* * *
Округлый дом, как одинокий глаз,
В ветвях среди обугленного лета,
Вошел он в дом в изношенности фраз,
В лохмотьях снов, изломанности света.

И тесный ход, как суженный зрачок,
В сосудах волокнистых и ослизлых,
На стенах низких - выжженный значок,
Из подземелий топких - запах кислый.

Ступени, как истертая молва,
В следах распятий, плесени и пятен.
Он горбится и слушает слова
Того, кто рядом, черен, зряч и статен.

Клеймо страшит, как мертвый черный глаз
Того, кто рядом. И не выйти к свету.
Округлый дом - раздвинувшийся лаз -
Сгорит в аду, как путник, лес и лето.

* * *
Полуночной совой взлетит в ничто молитва,
Открытым глазом сна в нас глянут зеркала,
Нам смерть подарит на ночь записи и бритву,
В нас вспыхнет радуга разбитого стекла.

В нас злые карлики начнут сегодня битву,
В нас, как в аду, вскипит зловонная смола,
Просеют нас, как пыль, сквозь кухонные сита,
В нас, как в печи зимой, останется зола.

Беда закажет нам молебен в старом храме
И нам долги вернет седыми волосами.
В нас будет жить кристалл - морозные глаза.

Изломанное зло нам попадется в сети,
Прольется нам на лоб болотная слеза, -
И мы уснем в поту холодных слов и сплетен.

* * *
Спускаюсь вниз я по последней тропке
Туда, где черные обугленные дни
По кругу ходят, и в чугунной топке
Горят миры людей и серые огни;

Где в пепельном кольце, в долине топкой,
Оставив миражи, останемся одни;
Где будем мы молить в надежде робкой
Нам даровать покой в божественной тени.

Но доступ нам закрыт. Бродить мне вдоль уступов
Холма пологого из погребальных слов,
Смотреть, как движется в гигантской мерной ступе
Пест, давящий в крупу безвинных стариков;

И слышать, как хрустят хрустальные скорлупы
Прожитых жизней и изжитых сладких снов,
И видеть, как детей затягивают путы
Полночных пауков и гибнущих богов.

                                                         Маме
В лиловых сумерках Михайловского сада,
Среди стареющих деревьев и стихов,
В полуразрушенных тенях витой ограды,
Беседок, бюстов, Спаса-на-Крови, дворцов,
Под карканье ворон, спесивых и злорадных,
Под лай, возню и хрип несчетных полчищ псов,
Инфралиловыми ночами Петрограда
Мы встретимся с собой в конце своих следов.

И будет вбит в нас крест Михайловского замка,
И обовьет нас страх полуночным кольцом,
Нас закружит туман, поднявшийся
                                                           с Фонтанки,
Погасшее окно покажется слепцом.
Нам пауки сплетут одежды наизнанку,
Нам на террасе быть разорванным холстом.

В лиловых сумерках Михайловского сада,
В полуразрушенной тени витой ограды
Бог на скамейке спит бездомным стариком.

* * *
В окне, занавешенном снами,
В теплом и пыльном луче,
Стоит, чуть сутулясь над нами,
Тот, кто забыл о ключе.

Двери подернуты пленкой
Полузакрывшихся глаз,
Темные руки ребенка,
Влажно краснеющий лаз.

Тело скользнуло и было
В трещинах первого зла,
Жалость сквозила и стыла
В ломаном взгляде стекла.

Ключник, как свет невесомый,
Ищет огарки свечей.
Эти слова мне знакомы
В комнатах избранных дней.

Все повторяется. Ссыльно
В прошлое брошены сны.
День будет светлый и пыльный,
Скоро мы встретимся с ним.

В окне, занавешенном снами,
Теплым, как пепел, лучом
Стоит, распрямившись над нами,
Ангел-хранитель с ключом.

1
Слово мое, как прощенье прощанья,
Лизом не надо меня поминать,
Нет ничего тяжелей ожиданья
Смерти ребенка, убившего мать.

В сумрачный мир открываются двери,
Все мы убийцы своих матерей,
Каждый во сне получает - по вере,
Каждый лютее полночных зверей.

Мир - непрерывность изорванных рвов,
Вера моя - материнский покров.

2
Слово мое, как приветствие дня,
Я просыпаюсь - встречайте меня,
Нет ничего, что светлей ожиданий
Праздника избранных воспоминаний.

В радостный мир открываются двери, -
Мы шаловливее малых детей,
Мы получаем свое - не по вере,
А по любви к нам святых матерей.

Мир - в непрерывности радужных снов,
Вера моя - материнский покров.

* * *
И пляшет на ветру проснувшаяся ночь,
Она целует день, день убегает прочь,
И бьются до утра в бреду колокола,
И мокнет на ветвях желтеющая мгла.
И стонет до зари раскаявшийся бес,
Прольется на глаза вода пустых небес,
Построят град на дне осушеных болот
И замки на песке без окон и ворот.
И рухнет на траву падучая звезда,
Она обрушит хворь на серые глаза.
В часовне на полу катается монах,
Он помнит кровный знак и видит мать в слезах.
И в темноте вещЕй таится лютый зверь,
И если хочешь жить, то никому не верь.

         ОБРАЗЫ БЕЗОБРАЗНОГО

В корзине черной из корней, сплетенных до утра,
Гнездятся псы дурных кровей из гнойного нутра.

Воз сена тянет древний вол. Вокруг клубится
                                                                              жизнь.
Дымится кровью алый кол, жизнь превращая
                                                                             в слизь.

И странный страж с копьем до крыш здесь делает
                                                                               обход
И смотрит в окна, чтоб малыш не обесчестил род.

И темный карлик под землей раскачивает дом,
И шея с мыльною петлей проглатывает ком.

И колесо скрипит во сне несбывшегося дня,
И на бревенчатой стене лишь силуэт коня.

И за воратами пастух ворОжит на крови,
Он весь дрожит, козлиный пух прилип к его груди.

Больной колдун в бездонной мгле осколками зеркал
Вскрывает вены и в котле мешает кровь и кал.

И прокаженный, словно шут, с улыбкой до ушей
К бедру подвязывает кнут из кожи, полной вшей.

И музыкант с охапкой нот трет языком губу
И извивается, как кот, засунув в рот трубу.

Под ветвью бледный любодей целует кисть юнца,
Он ловок, словно муравей, кусающий птенца.

И в одиночестве своем отшельник виноват.
О стену бьется, и живьем узнал кромешный ад.

Сын блудный на колени пал, чтобы обнять отца,
Но плотью хлеб с вином не стал, и заклана овца.

И семь светильников страны поднимут руки вдов,
Хранимы в храмах Сатаны иконы всех Христов.

Я в черном сне осатанел, мне чужды все слова,
Из плевел, темных мыслей, дел рождается строфа.

И дар пророчества слепит, падучей скрыта суть.
Святых от псов не отличит избравший этот путь.

                 МОЛИТВА

1
Я в черном алтаре несбывшегося дня
Молюсь, чтоб на костре расплавили меня,
Чтоб выпил кислый яд за неудач успех,
Чтоб был мой липкий взгляд предвестником потех,
Чтоб расплели венки над крышами могил,
Чтоб пробовал плевки тот, кто в нас первым сгнил,
Чтоб по соседству ряс куражились шуты,
Бросая кал и грязь на плиты и кресты,
Чтоб сына на глазах у матери с отцом
Тащили в кандалах могильщик с палачом,
Чтоб в опустелый дом вернулись бы гробы,
Чтоб тяжкий в горле ком был превращен в зобы,
Чтоб ведьму в белой мгле кружили зеркала,
Чтоб в доброте и зле торчал бы кол стекла,
Чтоб дьявол охранял, а светлый бы ушел,
Чтоб то, что ты искал, вовеки не нашел,
Чтоб убивал ты сам, и был бы сам убит,
Чтоб видел черный сон тот, кто, как ангел, спит,
Чтоб на костях судьбы играла только смерть,
Чтоб сдался без борьбы и полюбил бы плеть,
Чтоб рухнул средь камней падучею звездой,
Чтоб врачевал детей тот, кто, как мир, больной.
Довольно говорить, немытые уста!
Устал я вслух молить полночного Христа,
Довольно, страшно мне, меня опять знобит,
Белесый бес во мне все выпил. Все болит.

2
Я в белом алтаре приснившегося дня
Молюсь, чтоб наконец я - отпрыск короля,
Чтоб поднял я бокал сладчайшего вина,
Чтоб был мой мягок взгляд, нетяжела вина,
Сплели бы мы венки над крышами могил,
Чтоб радостно восстал тот, кто в них долго стыл,
Чтоб днем в монастыре постриглись бы шуты,
Покаявшись в грехах, блюли бы все посты,
Чтоб сына на глазах у матери с отцом,
Восславили за ум священник с мудрецом,
Чтоб в полной жизни дом вносили бы цветы,
Чтоб сытный в горле ком был знаком полноты,
Чтоб подавился червь в плодах добра и зла,
Чтоб улыбнулся рот и высохли глаза,
Чтоб светлый охранял, а бес бы вон пошел,
Чтоб то, что ты искал, ты у себя нашел,
Чтоб не убил ты сам, и был бы не убит,
Чтоб видел чудный сон тот, кто давно уж спит,
Чтоб на костях судьбы играла только жизнь,
Чтоб сдался без борьбы, ведь победила жизнь,
Чтоб полетел как шар средь звезд и облаков,
Чтоб радовал детей тот, кто, как вол, здоров,
Довольно говорить, умытые уста,
Боюсь я утомить воскресшего Христа.

* * *
Осколок звонкого стекла,
Как изваянье света,
И бьет во все колокола
Расколотое лето.
И на крыльце ты сотвори
Объявленное чудо.
Болеют в черном алтари,
И щурится Иуда.
Но, как отец, сын глух и нем
И слепо жмется к теням,
И на холме том крест-тотем,
И люди на коленях.

* * *
Я в черной маске короля на подвесном мосту,
И губы формою ноля, и кровь в беззубом рту.

И ртуть изменчива, сера, как лица у людей,
Из водянистого пера сочится немощь дней.

И под мостом болотный ров, гниющая трава,
Как изнуряющ этот лов бесплотного добра.

И черный зев окаменел, и в трещинах слова.
Меняла тощий онемел, и вскрикнула сова.

В ладони ссохшейся - медяк с портретом короля,
И тщетно пробует бедняк собрать всю силу зла.

Я в черной маске короля на подвесном мосту,
И сонно ждет внизу земля и пистолет во рту.

  РОДИМСЯ ВНОВЬ

Я на коленях пустоты
Пью звезд умерших свет,
И буду рад, что я и ты
Обречены на смерть.

И черный демон этих слов
на колесе судьбы, -
Мы будем жить, а крысолов
Устанет от борьбы.

Открытый глаз, как кровный знак
Погубленного сна,
И на губах, как влажный лак,
Блестит покров вина.

Мы словно пепел на ветру
Сгорающего дня,
Но мы увидим, что к добру
Агония огня.

И на поляне световой
Мы пеплом упадем,
Родимся сорною травой
Под проливным дождем.

         ТЕПЛЫЙ ДОЖДЬ

Кругом больные сморщенные лица,
Мне чужд их взгляд, направленный вовне,
Но я такой же, я готов молиться
О них, о Боге, бесе, о себе.
Вот в кои веки вспыхнули зарницы
На небосклоне, склонном к забытью,
И тусклым светом обагрились лица
И улыбнулись теплому дождю.

ЗАПИСЫВАНИЕ СНОВИДЕНИЙ

                                   "...Спасай душу свою,
                                   не оглядывайся назад"
                                                     Быт. 19, 17.
Я в черном чреве корабля
На кресле водяном,
Глазное яблоко - земля,
Палимая огнем.

И в черной капсуле во сне
Я выброшусь туда,
Где все горит, где все в огне,
Где нет спасенья мне.

Прольется в пламя ада дождь -
Ожившая вода,
И я сокрою правдой ложь
И избегу суда.

Пустыня черная во мне
Травою прорастет,
И стебли, сочные как рот,
Потянутся ко мне.

Пробита норами земля,
В них шевелится жизнь,
И почва вспучена. И тля
Лист превращает в слизь.

И насекомые в цветах
Летают как в раю,
Опасным стражником в садах
Оставил Бог змею.

Садовник мертвый в тех садах
Живых не знал оград,
Ведь правит миром райским страх -
Быть изгнанным в наш ад.

И странны люди-мертвецы,
Их крылья - в черепах,
И в балахонах беглецы
Смирительных рубах.

Змея совьет для них петлю,
Кто хочет - тот умрет,
И маски мертвых королю
Шут в шутку поднесет.

Умерший дважды - в мать войдет,
Кто хочет - оживет,
Он будет жить, а мать умрет,
Сон - память мне вернет.

Рожден я дважды - отомстить,
Сжесь сад, казнить цветы,
Змею во чреве раздавить,
Вбить в мертвецов кресты.

Во тьме безвидной и пустой
Носиться над водой,
Увидеть бездну, хаос, гной
И глаз Господень злой.

Услышать глас: "Да будет свет!",
"Да будет страшный суд!"
Есть тьма, есть страх, а света - нет,
Без смысла псы живут.

И мир Его, как Он, - больной,
И мир Его - не мой, не мой!

Я окроплю себя водой,
Я защищен свечой
И оболочкой огневой,
И тем, кто за спиной.

И в тесной комнате моей
Икона Сатаны
По мере всех моих вещей,
По вере всей страны.

Меня спасет мой господин,
Мой черный господин,
Я не останусь жить один,
И не умру один.

И я нажму на спуск рукой,
Горька полынь-звезда,
И в полночь серою совой
Влетит в окно беда.

И дождь из серы и огня
Живое истребит,
Возникнут мертвые моря,
Бог смерть благословит.

Сожгу я за собой мосты,
Пусть пропадет Содом,
Ведь обращаются в столпы
Влюбленные в свой дом.

И древо жизни обгорит
И превратится в кол,
На жадный кол петух взлетит,
И сладкой будет боль.

Как Лот назад не оглянусь,
Кто память мне сотрет?
Я в полой капсуле проснусь,
Крик искривляет рот.

В тебе расплавится мой лед,
И судорогой мышц
Я буду вытолкнут в полет,
И закричит малыш.

Пиявки словно мокрый жгут
Мне вены обовьют.
Меня свечою обожгут
И поместят в сосуд.

Но свет дневной меня страшит,
И обгорит мой глаз,
Во мне подземный червь болит,
И я вернусь в свой лаз.

И разорву его до дна,
И выжгу райский сад,
Сладка мне горькая вода,
Я возвращусь назад.

И демон встанет изо рва,
Власть насыщает всласть,
И книгу жизни изорвав,
Он книгу смерти даст.

Дыра разверзнется в земле,
Как красный влажный рот,
И я рожден, как все, во зле,
До дна достанет лот.

Снуют в листах, как муравьи,
Глумливые слова.
Расставлены в суде скамьи
Старух. Страшат слова.

И мы отпразднуем свой день
Рождения в тюрьме,
Отцовский прикрепим ремень
К раздвинутой суме.

И мимо деревень во сне
Проходят три волхва,
Они пророчат счастье мне,
Как ветвь, сгорит молва.

И дым, как сон, обволочет,
Затянет в трубный ход,
Землей вращается волчок,
Тоннель мой в рай ведет.

Мы все начнем свой крестный ход,
Неверием толны,
И из-под западных ворот
Восходит серп луны.

Серп отразит нам чуждый свет
Злой карлицы-звезды,
И темен наш ночной обет,
И темны в рай ходы.

Над миром виснет странный знак -
Паук-солнцеворот,
Надежду погружает в мрак,
Хоть огнь - его оплот.

И веселится злой шутник,
Чей безобразен лик,
В костре стреножен еретик,
Хоть волхв - больной старик.

И я в удушливом чаду,
В оплавленной глуши -
Щепоткой пепла упаду
В курильне анаши.

Но адский пес оближет лик
Поверженного в прах,
И вновь из пепла сон возник.
И стражник жизни - страх.

   РЕФЛЕКСИИ

Я в черном доме, как в норе,
Среди холодных стен,
Проснусь, как звери, на заре,
Все - прах, все - черный тлен.

Среди открытых ран дверей,
Уборных, кухонь, ванных
Снуют, как полчища червей,
Все люди. Я - незванный.

И кислый запах кладовых,
Вино на пол стекло,
И люди выжаты как жмых,
Разбиты как стекло.

В колодце дети зло шалят,
В нем окна - словно поры,
Окно - в окно. Напротив взгляд
Страшит. Задерну шторы.

И я останусь в темноте,
Тень в зеркале - двойник,
Имеют души в пустоте
Безвидный Божий лик.

Ведь это мой двойник, не я,
Работе рабской - душу
Отдал, не проклял все, как я,
Все тише в нас, все глуше.

Ведь это мой двойник, не я,
Сгорел и вновь возник,
В костре несбывшегося дня
Изжарится мясник.

И мой двойник, не я, скользит
По темным коридорам,
Украдкой кофе убежит
Двойной; двойник - с ним - в нору.

Мой неврастеник - на стене -
Фотографом убит,
И на крюке в стране теней
Безжизненно висит.

Но фотопленку оживят,
Свет черный станет белым,
И беса в храме освятят,
Свет серый станет серым.

И негативом проявлюсь
В мир черных солнц и лун,
В постели матери свернусь
Отцом седым, как лунь.

И я увижу вход в подвал,
Услышу стон, моленье,
И в кровь окрасится кристалл
Ее святых коленей.

В подвал я грязный опущусь,
Мать крикнет: "Не ходи!"
Ребенком серым обернусь, -
Отец припал к груди.

Войду я в Церковь Сатаны
Монахом странных песен,
Хамелеоны старины
Мне слижут с песен плесень.

Войду я в Церковь Сатаны
Осколком серых лун,
Но лунным светом со стены
Лукавый ускользнул.

И я устал от зазывал,
В подвале тесном - месса,
Сектант мне веру обменял,
Мне мненье беса - лестно.

Подвал - амбар заблудших душ,
Блуд, церковь, бар и тир.
Словесный холоден мне душ,
И пьян во мне сатир.

Немой мне время обменял
И протянул патроны,
И я, как в детстве, примерял
Отцовскую корону.

И крест на мне клеймом горит,
Как судный кровный знак,
И тот, кто за спиной стоит,
Дал о себе мне знать.

Я поднял револьвер отца,
И грохнул в темном выстрел,
И на мишени нет лица
Отца. Как странны мысли.

И вперемешку - времена,
И паузы. Слова
В огне сгорят, как Сатана.
Все - хаос, все - слова.

И память не поймет времен,
Все было, есть и будет,
А если не было - то сном,
Сном станет и забудет.

Ты в вещий сон поверь, он есть,
Он - часовой, он - весть,
Шестьсот плюс шестьдесят плюс шесть
Не дай, Господь, нам счесть.

И серый день, как: "Суд идет!"
И каркнут зло вороны,
Сожмется в страхе идиот, -
Раздвоены законы.

Великий гнев Его пришел,
Кто может устоять?
Что я искал, то не нашел.
Кто хочет умирать?

И что искал - нашел в себе,
В тот день искал я смерти,
О, Господи, прийди ко мне,
Раскинь мне веры сети.

Меня в колодце поселят,
Вобьют оконный крест.
Так в банке пауков казнят,
И давит зерна пест.

И на мытарства обречен
Прикованный к кровати,
И с Агнцем серым обручен
Кольцом седьмой печати.

Я в тесной комнате во сне
Измученного дня,
И тускло светится во мне
Маяк седьмого дня.

Звезда падучая страшит,
Раздвину утру шторы, -
День серый во дворе кружит
Листвой, листами, сором.

           P.S.
              "...в седьмой "день" мира, который,
              как учат св. отцы, продолжается и
              поныне, Бог перестал творить".
                                              Закон Божий, с.120

Святой отец, ведь в день седьмой
Бог перестал творить,
Себя обрек он на покой,
А нас оставил жить.

Ведь в день седьмой, святой отец,
Стал Сатана творить,
Перемешал волков, овец,
А нас заставил жить.

* * *
В забывчивости старых пустырей,
Разбросанных вещей и сморщенных корней -
Разбитость циферблатов и людей,
Изломанность потерянных ключей.

* * *
И в этом доме словно в теплом лоне
Сожмусь молитвенным комком,
Покорно веки слипнутся в истоме,
И стану я как пепел невесом.

* * *
Из белых окон в черный клин уходят фонари,
Под ними сотни гнутых спин и серые огни.

И дребезжат в углу стакан и сонная молва,
И из артерий льет фонтан соленого вина.

И я в удушливом чаду, в оплавленной глуши
Щепоткой пепла упаду в курильне анаши.

* * *
Болезнь мне отпуск  даст ненастною порой,
Откроют книги мне желтеющие лица.
В окно ноябрь-старик клюкою постучится, -
Я милостыню дам листвою золотой.

Я натоплю камин березовой корой,
Огонь разгонит мглу. Ей по углам пылиться.
Я трубку раскурю. Ей, как углям, дымиться.
И кофе заварю, чернее тьмы ночной.

И свитки ветхих лент магнитами прочтутся, -
Польется музыка прозрачными волнами.
И нити памяти на прялку лет навьются.,

Увижу мать с отцом, умерших, но живущих,
Они придут ко мне со странными словами:
"Не бойся прошлых лет, но бойся лет грядущих".