Мой Ридчард

Мой Ридчард  прекрасен, силен и смел.
Он всюду - нежданный гость.
Он самые лучшие песни пел,
Когда ему петь пришлось.
Он не боится чужих мечей
И блеска моих очей.
Ему ведомы хитрости злых людей
И слабости королей.
Я рядом с ним не боюсь зверей
И хода ночных часов,
Бродячих призраков, упырей,
Унылого крика сов.
Вприпрыжку хожу по ночным лесам
И песни пою луне,
Ведь если меня не пугает он сам,
Чего здесь бояться мне?
Мой Ридчард - владыка страны ночной,
Он филин, и мрак, и луна,
Он волк, он ветра далекий вой
И кладбища тишина.


Неверная жена

Бывало, только луна взойдет
В тяжелых оконных рамах,
Она к Нему через речку вброд
Спешила в пустынный замок.
Он был прекрасен, как солнца свет,
Но только боялся света
И чуть рассвет, возвращался в склеп,
Где места живущим нету.
Над сонным миром текли года,
А Он оставался юным.
Она взглянула: в реке вода
Застыла при свете лунном,
И в той воде отраженный лик
Состарился некрасиво...
На холм высокий взбежала вмиг
И кинулась вниз с обрыва!

Опять над миром взошла луна
И в окна взирает слепо.
На холм высокий идет Она,
От мужа сбежав из склепа.
Недавно вырос веселый клен
У самого края поля.
Под кленом дремлет кудрявый Джон,
А рядом - овечка Долли.


* * *
Прекрасной Эллеаноре Амброзии ди Кастеллос от ничтожного Раймонда
Луллия, ее и божьего раба.

Кому везет в любви, тот не любил.
Кто отлюбил, тому любви не петь,
А тот, кто любит, сам себе не мил -
Его страстей по жизни гонит плеть.

Погаснешь ты и о тебе, уныл
Я вечной лютней буду песню петь.
Кто не любил, тот, стало быть, не жил.
Кто не живет - не может умереть.

О юная, прими мои дары
И всех наград заслуженных лиши.
Мой тихий светоч, в глубине норы
Я поражен бессмертием души!

Кто не живет, тот умереть не может,
Но ты жила, и я умру, быть может.


* * *
Долговяз и оборван, печален и сед,
Я скитаюсь с котомкой несытой и плоской
По земле много лет. Никого на ней нет
Лучше той, молодой, Дульсинеи Тобосской.

В честь нее великанов сшибал я с коней
На дороге бессмертных - пути беспокойном,
И с тех пор столько песен сложили о ней,
Что становится это уже непристойным.

Но когда из котомки достану свирель
И коснуться губами отверстий посмею,
Эту теплую жирную землю уже ль,
Я напевами плоти, неверный, засею?

Что могу, то играю. Приходит опять
Мне на память вся жизнь, озаренная Ею.
Не могу умереть, не могу замолчать,
А пока я пою, буду петь Дульсинею.

Долговяз и оборван, печален и сед,
Я скитаюсь с котомкой несытой и плоской
По земле сотни лет. Никого на ней нет
Лучше той, молодой, Дульсинеи Тобосской.


Дар

Дар мой в землю надежно спрятан.
В нем не знаю, талантов сколько,
Но земле этой знаю цену -
Уж поверьте, взойдут они.
Жизнь моя, как театр, где рампа
Освещает одну гримерку,
И во время спектакля сцена
Остается всегда в тени.
Не узреть, сколько  зреет зерен
Там, в сияющей зевом бездне.
И глядят херувимы, чтоб
Чернозем оставался черен,
Чтобы выпустил всходы-песни
Мой посеянный в землю гроб.


*  *  *
Молиться, молиться, покуда в готических окнах
Еще не погасла небес золотая таблица!
Я вижу сквозь веки - сквозь ставни, закрытые плотно,
Что именно этому образу надо молиться.

Молиться, молиться! Мешаются локоны с пылью,
Когда я взмываю к закатным стрижам без усилья.
О мой равнодушный, о мой своенравный, не ты ли
Молитвам моим подарил эти черные крылья?

Я верую, ты меня любишь. Но сколько же можно
Сиять без разбору прохожим за ставнем узорным,
Иконы в углу уподобив стареющим лунам?

Я душу свою сохранила, но с нею мне тошно,
Она, как эолова арфа, заплачет покорно,
Лишь только твой ветер пройдет по натянутым струнам.


Прычынна

Горела лампада, змеясь и треща.
От каждого звука, как лань, трепеща,
Глаза утирая полою плаща,
Я ночью молилась.
И - так получилось -
Незапно я на пол упала без сил
И крыльями очи мне кто-то закрыл.

Потухла лампада. И тут же сквозь мглу
Увидела я, что с иконы в углу
Фигура сошла и стоит на полу,
И крылья волною
Лежат за спиною,
И голос зовет сквозь сияющий дым:
"Ну ладно, раз хочешь, давай переспим."