были полностью подтверждены его коллегой, доктором Алленом, чей странный гулкий голос звучал гораздо более убедительно, чем нервный, срывающийся голос Варда; в конце концов полиция оставила дело без последствий; но ее сотрудники тщательно записали нью-йоркский адрес агентства и его владельца. Расследование ни к чему не привело. Следует лишь добавить, что "образцы" были поспешно и в полной тайне возвращены на прежнее место, и никто так и не узнал об этом богопротивном осквернении памяти усопших.
    Десятого февраля 1928 года доктор Виллетт получил от Чарльза Варда письмо, которое считает исключительно важным и относительно которого он часто спорил с доктором Лайманом. Последний полагал, что письмо содержит убедительное доказательство того, что перед нами далеко зашедший случай "деменции прекокс" - быстро протекающей острой душевной болезни. Виллетт же считает, что это последние слова несчастного юноши, написанные им в здравом уме. Он обращает особое внимание на характер почерка, неровного, но несомненно принадлежащего Варду. Вот полный текст этого письма:
    "100 Проспект-стрит, .
    Провиденс, Р.И.
    8 марта 192б г.
    Дорогой доктор Виллетт!
    Я чувствую, что наконец пришло время сделать признание, с которым я медлил, несмотря на Ваши просьбы. Я никогда не перестану ценить терпение, с которым Вы его ожидали, и доверие, с которым Вы отнеслись ко мне как к человеку и пациенту.
    Я должен, к сожалению, признать, что никогда не дождусь триумфа, о котором мечтал. Вместо него я добился лишь встречи с дичайшим ужасом, и мои слова, обращенные к Вам, будут не победным кличем, а мольбой о помощи; посоветуйте, как спасти не только меня, но и весь мир от чудовищной опасности, которую не может себе представить человеческий разум. Вы помните, что говорится в письмах Феннера относительно набега на ферму в Потуксете. Это нужно сделать снова, и как можно скорее. От нас зависит больше, чем можно выразить словами, - вся цивилизация, все законы природы, может быть, даже судьба всей Солнечной системы и космического пространства. Я вызвал к жизни страшного монстра, но сделал это лишь во имя науки. А сейчас во имя жизни человечества и всей Земли Вы должны помочь мне загнать чудовище в те черные бездны, откуда оно явилось.
    Я навсегда оставил это место в Потуксете, и мы должны извлечь оттуда все, что в нем находится, - живым или мертвым. Я никогда не вернусь туда, и Вы не должны верить, если когда-нибудь услышите, что я нахожусь там. Я объясню
    Вам, почему я это говорю, когда мы увидимся. Я вернулся домой навсегда и хотел бы, чтобы Вы посетили меня сразу же, как только у Вас появится пять-шесть часов свободного времени, чтобы Вы смогли выслушать все, что я должен сообщить. Это займет довольно много времени - и поверьте мне, никогда еще Ваш профессиональный долг не призывал
    Вас с такой настоятельной необходимостью, как сейчас. На карту поставлено значительно больше, чем рассудок или даже моя жизнь.
    Я не рискую рассказать обо всем отцу; вряд ли он поймет, о чем идет речь. Но я признался ему, что мне угрожает опасность, и он нанял четырех детективов, которые следят за нашим домом... Не могу сказать, насколько они могут оказаться полезны, потому что им придется встретиться с силами, которым даже Вы вряд ли сможете противостоять. Итак, приходите скорее, если хотите застать меня в живых и услышать, как избавить все мироздание от адского заговора.
    Приходите в любое время: я не буду выходить из дома.
    Заранее не звоните, потому что трудно сказать, кто или что попытается перехватить Вас, И -будем молиться всем богам, чтобы ничто не помешало нашей встрече.
    Я в полном отчаянии.
    Чарльз Декстер Вард.

    Р.Б. Застрелите доктора Аллена, как только увидите его, и бросьте тело в кислоту, чтобы от него ничего не осталось. Не сжигайте его".

    Доктор Виллетт получил это письмо примерно в десять тридцать утра и немедленно устроил так, что у него оказалась свободной половина дня и весь вечер для разговора, который мог, если необходимо, продолжаться до поздней ночи. Он собирался прийти к Вардам примерно в четыре часа дня, и оставшиеся до этого часы провел в беспокойстве, строя самые невероятные догадки. Кому-нибудь постороннему показалось бы; что письмо написано маньяком, но доктор Виллетт был слишком хорошо осведомлен о тех странных вещах, которые происходили с Чарльзом, и был далек от того, чтобы считать его слова бредом безумца. Он был почти уверен, что здесь замешано что-то трудно поддающееся определению, окутанное древними легендами, но от этого не менее чудовищное, а упоминание имени доктора Аллена сразу же пробудило в памяти Виллетта все те разговоры, которые велись в Потуксете относительно загадочного приятеля Чарльза. Доктор никогда не видел этого человека, но много слышал о том, как он выглядит, как ведет себя, и снова задумался над тем, что же таится за непроницаемо-черными очками.
    Ровно в четыре часа доктор Виллетт явился в дом Вардов, но с раздражением и беспокойством услышал, что Чарльз не сдержал обещания остаться дома. Детективы были на месте, но утверждали, что молодой человек, казалось, несколько преодолел свой страх. Утром он долго разговаривал по телефону, спорил, и, по всей видимости, отказывался выполнить то, что требовал его собеседник. Один из детективов- расслышал слова: "Я очень устал и хочу немного отдохнуть", "Извините меня, но я сегодня не могу никого принять", "Пожалуйста, отложите решительные действия, пока мы не придем к какому-нибудь компромиссу", и наконец "Мне очень жаль, но я должен от всего совершенно отойти на некоторое время. Я поговорю с вами позже". Потом, очевидно, подумав и набравшись храбрости, он выскользнул из дома так тихо, что никто не заметил его ухода; около часа дня Чарльз вернулся и прошел внутрь, не говоря ни слова. Он поднялся наверх, вошел в библиотеку, и там что-то его сильно испугало: все услышали вопль ужаса, который перешел в какие-то булькающие звуки, словно душили юношу. Однако, когда туда прошел лакей, чтобы посмотреть, что случилось, Чарльз с дерзким и надменным видом встал в дверях и молча отослал лакея ежом, от которого тому стало не по себе; Потом молодой Бард, по всей вероятности, что-то переставлял у себя на полках: в течение некоторого времени слышался топот, такие звуки, будто по полу тащили что-то тяжелое, грохот и треск дерева. Затем он вышел из библиотеки и сразу же покинул дом. Виллетт осведомился, велел ли Чарльз что-нибудь передать ему, но услышал отрицательный ответ. Лакей был обеспокоен видом и поведением Чарльза и заботливо осведомился у доктора, есть ли надежда вылечить молодого человека от нервною расстройства.
    Почти два часа доктор Виллетт напрасно ожидал Чарльза в его библиотеке, оглядывая полупустые пыльные полки с зияющими пустотами в тех местах, откуда были вынуты книги, мрачно улыбнувшись при виде камина, с панели которого всего год назад на него безмятежно глядело невыразительное лицо Джозефа Карвена. Через некоторое время в комнате сгустились тени, и веселые цвета яркого, солнечного заката уступили место жутковатому, сумеречному освещению - вестнику наступающей ночи. Наконец пришел мистер Вард, который выказал немалое удивление и гнев из-за отсутствия сына, для охраны которого он приложил столько усилий. Отец не знал о том, что Чарльз попросил доктора Виллетта посетить его, и обещал известить, как только его сын вернется. Прощаясь с доктором, Вард выразил крайнее беспокойство по поводу состояния здоровья Чарльза и умолял его сделать все возможное, чтобы юноша вновь обрел прежний облик и вернулся к нормальному образу жизни. Виллетт был рад покинуть библиотеку, ибо в ней, казалось, притаилось нечто омерзительное и нечистое, словно исчезнувший портрет оставил после себя что-то зловещее. Доктору никогда не нравилась эта картина, и даже теперь, когда портрета уже не было, ему, хоть он и был человеком с крепкими нервами, все время чудилось, будто в гладкой панели таится нечто, вызывавшее в нем настоятельную потребность как можно скорее выйти из этой мрачной комнаты на свежий воздух.

    3

    На следующее утро Виллетт получил записку от мистера Варда, в которой творилось, что Чарльз все еще не появился. Вард писал, что ему позвонил доктор Аллен, сообщивший, что Чарльз на некоторое время останется в Потуксете, поэтому у него нет повода для волнения. Присутствие Чарльза было необходимо, так как сам Аллен, по его словам, должен будет уехать, и их опыты требуют постоянного присутствия молодого Варда. Чарльз передает всем горячий привет и сожалеет, если неожиданная перемена его планов кого-нибудь обеспокоила. Мистер Вард впервые услышал голос Аллена, который что-то напомнил ему. Он не мог с уверенностью сказать, что именно, однако чувство было, несомненно, неприятное и даже устрашающее.
    Получив столь странные и противоречивые известия, доктор Виллетт растерялся, не зная, что думать. Письмо Чарльза было написано в порыве отчаяния, но почему он все же ушел из дому? Молодой Вард написал, что его новое жилище таит в себе чудовищную и страшную угрозу, что и дом, и все его обитатели, особенно Аллен, должны быть уничтожены любой ценой и что он больше никогда не вернется туда и не увидит, как это произойдет. Но, если верить последним сообщениям, он забыл свои слова и снова находится в этом гнезде мрачных тайн. Здравый смысл подсказывал доктору, что лучше всего оставить в покое молодого Варда со семи его странностями, но какое-то более глубокое чувство не давало изгладиться впечатлению от письма. Виллетт перечитал его и вновь убедился, что оно вовсе не так уж бессодержательно и безумно, а лишь написано довольно напыщенно и бессвязно. В нем чувствовался подлинный и глубокий страх, и, учитывая то, что уже было известно доктору, оно содержало намек на чудовищные вещи, проникшие из чужого времени и пространства, не допуская примитивного и циничного объяснения. Вокруг нас витает несказанный ужас, - и даже если .мы не в силах постичь его, надо быть постоянно готовыми дать ему отпор.
    Более недели доктор Виллетт рассуждал над вставшей перед ним дилеммой все больше и больше склонялся к мысли навестить Чарльза в Потуксете. Ни один из знакомых молодого человека не отважился проникнуть в это тайное убежище, и даже мистер Вард знал о нем только то, что сын нашел нужным ему сообщить. Но доктор Виллетт чувствовал, что необходимо поговорить с пациентом начистоту. Мистер Вард получал от Чарльза время от времени краткие бессодержательные письма, напечатанные на машинке, и сказал доктору, что подобные же письма получает и миссис Вард в Атлантик-Сити. Итак, доктор решил действовать и, несмотря на неприятные предчувствия, вызванные старинными легендами о Джозефе Карвене и недавними слухами и предостережениями Чарльза Варда, смело направился к деревянному коттеджу, расположенному на крутом речном берегу.
    Виллетт уже как-то побывал здесь из чистого любопытства, хотя, конечно, никогда не входил в дом и старался скрыть свое присутствие, поэтому он хорошо знал дорогу. В конце февраля, после полудня, он выехал по Броуд-стрит на своей маленькой машине. По дороге он вдруг вспомнил, что сто пятьдесят лет назад в том же направлении двигалась толпа угрюмых людей, чтобы свершить ужасное дело, так да конца до сих пор и не понятое.
    Поездка вдоль приходящих в упадок городских окраин не заняла много времени, - и скоро перед ним уже расстилались чистенький Эджелуд и сонный Потуксет. Виллетт повернул направо, вниз по Локвуд-стрит, и проехал, сколько позволяла заброшенная проселочная дорога, потом вышел из машины и пошел на север, туда, где возвышался обрывистый берег реки, за которым простирались затянутые туманом низины. Домов здесь было мало, так что слева от возвышенности он легко нашел деревянный коттедж с бетонным гаражом. Быстро пройдя по заброшенной дорожке, мощеной гравием, доктор твердой рукой постучал в дверь и решительно обратился к мрачному мулату, приоткрывшему одну створку.
    Доктор сказал, что должен немедленно видеть Чарльза Варда по очень важному делу. Он не примет никаких отговорок, а если его не пустят, то об этом сразу же будет доложено мистеру Варду. Мулат стоял в нерешительности и даже придержал дверь, когда Виллетт попытался толкнуть ее, но доктор еще громче повторил свое требование. Затем из темноты дома раздался шепот, от которого у доктора, непонятно почему, по спине побежали мурашки, - Впусти его, Тони, - сказал странный голос, - сейчас столь же подходящее время для разговора, как и любое другое. Но, каким бы пугающим ни был этот низкий, словно отдающийся эхом голос, доктор Виллетт еще сильнее испугался в следующую минуту, когда доски пола заскрипели и из темноты показался говорящий - это был сам Чарльз Вард.
    Тщательность, с которой доктор Виллетт впоследствии восстановил разговор с Чарльзом, состоявшийся в тот день, вызвана тем, что он придавал особое значение этому периоду, ибо вынужден был признать, что в личности Чарльза Декстера Варда произошло полное изменение, и заявил, что мозг, порождающий мысли и слова нынешнего Чарльза Варда, не имеет ничего общего с мозгом того человека, за ростом и развитием которого он наблюдал в течение двадцати шести лет. Несогласие с доктором Лайманом побудило его стремиться к наибольшей точности, и он с полной уверенностью датирует начало подлинного безумия Чарльза Варда тем днем, когда родители получили от него первое письмо, напечатанное на машинке. Стиль писем, которые он регулярно отправлял им, совершенно не похож на стиль Варда. Он чрезвычайно архаичен, словно внезапное перерождение мозга автора писем высвободило целый поток мыслей и впечатлений, которые он бессознательно приобрел в дни своего детского увлечения стариной. В них наблюдается явное усилие казаться современным, но от их духа, не говоря уже о языке, явственно веет прошлым.
    Дух прошлого сквозил в каждом слове, каждом движении Варда, когда он говорил с доктором в полумраке старого деревянного дома. Он поклонился, указал Виллетту на кресло и внезапно заговорил странным шепотом, причину которого сразу же попытался объяснить. - Я изрядно простудился и едва не приобрел чахотку, - начал он, - от этих проклятых речных миазмов. Не взыщите, прошу Вас, за мою речь. Я предполагаю, Вы прибыли от батюшки посмотреть, что тревожит меня, и имею надежду, что Ваш рассказ не представит ему никаких резонов для беспокойства.
    Виллетт очень внимательно прислушивался к скрипящим звукам голоса Чарльза, но еще более внимательно всматривался в его лицо. Он чувствовал, что здесь не все ладно, вспомнив, что рассказывали ему родители Варда о внезапном страхе, поразившем в ту памятную ночь достойного йоркширца, их лакея. Виллетту хотелось бы, чтобы было посветлее, но он не попросил открыть хотя бы одну ставню. Вместо этого он просто спросил молодого Варда, почему тот не дождался его визита, о котором так отчаянно умолял меньше недели тому назад. - Я как раз желал подойти к этому, - ответил хозяин дома. - Вам должно быть известно, что я страдаю сильным нервным расстройством и часто делаю и говорю странные вещи, в которых не отдаю себе отчета. Не раз я заявлял Вам, что нахожусь накануне великих открытий и свершений и само величие их заставляет меня по временам терять голову.
    Мало найдется людей, которые не почувствуют страх перед тем, что мной обнаружено, но теперь уже недолго остается ждать. Я был глупцом, когда согласился на этих стражей и на сидение дома; сейчас мое место здесь. Обо мне злословят любопытствующие соседи, и, может статься, тщеславие - эта слабость, присущая всем людям, - побудило меня иметь о себе слишком высокое мнение. Нет ничего дурного в том, что я делаю, пока я делаю сие правильно. Если Вы будете терпеливы и подождете еще шесть месяцев, я покажу Вам такое, что в высшей степени вознаградит Вас за терпение. Вам также следует знать, что я нашел способ изучать науки, в которых преуспели древние, черпая из источника, более надежного, чем все книги, и предоставляю Вам судить о важности сведений, которые я сходу дать в области истории, философии и изящных искусств, указав на те врата, к которым я получил доступ. Мой предок овладел всеми этими знаниями, но эти безмозглые соглядатаи ворвались к нему и убили.
    Теперь я по мере своих слабых сил снова добился этих знаний. На этот раз ничего дурного не должно случиться, и менее всего я желаю неприятностей по причине собственных идиотских страхов. Умоляю Вас, сэр, забудьте все, что я написал Вам, и не опасайтесь ни этого дома, ни его обитателей.
    Доктор Аллен - весьма достойный джентльмен, и я должен принести ему извинения за все дурное, что написал о нем. Я бы желал не расставаться с ним, но у него были важные дела в другом месте. Он столь же ревностно относится к исследованиям этих важнейших материй, как и я. Думается мне, что я, боясь последствий наших с ним трудов, переносил этот страх на доктора Аллена как на своею главного помощника.
    Вард умолк, и доктор не знал, что сказать и что думать.
    Он чувствовал себя довольно глупо, слушая, как молодой человек отрекается от написанного им письма. Но бросалось в глаза, что речь Варда была странной, чуждой здравому смыслу и, бесспорно, бредовой. Письмо, трагическое в своей естественности, несомненно, было написано рукой того Чарльза Варда, которого доктор знал с детства. Виллетт пытался навести разговор на прошлые события, напомнив Варду некоторые происшествия. Это могло бы восстановить обычный тон и настроение их бесед, но он добился лишь ничтожных результатов. То же произошло позже с другими врачами-психиатрами. Из памяти Варда, казалось, были стерты целые пласты, почти все, что касалось его собственной жизни и современных событий, и в то же время всплыли все сведения о старине, которые он приобрел еще в детстве - подсознательное полностью затопило индивидуальное. Исчерпывающие знания молодого Варда во всем, что имело отношение к прошлому, были ненормальными и нездоровыми, и он всячески пытался скрыть их. Когда Виллетту упоминали какое ни будь событие, он часто получал от Чарльза такие объяснения, которые нельзя было ожидать от обычного современного человека, и доктор всегда хмурился, слыша бойкую речь Чарльза.
    Было совершенно невероятно, что молодой человек знал, как свалился парик с толстого шерифа когда тот сделал поклон во время исполнения пьесы в Театральной академии мистера Дугласа на Кинг-стрит в пятницу 11 февраля 1762 года, или как актеры сократили текст пьесы Стиля "Благоразумный любовник" и испортили ее до такой степени, что можно было радоваться тому, что находившийся под влиянием баптистов городской совет закрыл театр на следующий вечер. Старые письма вполне могли содержать упоминание о том, что "бостонская коляска Томаса Себина была дьявольски неудобной", но какой, даже самый выдающийся историк, занимающийся колониальным периодом, мог знать, что скрип новой вывески Эпенетуса Олни (он велел намалевать на ней аляповатую корону после того, как переименовал свою таверну в "Королевский кофейный зал") был в точности похож на первые звуки новой джазовой пьесы, которую можно было услышать по, радио по всему Потуксету?
    Однако Вард недолго распространялся на подобные темы, давая понять, что его не интересуют ни современность, ни старина. Было совершенно ясно, что он желает лишь удовлетворить любопытство своего посетителя, чтобы тот поскорее убрался и больше не приходил. Очевидно, с этой целью он предложил Виллетту, показать дом и сразу же провел его по всем комнатам, от подвала до чердака. Виллетт внимательно всматривался в предметы, находившиеся в доме, и заметил, что стоявших на виду книг было слишком мало, явно недостаточно для того, чтобы заполнить зияющие пробелы на книжных полках библиотеки Чарльза, и они слишком, уж обычны. Он понял также, что так называемая "лаборатория" устроена весьма небрежно, явно для отвода глаз. Без сомнения,. где-то в другом помещении находились настоящие библиотека и лаборатория, но где именно, было невозможно угадать. Потерпев полную неудачу, не узнав ничего определенного, Виллетт к вечеру возвратился в город и обо всем рассказал мистеру Варду. Они пришли к общему мнению, что юноша окончательно сошел с ума, но решили не спешить. Главное - нужно и дальше держать в полном неведении миссис Вард, какой бы помехой этому ни были странные письма ее сына.
    Теперь и мистер Вард решил отправиться к сыну, посетив его как будто случайно. Однажды вечером доктор Виллетт отвез его в Потуксет на своей машине, высадил близ деревянного коттеджа и терпеливо ждал возвращения. Разговор был очень долгим, и мистер Вард вышел из дома грустным и взволнованным. Чарльз принял его так же, как и Виллетта, с той только разницей, что очень долго не появлялся. Нежданный посетитель вынужден был силой вломиться в прихожую и отправил мулата с настоятельным требованием позвать к нему сына. В поведении молодого Варда не было и следа сыновней привязанности. В комнате было полутемно - Чарльз жаловался, что у него даже при слабом свете страшно болят глаза. Он говорил приглушенным голосом, объясняя это тем, что у него раздражение голосовых связок, и в его хриплом шепоте было что-то, внушавшее неясную тревогу, которую Вард никак не мог отогнать.
    Договорившись вместе предпринять все, что будет в их силах, чтобы спасти Чарльза от полного безумия, мистер Бард и доктор Виллетт стали по крупицам собирать сведения, которые могли бы хоть что-нибудь добавить к тому, что им было уже известно. Прежде всего они тщательно собрали все сведения о разговорах, ходивших в Потуксете. Это им было сравнительно легко сделать, потому что и у того, и у другого было немало друзей в округе. С доктором Виллеттом люди говорили откровеннее, чем с отцом Чарльза, и из услышанного он сделал вывод, что в последнее время Чарльз вел действительно странную жизнь. Досужие языки обвиняли домочадцев Чарльза в причастности к вампиризму, свирепствовавшему прошлым летом; а грузовики, подъезжавшие к дому молодого Варда в глухие часы ночи, давали пищу самым мрачным предположениям. Местные торговцы рассказывали о странных заказах Варда, поступавших к ним через зловещего мулата, и главным образом о неимоверном количестве мяса и свежей крови, которую доставляли мясники с ближайшей бойни. В доме жили лишь трое, и эти заказы представлялись поистине абсурдными.
    Кроме того, люди рассказывали о голосах, раздававшихся из-под земли. Проверить такие слухи было значительно труднее, но они имели реальную основу. Когда слышались эти звуки, в доме было темно, значит, где-то в другом месте, может быть в подземелье, свершались какие-то тайные обряды, Все были убеждены, что под домом находится разветвленная сеть глубоких подземных ходов. Припомнив старинные легенды о катакомбах, вырытых Джозефом Карвеном, и не сомневаясь в том, что Чарльз выбрал этот коттедж именно потому, что он расположен на месте фермы, Виллетт мистер Вард обратили на эти слухи особое внимание. Они несколько раз безуспешно старались отыскать на крутом речном берегу потайную дверь, о которой упоминал старый манускрипт. В том, что касалось обитателей дома, общественное мнение было единодушно: к мулату чувствовали отвращение бородатого доктора Аллена в черных очках боялись, а бледного молодого ученого очень не любили. За последнюю неделю, может быть, две, Вард очень сильно изменился, бросил все попытки казаться любезным и общительным в тех немногих случаях, когда отваживался выходить из дома, и разговаривал лишь хриплым, внушающим непонятный страх шепотом.
    Таковы были подробности жизни Чарльза Варда, собранные мистером Бардом и доктором Виллеттом, и они долго их обсуждали. Они пытались в меру своих сил применить индуктивный и дедуктивный методы, сопоставляли все известные факты жизни Чарльза за последнее время - в том числе его отчаянное письмо, которое доктор наконец решил показать отцу, - со скудными документальными данными, касающимися покойного Джозефа Карвена. Много бы дали они за то, чтобы хотя бы мельком заглянуть в найденные Чарльзом бумаги, ибо не сомневались в том, что причина безумия юноши - то, что он узнал о старом колдуне и его деяниях.

    4

    Вскоре эта странная история приняла иной оборот, но в том нет заслуги мистера Варда или доктора Виллетта, которые бездействовали, столкнувшись с чем-то неопределенным. Чарльз писал родителям все реже. Наступило начало месяца, когда он обычно улаживал свои финансовые дела, и клерки некоторых банков в недоумении пожимали плечами и советовались друг с другом по телефону. Представители банков, знавшие Чарльза Варда в лицо, посетили его коттедж в Потуксете и постарались выяснить, почему все его чеки, которые он подписывал в последнее время, представляют собой грубую подделку. Они остались недовольны объяснениями, произнесенными хриплым шепотом. Молодой Вард уверял их, что нервное расстройство так повлияло на правую руку, что ему трудно писать. Он даже вынужден печатать на машинке все свои письма.
    Однако банковских инспекторов поразило не столько это обстоятельство, поскольку в нем не было ничего необычного или подозрительного, и даже не ходившие в Потуксете разговоры, отголоски которых долетели до них. Главным образом их смутила бессвязная речь молодого человека, свидетельствующая о полной потере памяти во всем, что касалось важных финансовых вопросов и расчетов, которые пару месяцев назад он производил шутя. На первый взгляд, он говорил вполне связно и разумно, но проявлял полное невежество в важнейших вещах, которое тщетно пытался скрыть. И хотя никто из этих людей не был особенно близок с молодым Вардом, они поневоле замечали перемену в его поведении и речи.
    Они слышали, что Чарльз Вард - любитель и знаток старины, но ни один самый заядлый поклонник всего старинного не пользуется в обыденной жизни устаревшими выражениями и жестами. И все вместе - этот хриплый голос, трясущиеся, словно пораженные параличом руки, провалы памяти, затрудненная речь и странное поведение - производило впечатление поистине тяжкой болезни, которая давала пищу для широко распространившихся странных слухов. Покидая Чарльза, инспекторы решили, что им совершенно необходимо поговорить с Вардом-старшим.
    Шестого мая 1928 года в конторе мистера Варда состоялась длительная и серьезная беседа, после которой до крайности расстроенный мистер Вард вызвал доктора Виллетта и признался, что бессилен что-либо предпринять. Виллетт, просмотрев чеки Чарльза с неуклюже нацарапанными подписями, мысленно сравнил их с почерком, которым было написано последнее письмо. Разница бросалась в глаза, но такой почерк, как на чеках, доктор уже где-то встречал. Буквы были угловатыми и архаическими, их очертания и наклон разительно отличались от написания этих Букв Вардом. Необычный почерк, где он мог его видеть? Совершенно бесспорно,
    Чарльз сошел с ума, в этом нет никаких сомнений, неправомочен распоряжаться своим имуществом и не должен общаться с внешним миром. Надо срочно взять его под наблюдение и лечить. Мистер Вард вызвал известных психиатров - доктора Пека и Вейта из Провиденса и доктора Лаймана из Бостона - и вместе с доктором Виллеттом подробно рассказал им о предыстории болезни Чарльза; Они собрались в бывшей библиотеке больного, просматривая оставленные Чарльзом книги и бумаги, чтобы получить представление о его наклонностях и характере. Изучив этот материал, а также письмо, написанное Виллетту, психиатры согласились, что столь интенсивные занятия Чарльза Варда могли разрушить или, по крайней мере, деформировать нормальный интеллект, и выразили желание увидеть прочие книги и документы, с которыми Чарльз работает в настоящее время, Но это можно была сделать (если бы Чарльз разрешил) только в его доме в Потуксете. Виллетт занялся случаем Варда с лихорадочной энергией, и именно в это время получил показания рабочих, видевших, как Чарльз нашел документы Карвена, а также обнаружил, просматривая комплект газеты "Джорнал", что Чарльз уничтожил заметки о "кладбищенских" происшествиях.
    В среду, восьмого марта, Виллетт, Пек, Лайман и Вейт нанесли молодому Варду визит, не скрывая цель. Они задавали ему, уже официально признанному их пациентом, множество вопросов, интересуясь каждой мелочью.. Чарльз, которого им пришлось чрезвычайно долго ждать, наконец появился, источая странный и неприятный запах, и казался очень взволнованным. Однако он был настроен мирно и без всяких возражений признал, что его память и общее самочувствие сильно пострадали от непосильных занятий. Он не возражал, когда врачи настойчиво посоветовали ему сменить обстановку, и продемонстрировал поистине блестящие знания во всем, что не касалось современной жизни. Его спокойное и сдержанное поведение могло бы смутить врачей, если бы не общий архаичный характер его речи и высказанные им мысли, явно принадлежавшие по крайней мере прошлому веку, что указывало на явные отклонения в психике. О своей работе он рассказал врачам не больше, чем ранее сообщил родителям и доктору Виллетту, а письмо, написанное им в прошлом месяце, приписывал нервному расстройству, которое вызвало истерический припадок. Он утверждал, что в коттедже нет ни второй библиотеки, ни лаборатории, и объяснял временный уход из родительского дома нежеланием наполнять его запахами, которые прямо-таки пропитали всю его одеялу. Разговоры соседей он считал глупыми выдумками невежественных людей, терзаемых неутоленным любопытством. Относительно нынешнего местопребывания мистера Аллена он, по его словам, не мог высказаться с полной определенностью, но уверял, что тот появится, когда в этом будет необходимость. Расплачиваясь с молчаливым мулатом, не ответившим ни на один вопрос непрошеных гостей, и запирая дом, казалось таивший неразгаданную тайну, молодой Вард не проявил никакой нервозности и лишь на очень короткое время остановился у дверей, словно прислушиваясь к каким-то очень слабым звукам. По-видимому, он отнесся к происходящему философски, решив покориться, словно его отъезд - временное и незначительное обстоятельство, и для него будет лучше, если все пройдет без всяких осложнений.
    Было ясно, что он абсолютно уверен в том, что выдающийся ум и сообразительность помогут ему выбраться из неприятного положения, в которое его поставили пробелы в памяти, утрата голоса и изменившийся почерк, затворничество и эксцентричное поведение. Все сошлись в том, что миссис Вард не следует ни о чем сообщать, и муж посылал ей письма якобы от Чарльза. Молодого Варда поместили в частную лечебницу доктора Вейта в Коннектикут-Айленде, расположенную на берегу залива, в уединенном и живописном месте, где за ним должны были тщательно наблюдать врачи, которых привлекли к его лечению. Именно тогда были замечены странности физиологического характера - замедленный обмен веществ, огрубевшая и вялая кожа, аномалии нервных реакций. Больше всего этим был обеспокоен доктор Виллетт, поскольку он знал Варда с самого рождения и лучше всех мог заметить, насколько далеко зашел этот процесс. Даже хорошо знакомая доктору овальная родинка на бедре Чарльза рассосалась, а на груди появилось большое родимое пятно или шрам, которого там раньше не было. Увидев эту отметину, Виллетт стал подумывать, не подвергся ли юноша операции, производимой на сборищах дьяволистов в диких и уединенных местах, в результате которой на теле появляется так называемый "ведьмин знак" Доктор припомнил к тому же одну из записей о салемских ведьмах, которую ему показывал Чарльз еще тогда, когда не хранил в тайне свои находки. В ней говорилось: "Мистер Г. Б. сообщает, что в ту Ночь Дьявол поставил свои Знаки на Бриджет С., Джонатане А., Саймонс О., Деливеренс В., Джозефе К., Сьюзен П., Мехитейбл К. и Деборе В. Лицо молодого Варда вызывало безотчетный страх, каждый раз, иногда доктор смотрел на него; в один прекрасный день он осознал причину этого. Над правым глазом юноши появилась какая-то неровность, ранее отсутствовавшая: небольшой шрам или углубление, точно такое же, как на облупившемся старом портрете Джозефа Карвена, - возможно, след какого-нибудь ритуального надреза или укола, произведенного Чарльзом Бардом, так же как в свое врем Джозефом Карвеном, на определенной стадии их занятий магией.
    Своим поведением Вард поставил в тупик врачей лечебницы, ибо казался совершенно. здоровым; тем не менее велось тщательное наблюдение за корреспонденцией, адресованной как ему, так и доктору Аллену. Мистер Вард приказал относить все письма прямо к нему. Кроме этого, перерыли вещи Варда в поисках каких-либо записей. Виллетт был заранее убежден, что находки будут весьма скудными, ибо все действительно важное Аллен передавал через посланцев. Но в конце марта пришло письмо из Праги, которое заставило и мистера Барда, и доктора, серьезно задуматься. Написанное старинными угловатыми буквами, оно изобиловало теми же странными архаизмами, какие употреблял в своей речи молодой Вард. Вот содержание письма:

    "Кляйнштрассе, 11 Альпштадт, Прага
    11-го дня месяца февраля.
    Брат мой в Альмонсине-Метратонс!
    Сего дня получил уведомление Ваше касательно того, что возродилось из золы, посланной мною. Сия ошибка означает со всей ясностью, что надгробья были переставлены, когда Барнабус доставил мне сей Образец. Такое случается весьма часто, как Вы должны были заключить по Вещи, что получили из Королевской Усыпальницы в году 1769, и из полученного Вами в году 1690 с Кладбища в Олдбери Пойнт, коей Вещи должно было положить конец. Нечто подобное получил я в землях Египетских тому назад 75 лет, откуда и происходит Шрам, замеченный Мальчишкой на моем 'B0 теле в году 1924. Как и много лет назад, снова говорю вам: не вызывайте То, что не сможете одолеть из мертвой Золы, равно как и из внешних Сфер. Держите постоянно наготове Слова, потребные для того, чтобы вернуть нечто в небытие и немедленно остановитесь, если появится хотя бы малейшее сомнение относительно того, КТО перед вами. Надгробья переставлены уже в 9 случаях из 10. Пока не спросишь, до тех пор нельзя быть уверенным. Сего дня слышал я известие о Х., у которого случилось несогласие с Солдатами. Думаю, он горько жалеет, что Трансильвания перешла от Венгрии к Румынии и сменил бы местожительство, если бы Замок не был полон Тем, что Нам с Вами известно. Впрочем, о сем предмете он, без сомнения, уже отписал Вам. В следующей моей Посылке будет кое-что из содержимого Восточного Кургана; надеюсь, это доставит Вам большое удовольствие. Тем временем не забывайте, что я имею сильное желание получить В. Ф.; не сможете ли достать его для меня? Дж. из Филадельфии Вам известен лучше, чем мне. Возьмите его прежде, но не используйте с такой жестокостью, чтобы он стал проявлять Упорство, ибо в конце я должен говорить с ним.
    Йогг-Сотот Неблод Зин Саймоц О. Мистеру Дж. К. и Провиденсе"

    Мистер Вард и доктор Виллетт не знали, что и думать об этом послании, носящем явные следы безумия его автора. Только со временем проникли они в суть странного документа. Значит, душой исследований, которые велись в Потуксете, был не Чарльз Вард, а отсутствующий ныне доктор Аллен? Это могло объяснить многие казавшиеся дикими и безумными заявления, содержащиеся в последнем, написанном в лихорадочном возбуждении, письме юноши. Почему корреспондент называет странного бородатого человека в темных очках не Алленом, а "Дж. К,"? Единственное объяснение, напрашивавшееся при этом, было слишком невероятным даже для тех, кто признавал существование ужасных чудес. Кто такой Саймон Ом? Некий невероятно старый человек, которого Чарльз Вард посетил в Праге четыре года назад? Что ж, возможно, но ведь полтора столетия назад существовал еще один Саймон О.: Саймон Орн, он же Джедедия из Салема, исчезнувший бесследно в 1771 году, ибо странный почерк "Саймона Ом из Праги доктор Виллетт признал идентичным тому, которым написаны формулы Орна на бумаге, фотокопию которой Чарльз когда-то показал ему. Какие запретные тайны, какие воплощенные извращения законов природы снова, через сто пятьдесят лет, будоражат старый город, каково имя зла, что вернулось в Провиденс, доселе мирно дремавший под своими древними остроконечными кровлями и куполами?
    Повергнутый в полное недоумение, мистер Вард отправился с доктором Виллеттом к Чарльзу в лечебницу, где они со всей возможной деликатностью стали расспрашивать его о докторе Аллене, о путешествии в Прагу и о том, что было ему известно о Саймоне или Джедедии Орне из Салема. На все это молодой человек отвечал с вежливым безразличием, .произнося слова своим лающим хриплым шепотом, что привлек к своим исследованиям доктора Аллена для того, чтобы иметь как можно более тесную духовную связь с душами определенных людей, вызывая их из прошлого, и что пражский корреспондент доктора Аллена, должно быть, обладает аналогичным даром. Покидая Чарльза, раздосадованные Виллетт и Вард осознали, что на самом деле именно их подвергли тщательному допросу; изолированный от мира юноша очень ловко выкачал из них все сведения, содержавшиеся в письме из Праги.
    Пек, Войт и Лайман не были склонны придавать большое значение этому странному посланию коллеги молодого Варда; они знали, что похожие люди, особенно если они охвачены одной и той же манией, стремятся к контактам друг с другом. Доктора считали, что Чарльз или Аллен просто-напросто разыскали какого-нибудь эмигранта, который, вероятно, когда-то видел почерк Орна и старался теперь как можно тщательнее скопировать его, пытаясь представить себя воплощением давно умершего человека. Возможно, таким же был и сам Аллен, заставивший молодого Варда признать себя АВАТАРОМ - вновь рожденным Джозефом Карвеном, что скончался полтора века назад. Подобные случаи мании были известными ранее, и на этом основании упрямые врачи отмахнулись от гипотез доктора Виллетта, проявлявшего все большее беспокойство по поводу нынешнего почерка Чарльза Варда, о котором он мог судить по нескольким образцам, добытым с большим трудом, с помощью различных уловок. Виллетт был убежден, что наконец понял, где видел этот почек, - больше всего он напоминал руку старого Джозефа Карвена. Однако приезжие знаменитости считали изменившийся почерк новой фазой подражания, каковую и следовало ожидать при маниакальном состоянии подобного вида, и отказывались придавать этому факту какое-либо иное значение. Убедившись в отсутствии воображения у своих коллег, Виллетт посоветовал мистеру Варду держать при себе письмо, которое пришло второго апреля из города Рагуза в Трансильвании на имя доктора Аллена. Адрес был написан почерком, столь схожим с шифрованным манускриптом Хатчинсона, что и мистер Вард, и доктор долго не решались вскрыть конверт. В письме говорилось:

    "Замок Ференци 7 марта 1928 года.
    Дражайший друг К.
    В Замке побывал отряд Милиции в двадцать человек числом. Стремились выведать, есть ли правда в том, что болтают местные поселяне. Следует лучше хранить Тайну, дабы не допустить распространения Слухов. Эти проклятые Румыны сильно докучают мне, ибо ведут себя как важные чиновники и чванятся; мадьяр же всегда можно было расположить к себе добрым вином и Угощением. В прошлом месяце М. достал мне Саркофаг Пяти Сфинксов из Акрополя, где обещал пребывать Тот, Кого я вызвал, и я имел три Беседы с Тем, Кто там таился. Он отправился в Прагу прямо к С. О., а потом - к вам. Он упрямится, но Вы знаете, как управляться с подобными. Поистине, Вы проявили Мудрость, держа таковых в меньшем количестве, нежели ранее, ведь теперь Вам не нужно иметь многочисленных Стражей, постоянно держа их наготове, а в случае Неприятностей найдено будет немного, в чем вы могли убедиться ранее. Вы можете переехать в иное место и работать там, не подвергаясь, как тогда, смертельной Опасности, хотя я питаю надежду, что ныне Никто не заставит Вас предпринять такой шаг, чреватый многими трудами.
    Я весьма доволен, что Вы более не имеете никаких дел с Теми, что обитают Вне Нашего Мира, ибо в этом всегда таилась смертельная опасность. Вы сами знаете, что произошло, когда Вы попросили Защиты у одного из Них, не расположенного снисходить к этой просьбе. Вы превосходите меня в искусстве составлять формулы таким образом, что произносить их успешно сможет другой; однако Бореллий утверждает, что главное - найти верные Слова. Часто ли употребляет их Мальчишка? Искренне сожалею, что он начинает проявлять Непослушание и Строптивость. Впрочем, я опасался этого, когда он гостил у меня здесь целых пятнадцать месяцев. Но известно мне, что Вы отменно с ним управляетесь. Вы не можете повергнуть его с помощью формул, ибо они оказывают действие лишь на тех, кто вызван к жизни из Золы другими формулами, от тех отличными, но все же в Вашем распоряжении сильные Руки, Нож и Пистолет, не составляет особого труда вырыть Могилу, либо облить тело кислотой, дабы его уничтожить. О. сообщает, что Вы обещали ему Б. Ф. Я должен получить его после него. Б. скоро прибудет к Вам и, надеюсь, поведает о том Неведомом Существе из-под Мемфиса, Будьте осторожны с Тем, что вызываете к жизни, и берегитесь Мальчишки. Время приспело, через год к Вам могут явиться Легионы из Бездны, и тогда не будет пределов нашему Могуществу. Верьте моим словам, ибо Вы знаете О., да и я прожил на сто пятьдесят лет дольше Вашего и имел больше времени на изучение сих Материй.
    Нефреу-Ка нам Хадот
    Эдв. Х.
    Дж. Карвену, эсквайру.
    Провиденс"

    Виллетт и мистер Вард не показывали это письмо психиатрам, но не преминули предпринять определенные шаги. Все ученые рассуждения, все доводы современной науки были бессильны опровергнуть тот факт, что доктор Аллен, щеголявший явно фальшивой бородой и никогда не снимавший черных очков, которого Вард в своем паническом письме представил как некую чудовищную угрозу, поддерживал постоянную связь с двумя загадочными зловещими личностями, советуясь с таковыми по поводу весьма подозрительных предметов. Этих людей Вард посетил во время своих странствий; эти люди безоговорочно утверждали, что являются друзьями Карвена, знавшими его еще в Салеме, или же их АВАТАРАМИ-ВОПЛОЩЕНИЯМИ. Без сомнения, Аллен рассматривает себя как воплощение самого Джозефа Карвена и намеревается осуществить (во всяком случае, к этому его постоянно побуждают друзья) некий зловещий план относительно "мальчишки", которым почти наверняка был Чарльз Вард. Более того, против человечества .составлен некий чудовищный заговор, главой и сердцем которого является доктор Аллен, Слава Богу, Чарльз в лечебнице, где. ему ничто не угрожает. Мистер Вард, не теряя времени, нанял детективов, дав им задание разузнать как можно больше о загадочном бородатом "докторе", - выяснить, когда именно он явился в Потуксет, что думают о нем жители городка и, если возможно, установить его нынешнее местопребывание. Передав детективам один из ключей от дома в Потуксете, взятый у Чарльза, мистер Вард попросил тщательно осмотреть комнату, которую ранее занимал Аллеи, и попытаться добыть какие-нибудь улики, внимательно проверив вещи, оставленные "доктором". Вард разговаривал с детективами в старой библиотеке Чарльза; когда наконец они смогли покинуть помещение, эти люди с облегчением вздохнули, ибо комната казалась зловещей и, пока они были в ней, их не оставляло ощущение какой-то - угрозы. Может быть, на детективов произвело впечатление то, что они услышали о заслужившем вечное проклятие старом колдуне, чей портрет еще недавно украшал панель над камином; может быть, их смутили какие-то детали. Так или иначе, им казалось, будто они надышались ядовитых миазмов, исходивших от резного камина, стоявшего в полуторавековом жилище, миазмов, которые временами сгущались в физически ощутимую эманацию зла.

    Глава пятая

    КАТАСТРОФА

    1

    Приближалось событие, навсегда отметившее печатью страха лицо Маринуса Бикнелла Виллетта и состарившее на добрый десяток лет доктора, молодость которого и без того давно уже миновала, Виллетт долго совещался с Вардом-старшим, они сошлись во мнении относительно происходящих событий, хотя понимали, что психиатры, как и весь цивилизованный пир, узнав об их выводах, наверняка подняли бы их на смех. Темные силы с помощью некромантии и колдовства более древнего, чем обряды Салемских ведьм, плетут адскую сеть, в которую должно угодить человечество. Хоть это и противоречит всем известным законам природы, неопровержимые факты свидетельствуют: существуют по крайней мере двое (а также третий, имя которого они не решились произнести) воплощений неких таинственных существ, о которых впервые стало известно в 1690 году. Деяния и цели этих чудовищных созданий, - а также, увы, Чарльза Варда, - ясны из их посланий друг другу и из сообщений тех, кто был знаком с ними как в далеком прошлом, так и в наши дни. Они похищали из могил недавно погребенные или истлевшие от долгого пребывания под землей трупы, в том числе тела величайших мудрецов, живших на Земле, в надежде вытянуть из них все знания и мудрость, которой обладали эти люди.
    Дьявольские создания вели между собой торговлю, одна мысль о которой заставит содрогнуться любого нормального человека, со счастливой безмятежностью и холодной расчетливостью школьников, меняющихся картинками, они обменивались костями знаменитых усопших, и те знания, что они извлекали из тысячелетних останков, должны были дать им могущество, которым не обладал доселе ни один смертный на Земле. Они изобрели противные природе и человеческому естеству способы воскрешать тело и мозг давно умершего и истлевшего человека, останки которого им доставляли, и извлекать из него любые сведения. Они следовали указаниям средневекового философа Бореллия, учившего приготовлять из истлевшего праха "основные соли", из которых можно воссоздать живое подобие давно умершего человека. Им была известна формула, с помощью которой они оживляли эти фантомы или "тени", и еще одна формула, которая их уничтожала. Они достигли в своих мерзких деяниях совершенства и могли научить любого страшным формулам. Однако, вызывая тени, они могли ошибиться и оживить не того, кто им был нужен, ибо с течением времени надгробья могли быть переставлены.
    Сопоставив се, что им стало известно, Виллетт и Вард преисполнились ужаса. Они поняли, что колдуны могут вызвать страшные тени не только из человеческих могил, но и из неведомых им сфер, и эти существа могут представлять грозную опасность. Джозеф Карвен, без сомнения, совершал немало того, что даже у них считалось запретным, может быть, на это отважился и Чарльз? Какие силы "из чужих сфер" дошли до нас со времен Джозефа Карвена и заставили разум Чарльза обратиться к прошлому? Эти силы направляли его, и он не был в состоянии им противиться: Чарльз вел долгие беседы с одним из колдунов в Праге и гостил у другого, затаившегося в горах Трансильвании. В конце концов он нашел подлинную могилу Джозефа Карвена. Такой вывод можно было сделать из статей, опубликованных в газетах, об этом же говорит странный шум, услышанный ночью миссис Вард в покоях Чарльза. Чарльз вызвал нечто ужасное, и оно явилось к нему по его зову. Громовой голос, который домочадцы Чарльза услышали в Страстную пятницу, странные голоса в его лаборатории на чердаке... На что были похожи эти глухие звуки, отдававшиеся вокруг многократным эхом? Не был и обладатель этого голоса предтечей таинственного доктора Аллена, внушающего ужас всем, кто слышал его низкий бас, словно исходящий из бездны? Недаром у мистера Варда сильно забилось сердце, когда он говорил по телефону с этим человеком - если он действительно был человеком.
    Какое дьявольское существо, какая тень, вырвавшаяся из ада, явилась к Чарльзу Варду в ответ на его заклинания, произнесенные за крепка запертой дверью лаборатории? А что - означают слова: "Три месяца нужна кровь"? О, господи! Разве все это не предшествовало появлению неизвестного вампира?
    Осквернение могилы, где покоился Эзра Виден, страшные вопли в Потуксете - кто задумал эту месть, кто нашел заброшенное гнездо богохульных деяний? Уединенно стоящий коттедж, бородатый незнакомец, разговоры негодующих соседей и страх... Ни мистер Вард, ни доктор Виллетт не пытались установить, когда и почему Чарльз окончательно обезумел, но были уверены, что разум и воля Джозефа Карвена вернулись на землю и продолжают лелеять нечистые замыслы. Неужели одержимость дьяволом - не выдумка? Во всем этом был замешан таинственный доктор Аллен, и детективы получили задание узнать все об этом человеке или фантоме, чье существование угрожает жизни молодого Варда. Без сомнения, под уединенным коттеджем раскинулась целая сеть подземелий, и нужно было, приложив максимум усилий, как можно скорее их отыскать. Психиатры скептически относятся ко всему сверхъестественному, поэтому Виллетт и Вард во время своей последней встречи решили сами тайно отправиться на поиски подземелья и все внимательно осмотреть, не упустив ни одной мелочи. Они договорились встретиться на следующее утро у дома в Потуксете, взяв с собой сумки и лопаты, чтобы раскопать вход в подземелье, если они его обнаружат.
    Шестого апреля стояла ясная погода, и друзья были на месте ровно в десять часов. Мистер Вард, у которого был ключ от дома, отпер входную дверь, и они прошли по комнатам, внимательно осматривая их. В комнате, которую прежде занимал доктор Аллен, царил беспорядок, здесь побывали детективы. Мистер Вард выразил надежду, что они нашли что-нибудь важное. Особый интерес представлял погреб, поэтому друзья, не мешкая, спустились туда и обошли его кругом. В тот день, когда Чарльза увезли в лечебницу, они уже обыскали подвал, но безуспешно. Каждый дюйм утоптанного земляною пола и каменных стен казался настолько прочным и нетронутым, что трудно было даже предположить, что где-то здесь зияет отверстие, ведущее в мрачное подземелье. "Погреб вырыт человеком, не имевшим ни малейшего представления о скрывающихся под ним катакомбах, - подумал Виллетт, - очевидно, начало подземною хода находится где-нибудь в другом месте, там, где Чарльз Вард и его сообщники совсем недавно копали землю в поисках старого подземелья, о котором могли узнать из различных источников".
    Где бы он начал раскопки на месте Чарльза? - спрашивал себя доктор, но ему ничего не приходило. в голову. Тогда он, решив прибегнуть к методу исключения, снова обошел ,подвал, внимательно рассматривая и выстукивая каждый дюйм стен и пола. Вскоре площадь его поисков значительно сократилась, и наконец остался только небольшой участок пола - плита перед трубами отопления, где раньше он ничего не заметил. Нагнувшись, доктор Виллетт нажал на плиту изо всех сил, пытаясь повернуть ее, и внезапно она поддалась и скользнула в сторону, открыв аккуратно залитое цементом углубление с железным люком посредине. Мистер Вард с юношеской живостью тотчас же спрыгнул туда и без заметных усилий поднял крышку люка. Однако доктор заметил, что лицо Варда покрылось мертвенной бледностью, потом он пошатнулся и уронил на грудь голову, закрыв глаза, словно в обмороке. Из черного отверстия, зиявшего у их ног, вырвалась струя затхлого зловонного воздуха.
    Доктор Виллетт быстро вытащил из ямы своего теряющего сознание спутника и брызнул ему в лицо холодной водой. Мистер Вард открыл глаза и глубоко вздохнул, бледность сошла с его щек, но было видно, что зловонные миазмы, проникшие из подземелья, не дают ему дышать свободно. Не желая рисковать, Виллетт поспешил на Броуд-Стрит за такси и отправил находящегося в полуобморочном состоянии мистера Варда к нему домой, несмотря на его слабые протесты. Затем доктор вынул из сумки электрический фонарик, закрыл от повязкой из стерильной марли и спустился к люку, чтобы заглянуть в обнаруженное ими подземелье. Зловоние немного рассеялось, и доктор Виллетт, нагнувшись, осветил лучом фонарика внутренность этой адской дыры. Примерно на десять футов вниз простирался облицованный цементом вертикальный цилиндрический спуск, по стене которого шла железная лестница. Спуск переходил в истертые каменные ступени - вероятно когда-то они выходили прямо на поверхность земли, немного южнее того места, где теперь стоял дом.

    2

    Позже Виллетт признался, что, вспоминая старую легенду о Карвене, он довольно долго стоял у люка, не решаясь спуститься без спутников в зловонную бездну. Ему на ум пришли рассказы Люка Феннера о последней ночи старого колдуна. Наконец чувство долга победило страх, и доктор, собравшись с духом, нырнул в отверстие. Он взял с собой сумку, куда намеревался складывать найденные бумаги, которые сочтет достаточно важными. Медленно, как и подобало человеку его возраста, спустился он по железной лестнице и ступил на скользкий камень. Луч фонарика осветил ступени, высеченные в скале полтора века тому назад; на сочащихся сыростью стенах он увидел болезненно-бледный мох, казалось, питавшийся миазмами подземелья. Все дальше вниз вела лестница, делавшая три крутых поворота. Спуск был так узок, что два человека с трудом могли бы разойтись. Виллетт насчитал около тридцати ступеней, и вдруг до его ушей долетел слабый звук; после этого ему больше не хотелось вести их счет.
    В этом звуке было что-то дьявольское: низкий, тягучий вой, какой-то неестественный и призрачный, приглушенный вопль нестерпимой боли, душераздирающий предсмертный стон, безнадежная жалоба безмозглой плоти, обреченной на гибель - звуки, проникнутые злобой, вызывающие физическое чувство тошноты. Не к ним ли прислушивался молодой Вард в тот день, когда его увозили в лечебницу? Виллетт никогда в жизни не слышал ничего подобного. Вой, исходящий из неведомых глубин подземелья, не прекращался ни на минуту. Доктор, медленно спускаясь по истертым ступеням, дошел до конца лестницы и, водя вокруг себя фонариком, увидел высокие стены с циклопическими сводами и бесчисленные темные проходы. Зал, в котором он очутился, в вышину имел не менее четырнадцати футов в центре свода и шириной был от десяти до двенадцати футов. Пол покрывали большие плиты тесаного камня, стены и потолок были оштукатурены. О длине помещения трудно было судить, в темноте казалось, что оно уходит в бесконечность. Некоторые проходы имели двери в старом колониальном стиле, состоящие из шести панелей, в других дверей не было вовсе.
    Стараясь преодолеть страх, внушенный зловонием и не утихающим воем, Виллетт стал один за другим осматривать проходы. За ними помещались залы с крестовыми сводами и небольшие комнаты, которые, очевидно, употреблялись для одной цели: во многих были устроены камины или печи, трубы которых представляли собой любопытные образчики старинного ремесла. Отовсюду из-под толстых слоев пыли и паутины, накопившейся здесь за полтора века, выглядывали детали диковинных приспособлений и инструментов, каких Виллетту не приходилось видеть ни раньше, ни впоследствии. Многие из них были сломаны и, казалось, намеренно разбросаны, словно эти комнаты подверглись нападению или обыску. Однако многие помещения были совершенно нетронуты, и, должно быть, в них Джозеф Карвен проводил свои первые эксперименты, ибо здесь находились лишь самые примитивные инструменты.
    Наконец Виллетт набрел на комнату, казалось, совсем недавно оборудованную или, по крайней мере, недавно занятую. Там были приборы для измерения объема жидкостей, книжные полки, столы, стулья и шкафы, а также стоял письменный стол, заваленный записями и бумагами, старинными и современными. Доктор нашел здесь масляные лампы и подсвечники со свечами и, нащупав в кармане коробок спичек, зажег несколько свечей.
    Когда в помещении стало светлее, доктор Виллетт понял, что это и есть новый кабинет или библиотека Чарльза Варда. Доктор видел ранее многие стоящие здесь книги, мебель почти вся была перевезена из особняка Вардов на Проспект-Стрит. Всюду находились вещи, хорошо знакомые Виллетту, так что ему даже показалось, что он пришел в старую библиотеку Чарльза, и это чувство овладело им настолько, что он уже не замечал смрада и зловещего воя, хотя они ощущались здесь сильнее, чем наверху, у начала лестницы. Главной его задачей, как было предусмотрено заранее, было найти какие-нибудь важные бумаги и в первую очередь те документы, которые Чарльз обнаружил за портретом Карвена в Олни-Корт. Начав поиски, доктор понял, с какими неимоверными трудностями придется встретиться тем, кто пожелал бы до конца разобраться в этом запутанном деле, ибо сотни папок были набиты бумагами, написанными необычным почерком и со странными изображениями в тексте и на полях. Для того, чтобы все их прочесть и расшифровать, понадобятся месяцы и даже годы. Он нашел среди этих бумаг целые связки писем, отправленных из Праги в Рагузу, причем адреса на конвертах были проставлены рукой Орна или Хатчинсона. Все эти письма доктор Виллетт отобрал, чтобы унести с собой в сумке.
    Наконец в запертом шкафчике красного дерева, который раньше украшал кабинет молодого Варда, доктор нашел кучу старых бумаг Карвена, которые он сразу узнал, хотя Чарльз позволил ему лишь мельком взглянуть на них. Все было на месте, кроме писем, адресованных Орну и Хатчинсону, и шифрованного манускрипта с ключом к шифру. Виллетт положил все эти бумаги в сумку и продолжал просматривать папки. Желая понять причину внезапного безумия Чарльза, доктор внимательнее всего изучил те материалы, которые казались ему новейшими. Он с удивлением отметил, что среди последних записей очень мало сделанных обычным почерком Чарльза - самая поздняя более двух месяцев тому назад, Зато валялись целые груды листов, на которых были начертаны странные знаки, многочисленные заметки на темы современной истории и современной философии - и все это было написано угловатым- почерком Джозефа Карвена. Казалось, в последнее время Чарльз Вард только и делал, что старался изучить руку старого колдуна и поистине достиг в этом совершенства. Отсутствовали также бумаги, заполненные другим почерком, которые можно было бы приписать Аллену.
    Если он действительно был здесь главным, то, очевидно, заставлял молодого Варда исполнять роль писца.
    Доктор Виллетт так часто встречал в записях некую магическую формулу, или, вернее, группу формул, что запомнил ее наизусть. Формула состояла из двух параллельных столбцов; над левым был начертан архаический символ, носящий название "Голова Дракона", или "Восходящий узел", а над правым - соответственный ему "Хвост дракона", или "Нисходящий узел". Доктор с удивлением заметил, что вторая половина - повторение первой, лишь переставлены строки и слоги написаны наоборот. Исключение составляли последние строки и странное имя ЙОГ-СОТОТ, которое он встречал раньше в других бумагах в различных написаньях. Виллетт мог поклясться, что уже слышал где-то эту формулу, и каждый раз, как он встречал ее, по спине пробегал холодок страха. Не в ту ли ужасную Страстную пятницу он слышал рту формулу? Она повторялась в бумагах так часто, что доктор, сам того не замечая, стал произносить ее вслух.
    Наконец, просмотрев все бумаги и отобрав самые важные по его мнению, доктор решил оставить остальные до тех пор, пока сможет привести сюда скептиков, психиатров для более систематического дальнейшего осмотра.
    Надо было еще найти тайную лабораторию, поэтому, оставив сумку в освещенной комнате, Виллетт снова вышел в черный зловонный коридор, в сводах которого эхом отдавался непрекращающийся тоскливый вой.
    Открывая поочередно двери нескольких следующих комнат, доктор увидел, что некоторые помещения совершенно пусты, другие заставлены полуистлевшими деревянными ящиками и свинцовыми гробами зловещего вида., Доктора потрясла широта замыслов Джозефа Карвена и грандиозный размах его экспериментов. Виллетт думал о бесследно пропавших чернокожих рабах и местных моряках, о могилах, подвергшихся осквернению во всех частях света, и о том, что должны были увидеть те люди, которые участвовали в нападении на ферму Карвена; потом он решил, что лучше об этом не думать. Справа доктор увидел широкую каменную лестницу и подумал, что она должна вести к одному из строений, находившихся во владениях Карвена - может быть, к знаменитой каменной башне с узкими бойницами вместо окон, - если лестница, по которой он спустился, находилась внутри старого, давно разрушенного дома.
    Вдруг стены словно раздвинулись, зловоние и вой стали нестерпимыми. Перед доктором открылся огромный подземный зал. Он был так обширен, что луч фонаря не достигал его противоположного конца. Продвигаясь вперед, Виллетт время от времени встречена толстые колонны, на которых держались своды потолка.
    Через некоторое время он подошел к целой группе колонн, сгруппированных наподобие монолитов Стоунхенджа в центре, на пьедестале, стоял большой резной алтарь, к которому вели три ступени. Резьба алтаря была так причудлива, что доктор подошел поближе, чтобы рассмотреть ее при свете фонаря. Но, увидев, что там изображено, он отшатнулся, охваченный дрожью, чтобы не видеть темных пятен, покрывавших верхнюю. часть алтаря и тонкими полосками спускающихся по обеим его сторонам. Пробравшись между колоннами к противоположной стене, он пошел вдоль ее массивной каменной кладки, описывающей гигантский круг, кое-где словно продырявленной черными прямоугольниками дверей и массой забранных железными решетками ниш, в глубине которых виднелись ручные и ножные кандалы, вделанные в заднюю стену. Все ниши были пусты. Зловоние и вой становились все сильнее, и иногда к тонам примешивались какие-то странные звуки, словно удары по чему-то скользкому и липкому.

    3

    Теперь уже ничто не могло отвлечь Виллетта от жутких воплей и страшного смрада. Звуки эхом прокатывались в огромном зале, и казалось, что они исходят из какой-то бездонной пропасти, находящейся еще глубже, чем этот, погруженный в темноту загадочный подземный мир. Прежде, чем ступить на одну из ведущих вниз лестниц в темном отверстии прохода, отходящего от центрального зала, доктор осветил лучом фонарика вымощенный каменными плитами пол. Плиты не прилегали вплотную друг к другу, и на неравном расстоянии лежали камни, продырявленные небольшими., беспорядочно расположенными отверстиями; в одном углу зала была небрежно брошена очень длинная деревянная лестница, источавшая особо резкое зловоние. Осторожно обойдя лестницу, Виллетт заметил, что и запах; и зловещие звуки чувствовались сильнее всего у странных плит с проделанными в них многочисленными отверстиями. Похоже, они здесь играли роль люков, ведущих еще глубже, в самое средоточие ужаса. Встав на колени у одной из плит, доктор попытался приподнять ее, и ценой огромных усилий ему удалось это сделать.
    Когда он дотронулся до холодного камня, вой внизу стал громче, но, собрав все свое мужество, доктор приоткрыл каменную крышку подземного колодца. Из отверстия вырвалась струя невыносимого зловония, от которого Виллетт едва не потерял сознания, но он все же откинул каменную плиту и осветил зияющую черную дыру.
    Он ожидал, что увидит ступени, ведущие вглубь, к источнику странных звуков, но, задыхаясь от ядовитых испарений, из-за которых началась резь в глазах, различил лишь облицованный кирпичом цилиндрический колодец диаметром примерно в полтора ярда. Ни ступенек, ни каких-либо иных приспособлений для спуска там не было. Когда луч света скользнул вниз, вой немедленно сменился ужасающими воплями, скрежещущими звуками; наконец раздался глухой гулкий стук, словно неведомое существо, таящееся в колодце, царапая когтями по скользким стенам, пыталось выбраться из своей темницы и сорвалось на дно. Доктора охватил ужас. Он боялся даже представить себе, как может выглядеть чудовище, скрывающееся внизу. Все же, собравшись с духом, он, лежа на полу и держа фонарик на расстоянии вытянутой руки, свесил голову за край люка, вглядываясь в темноту. Вначале были видны лишь скользкие, обросшие мхом кирпичные стены, бесконечно уходящие вниз, туда, где клубились тошнотворные испарения и раздавался злобный рев, потом он различил лихорадочное движение в самой глубине узкого колодца, дно которого было на двадцать-двадцать пять футов ниже уровня каменного пола: что-то темное неуклюже прыгает, пытаясь выбраться наружу. Рука, держащая фонарик, дрогнула, но доктор заставил себя снова посмотреть вниз; он должен был убедиться, что в глубине зловещего подземелья действительно замуровано живое существо. Чарльз оставил его здесь умирать от голода - ведь прошло уже несколько месяцев с тех пор, как его увезли в лечебницу, и из множества подобных тварей, заключенных в такие же каменные гробы с. просверленной крышкой, которых так много в этом огромном сводчатом подземелье, наверняка выжило лишь несколько. Каким бы ни было заживо погребенное существо, оно не могло даже улечься в своей тесной узкой норе: все эти страшные недели оно стонало, корчилось и выло, подпрыгивая на слабых ногах, тщетно ожидая избавления, ибо хозяин оставил его голодным и беспомощным.
    Но, хотя Маринус Бикнелл Виллетт считал себя смелым человеком и не привык отворачиваться от опасности, он до сих пор жалеет, что решился бросить в глубину колодца еще один взгляд; то, что он там увидел, оставило в душе неизгладимый след. Трудно сказать, почему вид этого существа, каким бы уродливым оно и было, мог так потрясти его. Возможно, определенные формы способны внушать необъяснимый ужас, пробуждая древние понятия, таящиеся в подсознании; словно исчезает на миг спасительное покрывало, и человек остается один на один с непознаваемыми космическими силами, с неведомым, что кроется за иллюзиями здравого смысла.
    Создание как раз такой формы увидел Виллетт в глубине колодца, и на несколько минут был охвачен безумием, словно сам превратился в пациента лечебницы доктора Войта. Фонарик выпал из его онемевших пальцев, доктор даже не обратил внимания на хруст, раздавшийся внизу, когда этот фонарик достиг страшного пленника. Виллетт кричал, не в силах остановиться. Ни один из его друзей не поверил бы, что этот панический визг доносится из уст доктора. Ноги не держали его, он пытался ползти, катался по отвратительно влажному полу, стремясь оказаться как можно дальше от адского колодца, обитатель которого отвечал заунывным воем на его панические вопли. Он ободрал руки о грубые неотесанные камни, несколько раз ударился головой о колонну. Понемногу доктор пришел в себя. Вокруг расстилался зловонный мрак. Виллетт закрыл ладонями уши, чтобы не слышать глухих злобных стонов, которыми сменились вопли омерзительных существ. Он был весь покрыт потом. Везде царила непроглядная темнота, темнота и неизбывный страх. Внизу, под ним, копошились десятки несчастных созданий, все еще живых; с одного из колодцев он сам, собственными руками снял крышку... Виллетт сознавал, что существо, которое он увидел, никогда но сможет взобраться вверх по скользким стенам, и все же дрожал, не в силах избавиться от навязчивой мысли, что оно найдет какую-нибудь опору и выкарабкается из своей темницы.
    Впоследствии доктор не мог описать это существо, он говорил лишь, что оно напомнило ему одну из фигур, вырезанных на чудовищном алтаре. Природа никогда не создавала чего-либо подобного: создание выглядело как бы незавершенным, словно некий безумец слепил его из частей, не подходящих друг к другу. Очевидно, они были воссозданы из того, что Вард называл "несовершенными солями", и приносились в жертву во время свершения различных ритуалов. Поэтому их изображения вырезаны на алтаре. Там были еще худшие твари, чем та, которая испугала доктора Виллетта - а ведь н заглянул только в один колодец! Блуждая под темными сводами старого подземелья, Виллетт вдруг припомнил фразу из письма Саймона Орна (он же Джедедия Орн), адресованного Карвену:
    "Не было ничего, кроме ужаснейших Монструозностей, среди того, что Х. воссоздал из Вещи, от коей имел в своем распоряжении лишь часть".
    Потом он подумал о найденном в поле близ Потуксета обугленном трупе получеловека-полузверя. По словам старого Слокум, это произошло сразу же после нападения на ферму Карвена.
    Слова Варда звучали в голове Виллетта, метавшегося. в полной темноте по зловонному подземелью. Он старался взять себя в руки, громко повторял все, что приходило ему на ум: знакомые с детства молитвы, модернистские пассажи из "Бесплодной земли" Эллиота, и наконец, сам не зная почему, стал произносить запавшую в память двойную формулу, которую нашел в подземной лаборатории Чарльза: "Й-АИ-НГ-НГАХ, ЙОГ-СОТОТ" и далее, вплоть до последнего слова "ЗХРО". Звук собственного голоса немного успокоил его, и через некоторое время он поднялся на ноги. Как он жалел сейчас о потерянном фонарике! Он искал хотя бы проблеск света в густом, как чернила, мраке. Сырой, холодный, как лед, воздух словно прилипал к телу.
    Доктор оглядывался по сторонам, напрягая глаза. Может быть, на одной из стен покажется отражение света ламп, которые он зажег в лаборатории Чарльза? Через некоторое время ему показалось, что он увидел слабый блик где-то очень далеко, и он пополз туда на четвереньках, ощупывая перед собой пол, чтобы не упасть в открытый колодец и не удариться о какую-нибудь из бесчисленных колонн.
    Его дрожащие пальцы нащупали ступень, ведущую к алтарю, и он с отвращением отдернул руку. Немного позже он наткнулся на просверленную плиту, затем - на край отверстия, и стал двигаться еще осторожнее, почти не отрывая ладони от пола. Наконец колодец остался позади. Существо, заключенное в нем, уже не выло и не шевелилось. Очевидно, проглоченный электрический фонарик не пошел ему впрок. Виллетту попадались все новые просверленные плиты, закрывавшие отверстия колодцев, и каждый раз, как руки доктора касались такой плиты, он вздрагивал, и вой внизу становился громче, хотя он старался двигаться бесшумно. Вдруг доктор заметил, что светлое пятно, к которому он уже подполз довольно близко, тускнеет, и понял, что лампы одна за другой тухнут. Он может остаться в полной темноте и заблудиться в этом кошмарном царстве подземных лабиринтов! Доктор вскочил на ноги и бросился бежать - ведь открытый колодец остался позади и он больше не боялся упасть в него. Если свет погаснет и он заблудится, ему остается надеяться только на Варда. Добежав до ближайшего коридора, доктор увидел, что свет выходит из открытой двери справа. Собрав все силы, доктор бросился туда и очутился в лаборатории Чарльза. Задыхаясь от изнеможения, он увидел, как медленно гаснет огонь последней лампы, спасшей ему жизнь.

    4

    В следующую секунду доктор с лихорадочной поспешностью схватил стоявшую в углу жестяную банку с маслом и наполнил резервуар другой лампы, потом зажег ее. Теперь комната снова была ярко освещена, и доктор стал искать электрический фонарик, чтобы продолжать осмотр подземелья. Хотя доктор чувствовал сильную усталость и был потрясен увиденным, он не отказался от намерения выяснить подлинную причину внезапного безумия Чарльза.
    Не найдя фонаря, он взял самую маленькую масляную лампу, положил в карман несколько коробок спичек и пачку свечей и сунул за пояс банку с маслом вместимостью около галлона. Если тайная лаборатория Чарльза находится где-то в глубине подземелья, позади центрального зала, с его богохульным алтарем, окруженным бесчисленными колодцами под каменными крышками, ему понадобится снова заправить лампу.
    Виллетту понадобилось собрать все свое мужество, чтобы вновь пройти тем же путем. На этот раз он пошел вдоль изрытой нишами стены. К счастью, алтарь и открытый колодец были далеко от него, в противоположной стороне. Доктор решил начать поиски лаборатории с осмотра множества узких проходов, открывающихся в стене.
    И вот он снова среди воя и смрада, пробирается между тяжелых колонн под нависшими сводами подземного зала. Он немного прикрутил фитиль лампы, чтобы при тусклом свете нельзя было даже издали различить очертания алтаря и зияющее отверстие открытого колодца. В некоторых проходах были двери, которые большей частью вели в небольшие комнаты, одни совершенно пустые, в других, где когда-то были кладовые, Виллетт нашел целую коллекцию любопытных предметов. Первая кладовая была доверху забита полуистлевшими, запыленными грудами различной, одежды. Большей частью это была верхняя мужская одежда, какую носили полтора-два столетия тому назад. В следующей комнате хранилось множество комплектов современной мужской одежды, которой хватило бы на добрую сотню человек. В некоторых. помещениях стояли большие медные чаны, в которых обычно держат едкую кислоту. Об их предназначении можно было догадаться по остаткам человеческих костей, которые были в некоторых из этих чанов. Это- зрелище больше всего потрясло доктора. Они внушали ему даже большее омерзение, чем свинцовые гробы странной формы, еще хранившие часть своего отвратительного содержимого. Вокруг них витал тошнотворный сладковатый запах разложения, ощутимый даже в смраде, пропитавшем все подземелье. Пройдя большую часть полукруга, образованного стеной, доктор Виллетт обнаружил еще один такой же проход, куда выходило множество дверей.
    Первые три комнаты были небольшими и не содержали ничего интересного. Четвертая комната была гораздо большего размера. Здесь было несколько столов, баки, газовые горелки, различные инструменты, на столах в беспорядке разбросаны книги, вдоль стен - бесконечные ряды полок,- уставленных банками и бутылями. Казалось, хозяин этой комнаты только что вышел отсюда. Вот она - тайная лаборатория Чарльза Варда! И, без сомнения, эта комната некогда была лабораторией Джозефа Карвена.
    Доктор Виллетт зажег несколько масляных ламп, резервуары которых были наполнены еще Чарльзом, и стал с интересом осматривать комнату. На полках стояло множество различных химических реактивов, По их названиям доктор решил, что интересы молодого Варда лежали главным образом в области органической химии. В лаборатории стоял также стол для анатомического вскрытия, но в общем по характеру научного оборудования нельзя было сказать в точности, чем именно занимался Вард. Осмотрев комнату, доктор почувствовал даже некоторое разочарование: ничего, что могло бы объяснить, почему Чарльз потерял рассудок. Среди лежавших на столе книг доктор увидел старинное издание сочинения Бореллия и очень удивился, когда увидел, что Вард подчеркнул тот же пассаж, который полтора века назад так напугал доброго мистера Мерритта. Тот экземпляр, должно быть, пропал вместе с другими книгами по оккультным наукам во время нападения на ферму. Из лаборатории вели три двери, и доктор поочередно открыл каждую. Две вели в небольшие склады; Виллетт внимательно осмотрел их содержимое. Его особое внимание привлекло несколько рядов поставленных друг на друга полусгнивших и почти целых гробов, и доктор содрогнулся при виде прибитых к ним табличек, несколько надписей на которых он сумел разобрать. В этих помещениях были также -целые кипы самой разнообразной одежды, несколько совершенно новых, крепко забитых гвоздями ящиков, которые он не открыл из-за недостатка времени. По мнению доктора, самым интересным из всего, что он там нашел, были странные предметы, которые, очевидно, представляли собой остатки лабораторного оборудования старого Карвена. Они, правда, пострадали не только от времени, но и от рук участников набега, но было видно, что это оборудование для химических опытов, применявшееся в XVII веке, в георгианский период.
    Третья дверь вела в просторное помещение, стены которого были целиком заставлены шкафами, а в центре стоял стол с двумя большими масляными лампами. Виллетт зажег их, и в ярком свете стал внимательно оглядывать окружавшие его бесконечные шеренги полок. Верхние были пусты, остальные сплошь набиты странными свинцовыми сосудами двух типов: одни высокие и без ручек, словно греческие "лекитос" - кувшины для масла, другие с одной ручкой, широкие и низкие. Все были закупорены металлическими пробками и испещрены загадочными символическими барельефами. Доктору бросилось в глаза, что сосуды расставлены в строгом порядке: все высокие сосуды разместились на полках с одной стороны комнат, где была прибита деревянная доска с надписью "Смодев", низкие - с другой стороны, отмеченные надписью "Маепа". На каждом сосуде, кроме нескольких опрокинутых, очевидно, пустых, в беспорядке разбросанных на одной из верхних полок, была бирка с номером, вероятно, обозначающим соответствующий номер каталога. Виллетт решил непременно отыскать этот каталог. Но сейчас его больше интересовало, чем, кроме формы, разнятся между собой сосуды. Он наудачу открыл несколько высоких и низких кувшинов, чтобы получить представление о их содержимом. Но в каждом из них было одно и то же: немного тонкого, словно пыль, порошка разных цветов - серого, светло-зеленого, тускло-коричневого или белого. Содержимое разных сосудов различалось лишь по цвету, причем невозможно было заметить какой-либо закономерности. Голубовато-серый порошок мог стоять рядом со светло-розовым, некоторые сосуды, - безразлично, высокие или низкие, - содержали совершенно одинаковый порошок. Самым примечательным было то, что порошок ни к чему ни прилипал. Виллетт опрокинул один из сосудов себе на ладонь, чтобы поближе рассмотреть его содержимое, но когда высыпал его обратно, не увидел на руке никаких следов порошка.
    Доктор никак не мог понять вначале, что означают слова "Кустодес" и "Материа", и почему сосуды разного вида так тщательно отделены друг от друга и помещены отдельно от стеклянных банок, хранящихся в соседней комнате. И вдруг в памяти доктора словно вспыхнуло воспоминание. "Снводея", "Маепа" - латинские слова, означающие "Стражи" и "Материю". Конечно, он много раз встречал слово "стражи" в недавно полученном на имя доктора Аллена письме от человека, утверждающего, что он - проживший мафусаилов век Эдвард Хатчинсон. Одна фраза из этого письма запомнилась доктору почти буквально: "Нет необходимости держать Стражей наготове, и будет меньше найдено в случае Неприятностей, как вам слишком хорошо известно". Что бы это могло значить? Погоди-ка, - сказал он себе, - не упоминались ли эти "стражи" еще где-нибудь? Доктор никак не мог припомнить, где и в какой связи встречал он это слова. И вдруг его осенило. В то время, когда Чарльз еще не был таким скрытным, он много рассказывал о дневнике Элеазара Смита. В том месте дневника, где говорилось о том, как Виден и Смит наблюдали за фермой Карвена, встречалось упоминание о разговоре, подслушанном ими перед тем, как старый колдун стал полным затворником, укрывшимся от людей в подземном лабиринте. Смит писал, что они слышали о каких-то пленниках, которых Карвен держал в подземелье, и о стражах этих пленников. Эти "стражи", по словам Хатчинсона или его аватара, не были у Аллена "наготове", то есть, воссозданными в своем первоначальном виде. Значит, они хранятся в виде порошка, золы, или "солей", в которые эта банда колдунов превращала бесчисленные человеческие трупы или то, что от них осталось.
    Так вот что хранилось в этих "лекитос": чудовищный результат богохульных ритуалов и преступных деяний, рак, который должен был помимо своей воли покориться могущественным заклинаниям и, получив новую противоестественную жизнь, защищать своего мучителя и приводить к повиновению непокорных! Виллетт содрогнулся, подумав о том, какой порошок пересыпал из ладони в ладонь. На минуту им овладела слабость и он готов был бежать, сломя голову, из этого подземного хранилища ужасных полок, на которых стоят молчаливые, но, может быть, наблюдающие за ним часовые.
    Потом доктор подумал о "материале", содержащемся в мириадах низких широких сосудов. Тоже прах, "соли", но чей: прах? О господи! Трудно себе представить, что в этой пещере собраны останки великих мыслителей, ученых и философов Земли от глубокой древности почти до наших дней, похищенные этими чудовищами из могил и склепов, где они должны покоиться в мире. Неужто должны они повиноваться воле безумца, задумавшего извлечь все их знания и мудрость для исполнения своего ужасного замысла, от которого будет зависеть,. как писал несчастный Чарльз, "судьба всей человеческой цивилизации, всех законов природы, может быть, даже Солнечной системы и всего мироздания"? . А Маринус Бикнелл Виллетт играл их прахом!
    Немного успокоившись, доктор снова начал внимательно разглядывать комнату. Заметив небольшую дверь в противоположной стене, он подошел к ней и стал изучать знак, небрежно начертанный над ней. Этот простой символ наполнил его душу смутным страхом, ибо его друг, хрупкий, вечно погруженный в свои мечты Гендолф Картер, однажды нарисовал такой же знак а бумаге и объяснил, чего следует ожидать, - увидев его в темных безднах сновидений. Этот знак люди видят иногда во сне, начертанным над входом в мрачную черную башню, едва различимую в призрачных сумерках. Виллетт помнил, как неприятно поразило его то, что говорил юноша о силе, которой обладает знак.
    Но через мгновение доктор забыл о нем, почувствовав резкий запах каких-то ядовитых химикалий, ясно различимый даже в напоенном зловонием воздухе. Без сомнения, запах исходил из комнаты, находящейся за дверью. Виллетт сразу узнал этот запах - им была пропитана одежда Чарльза Барда в тот день, когда его увезли в лечебницу. Значит, юноша находился именно здесь, когда незваные посетители прервали его опыты. Он оказался благоразумнее старого Джозефа Карвена и не оказал сопротивления. Полный решимости разгадать все тайны зловещего подземелья, доктор взял лампу и переступил порог комнаты, усилием воли преодолев страх перед неведомым. Он не успокоится до тех пор, пока не выяснит истинную причину безумия Чарльза Варда.
    Комната была невелика. В ней находился стол, единственный стул и несколько странных приспособлений с зажимами и винтами, напомнивших Виллетту средневековые орудия пытки. На стене рядом с дверью на крюках висели плети и бичи устрашающего вида, над ними были прибиты полки на которых теснились ряды оловянных сосудов на ножках. Стол стоял напротив двери. На нем лежали толстая записная книжка и карандаш. Рядом с большой лампой были закупоренные высокие сосуды, снятые с лабораторных полок. На столе царил беспорядок, предметы были разбросаны, словно в спешке.
    Виллетт зажег лампу и стал перелистывать записную книжку, но. нашел лишь отрывочные заметки, записанные угловатым почерком Карвена, которые не проливали света на тайну Чарльза Варда:
    "В. не умер. Прошел сквозь стены и скрылся под землей.
    Видел старого В., Он произнес имя "Саваоф" и узнал истинный Путь.
    Трижды вызвал того, чье имя Йог-Сотот, затем на следующий день отослал Его.
    Ф. пытался нас уничтожить, пытаясь вызвать Тех, что обитают в иных сферах."
    Когда большая лампа, стоящая на столе, ярко разгорелась, доктор увидел, что к стене, рядом с орудиями для пыток, прибито множество деревянных колышков, на которых висят когда-то белые, а сейчас сильно пожелтевшие бесформенные одеяния. Все стены в комнате были покрыты изображениями мистических символов и формулами, грубо высеченными на гладком камне. Серые плиты пола тоже были исчерчены, и, Виллетт проследил линии, образующие большую пентаграмму в центре комнаты. Между пентаграммой и углами комнаты были нарисованы мелом круги диаметром примерно в три фута. В одном из кругов лежало пожелтевшее одеяние и стоял неглубокий свинцовый сосуд той же формы, что и бокалы на полках, и низкий пузатый кувшин из соседней комнаты, на котором висела бирка с номером 118. Он. был откупорен и, как убедился доктор, осмотрев его, совершенно пуст. Его содержимое, вероятно, было пересыпано в бокал. Это был сухой, сероватый, слегка светящийся порошок, такой легкий, что оставался в сосуде лишь потому, что воздух в комнате был совершенно неподвижен. Доктор содрогнулся, подумав о том, что происходило в этой комнате. Разрозненные факты стали связываться в единое целое. Бичи, плети и орудия пыток, прах или "соли" из кувшинов с "материалом", два сосуда, содержавшие прах "стражей", формулы на стенах, заметки в записной книжке, странные одеяния... Доктор с ужасом вспомнил. загадочные письма и легенды, мучительные подозрения, терзающие друзей и родных Барда.
    Сделав над собой усилие, Виллетт отогнал эти мысли и стал рассматривать высеченные на стенах формулы. Их покрывали зеленоватые пятна плесени, некоторые знаки почти стерлись - вероятно надписи были сделаны еще во времена Карвена. Доктор был немного знаком с историей магии, и ему показалось, что он где-то видел эту формулы или заклинания, может быть, в материалах, касающихся Карвена. Одно из заклинаний слышала миссис Вард в ночь на Страстную Пятницу. Чарльз почти час твердил эту формулу, так что она запомнила ее наизусть и пересказала доктору. Когда Виллетт обратился к известному знатоку магии за разъяснением, тот сказал, что это одно из самых "сильных" заклинаний, с помощью которых вызывают духов из внешних сфер. Формула эта значилась и в запрещенном церковью сочинении по черной магии, носящем название "Элифас Леви", которое Чарльз в свое время дал прочесть доктору Виллетту. Правда, миссис Бард произносила некоторые слова немного не так, но это без сомнения была та же формула, где повторялись имена Саваоф, Метратон, Альмонсин и Заристнатмик. Слова этой формулы, сопровождающиеся древними символами "Драконовой головы" и "Драконова хвоста", повторялись на стенах в разном написании. Казалось, экспериментатор добивался все более совершенной и действенной формы заклинания. Доктор сравнил одну из начертанных на стене версий с той, что запомнил, читая записи
    - Варда. Слова формулы вертелись у него на языке, и он, сам того не замечая, стал громко повторять ее, глядя на буквы, высеченные на стене. Странно и угрожающе звучал его голос, постепенно слова слились в монотонный гудящий напев, от которого веяло чем-то древним и таинственным, и ему вторил леденящий душу вой, доносившийся издали из гулких колодцев, то взмывая, то утихая, в каком-то странном ритме:

    ЙАИНГНГАХ
    ЙОГ-СОТОТ
    ХИ - ЛГЕБ
    ФАИТРОДОГ
    УАААХ!

    Откуда взялся пронзительный холодный ветер, что закружился по комнате в ответ на этот напев? Огонь в лампах заметался под его порывами, стало так темно, что надпись на стене едва можно было различить. Заклубился дым; вокруг разнесся едкий запах, заглушивший даже смрад, доносящийся из колодцев, - этот запах чувствовался и раньше, но сейчас стал нестерпимо сильным. Доктор повернулся, чтобы посмотреть, что происходит за спиной. Из стоящего на полу бокала, на дне которого был рассыпан светящийся порошок, поднимаются густые клубы непрозрачного черно-зеленого дыма. Боже мой! Этот порошок... он стоял на полке с надписью "Материа"... что здесь происходит? Формула, которую он сейчас произнес, - "Голова дракона, восходящий узел", первая из парного заклинания... Господи милостивый, неужели действительно...
    Доктор покачнулся. В голове мелькали обрывки прочитанного, бессвязные картины, - все, что он видел и слышал за все это-время. "Как и много лет назад, снова говорю вам: не вызывайте то, что не сможете одолеть - из мертвой золы, равно как из внешних сфер... Держите постоянно наготове Слова, потребные для того; чтобы вернуть нечто в небытие, и немедленно остановитесь, если появится хотя бы малейшее сомнение относительно того, КТО перед вами..." Силы небесные! Что-то показалось за постепенно рассеивающимся облаком дыма. Какая-то неясная фигура...

    5

    Виллетт не надеялся, что его рассказу поверят, поэтому поведал о своем приключении лишь узкому кругу избранных друзей. Люди, узнавшие о нем по слухам, из третьих уст, высмеивали доктора, говоря, что он впал в маразм. Ему советовали хорошенько отдохнуть и в будущем не иметь дела с душевными болезнями. Но Вард-старший знал, что доктор не солгал и ничего не приукрасил. Разве он не видел собственными глазами зловонное отверстие в подвале коттеджа? Вернувшись домой в то злополучное утро, Вард, разбитый и обессилевший, забылся тяжелым сном и проспал до самого вечера. На следующий день он, не переставая, звонил доктору Виллетту, но никто не отвечал ему. Когда стемнело, он, вне себя от беспокойства, отправился в Потуксет, где нашел своего друга, лежавшего без сознания в одной из комнат коттеджа. Виллетт дышал с трудом, но, сделав глоток бренди, которое Вард предусмотрительно захватил с собой, медленно открыл глаз. Потом внезапно соскочил с кровати и крикнул, словно в бреду. "О боже, кто вы такой? Эта борода... глаза…" Слова его прозвучали по меньшей мере странно, ибо с ними он обращался к аккуратному, чисто выбритому джентльмену, которого доктор знал уже много лет.
    Узнав Варда и немного успокоившись, доктор глубоко вздохнул и огляделся. Все вокруг было как прежде. Одежда Виллетта была почти в полном порядке, лишь на коленях можно было заметить пятна и небольшие прорехи. Слабый, почти выветрившийся терпкий запах напомнил Варду кислую вонь, которой пропахла одежда его сына в тот день, когда его увезли в лечебницу. Фонарик доктора пропал, но сумка была на месте, совершенно пустая. Ничего не объясняя Варду, Виллетт нетвердыми шагами сошел в подвал и попробовал приподнять плиту, но она не поддавалась. Пройдя в угол подвала, где оставил инструменты, доктор достал ломик и с его помощью немного приподнял плиту. Под ней друзья увидели аккуратно зацементированную поверхность - никаких следов отверстия! Исчез зловонный люк, больше не было доступа к подземному миру ужасов, к тайной лаборатории,. на чьих стенах были высечены формулы, к глубоким каменным колодцам, откуда раздавался вой и струилось зловоние...
    Доктор Виллетт схватил за руку своего спутника. "Ведь вы сами видели... - тихо сказал он, - и чувствовали запах..." Мистер Вард, удивленный и испуганный, утвердительно кивнул. "Тогда я все расскажу вам", - добавил доктор.
    Поднявшись наверх и усевшись в одной из комнат коттеджа, доктор рассказал обо всем, что увидел в подземелье. Но последнее, что он помнил, были медленно рассеивающиеся клубы зеленовато-черного дыма, сквозь которые проступал неясный силуэт. Виллетт слишком устал, чтобы строить догадки, то произошло потом. Мистер Вард, изумленно качавший головой во время рассказа, наконец сказал приглушенным голосом: "Может, попытаться раскопать, вход- в подземелье?" Доктор промолчал: что мог решить человеческий разум там, где таятся силы из запредельных сфер, преступившие великую бездну, отделяющую их от мира людей... Мистер Бард поднял голову: "Но куда делось существо, возникшее из дыма? Ведь это оно отнесло вас сюда, а потом каким-то образом заделало отверстие!" Доктор снова промолчал.
    Однако неведомое существо все же оставило после себя след. Поднявшись, Виллетт сунул руку в карман за носовым платком. Кроме свечей и спичек, которые он взял в подземной лаборатории, в карман лежал неизвестно как очутившийся там клочок бумаги. Это был обычный лист, вероятно, вырванный из дешевой записной книжки, лежавшей на столе в комнате ужасов, теперь навеки погребенной в толще земли. Надпись на бумаге была сделана обычным карандашом, без сомнения тем, что лежал рядом с книжкой. Лист был небрежно сложен, словно обычная записка; лишь слабые следы едкого запаха, который так запомнился доктору, говорили о том, что он явился из таинственного подземного мира. Но текст был поистине необычным: составляющие его буквы больше походили на вычурные изломанные знаки. И все же доктор смог различить группы знаков, которые показались ему знакомыми. Это набросанное торопливой рукой послание словно прибавило им решимости. Они торопливо вышли из дома и направились к машине. Вард приказал шоферу отвезти их в какой-нибудь приличный ресторан.
    Наутро они отправились в библиотеку Джона Хея в верхнем городе. Там они без особого труда нашли хорошие пособия по палеографии и изучали их до позднего вечера. Наконец они нашли то, что им требовалось. Это были не какие-то мистические знаки, а обычный шрифт, употреблявшийся в раннем средневековье, старинные саксонские буквы восьмого или девятого века нашей эры, неспокойного времени, когда под тонким покровом нового для северян учения - христианства - таились древние верования с их таинственными ритуалами, когда бледная луна Британских островов освещала тайные обряды в развалинах римских крепостей Керлсона и Хексэма и башнях рушащейся стены Адриана.
    Записка была написана на варварской латыни, что можно приблизительно перевести: "Карвен должен быть уничтожен, Тело следует растворить в кислоте, ничего не оставляя. Храните полное молчание".
    Виллетт и мистер Вард, расшифровав послание, долго сидели в тишине. После того, что они пережили, ничто уже не могло их удивить. Они просидели в библиотеке до самого закрытия, затем отправились домой к Варду на Проспект-Стрит и проговорили всю ночь, не придя ни к какому решению.
    Доктор оставался у Варда до воскресенья, когда наконец позвонили детективы, которым было поручено разузнать как можно больше о таинственном докторе Аллене.
    Мистер Вард, нервно прохаживавшийся по комнате, бросился к телефону и, услышав от детективов, что расследование почти закончено, попросил их прийти к нему на следующее утро. И Виллетт, и Вард были совершенно уверены, что "Корвинус", которого следовало уничтожить, был ни кто иной, как Аллея. Чарльз тоже боялся этого человека и написал, что тело его следует растворить в кислоте. Аллен получал письма из Европы, адресованные Карвену, и, без сомнения, считал себя его воплощением. Вряд ли это простое совпадение, И разве Аллен не намеревался убить Чарльза. Из писем, которыми обменивались эти люди, было ясно, что Аллен попытается убрать юношу, если тот станет слишком "строптивым": Следовало "как можно скорее найти Аллена и сделать все, чтобы он не смог повредить Чарльзу.
    В этот день, надеясь, то Чарльз сообщит что-нибудь новое, Вард вместе с Виллеттом отправился в лечебницу навестить сына. Виллетт спокойным тоном рассказал юноше о том, что увидел в подземелье, приведя множество деталей, говорящих о том, что он не лжет. Щеки Чарльза покрылись мертвенной бледностью. Рассказывая о каменных колодцах и сидящих в них чудовищных тварях, доктор постарался, как мог, расцветить свое писание устрашающими подробностями, однако Чарльз оставался безучастным. Виллетт на минуту умолк, потом негодующе заговорил о том, что эти существа умирают от голода, обвинив Чарльза в бессердечии и жестокости. Однако в ответ он услышал лишь саркастический смех. Ибо Чарльз, поняв бесполезность уверток, казалось, воспринимал все происходящее с мрачным юмором. Он произнес своим неприятным свистящим шепотом: "Черт возьми! Эти проклятые твари жрут, но вовсе не нуждаются в постоянном питании. Вы говорите, месяц без еды? Это просто смешно, сэр, - что для них месяц! Их создали специально для того, чтобы подшутить над бедным стариной Випплем, который постоянно болтал о божественной благодати и грозил небесным возмездием. Проклятие! Старикашка тогда чуть не оглох от грохота Внешних сфер! Дьявол возьми этих чертовых тварей, они воют там внизу вот уже полтора века, с тех пор, как прикончили Карвена!"
    Больше Виллетт ничего не добился от юноши. Глядя на Чарльза, доктор чувствовал сострадание и страх. Как он изменился за последние месяцы! Естественно - ведь молодому человеку пришлось столько пережить! Он продолжал свой рассказ, надеясь, что какая-нибудь подробность все же сорвет с Чарльза маску напускного безразличия. Когда доктор упомянул о комнате с начертанными на стенах формулами и зеленоватым порошком в сосуде, Чарльз оживился. Он насмешливо улыбнулся, услышав, что прочел Виллетт в записной книжке, лежавшей на столе, и сказал, что это старые заметки, бесполезные для людей, недостаточно знакомых с историей магии. "Но, - добавил он, - если бы вы знали слова, способные возродить к жизни то, что я высыпал в бокал, вы бы не смогли явиться сюда и говорить со мной. Это был номер 118, и, думается мне, вы были бы потрясены. если бы узнали, кто значится под этим номером в моем каталоге.
    До этого я никогда не вызывал его и собирался сделать это как раз в тот день, когда вы увезли меня сюда".
    Потом Виллетт рассказал о том, как произнес заклинание и как со дна бокала поднялся дым - и впервые увидел страх в глазах Чарльза. "Он явился, и вы остались живы!" - произнес он, но уже не своим обычным хриплым шепотом, а звучным басом, который отдался. в комнате зловещим эхом. Виллетт, решив воспользоваться внезапным волнением своего пациента быстро процитировал отрывок из письма, который запомнил наизусть: "Не забудь, что все надгробия переставлены, и никогда нет полной уверенности..." Потом он молча вынул из кармана полученное им странное послание и поднес его к глазам больного. Результат превзошел все его ожидания: Чарльз Бард немедленно, лишился чувств.
    Этот разговор происходил в отсутствие психиатров, и содержание его осталось неизвестным и врачам лечебницы, и приезжим знаменитостям, чтобы они не могли обвинить доктора Виллетта в том, что он способствует развитию мании молодого Варда. Виллетт и Вард не стали звать никого из персонала лечебницы, они подняли упавшего на пол Чарльза и тихонько положили его на кровать. Приоткрыв глаза, больной несколько раз невнятно пробормотал, что должен тотчас же сообщить Орну и Хатчинсону какое-то слово, когда Чарльз пришел в себя, доктор сказал ему, что по крайней. мере один из этих подозрительных субъектов - его злейший враг, посоветовавший доктору Аллену расправиться с ним. Чарльз ничего не сказал на это, но лицо его выражало тупую безнадежность. Вскоре посетители удалились и на прощание снова предостерегли юношу от Аллена. Чарльз наконец ответил, что об этом человеке уже позаботились и он не сможет причинить никакого вреда, даже если очень захочет. Это было произнесено со зловещим смешком, от которого мороз пробежал у них по коже. Виллетт и Вард были уверены, что Чарльз не сможет предупредить Орна и Хатчинсона об опасности, которая им якобы грозит, потому что администрация лечебницы задерживала для проверки все письма, отправляемые бальными, и не пропустила бы послание, отмеченное признаками явного безумия.
    Однако история Орна и Хатчинсона, если корреспондентами Аллена. действительно были эти изгнанные из Салема колдуны, имела любопытное продолжение. Движимый каким- то неясным предчувствием, которое усилилось в последнее время, Виллетт заключил соглашение с международным пресс-бюро, попросив посылать ему газетные вырезки, рассказывающие о различных происшествиях и преступлениях, совершенных за последний год в Праге и восточной Трансильвании. Через несколько месяцев он нашел среди переведенных для него вырезок две очень интересные заметки. В одной говорилось о том, как в древнем квартале Праги неожиданно рухнул дом, и его единственный жилец, некий Иозеф Наде, глубокий старик, бесследно исчез. В другой заметке сообщалось о взрыве в горах Трансильвании, к востоку от Рагузы, в результате которого был стерт с лица земли древний замок Ференци, пользующийся дурной славой. Владелец его занимался какими-то таинственными экспериментами, вызывавшими подозрения местных жителей. И Виллетт понял, что тот, кто начертал записку угловатым саксонским почерком, был способен на большее, чем простое предупреждение.

    б

    На следующее утро после разговора с Чарльзом доктор Виллетт поспешил к Варду, чтобы присутствовать при его разговоре с детективами. Он был уверен, что необходимо любой ценой уничтожить или подвергнуть строгому заключению Аллена, и постарался .убедить в этом мистера Варда. На этот раз они не поднялись в библиотеку, ибо все старались не заходить лишний раз на верхний этаж из-за странного сладковатого тошнотворного запаха, который никак не выветривался оттуда - слуги приписывали это зловоние проклятию, которое навлек на дом портрет Карвена.
    В девять часов утра детективы вошли в кабинет мистера Варда и доложили им о результатах расследования. К сожалению, они не смогли разыскать мулата, которого звали Брава Тони Гомо, и не выяснили, откуда приехал в Провиденс доктор Аллен. Им также не было известно, где Аллен находится в настоящее время. Однако, им все же удалось собрать множество фактов, касающихся загадочного чужестранца, и они узнали, какое впечатление производил он в Потуксете на местных жителей. Он казался им очень странным и, по общему мнению, борода его была либо крашеной, либо фальшивой. Кстати, в комнате, которую он занимал, детективы нашли брошенные им черные очки и искусственную бороду. У него был незабываемый голос - это мог подтвердить мистер Вард, однажды говоривший с ним по телефону, - гулкий и очень низкий бас, словно отдававшийся вокруг многократным эхом. Взгляд его, по свидетельству тех, кто с ним встречался, был тяжелым и злобным, и это было заметно даже сквозь темные очки. Некий торговец, получивший расписку от доктора Аллена, удивлялся его странному угловатому почерку, тем же почерком сделаны найденные в его комнате многочисленные записи.
    Рассказывая о случаях вампиризма, которые наблюдались в тех местах прошлым летом, люди считали, что эти преступления совершал именно Аллен. Детективы познакомились также с показаниями полицейских, посетивших коттедж Чарльза после нападения на грузовики. Они не увидели ничего странного в Аллене, но утверждали, что он был главной фигурой, а Чарльз лишь выполнял его приказания. В доме царил полумрак, и они не смогли ясно различить его черты, но узнали бы его, если бы им довелось увидеть его еще раз. Его борода имела какой-то необычный вид, и им показалось, что на лбу над правым глазом у него небольшой шрам. Тщательный обыск в комнате Аллена был безрезультатным, - нашли уже упомянутые очки, искусственную бороду и несколько карандашных заметок, написанных корявым угловатым почерком, идентичным, как понял Виллетт с первого взгляда, тому, которым начертаны рукописи старого Карвена и заметки в записной книжке, которую доктор отыскал в исчезнувших загадочным образом страшных катакомбах.
    Сопоставив все эти -факты, Виллетт и Вард с ужасом посмотрели друг на друга - почти одновременно им пришла в голову дна и та же безумная мысль... Фальшивая борода и черные очки, своеобразный почерк Карвена, старый портрет с небольшим шрамом на лбу над правым глазом, юноша с точно таким же шрамом там, в лечебнице, гулкий бас... Мистер Бард вспомнил, что во время последнего визита он слышал этот голос из уст своего сына, забывшего на время, что он якобы обречен изъясняться жалобным хриплым шепотом;..
    Кто видел Чарльза и Аллена вместе после визита полицейских в коттедж? Разве не после исчезновения Аллена Чарльз забыл о своем страхе и переселился. в Потуксет? Карвен-Аллен-Вард - в какой противоестественный и чудовищный сплав слились две эпохи и два человека? А это проклятое сходство изображения старого колдуна с Чарльзом - как пристально портрет следил за ним глазами, не отрывая взгляда! И почему оба - и Аллен, и Чарльз - старались копировать почерк Карвена, даже когда были одни и никто не следил за ними? И богохульные деяния этих людей - навеки исчезнувшее под землей подземелье, посещение которого состарило доктора на несколько лет; голодные чудовища в зловонных колодцах формула, произнесение. которой привело к неожиданному результату; послание, начертанное старыми саксонскими буквами, найденное Виллеттом в кармане бумаги и письма, и все эти разговоры о могилах, "слоях" или золе и страшных открытиях - что из этого-всего следует? И тогда мистер Вард, сам не зная, для чего, дал детективам некий предмет, попросив показать его тем торговцам, которые вблизи видели доктора Аллена. Этим предметом была фотография его несчастного сына, на которой он аккуратно нарисовал чернилами очки в толстой оправе и остроконечную бородку, по форме в точности похожую на ту, что была найдена в комнате Аллена.
    Два часа провели они в напряженном ожидании в гнетущей атмосфере старого дома, где медленно сгущался мрак, где пустая панель над камином, казалось, источала злобу и зловоние, наполняя ими комнату. Наконец детективы вернулись. Разрисованная фотография была точным подобием доктора Аллена. Мистер Вард побледнел, Виллетт вытер носовым платком внезапно вспотевший лоб. Аллен-Вард-Карвен - страшно было даже подумать об этом. Какой фантом вызвал юноша из черной бездны небытия, и что этот фантом сделал с ним? Кто такой этот Аллен, который намеревался убить Чарльза, ставшего, по его мнению, слишком строптивым, и почему Вард в постскриптуме к своему последнему письму написал, что тело Аллена должно быть растворено в кислоте? И почему в таинственном послании говорилось, что Карвен должен быть уничтожен тем же способом? Как произошла подмена и когда наступила ее последняя стадия? В тот день, когда доктор получил от молодого Варда паническое письмо, тот все утро проявлял крайнюю нервозность, а потом его поведение совершенно изменилось. Он выскользнул из дома так, что его никто не заметил, и через Некоторое время смело вошел в дом, пройдя мимо людей, которых наняли, чтобы его охранять. Очевидно, все произошло именно когда он вышел из дома, Но ведь он вскрикнул в ужасе, войдя в кабинет! Что он нашел там? Или, вернее, что встретило его? А человек, который не колеблясь вошел в дом, откуда якобы ушел незамеченным, - не был ли он тенью, явившейся из чуждого мира, ужасным фантомом, который набросился на дрожащее человеческое существо, не покидавшее своей комнаты? Разве лакей не рассказывал о необычном шуме, доносившемся из кабинета Чарльза?
    Виллетт позвонил лакею и очень тихо задал ему несколько вопросов. Да, конечно, там случилось что-то нехорошее. Он. слышал странные звуки - крик, прерывистый вздох, хрип - будто кого-то душили, потом грохот, треск и топот. И мистер Чарльз был не похож на себя, когда вышел из дома, не сказав ни слова. Лакей вздрогнул, произнося эти слова, и нахмурился, вздохнув тяжелый сладковатый запах, доносящийся из одного из открытых окон третьего этажа. Страх надолго поселился в доме, и лишь поглощенные своим делом детективы не сразу заметили это. Но ими также овладело беспокойство, ибо вся эта: история была не очень-то им по вкусу. Доктор Виллетт задумался, и мысли его были не из приятных. Время от времени, забывшись, он что-то бормотал себе под нос, мысленно восстанавливая цепь событий.
    Наконец -мистер Вард сделал знак, что беседа закончена, и все, кроме него и доктора, покинули комнату. Ярко светило солнце, но казалось, что мрак навеки поглотил дом, в котором витала тень старого Карвена. Виллетт, обратившись к другу, просил поручить ему дальнейшее расследование, - ему будет легче вынести некоторые неприятные моменты, с которыми оно сопряжено. Как домашний врач, он требует определенной свободы действий и, прежде всего, просит оставить его на некоторое время одного наверху, в библиотеке Чарльза.
    У Варда голова шла кругом. Предположения одно другого страшнее теснились в мозгу. Доктор заперся в библиотеке, где раньше с панели над камином смотрел портрет Джозефа Карвена. Мистер Вард, стоявший за дверью, ибо не решался оставить Виллетта одного в этом месте, услышал шум передвигаемой мебели и. сухой треск - очевидно, доктор открыл плотно прилегающую дверцу стенного шкафа. Послышался сдавленный крик, и открытая дверца быстро захлопнулась. Потом ключ повернулся в замке, и Виллетт выбежал из библиотеки, бледный, как смерть, с остановившимся взглядом, и потребовал, чтобы ему тотчас же принесли дрова для камина. "Печка слишком мала, - сказал он, - от нее мало толку". Сгорая от любопытства, но не решаясь расспрашивать доктора, Вард отдал приказания, и один из слуг принес охапку толстых сосновых поленьев. С, опаской войдя в библиотеку, он положил дрова в камин. Тем временем Виллетт отправился в расположенную рядом заброшенную лабораторию Чарльза и в закрытой корзине принес несколько предметов, которые тщательно скрыл он лаз Варда.
    Затем доктор снова заперся в библиотеке, и по густым клубам тяжелого дыма, которые, вылетая из трубы, опускались и заволакивали окна; Вард понял, что доктор разжег в камине жаркий огонь. Через некоторое время зашуршала бумага, потом раздался снова треск открываемой дверцы шкафа и звук падения чего-то тяжелого, за этим последовали удары, словно наносимые топором мясника. Дым, прибиваемый книзу ветром, стал черным и зловонным, и обитатели особняка Вар- . да тщательно закрыли окна, чтобы не задохнуться. Казалось, прошла целая вечность, пока дым посветлел и почти рассеялся, а за дверью библиотеки стало слышно, как доктор что-то соскребает, мост и вытирает. И наконец, захлопнув какую-то дверцу, на пороге библиотеки появился Виллетт, измученный, бледный, и печальный, держа в руках закрытую корзину. Он оставил окно библиотеки открытым, и в комнату вливался чистый, здоровый воздух. Чувствовался слабый запах дезинфицирующего раствора. Панель находилась на своем прежнем месте, над камином, но в ней уже не чувствовалось ничего зловещего, словно она никогда не носила на себе изображения Джозефа Карвена. Надвигалась ночь, но темнота уже не была угрожающей, в ней была лишь легкая грусть. Доктор никому не сказал, чем занимался в библиотеке. Варду он шепнул: "Я не могу отвечать ни на какие вопросы, скажу лишь, что есть разные виды магии. С помощью известной мне магии я очистил этот дом от зла. Его обитатели могут теперь спать спокойно".

    7

    Это "очищение" было для Виллетта почти таким же тяжким испытанием, как и блуждания по подземному лабиринту. В тот вечер, вернувшись к себе домой, Виллетт почувствовал себя обессиленным. Трое суток не выходил он из своей спальни, хотя позже слуги шептались, что в среду, в самую полночь, входная дверь дома тихо открылась и через мгновения почти бесшумно затворилась. К счастью, слуги не отличаются живым воображением, иначе они могли бы сопоставить этот факт со следующей заметкой в вечернем выпуске местной газеты:

    "ГРОБОКОПАТЕЛИ СЕВЕРНОГО КЛАДБИЩА СНОВА ЗА ДЕЛОМ.
    После временного затишья, продолжавшегося десять месяцев, с тех пор, как был совершен акт вандализма над могилой Видена на. Северном кладбище, ночной сторож Роберт Харт снова заметил злоумышленников сегодня в два часа ночи. Выглянув случайно из своей сторожки, Харт увидел неподалеку слабый лучик карманного фонаря. Открыв дверь пошире, он различил в свете ближайшей электрической лампы фигуру мужчины, державшего в руке лопату. Выбежав из сторожки, Харт стал преследовать злоумышленника, который бросился к воротам кладбища, добежал до начала улицы и скрылся в темноте, так что сторож не смог догнать и задержать его.
    Как и гробокопатели, замеченные на кладбище в пошлом году, этот человек не успел нанести какого-либо урона. На участке, принадлежащем семье мистера Варда, обнаружены следы поверхностных раскопок, но не замечено ни попыток вырыть более глубокую яму, размером с обычную могилу, ни повреждения старых захоронений.
    Харт может лишь приблизительно описать злоумышленника: это мужчина небольшого роста, с бородой. Сторож склонен предположить, что все три случая связаны между собой, однако полицейские второго участка не согласны с этим, ввиду варварского характера, которым отличался второй случай, когда был похищен труп давно умершего человека вместе с гробом, а надгробье было разбито сильными ударами лопаты либо другого тяжелого предмета.
    Первый случай - неудачная попытка что-то зарыть, - произошел год назад, в марте. Его приписали бутлегерам, намеревавшимся устроить на кладбище тайный склад спиртного. Сержант Рили замечает, что, возможно, сейчас преследовалась та же цель. Полиция приложит все усилия, чтобы обнаружить банду злоумышленников, оскверняющих могилы своих предков".
    В среду доктор Виллетт отдыхал весь день, словно восстанавливая силы после какой-то тяжелой работы или готовясь к чему-то очень важному. Вечером он написал мистеру Варду письмо, приказав своему лакею вручить его адресату на следующее утро.
    Мистер Вард все эти три дня не выходил из дома, забросив все свои дела. Он не мог оправиться от шока, вызванного рассказами детективов "очищением", произведенным доктором, но, как это ни странно, письмо Виллетта как-то успокоило его, несмотря на мрачные намеки, которые в нем содержались:

    "10 Барпет-Стрит Провиденс, Р, И. 12 апреля 1928 года.
    Дорогой Теодор.
    Я должен кое-что сказать вам, прежде, чем совершу то, что намереваюсь сделать завтра. Это будет завершением тяжкого испытания, через которое нам суждено было пройти (ибо ни одна живая душа не сможет теперь раскопать вход в обитель ужаса, о которой знаем только мы), боюсь, однако, что это не принесет Вашей душе желанного покоя, пока я не смогу убедить Вас в том, что мои действия положат конец всей цели страшных событий. Вы знаете меня с самого детства, и, надеюсь, поверите, если я скажу, что некоторых вещей лучше не касаться и оставить так, как они есть. Итак, не думайте больше том, что случилось с Чарльзом; недопустимо также раскрывать его матери больше того, о чем она и так уже подозревает. Когда я приду к Вам завтра, Чарльз уже покинет пределы лечебницы. Он совершит побег, и это все, что должны знать окружающие. Юноша сошел с ума и удрал из больницы. Со временем Вы сможете посвятить в его болезнь миссис Вард, рассказать ей об этом со всей возможной деликатностью. Тогда наконец отпадет необходимость посылать ей отпечатанные на машинке письма от имени сына. Я бы посоветовал Вам присоединиться к Вашей супруге в Атлантик-Сити и хорошенько отдохнуть. Видит Бог, Вы нуждаетесь в передышке после такого страшного шока. Я также собираюсь на некоторое время уехать на юг, чтобы успокоиться от пережитого.
    Когда я приду к Вам завтра, не задавайте мне никаких вопросов. Возможно, что-то выйдет не так, как я задумал, но я сразу об этом скажу. Теперь уже беспокоиться не о чем, - Чарльзу ничего не будет угрожать. Когда я пишу эти строки, он находится в большей безопасности, чем Вы предполагаете. Можете также не бояться Аллена и не ломать себе голову над тем, кто он и откуда взялся. В настоящий момент он просто часть прошлого, такая же, как портрет Джозефа Карвена. Когда услышите мой звонок в дверь, будьте уверены, что этого человека больше не существует. И таинственный незнакомец, который написал то странное послание, больше не побеспокоит Вас и Ваших домочадцев.
    Но Вы и Ваша супруга должны приготовиться к самому худшему. Скажу Вам откровенно, бегство Чарльза вовсе не означает, что он когда-нибудь к Вам вернется. Юноша заразился очень опасной и необычной болезнью, как явствует из определенных изменений не только в психике, но и в физическом состоянии. Не надейтесь снова его увидеть. Пусть утешением Вам послужит то, что он не был злодеем либо безумцем, а всего лишь снедаемым неуемным любопытством юношей, чье пристрастие к древнему и таинственному навлекло на него все эти беды. Он столкнулся с тем, что превосходит разум обычных смертных, и мрачная тень из прошлого поглотила его существо.
    А сейчас я перехожу к тому, в чем вы должны мне полностью доверять. Откровенно говоря, мне хорошо известно, какая судьба постигла Чарльза Варда. Примерно через год вы сможете, если пожелаете, придумать какую-нибудь трогательную историю о смерти сына, ибо его уже не будет в живых. Поставьте надгробный памятник на Вашем участке Северного кладбища, отмерив ровно десять футов к западу от могилы Вашего отца, и этот памятник отметит истинное место погребения Вашего сына. Прах, покоящийся там, принадлежит Вашей плоти и крови, а не какому-то чудовищу или перевертышу, там лежит тот Чарльз Декстер Вард, которого вы выпестовали, настоящий Чарльз, отмеченный родинкой на бедре, а не дьявольским знаком на груди и шрамом на лбу. Чарльз, который никогда не совершал ничего дурного и заплатил жизнью за свою "строптивость".
    Вот и все. Чарльз сбежит из, лечебницы, через год Вы сможете увенчать его могилу надгробием. Завтра ни о чем меня не спрашивайте. И поверьте, чести Вашей семьи ничто не угрожает, и ее репутация останется безупречной, какой была в прошлом.
    С глубочайшим сочувствием и пожеланием быть стойким и спокойно смириться с судьбой, остаюсь Вашим преданным другом.
    Маринус Б. Виллетт".

    Тринадцатого апреля 1928 года, в пятницу утром, в комнату пациента частной лечебницы доктора Вейта Чарльза Декстера Варда, вошел доктор Виллетт. Не пытаясь избежать разговора со своим посетителем, молодой человек тем не менее был настроен мрачно и явно не желал вести беседу на темы, избранные Виллеттом. Прошлый разговор лишь увеличил взаимную неприязнь, так что после обмена обычными, довольно натянутыми приветствиями, оба смешались, не зная, с чего начать. Атмосфера стала еще более напряженной, когда Вард увидел в застывшем, словно маска, лице доктора, решительность и жесткость, которой прежде не было. Юноша замер в страхе, осознав, что со времени последнего посещения с Виллеттом произошла разительная перемена: излучавший заботливость домашний врач выглядел как безжалостный и неумолимый мститель.
    Вард побледнел. Виллетт заговорил первым.
    - Найдены важные улики, - сказал он, - должен откровенно предупредить вас: расплаты не избежать. - Выкопали еще немного голодных зверюшек? - насмешливо произнес Вард. Было ясно, что юноша желает до конца выдержать вызывающий тон. - Нет, - медленно ответил Виллетт. - На этот раз мне не понадобилось ничего раскапывать. Мы наняли детективов, чтобы выяснить правду о докторе Алленс, и ой нашли в коттедже искусственную бороду и черные очки. - Замечательно! - воскликнул юноша, стараясь за насмешливой наглостью скрыть тревогу. - Они наверное больше подошли бы вам чем борода и очки, которые сейчас на вас. - Вам они больше к лицу, - последовал спокойный, словно обдуманный заранее ответ. - Ведь раньше они вам подходили.
    После этих слов в комнате внезапно потемнело, будто облако заслонило солнце, хотя небо за окном было ясным. Наконец Вард спросил: - И только поэтому вы так торжественно заявляете, что расплата неизбежна? Вы считаете таким уж страшным преступлением, что я счел необходимым иметь двойника? - Нет, - спокойно произнес Виллетт. - Вы снова ошиблись. Не мое дело, если кто-то ведет двойную жизнь. Но при условии, что у него вообще есть право на существование, и этот кто-то не уничтожил того, кто вызвал его к жизни из иных сфер.
    Вард бешено крикнул: - Что еще вы там нашли, сэр; и что вы хотите от меня? Доктор немного помолчал, словно выбирая слова для решительного ответа. - Я нашел, - произнес он наконец, - некий предмет в стенном шкафу над старым камином за панелью, на которой когда-то был написан маслом портрет. Я сжег находку и похоронил прах там, где должна быть могила Чарльза Декстера Варда.
    Его собеседник, задыхаясь, вскочил со стула. - Ах, будь ты проклят, кому еще ты сказал... и кто поверит этому теперь... прошли полных два месяца, а я сижу здесь... Что ты задумал?
    Несмотря на свой маленький рост, Виллетт выглядел почти величественно, жестом призвав его успокоиться. - Я никому не сказал. Перед нами необычный случай - безумие, проникшее из глубины сков, ужас, пришедший сюда из неведомых сфер; случай, неразрешимый в пределах обычной логики, перед которым бессильны и врачи, и полиция, и судьи. Слава Богу, я смог выйти за пределы обычных представлений, иначе мой рассудок не выдержал бы, столкнувшись с НЕВЕДОМЫМ. Вы не обманете меня, Джозеф Карвен, ибо эта ваша проклятая магия, благодаря которой вы стоите передо мной, - реальность!
    Я знаю, как вы соткали колдовскую сеть; пережившую полтора века, в которую поймали вашего потомка-двойника;. знаю, как вы затянули его в прошлое и заставили поднять ваш прах из смрадной могилы. Мне известно, что он прятал вас в своей лаборатории. Известно, что днем вы занимались изучением реалий современной жизни, а по ночам, превращаясь в вампира, рыскали по округе в поисках жертвы, чтобы напитать свежей кровью свое тело, что позже, надев бороду и темные очки, чтобы не вызвать удивления своим феноменальным сходством с Чарльзом, вы показались на людях. Я знаю, что вы решили сделать, когда Чарльз стал протестовать против того, что вы оскверняете могилы везде, где только можете. Знаю, какой вы составили план и как осуществили его.
    Вы оставили дома бороду и очки и одурачили охранников, стоявших вокруг дома. Они решили, что это Чарльз вошел в дом, а позже вышел на улицу, на самом же деле тогда вы уже задушили юношу и спрятали труп в стенном шкафу. Но вы забыли о том, что от Чарльза вас отделяют полтора века, не учли разницу в интеллекте, характере. Каким же глупцом вы были, Карвен, полагая, что достаточно будет внешнего сходства, Почему вы не подумали о манере выражаться, о голосе и почерке? Но в конце концов, как видите, вас постигла неудача. Вам лучше, чем мне, известно, кто написал ту записку старыми саксонскими буквами, и имейте в виду, что его предупреждение не прошло даром. То, что извращает саму природу человеческую, должно быть стерто с лица земли, и, думаю, автор записки позаботится об Орне и Хатчинсоне.
    Один из них когда-то писал: "Не вызывай того, кого не сможешь повергнуть". Однажды вы уже поплатились за свою опрометчивость, и ваше проклятое колдовство погубит вас снова. Человек может играть силами природы лишь, до определенных пределов; то, что вы создали, обернется против вас.
    Внезапно слова доктора прорвал судорожный вопль, исторгнутый существом, стоящим перед ним. Безоружный, загнанный в угол, потерявший всякую надежду, сознавая, что любое проявление насилия лишь приведет на помощь доктору дюжих санитаров, Джозеф Карвен решил прибегнуть к единственному оставшемуся, у него средству и начал совершать магические пассы. Он делал круговые движения указательными пальцами обеих рук и гулкий бас, который н больше не старался скрыть хрипотой, разнесся по комнате. Раздались: первые слова ужасной формулы:
    ПЕР АДОНАИ ЭЛОХИМ, АДОНАИ ЙЕГОВЫ, АДОНАИ САВАОФА МЕТРАТОНА...
    Но Виллетт опередил его. Уже во дворе вокруг дома завыли собаки, уже ледяной ветер поднялся со стороны глубоких вод бухты; но тут доктор начал нараспев произносить заклинание, которое приготовил, направляясь сюда. Око за око, колдовство за колдовство, - сейчас станет ясно, насколько прочно усвоил он уроки самого Карвена! Твердым голосом Виллетт стал произносить вторую формулу из пары, первая часть которой вызвала к жизни в подземелье того, кто написал записку: таинственное заклинание, над которым было изображение Хвоста Дракона - знак "Нисходящего узла":

    ОГТРОДАИФ
    ГЕБЛ - ИХ
    ЙОГ-СОТОТ НГАХНГАИЙ
    ЗХРО

    Как только Виллетт произнес первое слово формулы, Карвен замер. Лишившись речи, он делал лихорадочные движения руками, но вскоре они застыли, словно парализованные. Когда было названо страшное имя ЙОГ-СОТОТ, начались ужасающие изменения. То, что стояло перед доктором, не рассыпалось, а медленно растворялось в воздухе, принимая чудовищные формы, и Виллетт закрыл глаза, чтобы не потерять сознания прежде, чем формула будет закончена.
    Но доктор смог продержаться до конца, и существо, порожденное нечистой магией, навсегда исчезло из мира людей. Могуществу темных сил, вырвавшихся из недр столетий, пришел конец, здесь закончилась история Чарльза Декстера Варда. Открыв глаза, Виллетт понял, что не напрасно хранил в памяти слова, много раз повторявшиеся в манускрипте Карвена. Как он и предполагал, не было нужды прибегать к кислоте. Ибо колдуна постигла та же участь, что и его портрет год назад: на полу комнаты, там, где за секунду до того находился Джозеф Карвен, теперь лежала лишь кучка легкой, голубовато-серой пыли.